Текст книги "Курт Кобэйн. Рассказ о сыне (СИ)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Когда это все было?

Последние пять лет. Последние турне меня окончательно сломили. Я просто не мог выходить на сцену. Наркотики как-то притупляли страшные желудочные боли.

Сиэтл

– Как ты познакомился с Кортни?

Это было давно, ещё в Портланде. После выступления я подарил ей нашу наклейку. Мы разговорились. Она мне напоминала Нэнси Спаджен. Не знаю, есть какое-то сходство. Классический тип девушки-панка. Мне она понравилась. Я бы с ней переспал тогда же, но она не вдохновилась. Мне в жизни всегда не хватало сильных ощущений, а она была такой харизматичной и уверенной в себе. Просто магнит, понимаете? Бывало, мы просто шли вместе по улице и на нас тут же нападал какой-то псих с ножом. Без причины. Просто она притягивает к себе таких идиотов. Я чувствовал себя бунтарем: мы начали с ней встречаться, вместе колоться, трахаться стоя, всё такое. Мы постоянно устраивали эпатажные сцены. Все сидели и спокойно ели, скажем, а нам это не нравилось. И она играла роль: вставала и неожиданно разбивала о стол стакан, кричала на меня, валила меня на пол. Было здорово.

Крис тоже так может, в принципе. Но он из тех, кто забирает все лавры себе. Ему надо быть в центре всеобщего внимания, а мне, допустим, никак нельзя тоже всех веселить. Обычно, я не шучу при нем вообще потому, что он очень старается не реагировать. Мне кажется, я так ни разу и не сумел заставить его рассмеяться. А у меня чувство юмора есть, между прочим. Например, Кортни я все время смешу. Я не стыжусь своего юмора при ней и при других друзьях, при том же Дэйве. Но вот Крис другое дело. Между нами будто барьер какой-то. Мы друг друга очень уважаем и понимаем, что может разозлить другого. У нас обоих есть недостатки, способные вывести из себя. Мы себя сдерживаем во избежание ссор. Кажется, мы никогда друг друга не задевали. Не потому, что мы так уж друг друга обожаем, в этом есть изрядная доля лицемерия, если честно. Мы оба многое друг в друге терпеть не может, но группа важнее наших дрязг.

Когда мы начинали неплохо зарабатывать, я понял, каково жить под давлением. Мне в особенности, я ведь солист. Обо мне многое всякого пишут. Мне приходится с этим мириться. И на мне лежит ответственность за написание песен. Пусть у меня всегда есть соавторы – большая часть гонорара идет мне. Они с Дэйвом подняли шумиху по этому поводу. По их мнению, они должны всегда числиться соавторами. Это, конечно, чепуха. Полнейшая чепуха. Я хотел даже уйти из группы из-за этого.

Я часто нигилист и циник. Часто саркастичен, часто сентиментален. Песни это отражают. Там обе стороны проявляются. Таково большинство моих сверстников: то безграничный сарказм, то теплота и человечность. Меня также бесит то, что бесило несколько лет назад.

– Не личные переживания? Насилие?

Да. Да и вообще меня многое раздражает. Так что мои песни о борьбе с тем, что меня бесит. Это тема каждого моего альбома. Смысл у всех один и тот же. Во мне борются добро со злом, мужчина с женщиной, люди, причиняющие другим боль и обиду просто так. Да я бы таким надавал по морде, вот и весь подтекст. Я его выражаю своим криком в микрофон.

Как-то я прочитал собственное интервью и сказал: «Господи, неужели я такой мрачный и депрессивный тип?». А мне: «Да, так и есть». Я ответил: «Вовсе нет, я далеко не всегда мрачен». Меня считают каким-то сгустком негативной энергии, черной дырой в плане эмоций. Меня подозревают в том, что я в ужасном настроении, спрашивают, что стряслось? А у меня всё в порядке, мне даже не грустно. Не знаю, в какой-то момент я взглянул на себя в зеркало и задался вопросом: «что во мне не так?». Решил брови подравнять. Может, помогло бы?

Люди все время спрашивают. Пару месяцев назад пошел в клуб и тут меня спросили, причем между делом: «скажи-ка Курт, почему у тебя такой хмурый вид?». Да я не хмурый, я весел, черт бы тебя подрал!

Что такое? Что-то не так? Тебе грустно? Люди считают, что если я не хожу с улыбкой до ушей, то я хмурый. Ну так я теперь все время делаю вид, что очень доволен. На самом деле в последнее время я и правда всем доволен. Так что и притворяться не приходится.

Опиаты всегда дарили мне ощущение покоя. Я прекращал ненавидеть окружающих, возникала к ним некая симпатия. Или, по крайней мере, мне удавалось увидеть в них настоящих людей, а не картонных персонажей. Может, у них было тяжелое детство? А может, окружение сделало их такими? Моя враждебность сходила на нет при таком подходе. Я был вынужден так поступать, мне надоело всех ненавидеть, надоело судить людей слишком строго. Понимаю, звучит это так, будто я прикрываю свою наркоманию, как будто не понимаю, как это ужасно. Что ж, выскажусь и против, просто справедливости ради. В последние месяцы, когда мне приходилось расходовать по четыреста долларов в день на героин, моя память определенно ослабла, а уж про физическое здоровье и говорить нечего. Но это правда. Тогда я был здоровым и упитанным. Я прямо говорил, что ни о чем не сожалею. И так и было. Для меня наркотики были инструментом, не более. Неким болеутоляющим. Это было единственной причиной. С этой точки зрения, я до сих пор не сожалею ни о чем. Но любой, кто начинает употреблять наркотики, плохо кончает. Если не через год, так через два. Это очевидно. Я видел, что бывает с наркоманами. Классический случай – от наркотиков один вред. Я знал, что в конце концов мне придется завязать. Женитьба и ребенок – хороший стимул бросить. Но не у всех же есть он. К тому же я – рок-звезда. Мне есть, что терять. У меня есть много веских причин не воспользоваться ими. Но те, на кого может повлиять тот факт, что я был наркоманом – обычные люди. Работают в поте лица, едва сводят концы с концами. Ты сам понимаешь, ты говоришь: «мне можно быть наркоманом».

– Да, именно так.

Именно так, поэтому я продолжу. В конечном итоге, если бы я не завязал, я бы потерял все.

– Что за страсть к этим прозрачным людям?

Я не люблю головоломки. Зато люблю все разбирать на части. И рассматривать внутренние органы. Такой вот странный момент. Они работают, хоть и дают сбои. Но сам факт, что люди травят себя всякой гадостью, наподобие алкоголя и наркотиков, а внутренние механизмы все равно работают, достоин всяческого восхищения.

Боже мой, это потрясающе. Нет, серьезно! Особенно потому, что речь не об отельном снимке, а о записи. Я видел, как она двигается. Именно в этот момент мы поняли, что она живое существо. Да, это было потрясающе. Мы видели, как бьется ее сердце. Первое, что она сделала с помощью ручек – это такой жест поклонения дьяволу в хеви-метале. Врач обратил внимание, сказал: «взгляните-ка на ее руки». Кортни посмотрела и говорит: «юная сатанистка, доктор».

Иногда я превращаюсь в полнейшего параноика. Лишь после рождения Фрэнсис я стал от этого избавляться. Со временем мне становится все легче. С тех пор, как у меня установились настоящие дружеские отношения, я обрел настоящих друзей, группа завоевала популярность, я нашел свою любовь – и паранойя отступила. Меня это очень радует, я всегда к этому стремился. Настоящее партнерство – для меня так намного лучше. Я сейчас куда в лучшем положении, нежели Кортни. Ей трудно в себя поверить, ее репутация очень сильно подорвана сплетнями. Так много пишут о ее группе, да и о ней самой. Ей придется выпустить совершенно потрясающий альбом, чтобы все признали, что она не совсем бездарна. На мой взгляд у нее отличный песенный материал, но она не верит, что он чего-то стоит. Некоторые открыто спрашивают, зачем она сует нос в дела мужа? Дело в том, что я очень ленив и пассивен. Я иду на поводу у всяких прощелыг, подставляюсь, все время обо всем забываю. Многие этим пользуются. Очень многие. Например, прошу агента что-то для меня сделать двадцать раз. В течение четырех месяцев дело так и не движется, а потом Кортни берет трубку, орет на него и он внезапно начинает действовать. Под конец разговора они думают: «вот же стерва». Но результат-то есть. Все это ради нашей девочки. Надо устроить ее финансовое будущее. Я понемножку начинаю разбираться в этом. Учусь у жены. Но, откровенно говоря, она часто делает скоропалительные выводы, и это ее подводит. Поэтому к ней всерьез и не относятся, а это ее бесит.

Ее заклеймили, как жесткую, циничную эгоистку, но ее просто напросто волнуют эти вопросы. Когда я вспоминаю о делах, я шевелюсь, начинаю что-то делать, но у нее это лучше получается. Она покупает мне сувениры, хвалит. Это приятно.

Все читают всякую дрянь, наподобие «Vanity Fair», обо всяких там эпигонах. Но никто не задумывается о том, каково самим объектам подражания. Конечно же, мы одномерные персонажи, у нас даже чувств человеческих нет. Те, кто так думает, может поцеловать меня в одно место. И заплатить десяток зеленых, за какой-то мой альбом. Вот. Я рад, что они платят за мою музыку. Я никогда не понимал, отчего люди реагируют на жалобы знаменитостей так: «назвался груздем – полезай в кузов. Ты теперь общественное достояние и все имеют право всё о тебе знать». Ни один журналист не имеет право выяснять, наркоман ли я. Это просто не его дело. Если его вопросы касаются музыки и процесса ее создания – другое дело. Конечно, личная жизнь связана с творчеством, но не так тесно. Я постоянно чувствую, что в мою жизнь постоянно кто-то вторгается. Все эти люди, твердящие о праве знать обо мне все. Думаю, стоит попытаться изменить эту концепцию. То, как люди воспринимают знаменитостей, подход просто обязан измениться. Просто обязан. К знаменитостям надо относиться с тем же уважением, как и к другим.

Сколько мы сумеем продержаться против этих посягательств? Все злорадствуют из-за наших личных проблем, но большая их часть – следствие внимания СМИ

– Группа никогда не была на грани развала?

Да она все время на этой грани. Я хотел уйти раз десять за год. Официально. Я дошел до того, что мне стало плевать на группу, лишь бы избавиться от этого навязчивого внимания. Кроме того, нападают только на меня с Кортни. Крис и Дэйв в тени. На них шишки не валят. Крис, вот прочел в «Melody Maker» какую-то чушь о том, что будет выступать в Англии, и как с цепи сорвался. Он вопит: «да как они смеют?!». Я сказал: «Господи, Крис, они же не написали, что ты наркоман, или что ты забыл дочь в такси, будучи пьян». Репортеры все время пытаются раскопать о нас что-то интересное. Не останавливаются перед ложью. Этого я понять не могу. Я никогда не искал скандальной известности. Это все исходит не от меня. Так бы и врезал этим мерзавцам. Я считаю, что иногда месть и насилие оправданы. Конечно, сейчас я персона видная, никого лупить не стану. Но когда-нибудь потом… Ненавижу, когда трогают моих родных. Если я потеряю свою семью из-за такого репортера, и увижу его где-то, ему придется туго. Я готов буду отомстить за причиненное мне зло. Видит Бог, я на это решусь. Журналюги – самые зловредные существа на свете, холодные и беспринципные сволочи, желчные, злобные неудачники. Ненавижу журналистов. Ну… Черт. Извините. Но, вы же человек иного склада. Вы не высасываете из пальца дешевые сенсации, а я именно о таких. Их девяносто девять процентов.

Мы можем быть сущими ангелами, но это не имеет значения. Все равно будут поливать грязью. У нас слишком много врагов. Мы слишком многим перешли дорогу. Такое впечатление, что все хотят, чтобы мы отдали концы. А я буду жить, только чтобы насолить этим сволочам. Они пустились на самую большую низость – обрушились на мою семью. Я сейчас только пар выпускаю, но в один прекрасный день могу просто не выдержать. Особенно, когда дочь подрастет и начнет что-то понимать. Ей будет двенадцать лет, она начнет читать всякую ерунду и задавать вопросы вроде: «а ты был наркоманом, папа?». Ее будет трудно переубедить, это точно. Не представляю себе, как я буду бороться со слухами через десять лет. Мне-то для счастья нужна только музыка под тем или иным именем. Слухи и пересуды меня лишь раздражают.

Самое лучшее время для группы – перед прорывом. Хотел бы я создавать всё новые группы ради этого.

– В смысле, доходить до нужной точки?

Ага. Это было бы здорово. Лучшие моменты существования. Для группы это период перед выходом альбома «Nevermind». Как-то незаметно музыка превратилась из хобби в работу. Мое любимое дело и всегда таковым останется. Но, должен признаться честно, теперь я получаю от процесса куда меньше удовольствия, чем в самом начале. Это не похоже на первые годы существования группы. Мы выступали перед горсткой людей, возили всю аппаратуру на машине. Играли ради процесса. Это чувство не вернешь, я понимаю. Точно не десять лет спустя.

Я засыпаю, когда мне что-то надоедает, или же мне скучно, когда у меня нет сил общаться, а ситуация вынуждает. Например, беседа с журналистами, или, скажем, турне. Я сплю целыми днями. Я предпочитаю, чтобы меня будили на время выступления, а потом снова ухожу в себя.

– Допустим, аппаратура работает отлично, ребята играют безупречно, публика хорошая. Каковы ощущения? Ты счастлив?

Это непередаваемая смесь чувств. Там и злость, и счастье, и легкость. В беззаботном детстве я обожал бросать камни в полицейских. Вот что-то в таком духе. Во всякой песне свое чувство. Во многих случаях энергия, которую я получаю от публики, иногда, бывает, я поначалу не в духе, а потом гляжу на довольную публику и прихожу в хорошее настроение.

– Думаешь, группа доживет до следующего десятилетия?

Продержаться столько? Не хотелось бы, но, может быть, и да. Если будем писать стоящие вещи. На удивление в последнее время мы работаем как слаженная команда. Мы написали песню вместе, причем очень не плохую. А раньше все на мне держалось. Просто я не знаю, сколько мы с Дэйвом и Крисом, этой гитарой и этим голосом сумеем сделать. Мне бы хотелось играть с другими музыкантами, но очень трудно найти покладистых товарищей, которые бы разделяли мое творческое видение. Вот с Кортни всё проще. Импровизируя, мы часто пишем отличные песни. Даже удивительно. Она берет инициативу в свои руки. Не боится быть лидером. А два лидера сразу – отличное сочетание. И все же, хотелось бы создать нечто новое с другими людьми. Я предпочел бы это Нирване.

Мне грустно думать о том, что станет с роком через десяток лет. Мне кажется, что когда рок умрет – миру придет конец. Теперешний рок и так сплошной плагиат. Так что его смерть не за горами. Противно. Молодежь музыка не так занимает, как предыдущие поколения. Это скорее вопрос моды. Молодые люди так знакомятся с девушками и находят себе друзей. При таком раскладе трудно ожидать трепетного отношения к музыке. Для них она просто набор звуков. Она не пробуждает никаких особых чувств. Они ходят на всякие там вечеринки, где все происходит через машины. Люди туда ходят, чтобы общаться и только. Ну, еще чтобы пить и трахаться, наверное. Думаю, технология тоже может стать наркотиком, появляются какие-то техно-наркоманы. Это точно. Людей будут находить мертвыми прямо в наушниках.

Думал ли я о смерти вообще и от передозировки в частности? Да, думал, конечно. Как всякий нормальный человек. Я много раз хотел покончить с собой из-за постоянных болей. Мне уже было все равно, продолжать жить или умереть. Раз я хотел застрелиться, то могу рискнуть и с передозировкой.

– Твоя история печальна?

Нет, не совсем. В ней нет ничего необычного. И ничего нового. Это точно. Нет-нет, я типичный продукт развращенной Америки, скажем так. Подумайте, какой ужасной могла быть моя жизнь, родись я в другой стране. Бедность. Многое в жизни куда хуже, чем развод. Я ныл и жаловался по поводу того, что мне не видать твердой и стабильной семейной жизни и без того слишком много. Я рад, что могу поделиться своими чувствами с другими. В конечном итоге очень грустно, что люди, которые решили пожениться, завести детей – эти люди не могут поладить. Меня поражает, как при всех уверениях во взаимной любви люди не способны хотя бы ради детей сделать вид, что они друг друга уважают. Когда они общаются в присутствии тех…

– Курт!

Да?

– Когда поднимешься, приготовь симилак, ладно?

Да.

– Не забудь, хорошо?

Да.

Все это печально, но это не моя история. По крайней мере не в большей мере, чем чья-то ещё.

– Ты с Марса?

Хотелось бы так думать.

– Вот, похоже на те штуки.

Это точно.

– Ну что ж. Всяческих успехов. И большое спасибо. Было здорово. Будем на связи.

Хорошо.

– До встречи.

До свидания, Майкл.

– Пока, Курт.

Интервью были взяты в декабре 1992 – марте 1993 г. большей частью в ночные часы в доме Курта Кобэйна в Сиэтле, Вашингтон. Через год после последнего интервью Курт Кобэйн покончил с собой.