Текст книги "Сказки Китая"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Не по нраву рыбаку такие речи. Вспомнил он безбрежное море зеленое-зеленое – нефрит драгоценный, вспомнил лодку новую, сети крепкие. А старуха не унимается, на своем стоит. Думает рыбак, как ему быть, ведь жена она ему, и решил сделать все, как старуха хочет. Взвалили они на спину каждый по мешку, идут, кряхтят, насилу до каменных ворот добрались. Махнул рыбак гаоляновым стеблем зеленым и говорит: «Отворитесь, ворота каменные! Отворитесь, ворота каменные!…»

Не успел договорить, задрожала земля, закачались горы, загрохотало, загремело вокруг, ворота каменные на две стороны распахнулись. Вышли рыбак с женой, опять земля задрожала, закачались горы, загрохотало, загремело вокруг, каменные ворота захлопнулись. А утес высотой в сто чжанов как стоял, так и стоит. Поглядел на солнце рыбак, поглядела старуха, только за полдень перевалило. Пошли они со своими мешками дальше, к той деревушке, где рыбу оставили.

Серебро да золото на спину давит – дышать не дает. Идут старик со старухой, потом обливаются. Держит рыбак в руке гаоляновый стебелек зеленый, а он, уж и не знаю отчего, все тяжелей да тяжелей становится. Не бросает Ху Сы стебелек, помнит слова старца белобородого. Стал со старухой совет держать, не выбросить ли из мешков немного серебра да золота.

Старуха не соглашается, говорит:

– Лучше гаоляновый стебель выбрось, на что он нам теперь?

Опять послушался ее рыбак, выбросил гаоляновый стебель зеленый. Загремело загрохотало вокруг. Обернулся стебелек зеленым драконом, на небо улетел.

Идут старик со старухой, серебро да золото на спине тащат, в ту деревню идут, где рыбу оставили. Смотрят – дорога будто другой стала, на прежнюю не похожа. Прошли они пять ли, деревню увидели, только та маленькой была, а эта уж и не знаю во сколько раз больше. Самое малое несколько тысяч домов в ней. Человека повстречали, спросили, что за деревня.

Отвечает человек:

– Селенье это Тухлой рыбой зовется.

Спрашивает рыбак:

– Отчего же это оно так зовется?

Отвечает человек:

– Не век, не два минуло с той поры, как было в нашей деревне десять домов. Проходили тут муж с женой, коромысло с рыбой оставили, сами к утесу в сто чжанов высотой ушли. Так и не вернулись. Рыба протухла, вонь по всей деревне пошла. С той поры и прозвали наше селенье Тухлой рыбой.

Поглядели старик со старухой друг на дружку, подивились, ничуть они старше не стали, а ведь несколько веков минуло. Прошли они еще немного, смотрят – харчевня. Притомились старик со старухой, ног, рук не чуют, голод их мучит, жажда донимает.

Говорит старик:

– Давай передохнем, еды купим!

Опустила жена на землю мешок, хотела слиток серебра достать, глядь – а это камень белый. Стала золото вынимать, смотрит – опять камень, только желтый. Роется она в мешке, а там одни камни. Аж позеленела старуха, руки трясутся. Вытряхнула она на землю мешок, думала – хоть на дне золото осталось, где там! Белые да желтые камни с грохотом по земле покатились. Вытряхнул на землю свой мешок Ху Сы, тоже камни с грохотом по земле покатились, ни горсти золота, ни крошки серебра.

Вылупили старик со старухой глаза, руками развели. Побежали к утесу в сто чжанов высотой. Может, отворятся ворота каменные? Не тут-то было! Где гаоляновый стебелек зеленый? Показал рыбак пальцем на утес, крикнул:

– Отворитесь, ворота каменные! Отворитесь, ворота каменные! Бедные люди пришли!

Кричал Ху Сы, кричал, аж охрип, а утес стоит себе как ни в чем не бывало, не шелохнется. Вспомнил рыбак свою жизнь прежнюю, нужду горькую, похолодел весь. Вздохнул он и говорит:

– Хотел других накормить полынью, да самому пришлось отведать. Не поешь полыни, не узнаешь горечь.

Думал, думал рыбак, и взяла его досада. Стал он головой о скалу биться, бился, бился, насмерть разбился. Завыла старуха, заревела в голос, не она ли сама себе лиходейка? Не видать ей больше своего дома. Разобрала ее досада, одной мало, к той досаде еще досада прибавилась, стукнулась старуха об утес, тоже насмерть разбилась.

На другой день, только солнышко взошло, стали над утесом малые птахи летать. Это рыбак да его жена ночью парой темно-серых птичек обернулись. Летают птахи, крыльями машут, кричат:

– Кэ ао хэн сыла! Кэ ао хэн сыла! Умерли с досады! Умерли с досады!

Месяц за месяцем идут, год за годом проходят, зима лето сменяет, зной – холод, а птахи малые летают да кричат:

– Кэ ао хэн сыла! Кэ ао хэн сыла! Умерли с досады! Умерли с досады!

Шло время, и прозвали люди серых птичек «аохэнняо» – «птички грусть-досада». По сию пору в горах Ишань летают птички грусть-досада над утесом в сто чжанов высотой, летают и кричат:

– Кэ ао хэн сыла! Кэ ао хэн сыла! Умерли с досады! Умерли с досады!

ФИНИКОВАЯ КОСТОЧКА

Некогда в маленькой деревушке Уцзячжуан жил старик Лао Ли со своей старухой. Не богато жили и не бедно. Даже рис изредка ели. Одна у них беда – нет да нет детей, а очень им хотелось чадо свое иметь.

Говорит как-то вечером Лао Ли жене:

– Эх, старуха, нам бы с тобой сынишку, пусть маленького, с финик величиной.

И что бы вы думали! Послало им в скорости Небо мальчика, и впрямь маленького, не больше финика. Не нарадуются старик со старухой и прозвали сына Цзао-хэ – Финиковая Косточка.

Идут годы, а Цзао-хэ хоть бы чуточку вырос. Так и остался величиной с финиковую косточку.

Поглядел однажды Лао Ли на сына, вздохнул тяжко и говорит:

– Цзао-хэ, Цзао-хэ! Что проку растить тебя! Не будешь ты мне помощником! Зря я радовался, когда ты на свет народился.

Мать отцу вторит:

– Вот и я, посмотрю на тебя, только расстраиваюсь.

Отвечает им Цзао-хэ весело:

– Не печалься, матушка, не грусти, батюшка! Маленький я, да удаленький! Возьми меня, отец, в поле.

Смышленым да усердным был Цзао-хэ. Быстро научился за плугом ходить, мулов погонять, а про хворост и говорить нечего, всегда больше всех собирал. Маленький он – везде проберется, куда другой и сунуться не смеет. А подпрыгнет – сразу на крышу запрыгнет.

Хвалят соседи Цзао-хэ, не нахвалятся. Собственным детям его в пример ставят:

– Поглядите на Цзао-хэ, маленький, да спорый! А вы! Лентяи, хоть и большие выросли.

Уж так счастливы Лао Ли с женой, что и сказать трудно! Да и что в том дивного! Не только усердный да ловкий у них сын, еще и умный на редкость.

Вот что однажды с ним приключилось.

Была в один из годов засуха, ни зернышка крестьяне не собрали со своих полей. Самим есть нечего, а тут еще ямынь подать требует. Нечем крестьянам платить, и приказал тогда уездный начальник своим стражникам увести из деревни всех коров да мулов.

Увели стражники скот, плач да крик по всей деревне стоит. Посмотрел Цзао-хэ, послушал и говорит:

– Не печальтесь, люди, придумал я, как воротить коров да мулов.

Не поверили ему люди и отвечают:

– Сам маленький, а обещания большие!

Не стал Цзао-хэ спорить, а вечером прибежал ко двору уездного начальника, где коровы да мулы были привязаны, перепрыгнул через степу, дождался, пока стражники заснут, и залез в ухо к ослу:

Осел как закричит: э-хэ… э-хэ!…

Стражники мигом вскочили, прибежали – нет никого. Им и невдомек, что в ухо к ослу кто-то забрался.

Не успели лечь, осел опять закричал. Говорит тогда один стражник:

– Не обращайте внимания! Мало ли отчего осел кричит! Давайте лучше спать.

А Цзао-хэ только этого и надо. Дождался он, пока стражники уснут, отворил ворота и погнал скот в деревню.

Увидели крестьяне своих мулов да коров, обрадовались. Наутро узнал про все начальник уезда и до того рассердился, что рассказать трудно. Собрал он стражников и вместе с ними отправился в деревню проучить крестьян.

Увидел их Цзао-хэ, навстречу побежал и говорит начальнику:

– Это я коров да мулов вчера угнал. Делай со мной, что хочешь!

Тут как закричит начальник уезда:

– Скорей вяжите его!

Схватили стражники железную цепь, кинулись Цзао-хэ вязать, да где там! Проскочил Цзао-хэ через колечко, глядит, как стражники стараются, хохочет. Думал, думал начальник, как быть, и наконец придумал: велел он посадить Цзао-хэ в кошель и отнести в ямынь на суд. Принесли стражники мальчишку в просторный зал.

Приказал тут начальник развязать кошель, показал стражникам на Цзао-хэ и говорит:

– Бейте, да сил не жалейте!

Взяли стражники каждый по палке, бьют, а никак в Цзао-хэ не попадут. Только стукнут – он уже с этого места на другое прыгнул. Они – туда, Цзао-хэ – обратно. Никак им с Финиковой Косточкой не совладать!

Начальник от злости аж позеленел, ногами затопал, орет:

– Еще людей да палок надо, черепашьи дети!

Опять Цзао-хэ прыгнул, и не куда-нибудь, а прямо на уездного начальника, ухватился за его ус и давай раскачиваться, будто на качелях.

Забыл начальник обо всем на свете и как заорет:

– Вот он, вот он, держите его, бейте!

Хотел стражник палкой Цзао-хэ огреть, да в начальника угодил, зубы ему выбил, на пол повалил. Все, кто в зале был, кинулись к начальнику, поднимают его, утешают. Суматоха поднялась, тут Цзао-хэ в окно выпрыгнул, на крышу залез, хохочет и приговаривает:

– Так тебе и надо, так тебе и надо, будешь знать, как у бедных крестьян скот отбирать!

ЗАРОК

В глубоком овраге за стеной старинного уездного города текла небольшая река, через реку мост переброшен из чистого белого камня. Камень тот с горы носили, не одну сотню ли проехали. На перилах львы искусно вырезаны, люди, цветы, травы разные – много сил да труда положено.

Давным-давно на месте глубокого оврага ручеек узенький был, через него не то что мост, бревна никто не перекинул. Ручей неглубокий, воды на самом донышке, а все равно не перескочишь. С поклажей ли кто идет, пустой ли, разувается, через ручей перебирается – морока, да и только. А зимой того хуже, от ледяной воды кости ломит. Лежал у того ручья дивный камень, назвали его люди камень бессмертного. Поглядишь на камень издали – будто старик лежит, ближе подойдешь – глаза, ресницы да бороду рассмотришь. Говорят, камень этот в бессмертного два раза превращался. О ту пору и приключились там две удивительные истории.

Жил в те времена юноша, одинокий да бедный, ни земли у него, ни поля. Каждый день ходил в горы хворост рубить, каждый день перебирался через ручей, каждый день видел, сколько хлопот от него прохожим. Нарубил юноша как-то хвороста вязанку, притащил к ручью, глядит на воду и думает: «Каждый день здесь столько народу проходит, хоть бы кто догадался мосток перебросить! Дай-ка я это сделаю, хворост у меня есть, пусть ненадолго, а на день-другой мостика хватит». Жалко ему хворост, только снял он его с плеча, в воду положил. Вода как текла, так и течет, идут люди, туфель не снимают, не боятся ноги промочить. Кто ни пройдет, каждый хвалит:

– Что за добрый человек мостик сделал? Хорошо-то как! Ни хлопот, ни забот!

Ходит юноша каждый день по своему мостику, вскорости и думать про него забыл. Только идет он как-то в полдень, смотрит – камень шелохнулся, старцем обернулся. Подошел старец к юноше и ласково так говорит:

– Жду я тебя, юноша, целую тысячу лет. Насилу дождался. Дал я зарок: кого похвалят при мне сто раз, дать тому богатство и славу.

Сказал так старик, рукой махнул, смотрит юноша – широкая дорога вдали, на дороге паланкин богатый сверкает, восемь носильщиков его несут, в паланкине – уездный начальник, шелковая шапка на нем.

– Видишь? Так вот, вскорости ты сам будешь в таком паланкине ездить.

Сказал так старик, рукой махнул, все исчезло – и дорога и паланкин. Увидел юноша паланкин, зависть его взяла, только не поверил он старику и говорит:

– Не знаю я ни одного иероглифа, какой же из меня уездный начальник?

Похлопал его старик по плечу и отвечает:

– Не печалься, юноша, иди, держи экзамены. Денег на дорогу я тебе дам. Есть у меня несколько лянов серебра, возьми!

Дал старик юноше деньги, лег у ручья, опять камнем оборотился. Взял юноша серебро, одежду себе новую справил, собрал вещи и отправился на экзаменационный двор. Только взял в руки кисть, а она сама по бумаге заходила, глядь – и сочинение готово. Пожаловали юноше степень сюцая. Обрадовался он, в столицу отправился. Выдержал экзамен, пожаловали ему степень цзюйжэня. Еще экзамен сдал, получил степень цзиньши. Тут и государев указ вышел назначить его начальником родного уезда. Уселся юноша в большой паланкин, паланкин восемь носильщиков несут. Так со славой и воротился в родные края. Уж такое ему счастье привалило, такой почет, что и рассказать невозможно. Чего только у него нет! Свежей рыбы да мяса ешь – не хочу, шелков да атласов – носить не переносить. Думает начальник: «Весь-то мост – хворосту вязанка, а сколько счастья да богатства принес! Построю-ка я настоящий мост, большой да широкий, посмотрю, что будет». И велел он людей со всего уезда пригнать, каждого, кто работать может. Одни белый камень чистый с горы таскают издалека, другие землю роют, ручей шире делают. А было это весной, о ту пору, когда зерно сеять надобно. Стражников там видимо-невидимо, у каждого кнут длинный-предлинный. Только не зря говорят: «Велика ладонь, да не закроет неба, один тысяче рот не заткнет». Ропщут люди, стонут, душит их гнев да злость, и говорят: «Нет на уездного начальника погибели! Мост ему строим, а сеять когда будем? Придется, видно, осенью голодать!»

Много дней строили люди мост, построили, потом да слезами полили. Сел уездный начальник в большой паланкин, подняли его восемь носильщиков, к мосту понесли. Принесли. Слез начальник с носилок, на мост поглядел, отогнал всех, кто близко стоял, подошел к камню и говорит:

– Бессмертный, а бессмертный! Посмотри, какой мост я выстроил! Что ж на этот раз ты мне в награду дашь?

Камень шелохнулся, старцем обернулся. Подумал старец и говорит:

– Дал я зарок, коли один человек тысячу прогневит, должен я превратить того человека в черного осла ушастого!

Сказал так старик, рукой махнул, смотрит начальник – дорога узкая впереди появилась, неровная, по дороге черный осел идет, поклажи на нем – аж уши у бедняги отвисли. Бредет осел по дороге, поклажу тащит. Тут старик рукой махнул, и осел и дорога исчезли.

Испугался начальник и спрашивает:

– Разве этот большой мост хуже того, маленького? Этот из белого камня сделан, белый камень с нефритом поспорить может, тот – из вязанки хвороста.

Отвечает старик сердито:

– Ничего я тебе не скажу! Сам подумай! Только превратишься ты сейчас в осла волосатого.

Не успел старик договорить, а у юноши уже длинные уши выросли, рот вперед вытянулся. Хотел он закричать, а заревел по-ослиному. Кто был с начальником, все к мосту побежали. Смотрят – нет начальника, возле камня черный осел стоит. Увели они осла домой, после торговцу солью продали. С той поры частенько гоняли осла с тяжелой поклажей по большому мосту, но никто так и не узнал, о чем осел думает.

ШЛЯПА, КОТОРАЯ ПО НЕБУ ЛЕТАЛА, И МОТЫЖКА, КОТОРАЯ СЕРЕБРО КОПАЛА

Давным-давно жила в деревне старуха с сыном, один он у нее был, и звали его Чжан Цай. Совсем от нужды извелись горемыки – утром поедят, вечером голодные сидят. И вот однажды, когда в доме и рисинки не осталось, говорит Чжан Цай матери:

– И в Хуанхэ вода прозрачной бывает, не верю я, что бедняку счастья не видать.

Сказал так юноша, в горы за хворостом отправился. Пришел он в горы, хвороста вязанку нарубил. Видит – полдень скоро, голод да усталость его одолели, лег он прямо на землю и уснул сладко-сладко. Привиделся ему во сне старец, борода белая, в руке посох.

Говорит старец:

– Извела вас с матерью нужда, приходи, Чжан Цай, ко мне, за южную гору, я тебе денег дам.

Проснулся юноша, думает: «Разве можно снам верить?» Повернулся на другой бок, снова заснул. А старик возьми да опять явись ему во сне. Три раза засыпал юноша, три раза старец ему во сне являлся. И решил юноша: «Схожу-ка я туда, погляжу, верить снам или не верить».

Отправился юноша в путь. Какой дорогой велел ему старец, той и пошел. Миновал одну гору, потом другую, на третью залез, четвертую одолел. До Южной горы дошел. Высокая она да крутая, целый день на нее взбирался, проголодается – дикие плоды да коренья ест, только к вечеру до вершины добрался, когда солнце за гору село. Глянул вниз – ай-я! Сколько там домов! И все новые! Обрадовался юноша, со всех ног вниз помчался. Подошел к деревне, смотрит – старик белобородый навстречу выходит, тот самый, которого он во сне видел.

Говорит старик:

– Давно я тебя жду. Заходи в дом поскорее.

Вошел Чжан Цай вслед за стариком в ворота, а там красота такая, что и не рассказать: трава свежая, деревья молодые. Усадил старик юношу в зале, где гостей потчуют, велел домочадцам вина да закусок принести. Наелся Чжан Цай досыта. Повел его старик спать. Подстилка новая, одеяло новое, мягко, тепло. Заснул Чжан Цай, только белым днем проснулся. Уходить собрался. Не держит его старик, шляпу соломенную вытащил, мотыжку маленькую юноше подарил, пошел его провожать. Только они за ворота вышли, двор и дома, деревня – все исчезло. Взял Чжан Цай подарки, пошел дорогу искать, по которой сюда пришел. Добрался до того места, где хворост рубил, хотел еще наломать, в деревне продать. Взял мотыжку, размахнулся, в землю всадил. Смотрит – диво дивное! В том месте, где мотыжка в землю вошла, серебро блестит. Запрятал он под халат серебро, сколько влезло, да еще под куртку, радостный домой воротился. Старую мать увидал, распахнул халат и говорит:

– Погляди-ка, мать, сколько серебра!

Сказал так и стал белое блестящее серебро выкладывать. Осерчала старая и говорит:

– Скажи правду, сынок, где ты взял это серебро – украл или на дороге нашел? Пусть мы бедные, но должны быть честными.

Услыхал это Чжан Цай, быстро из-за пояса мотыжку вытащил и говорит:

– Видишь эту мотыжку? Ей цены нет! Копнешь – из земли серебро покажется!

Рассказал юноша матери все по порядку, от корешка, как говорится, до самой макушки. Обрадовалась старая. И зажили они счастливо. День ото дня все лучше да лучше. Сердце у матери и у сына доброе, делятся они серебром с соседями, а те и не знают, как их благодарить.

Жил в той деревне помещик по прозвищу Шэн Лай-цзи – Вынь-Да-Отдай. Услыхал он однажды про волшебную мотыжку да про серебро, глаза разгорелись, сердце стучит. Решил он ту мотыжку обманом заполучить, недоброе замыслил.

Собрался как-то Чжан Цай на базар за покупками, взял тележку и пошел. Шел, шел, вдруг видит – девушка на дороге. Лицо круглое, брови изогнутые. Посмотрела она на Чжан Цая и говорит:

– Притомилась я. Подвези, сделай милость!

Согласился юноша. Села девушка в тележку, болтает без умолку. Увидела, что у Чжан Цая на лбу пот выступил, платок ему свой бросила. Пришли они на базар, прощаться стали. Девушка его долгим взглядом подарила и улыбкой.

Воротился Чжан Цай домой, все о девушке думает. Идет он как-то мимо помещичьих ворот, вдруг слышит – калитка скрипнула, со двора девушка вышла. Глянул на нее Чжан Цай – так ведь эта та самая девушка, которую он на тележке вез. Смекнул он тут, что это дочь помещика, и материны слова вспомнил: «Только свяжись с помещиком, он и после смерти две шкуры сдерет!» Вся любовь у юноши мигом прошла, поспешил он убраться, а девушка калитку прикрыла, так и сияет улыбкой, за юношей следом идет, приговаривает:

– Я не тигр, я не волк, не беги от меня!

Подошла она к юноше, улыбнулась и говорит:

– С той поры как мы встретились, дня не проходит, чтоб я о тебе не думала. Коли хочешь, давай мужем и женой станем.

Глядит Чжан Цай на девушку, она будто еще краше стала, и спрашивает ее простодушно:

– А любишь ты меня?

Засмеялась девушка и говорит:

– Как увидела я тебя тогда на дороге, так полюбился ты мне, а то разве стала б я тебе свой платок давать!

Говорит девушка и так и эдак уговаривает, закружилась у юноши голова. Приметила девушка, что в сердце ему запала, и говорит:

– Вижу я, человек ты небогатый. Подожди меня здесь, я мигом вещи соберу да серебра немного прихвачу, чтоб нужды нам с тобой не знать.

Услыхал эти слова Чжан Цай, поверил, что и впрямь полюбила его девушка, и отвечает:

– Не стану тебя обманывать, есть у меня мотыжка волшебная. Копнешь ею землю, из земли серебро появляется.

Покачала девушка головой и говорит:

– Не бывает таких мотыжек.

Засмеялся Чжан Цай, вытащил мотыжку из-за пояса, протянул девушке:

– Не веришь, так погляди!

Не успела девушка в руки мотыжку взять, заскрипела калитка, распахнулась, из калитки сам помещик выскочил, дочь во двор втолкнул, а Чжан Цая смерил взглядом и заорал:

– Подлец ты эдакий, хотел мою дочь украсть!

Захлопнул он калитку, засов задвинул.

Остался Чжан Цай без своей мотыжки. Грустно ему и обидно. Отправился он на Южную гору белобородого старца искать. Шел, шел, притомился, у дороги под деревом отдохнуть сел, закрыл глаза, задремал и опять белобородого старца во сне увидел.

Говорит ему старец:

– Не печалься, Чжан Цай, помнишь, я тебе шляпу дал? Той шляпой небо пробуравить можно, куда пожелаешь, туда и отнесет. Да еще от людских глаз скроет.

Воротился юноша домой, взял шляпу-невидимку, поглядел, обрадовался. Поднял ее над головой и говорит:

– Шляпа, шляпа, отнеси меня в терем, в тот, что у помещика на заднем дворе стоит.

Сказал так юноша, надел шляпу, чует – подхватило его, в небо подняло. А дочь помещика о ту пору как раз у окошка сидела, на деревья да на цветы любовалась. Вдруг слышит – что-то об пол стукнулось. Это Чжан Цай прямехонько перед ней опустился и говорит:

– Отдай мне мою мотыжку!

Слышит девушка – говорит кто-то, а кто – не видит.

Испугалась и спрашивает:

– Ты кто – злой дух или оборотень?

– Не злой дух я и не оборотень, Чжан Цай я.

Услыхала девушка, что это Чжан Цай, за голову схватилась, плачет и говорит:

– Наконец-то ты пришел, а я день-деньской у окна сижу, про тебя думаю.

Видит юноша, как девушка плачет да убивается, пожалел ее и говорит:

– Закрой глаза и бежим отсюда!

Посадил Чжан Цай девушку на спину, загудел, засвистел ветер. Не успела девушка опомниться, а они уже на землю опустились. Открыла она глаза, смотрит – вода кругом бурлит. Не сказал Чжан Цай шляпе, куда лететь надобно, отнесла она их на остров посреди моря. Ни дома здесь, ни хижины, одни горы. Снял Чжан Цай шляпу, перед девушкой предстал и спрашивает:

– Ты куда мою мотыжку девала?

Отвечает ему девица сладко так да ласково:

– Мотыжку твою я в надежном месте схоронила. Только никак не могла с тобою свидеться. С того дня отец с меня глаз не спускал, караулил. Нынче никто не помешает нам стать мужем и женой. Ну, а теперь скажи мне правду, как это нас сюда ветер принес?

Поглядел Чжан Цай на девушку и спрашивает:

– А ты впрямь любишь меня, не обманываешь?

– Не обманываю. А то б закричала, когда ты в дом ко мне забрался.

Поверил ей юноша, все рассказал по порядку, шляпу дал поглядеть. Выслушала его девушка, повертела в руках шляпу, ничего не сказала, на голод пожаловалась. Поглядел Чжан Цай по сторонам и говорит:

– Не печалься, видишь, сколько на той горе яблонь? Потерпи малость, я яблок нарву.

Сказал так юноша, к горе побежал.

Подождала девушка, пока Чжан Цай уйдет подальше, надела шляпу и крикнула:

– Шляпа, шляпа, отнеси меня домой поскорей!

Только сказала она так, тотчас в небо поднялась.

Принесла ее шляпа ни дальше, ни ближе, прямехонько в дом. Юноша меж тем яблок нарвал, воротился. Смотрит – и девица, и шляпа исчезли. Понял он тут, что на обман попался. А уже темнеть стало. На горах звери лютые завыли, заревели. Страшно Чжан Цаю, и залез он на высокое дерево. Вскорости луна вышла. Сидит Чжан Цай на дереве, смотрит – обезьяна с лисом мимо идут, разговаривают:

Говорит обезьяна:

– Братец лис! Видал? Нам по дороге два дерева попались: одно персиковое, другое сливовое. Так вот знай: кто персиков отведает – уродиной станет, вроде нас с тобой, а слив поест – человеком обернется, статным да пригожим.

Чжан Цай все слышал от первого до последнего слова.

Наконец светать стало, волки, тигры, барсы – все попрятались. Слез Чжан Цай с дерева, к горе пошел. Вдруг чует – персиками пахнет, вкусно так! Повел он носом и говорит:

– До чего же вкусно пахнет! До чего же сладко пахнет!

Чует юноша, откуда аромат доносится, и пошел в ту сторону. К дереву подошел, а оно все персиками увешано, румяными, сочными, каждый – величиной с кулак. Вспомнил тут юноша слова обезьяны, сразу смекнул, что за дерево. Отломил юноша ветку, на ней два персика, дальше пошел. Вдруг чует – сливой запахло. Отыскал он сливовое дерево, сливы на нем синие, блестящие. Сразу смекнул, что за дерево. Протянул руку, ягоду сорвал, дай, думает, проверю, правду сказала обезьяна или неправду. Вытер он рукой персик, откусил кусочек, соку – не проглотишь! Три раза откусил – нет персика. Стал рот рукой вытирать, смотрит – на руке волосы выросли, на другую поглядел – тоже волосы, щеки потрогал – мохнатые. Противно стало юноше, взял он сливу, давай скорее есть. Посмотрел на руку – волосы все пропали. Вдруг с лица не пропали? Помчался юноша к морю, в чистую воду глянул – хэй! Будто и не он там, а кто-то другой. Уж очень хорош да пригож!

Ночь прошла, схоронился Чжан Цай на дереве, вдруг смотрит – подходит к нему белобородый старец и говорит:

– Хочешь домой? Закрой глаза да ухватись за полу моего халата, только крепко!

Зажмурил Чжан Цай глаза, ухватился за полу халата. Загудел, засвистел ветер. Мига не прошло, а юноша уже дома. Хотел Чжан Цай поблагодарить старика, опомниться не успел, как тот исчез. На пороге мать сидит, плачет горько.

Подошел Чжан Цай к матери, позвал:

– Мама!

На другой день отправился Чжан Цай в сад к помещику. Перемахнул через стену, ветви раздвинул, смотрит – помещичья дочь со своей служанкой цветами любуются. Сунул он ветку с персиками промеж других ветвей, тихонько прочь пошел. А девица играла, играла, вдруг чует – запах дивный в нос ей ударил.

Спрашивает она у служанки:

– Откуда это так вкусно пахнет?

Пошла служанка искать, смотрит – персик, подивилась служанка, аж вскрикнула, взяла его, хозяйке принесла. Смотрит девица – дивится. Откуда весной спелому персику взяться? А персик ароматный, свежий. Потекли у девушки слюнки. Не стала она вытирать его, раз, другой, третий откусила – вкусно! Целый персик съела. Вмиг на лице волосы выросли, и на теле тоже, рот вперед вытянулся, глаза, того и гляди, наружу вылезут. Испугалась служанка да как закричит:

– Оборотень, оборотень!

На крик помещик с женой выскочили, смотрят – дочка исчезла куда-то. Шуточное ли дело! Грохнулись они наземь, насмерть убились.

Услыхал про то Чжан Цай, побежал к помещику, шкафы пооткрывал, лари расписные поотпирал, забрал мотыжку, которая серебро копала, да шляпу, которая по небу летала.

ЛИС-ОБОРОТЕНЬ

Рос в старину в окрестностях горы Ишань густой лес, если и селился здесь кто, так все больше жители равнины. Пришел в те края юноша по прозванию Ян У – Ян Пятый. В бровях и глазах – смешинка, лицо открытое, сразу видно – сердце у юноши честное, доброе. Прежде жили они с матерью у Желтой реки, дом у самой воды стоял, да случилось наводнение. Едва спаслись Ян У с матерью, с одним коромыслом в Ишань добрели. Сложили домик из ветвей да палок. Плох ли, хорош ли, а несколько комнат в нем. Так и остались здесь жить.

Сменил Ян У весла на топор, вместо рыболовных сетей стал на спине хворост таскать. Каждый день ходил в лес рубить хворост, да никак не мог весь лес исходить. Осень настала, жара спала. Иглы на соснах зеленые, листья на пробковых дубах уже покраснели, тополя в золотистый наряд оделись. Идет Ян по лесу, хворост рубит, не заметил, как в места забрел, где человека редко встретишь. Смотрит – целый лес из хурмы растет. Время за полдень, а солнце ясное, светлое, словно ранним утром. И не от солнца листья красные, а солнце от листьев красное. Меж красными листьями спелые плоды парами висят, так и сверкают. Ловким был Ян У, мигом на дерево залез, сладких плодов нарвал, домой воротился.

Только в ворота вошел, давай кричать:

– Матушка! Радуйся! Будет у нас на Новый год вино. Увидела мать, что сын веселый пришел, заулыбалась. В тот год Ян У и вправду на хурме вино настоял, густое, ароматное. Снимешь крышку с чана – винный дух далеко разносится. В новогоднюю ночь мать и говорит сыну:

– Овощей у нас мало, сынок, масла совсем нет, а другой еды и подавно. Притащи-ка корчагу с вином, подогреем и выпьем.

Сложил Ян У ветки, огонь развел, поднялись из чайника струи белого ароматного пара, стали во все стороны расползаться. Только налил юноша рюмки, как дверь чуть-чуть приоткрылась, юноша вошел; лицо темно-красное, глаза сверкают, собой пригож да принаряжен. Уставились на него мать с сыном, будто встречали его где-то, а где – не помнят. Сел юноша за стол, смеется, сразу видно, вина выпить хочет. Думают мать с сыном: «Новый год лучше с гостями встречать».

Мать и говорит:

– Коли не брезгуешь, оставайся, вместе встретим Новый год.

Поднес Ян У гостю чарку.

Стал юноша хвалить вино:

– Как пахнет! Что за аромат!

Обрадовался Ян У и говорит:

– Запах хорош, а вкус еще лучше.

Взял юноша обеими руками чарку, поднес к губам, выпил и опять нахваливает:

– Доброе вино, крепкое вино!

Услыхал это Ян У, пуще прежнего обрадовался. Выпил гость рюмку, Ян У ему вторую налил; выпил гость вторую, Ян У третью налил. За вином, весельем да разговорами не заметили, как заря занялась. Спохватился тут юноша и говорит:

– Завтра в полночь, брат, фонарь зажги, я мигом приду.

Сказал он так и быстрее ветра за ворота выскочил.

Запомнили мать с сыном слова юноши, и на следующий день, как только время к полуночи подошло, Ян У говорит матери:

– Матушка! Давай фонарь зажжем!

– Масла нет, ночью все выгорело, зажги-ка сосновую ветку.

Зажег Ян У сосновую ветку, вышел за ворота. Недаром говорится: огня с вершок на сто шагов видно. Светло стало на дороге за воротами. Смотрит Ян У, глазам своим не верит, уж не от огня ли ему померещилось: перед воротами еда всякая, зерно, материи ворох. Тут на свет вчерашний гость выскочил, рукой машет, Ян У привечает. Ян У и радуется и дивится.

– Братец, – говорит, – не знаю, откуда это столько добра у моих ворот вдруг появилось.

Тут мать из дома выбежала, спрашивает:

– Что за диво такое, сынок?

– Матушка, – отвечает ей юноша-гость, – это я вам все принес. А еще есть у меня подарок для моего младшего брага. – Сказал он так, вытащил из-за пояса золотую пластину величиной с коровий язык, а то и больше, отдал Ян У и говорит:

– Бери, братец. Это золото с Горы злого дракона, она вся золотая, эта гора. Стережет гору злой дракон. К ней и не подступишься.

Поглядел Ян У на золото, сверкает оно при огне, аж глазам больно. Говорит тут юноша-гость:

– Пойду я, дел у меня – не переделать, уж как-нибудь в другой раз повеселимся.

Очень не хотелось Ян У расставаться с этим необыкновенным добрым юношей, да что поделаешь! И говорит Ян У: