Текст книги "повесть о победах московского государства"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Прием предсказания судьбы человека с целью объяснить события божественной предопределенностью широко использовался в литературе как в отношении духовных лиц, так и в отношении светских людей. Самым близким по времени примером для автора “Повести…” является легенда о пророчестве царя Федора Ивановича, определившего своим наследником Бориса Годунова, в “Повести о честнем житии…”.

Один и тот же царь в “Повести…” и в “Повести о честнем житии…” назначает своим наследником разных людей. При этом следует заметить, что и Борис, и Михаил избирались на царство. Это обстоятельство придавало легендам важное идеологическое значение, поскольку последний Рюрикович передавал престол людям, не имевшим прямого отношения к угаснувшей династии.

Вероятнее всего, автор “Повести…” заимствовал идею пророчества Федора Ивановича именно у патриарха Иова, тем более что в древнерусской литературе это единственный пример передачи царской власти не прямому наследнику. В “Повести о честнем житии…” царь снимает с себя и вешает на шею Борису Годунову золотую цепь в награду за победу над татарами и как символ царского достоинства. В “Повести…” он велит принести к себе младенца Михаила Романова и, возложив ему на голову руки, называет его своим преемником.

Рассказ о свержении с престола Василия Шуйского в “Повести…” тоже имеет вид вполне законченного, самостоятельного произведения. В глазах автора “Повести…” передача царя в руки поляков была таким же бедствием, как и смерть князя Скопина-Шуйского. Одинаковая оценка обоих событий предопределила однообразие их литературного оформления. Хотя речь идет не о смерти, тон рассказа о свержении царя, структура повествования и стилистические средства ничем не отличаются от соответствующих особенностей рассказа о смерти и погребении Скопина-Шуйского.

Начало рассказа о Василии Шуйском отличается от начала рассказа о погребении Скопина-Шуйского только тем, что в него введено пространное сравнение злоумышленников с Иудой. Все остальное сохранено: причина заговора – козни дьявола, который “не стерпе многих к богу добродетелей” царя; конкретные исполнители – “некоторые государевы бояре и ближние люди”; заканчивается повествование, часто прерывающееся риторическими восклицаниями и нравоучениями, рассуждением о неразумии предателей, своим поступком не только погубивших царя и причинивших “многи беды” всей стране, но и самих себя обрекших на гибель.

Царица ведет себя подобно матери и жене Скопина после его смерти, “…плачущуюся и от многаго плача много на землю падаше, яко мертва” (л. 39 об.). Заключает рассказ плач народа, имеющий традиционное для посмертных народных плачей в некрологических повествованиях о князьях содержание – выражение безутешного горя лишившихся государя людей.

Еще одним источником “Повести…” послужила “Повесть о взятии Царьграда в 1453 г.” Нестора Искандера. [42] В повести Нестора Искандера часто встречаются отдельные слова и целые словосочетания, которые постоянно используются в “Повести…”, например: “и нападе на них страх и трепет”, “объяша их скорбь и печаль велия”, “суетно нападаху” и т. д. Однако эти совпадения сами по себе еще не могут свидетельствовать о влиянии повести Нестора Искандера на “Повесть…”, ибо принадлежат к общему фонду стереотипных формул древнерусских воинских повестей. [43]

Элементы стиля воинских повестей вообще очень широко распространены в “Повести…”, и это естественно, поскольку в ней с первых и до последних строк говорится в основном о сражениях. Среди элементов этого стиля есть такие, которые встречаются в “Повести о взятии Царьграда в 1453 г.”, но есть и другие. Однако в той части “Повести…”, где речь идет об обороне Смоленска, находятся более существенные доказательства влияния на нее повести Нестора Искандера.

И Царьград, и Смоленск подверглись продолжительной непрерывной осаде, пережили несколько штурмов и были взяты противником в результате разрушения крепостных стен. В таком порядке рассказывается о падении городов и в других повестях, но в “Повести…” не только общая схема описания осады совпадает с повестью Нестора Искандера. В обеих повестях присутствуют сходные сюжетные линии, образы, отдельные структурные элементы. Подобно сказанию о М. В. Скопине-Шуйском, рассказ об осаде и взятии Смоленска польским королем в “Повести…” не составляет непрерывного повествования. Подчиненный идейным задачам “Повести…”, он композиционно разделен на три части, искусно вплетенные в канву повествования.

Первая часть включена в описание триумфального появления Скопина в Москве и преследует цель прославления князя, которого боится осадивший Смоленск король. Одновременно таким образом внушается мысль, что изгнание врагов завершится только после освобождения героических защитников Смоленска.

Вторая часть рассказа об осаде города расположена сразу вслед за описанием погребения Скопина. В ней изображается возросшая активность короля и отчаяние защитников крепости. Роль ее заключается в том, чтобы еще раз подчеркнуть все значение смерти князя.

Третья часть, самая обширная, содержит рассказ о последнем штурме Смоленска и лирическую часть, в которой особенно ярко отражается мировоззрение автора “Повести…”.

Как видим, каждый отрывок несет свою смысловую нагрузку, а вместе они составляют довольно подробную историю героической обороны Смоленска. Автор не случайно взял примером для подражания “Повесть о взятии Царьграда в 1453 г.”. В его представлении падение Смоленска, последнего оплота сопротивления интервентам, имело не меньшее значение для России, чем падение Константинополя для всего христианского мира.

Следы повести Нестора Искандера ощутимы во всех трех частях рассказа о Смоленске, хотя автор “Повести…” избегает, как всегда при обращении к источникам, дословных повторений и стремится внести изменения в заимствования. Такое стремление не только свидетельствует об особенностях его авторской индивидуальности, но вызвано еще необходимостью отразить конкретную историческую обстановку, пользуясь языком своего времени.

Оборона Смоленска при всей значительности этого эпизода в истории “Смутного времени” не занимает в “Повести…” много места, поскольку была лишь одним из частных моментов описываемого периода. Поэтому все аналогии повести Нестора Искандера представлены в “Повести…” в сокращенном виде. Например, составляющие основное содержание “Повести о взятии Царьграда в 1453 г.” батальные сцены занимают в “Повести…” более скромное место. Это объясняется, как и в случае со сказанием о Скопине, функциональным назначением каждого произведения. Нестор Искандер писал только об осаде Константинополя. В “Повести…” осада Смоленска изображена лишь как один момент в ряду многих, важный и значительный именно потому, что является одним из звеньев неразрывной цепи событий.

Однако, несмотря на краткость описаний боевых сцен в “Повести…”, соответствие их многочисленным и подробным описаниям сражений в повести Нестора Искандера с точки зрения характерных лексических и стилистических элементов прослеживается достаточно ясно. Приведем примеры.

���� Повесть о взятии Царьграда в 1453 г. [44] Повесть…

���� Сущие же людие въ граде, Грекы и Фрягове, выеждая изъ града, бьяхуся съ турки, не дающе имъ стенобьеныя хитрости нарежати… Такожъ и пушки и пищали уставити по приступнымъ местамъ, на обранение стенамъ (с. 6-7). А инии стреляху изъ пушекъ и изъ пищалей, елико можаху, и многы туркы убиша (с. 9). Турки же по вся места бьяхуся безъ опочивания, день и нощь пременяющеся, не дающе ни мала опочити градцкиимъ, но да ся утрудить, понеже уготовляхуся къ приступу, и тако творяху отбои до 13 дне (с. 8)…многажды же из града выходяще и с королевскими людми неослабно бьющися и много полских и литовских людей побивающе; иногда же и из стенобитных пушек и с пищалей з башен и со стен много побивающе… (л. 30 об.). Король же полский безпрестани ко граду приступаше, многи подкопы деяше, гражданом же почити не даяше (л. 44).

Последний пример интересен использованием в “Повести…” редкой формулы, встречающейся в повести Нестора Искандера. В “Повести о взятии Царьграда в 1453 г.” несколько раз повторено, что оборона города была необычайно трудной из-за непрерывности штурма. Турки сознательно не давали христианам передохнуть, чтобы они, оказавшись в состоянии предельной усталости, потеряли способность отбиваться. В “Повести.,.” об этом сказано только один раз, кратко, но выразительно. [45] Одним из существенных аргументов в пользу влияния повести Нестора Искандера на “Повесть…” является присутствие в них одинакового видения. В “Повести…” автор поместил перед видением еще два сообщения о чудесах, одно из которых – о слезах от иконы, – широко распространенное в древнерусской литературе, усиливает звучание темы трагического исхода обороны, а другое, в котором говорится о чудесах от мощей смоленских святых Авраамия и Ефрема, не имеет к этой теме никакого отношения. [46]

В обеих повестях рассказ о видении начинается одинаковым объяснением его причин, но описание самого видения в “Повести…”, как и в случае всех других соответствий, гораздо короче.

���� Повесть о взятии Царьграда в 1453 г. Повесть…

���� Грехъ ради нашихъ, бысть знамение страшно въ граде… собравшимжеся людемъ мноземъ видеша у великия церкви Премудрости божиа у верха изъ воконъ пламеню огненну изшедшу, окружившу всю шею церковную на длъгъ часъ, и собрався пламень въ едино пременися пламень, и бысть яко светъ неизреченный, и абие взятся на небо (с. 23-24)…з умножение грех наших во граде Смоленске бысть знамение… Мнози же от верных в нощи видевше, бысть от соборныя апостолския церкви яко столп огнен изхождаше и к небеси воздвизашеся (л. 44 об.). [47]

Образы главных героев обороны Смоленска тоже находят свои параллели в повести Нестора Искандера: польский король соответствует султану, архиепископ – патриарху. Функциями главных вдохновителей обороны Константинополя императора и воеводы Зустунея в “Повести…” наделен боярин Шеин. Поведение их, описанное в близких, а иногда совпадающих выражениях, одинаково в сходных ситуациях. Сначала защитники городов надеются на помощь, находя опору в этой мысли; потеряв такую надежду, приходят в отчаяние. Описанию действий архиепископа Сергия идентичны более пространные неоднократные сообщения о поведении во время осады константинопольского патриарха в “Повести о взятии Царьграда в 1453 г.”.

В обеих повестях совпадают не только главные линии поведения героев. Соответствия наблюдаются и при сопоставлении отдельных поступков и их мотивировок. Такие совпадения наиболее убедительно доказывают зависимость “Повести…” от повести Нестора Искандера. Особенно показательно в этом отношении изображение султана в “Повести о взятии Царьграда в 1453 г.” и осаждавшего Смоленск короля Сигизмунда III в “Повести…”. И король, и султан после первых неудачных штурмов собираются отступать, убедившись в храбрости противника, ожидающего помощи извне. После захвата городов они оба долгое время боятся в них войти. Избиение горожан на улицах городов в обеих повестях остановлено по их приказанию, чтобы прекратить дальнейшее бессмысленное кровопролитие.

���� Повесть о взятии Царьграда повесть… в 1453 г. Повесть…

���� Магуметъ же, видевъ толикое падение своих и слышавъ цесареву храбрость, тоя ночи не спа, но советъ велий сотвори: хотяше бо тоя ночи отступити, зане уже и морский путь приспе и корабли многые придутъ на помощь граду (с. 33)…чааху отвсюду помочь граду… (с. 17). Онъ же… не смеяше въ градъ ити, и бысть въ размышлении въ великомъ, и позва боляръ и стратигь… и посла ихъ… рещи… слово салтаново съ клятвою: да престанетъ брань безъ всякого страху и убийства и пленения (с. 38). Корол же Жигимонт полски… слыша о премудрой храбрости боярской, страхом и трепетом одержим бяше, ужасался помощи и обороны граду Смоленску, чая от князя Михаила Васильевича… и от града отступити хотяше… , (л. 30-30 об.). Корол же полский страхом велиим ужасеся и многое время во град сам не входил… Корол же полский видя многую кровь и повеле брани престати (л. 45 об.),

Героизм защитников Смоленска, стойко переносивших трудности длительной осады, получил широкую известность в стране и даже вдохновил неизвестного патриота на литературный призыв к повсеместной борьбе с польскими войсками. [48] Автор “Повести…”, смоленский дворянин и патриот, вполне сознавал значение обороны Смоленска и, хотя писал о смольнянах, не участвовавших в защите родного города, уделил ей большое место. Рассказ об осаде Смоленска, несмотря на то что композиционно разбит на три отрывка, каждый из которых несет свою смысловую нагрузку, отличается логической последовательностью и законченностью; его значение для идейного содержания “Повести…” очень велико.

Еще один относительно самостоятельный эпизод “Повести…” – завершающее ее сказание о даре шаха Аббаса. Это сказание, известное в разных редакциях, [49] широко распространилось в XVII в. в отдельных списках и в составе Прологов и Хронографов, отражая необычный факт передачи мусульманским монархом христианской реликвии – “ризы Христовой” – русскому царю. В “Повести…” оно нашло лишь самое общее отражение. Здесь кратко отмечен сам факт принесения ризы, радость царя и народа “о таковом велицем даре” и в самом общем виде описана чудодейственная сила ризы.

Несмотря на краткость сообщения о даре шаха Аббаса, этот завершающий “Повесть…” рассказ имеет большое значение с точки зрения ее идейного содержания.

В “Повести…” появление в России ризы рассматривается не просто как приобретение “божественного сокровища”; в ней проводится мысль о том, что посланный богом “небесный дар” знаменует собой “…от бед свобождение, от многия напасти, и рати, и междоусобный брани…” (л. 61 об.), т. е. окончательное завершение длительного периода гражданской войны и военных действий против внешних врагов. После тяжких наказаний “за умножение грехов наших” бог проявил свое “человеколюбие”. Получение Романовыми “бесценного дара”, “ризы Христовой”, автором “Повести…” трактуется как своеобразная верховная санкция сложившейся ситуации, как божественная гарантия прочности новой династии и русского самодержавия вообще. Не случайно поэтому рассказ о даре заканчивается в “Повести…” благодарственным обращением к богу, который “даровал” стране “мудра и разумна, благочестива и милосерда” царя, а вся “Повесть…” – картиной мира и порядка на Руси. Завершают круг источников “Повести о победах Московского государства” богослужебные книги, из которых в нее вошли отдельные слова, выражения и законченные цитаты, и библейские книги, персонажи и сцены которых использовались для сравнения с героями и ситуациями “Повести…”.

3

“Повесть о победах Московского государства” имеет довольно сложную для литературных произведений о “Смуте” структуру.

Основную сюжетную линию “Повести…” составили последовательно прослеженные на протяжении почти двадцати лет этапы жизни военного отряда смоленских дворян. Однако рассказ о смольнянах не представляет собой непрерывного повествования. Он постоянно прерывается краткими сообщениями о событиях, происходящих вдали от смольнян, многочисленными характеристиками различных людей, пространными описаниями наиболее значительных моментов “Смутного времени”.

Стремясь с наибольшей полнотой и ясностью изобразить обстановку, в которой действовали смольняне, автор “Повести…” часто обрывает рассказ об одном событии, переходит к другому сюжету, а иногда к третьему, и лишь затем возвращается к смольнянам. Так, упомянув, что смольняне остались в осажденной Лжедимитрием II Москве, автор повествует о действиях Скопина-Шуйского в Новгороде, но, сообщив о приходе “немцев”, резко обрывает рассказ и начинает новую тему: “А Сардаминской в ту пору з дочерью своею Маринкою… были… в Казане” (л. 23).

С момента прихода смольнян в Торжок автор “Повести…” возвращается к описанию действий Скопина. Рассказ об освободительном походе под руководством князя ведется последовательно, но несколько раз прерывается известиями о поведении “тушинского вора”, о действиях поляков в разных местностях, о получении смольнянами вестей из осажденного Смоленска, описанием первого периода осады Смоленска королем Сигизмундом III.

Осада Смоленска описана, как было показано выше, в трех разных местах “Повести…”. Трижды обращаясь к одному сюжету, автор вынужден повторяться, чтобы напомнить обстановку. В первый раз о положении защитников Смоленска говорится так: “Тогда же во граде Смоленске государев боярин Михаиле Борисович Шеин с осадными людми града Смоленска многую осадную нужду терпяще…” (л. 30 об.). Последний отрывок рассказа об осаде начинается словами: “В Смоленску же тогда боярин Михаиле Борисович Шеин с осадными смоленскими людми с великою нуждею седяще…” (л. 43 об.-44).

Таким образом, в “Повести…” есть несколько самостоятельных завершенных рассказов, посвященных своим частным темам. Каждый из них разбит, как правило, на несколько частей, т. е. частная тема не исчерпывается в одном месте полностью, а проходит в разных местах “Повести…”, воплощаясь в отдельных эпизодах рассказа. Несколько таких эпизодов, помещенных рядом, представляют события в разных планах. В этом можно усмотреть сознательное стремление автора к созданию исчерпывающей общей картины политического состояния страны, своеобразного хронологического среза политической обстановки в России в определенный период времени. Делается это для того, чтобы охарактеризовать роль смольнян в каждый момент “Смуты”.

Все частные темы, составляющие содержание расположенных рядом фрагментов разных рассказов, сливаются в общую тему, которая и определяет характер повествования на данном отрезке. В качестве примера можно привести характеристику ситуации в стране после пространно описанного прихода Скопина-Шуйского в Москву в 1610 г.

Под влиянием непрекращающихся побед русских “…бысть на всех государевых неприятелей страх и ужас велик…” (л. 30).

Охвачен страхом и король Сигизмунд III, “…в то время… под градом Смоленским стоящ…”, “…ужасаяся помощи и обороны граду Смоленску, чая от князя Михаила Васильевича…” (л. 30).

Далее следует рассказ о мужественной обороне Смоленска воодушевленным победами Скопина и надеждой на скорую помощь гарнизоном во главе с воеводой Шейным.

Заканчивают картину следующие известия: “Смольяне же в то время в Москве, в полку князя Михаила Васильевича. Предрекомый же той тушинской вор во граде Калуге седяще, страхом многим и ужасом трепеташе…” (л. 30 об.).

Итоговое обобщение выражает общую тему данного отрывка “Повести…”: “Бысть же тогда в Московском государстве по всем градом и весем радость велия…” (л. 31).

Первый хронологический слой “Повести…” образует характеристика царствования Шуйского и его действий против армии Болотникова, похвала Скопину-Шуйскому и объяснение его роли в подавлении восстания, рассказ о получении вести в Смоленске об осаде Москвы и об участии смольнян в разгроме восставших под Москвой и Тулой. Все эти темы сливаются в общее повествование о подавлении восстания под руководством И. И. Болотникова в 1606-1607 гг.

Второй хронологический срез образуют рассказы о приходе под Москву Лжедимитрия II, о сражении под Москвой 3 июня 1608 г., собирании войск Скопиным-Шуйским в Новгороде, о действиях смольнян против польско-литовских интервентов в районе Смоленска, об обмане Мнишиков, соединившихся с Лжедимитрием П.

Подобным образом раскрыты и другие обобщающие темы: тема освободительного похода Скопина-Шуйского, тема “смятения велия” (смерть Скопина, клушинское поражение и измена наемников, свержение царя Василия Шуйского, признание царем королевича Владислава вопреки возражениям патриарха); тема бедствий страны (ссылка в Польшу царя и посольства во главе с Филаретом, штурм и падение Смоленска, избиение смоленских дворян и московского населения поляками) и т. д.

Деление на несколько частей рассказа об одном событии с целью подчинения композиции произведения основной идее следует признать индивидуальным приемом автора “Повести…”, а вся сложная структура ее с прерывистой основной сюжетной канвой и множеством побочных линий представляет собой в литературе о “Смуте” одну из наиболее значительных находок в области формы художественного произведения.

Обращение автора “Повести…” ко многим литературным источникам, подражание самым различным – по времени создания, жанровому признаку, по принадлежности к разным стилистическим системам – произведениям не могло не сказаться на ее общем стилистическом строе.

Стиль “Повести…” отличается заметной неоднородностью. Можно выделить в ней четыре стилистических слоя.

Основной “неукрашенный” стилистический слой “Повести…” характеризуется сильным влиянием деловой письменности. Как отмечалось выше, большое воздействие на стиль “Повести…” оказали разрядные записи. Сухой и точный язык Разрядных книг автор использовал для описания многочисленных событий, без упоминания о которых невозможна общая картина повествования, но на которых не было смысла останавливаться подробно, поскольку это рядовые, невыдающиеся события.

Иногда черты стиля Разрядных книг встречаются даже в рассказе, написанном соответственно этикетной ситуации в торжественно-значительном тоне. В качестве примера можно привести описание встречи князя М. В. Скопина-Шуйского в освобожденной им Москве. Совершенно неожиданно для подобных описаний здесь появляется сообщение о том, что “…послал государь на сретение ему боярина своего князя Михаила Феодоровича, повеле его со многою честию встретити” (л. 28 об.). Это по существу самая настоящая выдержка из разрядной записи, фиксирующая факт встречи и указывающая главного исполнителя церемониального акта: “И царь и великий князь посылал встречати боярина своего князя Михаила Федоровича Кашина-Оболенсково…”. [50]

Автор всегда перерабатывал заимствования из разрядных записей, приспосабливая их лаконичные сообщения к своему повествованию, но при этом не слишком разнообразил приемы образной выразительности. Можно указать лишь два случая применения метафоры при описании рядовых событий. В рассказе о столкновении смоленских дворян с арзамасскими крестьянами, чтобы подчеркнуть всю нелепость сопротивления мужиков “непобедимым” смольнянам, автор приводит метафорическое сравнение: крестьяне разбежались от смоленского воинства, “яко скот от дивиих зверей” (л. 47 об.). В другом случае, сообщая о том, что к Болотникову “…многие русские люди… приложишася…”, автор так оценивает их поступок: “…оставя свет, ко тме уклонишася…” (л 20– 20 об.).

В “Повести…” часто используется прямая речь. Как правило, это написанные торжественным, насыщенным тропами языком монологи главных героев. В то же время прямая речь имеет место и в “неукрашенном” повествовании. В этих случаях речь персонажей близка к разговорному языку.

Сложная ситуация во время переговоров об избрании царем королевича Владислава отражена в “Повести…” в диалоге гетмана Жолкевского с московскими представителями. Вот как выглядит переданное прямой речью предложение поляков москвичам: “Аще восхощете полскаго нашего королевича в Москве царем быти, и мы начнем писати полскому своему королю Жигимонту, дабы сыну своему велел креститися по вашей вере” (л. 40 об.). Обращение к разговорному языку в данном случае обусловлено описываемой ситуацией, в которой нет ничего героического. Разговорный язык помогает автору объяснить мотивы, которыми руководствовались поляки, выдвигая кандидатуру Владислава на русский престол, и сложность положения бояр, не решающихся взять на себя ответственность за призвание на царство польского королевича: “Мы убо вопросим о сем… Иермогена, патриярха… есть ли возможно тако быти” (л. 40 об.).

Теологическое мировоззрение автора заметно сказалось не только на идейно-содержательной стороне “Повести…”, но и на ее стилистическом строе. Это не особенность одной лишь “Повести…”, но общее свойство всех произведений о “Смуте”.

В “Повести…” нет ни одного события, которое бы не получило объяснения или обоснования прежде всего с провиденциальной точки зрения. Все предопределено божественным промыслом. “Повесть…” насыщена обычными для древнерусской литературы церковно-книжными формулами, в которых констатируется, что бедствия обрушились на страну “за умножение грех наших”, “за беззаконие свое”, “понеже бо беззакония наша превзыдоша главы наша”. Все успехи объясняются божественным снисхождением к людям; при этом употребляются другие обязательные формулы: “помощию божиею”, “милостию божиею и молитвами пречистыя богоматери”, “помощию пречистыя богородицы”, “заступлением чудотворцев” и т. д. В характеристиках главных героев также немало формул, отражающих зависимость стиля “Повести…” от религиозного мировоззрения автора.

Для автора “Повести…”, как и для других писателей начала XVII в., “борьба за независимость государства отождествлялась в это время с борьбой за православную веру”. [51] Отсюда постоянное подчеркивание благочестия положительных героев, демонстрирующих “велие попечение о православии”, и “иноверности” противника.

Забота о сохранении православной веры в представлении авторов XVII в. была нераздельно связана с готовностью сражаться за освобождение страны, и только данное сочетание являлось свидетельством патриотизма. Такое понимание патриотизма в “Повести…” выражается многократно повторяемыми, почти без изменений, словами. Примером может послужить характеристика смольнян, которые не пали духом, потеряв под Смоленском семьи и поместья, но остались твердыми противниками интервентов, “пекущеся о православной христианской вере и о очищении Московского государства”. Если речь идет об одном человеке, как например о М. В. Скопине-Шуйском или Козьме Минине, то формула эта в первой своей части приобретает такой вид: “о православной вере ревнитель”.

Завершают перечисление элементов стиля церковной книжности в “Повести…” цитаты, заимствованные из библейских и богослужебных книг.

Рассказ о многочисленных боевых действиях и использование в качестве литературного источника “Повести о взятии Царьграда в 1453 г.” сделали неизбежным присутствие в “Повести…” элементов стиля древнерусских воинских повестей, начиная с отдельных слов и кончая схемой описания сражения.

В особенности близким к традиционной схеме [52] является описание боя Нижегородского ополчения с войском гетмана Ходкевича у стен московского Кремля: “ратные люди” мужественно начинают сражение и “с литовскими людми биющеся неослабно” “от утра даже и до полудне”; продолжительная битва утомляет противников – “от многия сечи обоих стран полки истомишася”, уставшие бойцы “за руки емлющеся” (л. 53), русские начинают уступать, но в это время благодаря уму и красноречию Козьмы Минина приходят на помощь казаки князя Трубецкого; вместе они “наипаче на бой устремишася” (л. 53 об.).и побеждают.

Множество устойчивых словосочетаний, обязательных для древнерусских воинских повестей, рассыпано по всей “Повести…”. Оценивая результат бесконечных боевых действий как пагубный для обоих противников, автор говорит: “…и от частых боев с обеих стран руских и полских людей множество падаху” (л. 40). Ожесточенность сражения определяется словами “бой велик и сеча зла”, для характеристики состояния, в которое впадают противники от “мужества и грозы” М. В. Скопина-Шуйского, от упоминания одного его имени, неоднократно применяются выражения “страх и трепет”, “страх и ужас”. Автор пользуется устойчивыми словосочетаниями широко, иногда незначительно изменяя их,; иногда применяя к необычным с точки зрения их привычного употребления ситуациям. Формула, с помощью которой описывается взрыв городской стены, у него принимает такой вид: “Воста же трус и мятеж во граде” (л. 45). Рассказывая о взрыве церкви в Смоленске, он применяет вначале обычные для данной ситуации трафаретные выражения, а завершает рассказ картиной, имевшей место только в этом случае: “И бысть трус велий, и множество людей во граде и за градом, русских и полских людей, побита. Та же великую церковь, верх и стены ея, разносиша от многаго пушечнаго стреляния” (л. 45 об.).

В стиле воинских повестей даны характеристики воевод и смоленских дворян. Обязательным элементом этой характеристики служат слова об умении руководить войсками, о мужестве и храбрости, о твердости и бесстрашии в бою. Так, князь Скопин-Шуйский всегда разумно строит войска, сам следит за ходом битвы, морально укрепляет воинов “…и сам многую свою силу и премудрую храбрость показа, пред всеми полки напущающе” (л. 26).

Воинская лексика и фразеология в “Повести…” на редкость обширна и разнообразна. Это слова и выражения типа: “ратное стройство”, “премудрая храбрость”, “служивая потреба”, “чтобы ратным людем на стану готовили запасы и кормы”, “бочки с пушечным зелием”, “два острожка”, “подкоп”, “коши”, “приступы”, “башни”, “стены”, “пушки”, “пищали”, “осада”, “оружие”, “признаки”, “таборы” и т. д. Такая особенность “Повести…” не удивляет, ибо автор ее был профессиональным воином и свободно и широко пользовался привычной для него воинской терминологией.

В пределах трех стилистических слоев – “неукрашенного” повествовательного, опирающегося на деловую письменность, стиля церковной книжности и стиля воинских повестей – “Повесть…” демонстрирует достаточно большое разнообразие художественных приемов и средств выразительности. В еще большей степени можно сказать это о ее четвертом стилистическом слое, о котором дают яркое представление панегирические характеристики персонажей, торжественно-приподнятые описания различных событий. Явное желание автора усилить эмоциональное впечатление в определенных местах “Повести…” повлекло за собой особенно широкое применение различных тропов. Стилистическая украшенность таких мест определена их значением в идейном содержании “Повести…”.

Наиболее отчетливое выражение “украшенный” стиль находит в характеристиках положительных героев “Повести”. Образы их написаны по единой схеме, состоящей из определенных элементов. Первым таким безусловным элементом является патриотизм, т. е. подтвержденная делом готовность сражаться за самостоятельность православного государства. Второй обязательный элемент – христианские добродетели. Третий непременный элемент выражается в формуле “служба и радение”, понимаемой в зависимости от общественного положения героя: для царей это неустанная забота о всей стране, для людей, стоящих во главе войск, – организация рати и мудрое руководство ею, для смольнян – верность и воинская доблесть.