Текст книги "Житница сердоболия"
Автор книги: Автор Неизвестен
Соавторы: Алексей Смирнов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Святыня в несовершенстве
Не на что опереться. Самое святое, сокровенное – оно тоже не выдерживает, тоже поражено.
Позвонил мой приятель-кардиолог, он работает в поликлинике. Рассказал вот что: спустился он в подвал, где всегда, во всех фильмах, находится самое главное, Сердце Всего: котел, который в финале взорвется; коммуникации, на фоне которых произойдет последняя схватка; секретный центр.
А в поликлинике такой святыней был Ризограф.
К нему приставили жрицу; мой приятель отважился спросить, нельзя ли ему размножить какие-нибудь документы.
Боги были милостивы: можно.
– Любой документ ведь можно, верно? – подобострастно улыбнулся мой друг, стремясь похвалить способности Ризографа
– Ну, не любой, – ответила скромная жрица. – У меня нет зеленой краски.
Мандат
Перебирал фотографии.
Многие надо выбросить, чтобы не расстраиваться. Так себя жалко, так жалко!
Между тем изменения подкрадываются незаметно, как северный зверь песец, ослепительный и хищный. Смотришь на себя в дурном прекраснодушии, да воображаешь, будто тебе девятнадцать лет.
Когда я работал в загородной больнице и время от времени ездил на работу в служебном автобусе, от меня потребовали фотографию, чтобы изготовить удостоверение.
Специальную такую красную книжечку, дававшую право быть ездоком. Потому что творилось бессовестное негодяйство: в автобус набивались не только законные пассажиры, честно заслужившие радость в нем быть, но и какие-то не-пришей-к-звезде-рукав отбросы: из детской поликлиники, со станции скорой помощи, наглые работники санатория, да все еще горластые, да с женами, мужьями, детьми и внуками. Сидячих мест не хватало, солидные люди ехали стоя, а этого не разрешалось в таком автобусе, за такие дела автобус арестовывала милиция и запрещала его, если видела, как в нем кто-то стоит, так что все стоячие дополнительно унижались, приседая на корточки, когда проезжали мимо поста ГАИ. Короче говоря, нарыв лопнул, и всем работникам больницы придумали пропуска.
Я долго упирался, пока мне не пригрозили страшными последствиями в виде неезды.
Я нашел маленькую фотографию, в которой мне было именно девятнадцать лет, и принес.
В отделе кадров возмутились:
– Это не вы, это девочка какая-то.
Благо
Вспоминается один случай: была у меня соседка, старенькая. Болела разными болезнями, ходила к врачам, потом рассказывала: «И сказал мне ушной: у тебе, Кудряшова, вся перепёнка хрящой затянувши». Или: «Камень обцапал желчный проток, а в кровь пошел белый рубин». Ну, неважно. Я про нее часто писал. Случился у нее сердечный приступ, и отвезли ее в одну из трех на тот момент истребительных больниц. Прислонили в приемном покое к стеночке и оставили часа на два-три. Вернувшись домой, она рассказывала, как потеряла сознание, а народу там было много, и вот она пришла в себя от того, что «соседка-то моя меня толкает локтем и булку в рот сует: на, на».
Зачем человеку с сердечным приступом совать в рот булку?
А потому что булка – это Хорошо. Это Благо. Если ближний попал в беду, ему надо чистосердечно помочь.
Фактор влечения
Вот сейчас, не знаю, с какого беса, в процессе перевода главы «Социология и смерть», мне вспомнились некоторые сведения о клубе «Оптималист».
В этом клубе путем убеждения отучивают от пьянства, курения и лишнего веса.
Аргументы следующие:
"И вот вы видите, как вся эта водка налита в красивые бутылки, разливается по прекрасным фужерам. И что с того? Вот, представьте себе ведро с серной кислотой. Да будь она ХОТЬ изумрудная, хоть золотыми блестками раскрашена – я туда ногу не суну".
История любви
Жила-была одна женщина, и вот она захворала. Захворала не совсем смертельно, но неприятно. Она лежала на постели, кротко улыбалась и говорила, что не может пошевелить ни руками, ни ногами. И не шевелила. Долго. Счет пошел не на месяцы, а на годы.
И вот к ней, наконец, пригласили серьезного специалиста по таким недугам.
Он пришел и увидел огромную кровать, посередине которой лежала больная, на спине. (Этот специалист, между прочим, рассказывал нам, что всегда, входя в незнакомый дом, смотрит, сколько места в комнате занимает кровать).
В личной беседе с больной он добился немногого. Она умиротворенно глядела в люстру с красивыми висюльками.
Тогда настал черед беседы с родственниками, и здесь дело пошло живее. Выяснилось, что в этой семье произошла страшная трагедия. Муж пациентки изменил ей. И с тех пор она такая. С тех же пор он старается заслужить прощение и снисхождение. Он военный, настоящий полковник.
– А где же, где же спит этот негодяй, это чудовище? – спросил специалист.
– Вот тут, – и ему указали на небольшой жесткий сундучок, накрытый клеенкой. Сундучок приютился в темном углу.
Специалист пошел к выходу. Откуда-то выскочил полковник.
– Ну скажите, – зашептал он, – когда она поправится? когда?
Специалист посмотрел на него и пожал плечами:
– Никогда.
Кастинг
В 1999 году я любил порассуждать о приключениях Буратино. Эта наклонность проявилась после тысячекратного прослушивания диска с песнями из известного кино. Сначала я благосклонно и растроганно смотрел, как мое четырехлетнее сокровище самозабвенно кружится под это дело. Но потом я взвыл.
Дошло до того, что я начал примерять буратиновые роли на сотрудников больницы, в которой тогда еще работал. И вышло славно, все вакансии моментально заполнились. Особенно удался Пьеро. Соответствие было настолько совершенное, что делалось страшно.
Помню, как мы с моим тогдашним товарищем, коллегой С., направляясь к месту трудового упокоения, обсуждали этот вопрос. Я загибал пальцы и называл предполагаемых (а может быть, уже и состоявшихся) исполнителей.
Коллега С. охотно одобрил мой кастинг.
– Ну, а вам, любезный, – вздохнул я и окинул взглядом его высокую, грузную фигуру, облагороженную бородой, – вам уж, вы сами понимаете, обижаться не следует... экстерьер говорит за себя...
Тот отнесся к новому назначению философски.
– Да нет, я что, я не возражаю, – ответил он. – В конце концов, если задуматься, там были личности и пострашнее – папа Карло, допустим...
Трудная простота
Я пишу Годовой Отчет верховного невропатолога N-ского района Ленобласти.
Вернее, я набираю на компутере то, что верховный нацарапал своей мало что птичьей, так еще и поврежденной лапой.
Я набираю этот Отчет уже двадцать лет, если не больше. Раньше набирал на машинке, а теперь машинка пылится, посрамленная наукой и техникой.
Потому что верховный невропатолог – это мой отчим. Примерно раз в три-четыре года он принимается писать Отчет, которого больше никто не пишет и никто и никогда, разумеется, не читает. Разобрать, что пишет верховный, крайне трудно. Цифры вот уже двадцать лет одни и те же, но всякий раз исправляются, обдумываются, переводятся в удручающие проценты, не поддаются расшифровке. "Число работы койки в году" кривляется и дразнится. Я прихожу в ярость; дело кончается тем, что верховный машет рукой и велит писать все старое.
Нет бы сразу так и сделать.
Некоторым людям плохо дается святая простота.
Выйти из магазина с проволочной корзиной, если нет авоськи; равнодушно прихватить на ходу креслице из уличного кафе для каких-то своих темных дел – вот это я понимаю. Идти по жизни легко и с присвистом.
Вечерние впечатления
Вечерний город радует.
Круглосуточный магазин, на двери – надпись:
"ВНИМАНИЕ! 10.10 ПРОВОДИТСЯ АКЦИЯ! ТОТ, КТО КУПИТ ВОДКУ "ЛАПЛАНДИЯ", ПОЛУЧИТ В ПОДАРОК ВОДКУ "ЛАПЛАНДИЯ"!"
Не отстает и аптека. Пришла туда моя жена, встала в очередь. Впереди:
– А фестал собаке давать можно?
– Ну, видимо, да.
– А от чего фестал?
– Это от тяжести в животе.
– А что такое тяжесть в животе?
Жена:
– Тяжесть в животе – это когда жить не хочется или не можется.
– Дайте мне фестал. У вас тут покупательница нервная.
А вокруг прохаживаются:
– Я люблю в аптеке, здесь столько красивых коробочек!
– Нет, болеть плохо.
Моменты истины
У меня были друзья, отношения с которыми не сразу, но быстро свернулись всего после нескольких фраз, которые они выдали то ли сдуру, то ли в минуту неосторожной откровенности. Вообще, не слишком приятный материал, спрячу-ка я его.
Так, в 84-м году прошел слух об убийстве 7-летнего сына секретаря парткома Кировского завода. Рассказывали, будто грабители явились в дом и утопили пацана в ванне с кипятком. Не знаю, насколько это правда, но слух гулял. И, никак не разделяя действия грабителей, я поделился этой историей с моим приятелем, известным антисоветчиком. Тот, к полной моей неожиданности, всецело одобрил деяние. "Но как же", – пробормотал я. "А ты подумал, что этот мальчик кушал? – взвился надо мной приятель. – Во что он одевался?"
И заходил по комнате, набычив голову.
Так и вышло, что мы стали видеться все реже и реже, пока не перестали совсем.
А в другой раз мы, уже с моим приятелем урологом, ехали с работы в больничном автобусе. Заглядевшись на Выборгскую набережную, мой товарищ с неожиданной веселостью толкнул меня: "А вот представляешь? Идет мамаша с коляской, вся из себя. А ты – навстречу. И вдруг, ни с того, ни сего, поравнявшись, откидываешь башку и бьешь ее лбом в лицо. И разводишь руками: прошу прощенья. Как?"
Эту дружбу постигла та же судьба. Наверное, отреагировать следовало сразу, но я-то, нервный патолог, все думал, что мало ли, сдвиг там какой секундный, или еще что, или просто проявлял мягкотелость, не сразу открещивался.
Впрочем, веселости ради можно вспомнить и другой случай, тоже с урологом произошедший. Люди свободных сексуальных взглядов, мы обсуждали рекламные объявления в поганых газетах. Там поминалось мало что всякое лизание, да шебуршение, но еще и "золотой дождь", и даже "каменный", если не путаю. "Знаешь, – сказал я ему, – ты как знаешь, а эти дела не по мне. Совершенное паскудство". "Да, да, – с чувством закивал уролог. Посидел немного и задумчиво произнес: – Хотя..."
В общем, все это похоже на одно открытие, которое я сделал, будучи в гостях у незнакомых людей. Как я туда попал, толком не помню, давно это было. Многокомнатная квартира, мы что-то попивали на кухне, а потом я отправился шляться по комнатам. И в одной из них увидел ребенка-дебила, которого тщательно скрывали. Он сидел среди кубиков и смотрел на бессмысленным взглядом. Я попятился, притворил дверь и сделал вид, что никого не заметил.
Мой друг Бляндамед
Я рассказывал о многих докторах, но об одном почему-то забыл. Между тем, это мой одноклассник. Я знаю, что кое-кто из одноклассников читает все, что я тут пишу, но он не читает. И те, кто могут ему рассказать, тоже не читают. Так что ничего страшного.
Еще в восьмом классе он отличился тем, что написал: "подворудул ветер". Когда же от него потребовали объяснений, оправдывался, говоря, что не знал такого слова, "подворудул", вот и написал его неправильно.
Примерно в те же годы он похвалялся половой связью со своим догом дамского полу: очень, признавался, неплохо, только мешает разница температур.
А узнав об отце Сергии, мрачно заметил, что если из-за каждой бабы рубить себе пальцы, то не хватит ни рук, ни ног. Вообще, литературу не жаловал. Будучи в плохом настроении, сказал, услышав из Батюшкова ("есть наслаждение и в дикости лесов"): "Должно быть, поэзия на хуй нашла".
Его отец был зубным техником, и наш друг не бедствовал; вдобавок он записывал нам за деньги разные редкие вещи, музыкальные. А мне не стал, потому что я как-то сдуру проболтался дома, и маменька моя, по простоте душевной, выложила все на родительском собрании.
Судьба отвела нам один институт, но разные факультеты. Одноклассник мой, понятное дело, попал на стоматологический, которого мы, "лечебники", всерьез не принимали. И на парте в одной из аудиторий так и было написано: "Стоматолухи – гниды беременные".
Мы с ним не встречались; слухи о нем до меня доходили самые скудные. Вроде, как разбил зеркало в ресторане "Невские берега" – ну и все. И девушку еще местную сманивал на грех, убеждая ее в таких выражениях: "Ну, чего ты кобенишься? ты посмотри на себя в зеркало, ты же страшная, как атомная бомба". Пересеклись мы только однажды. Наш контакт продолжался полминуты. За эти полминуты мой одноклассник, не делая передышки и ударяя себя кулаком в ладонь, сделал некое замечание о стоматологии, каким-то образом приплетя к ней минет; это был шедевр, спираль, у меня закружилась голова, это было нечто настолько витиеватое и аллегорическое, что я не запомнил и не могу повторить, а сам он, думаю, не понял, что сказал, ибо смотрел поверх меня, вдаль, и о чем-то, явно другом, мечтал. Я ушел огорошенный.
Сейчас он зубной частник. Судя по ценам, протезы, коронки и пломбы он делает из инопланетных металлов, которые, вместе с сексуальными услугами, доставляют ему гуманоиды.
Визитку я, помявшись, взял, для коллекции.
Самоактуализация
Место действия: Скворечник.
Если кто-то капризом судьбы не бывал или даже не слышал о нем, то это психиатрическая больница Скворцова-Степанова. Был, по-моему, такой народный комиссар с раздвоением личности. Или я ошибаюсь, как часто случается.
Лежал в этом солидном, старинной постройки учреждении некий субъект с едреной шизофренией. То есть шиза была такая, что это вам не шуточки. Впадал в кататонический ступор (такие сутки могут на одной ноге простоять и не дрогнуть – я упрощаю, конечно), выпадал из него, буянил, его связывали и укладывали лежать дальше.
И он лежал и лечился, как загнанный зверь. Никакого контакта. В глубине души способен был на все. Вполне вероятно, что и Ганнибал Лектор в нем вызревал потихоньку.
Короче говоря, когда не до конца в ступоре (он, не санитары), эти санитары, количеством два, водили его гулять по коридору. Связанного, и еще под локти держали, в длинном белом одеянии. Но организму виднее, что ему нужно – электрошок, аминазин или клизма. Он мудрее нас всех, вместе взятых.
Стекла в Скворечнике добротные, дореволюционные. Вдруг наш приятель, гуляя в коридоре с санитарами, увидел в окне солнце. Рванулся и как треснется башкой о стекло, пусть и через решетку. Три дня провалялся в реанимации с черепно-мозговой травмой. А потом очнулся совершенно здоровым человеком. Никакой шизофрении, никакого ступора. Сто консилиумов собралось – здоров!
Так что нечего потешаться над праздниками святого Йоргена и другими датами. Самоактуализация состоялась. Может быть, ему и лик какой был, явился, но он благоразумно умолчал, иначе хрен бы оттуда вышел.
Сильнодействующее средство
Сделаю-ка я себе тату. «Не забуду, типа, медицину, мать родную». Я только еще не решил, на котором месте.
Как раз мать моя родная, самая настоящая, и принимала один зачет.
И спрашивает у одного: вот назовите-ка мне виды анестезии!
А ведь анестезия бывает разная.
Общая, поверхностная, проводниковая, инфильтрационная, и пр., и пр.
Ответчик думал недолго. Он презрительно пожал плечами, после чего изрыгнул:
– Укол!...
И ты, папа
Моя дочка попала в больницу хрен знает, с чем.
Самое замечательное – то, что я не должен там быть. Это правило. Оно нарушается. И вот как: я должен стукнуть в окно (первый этаж. слава Богу), после чего жена отправится к постовой сестре и вымолит у нее ключ от наружной решетки. Все входы заперты решетками по всему периметру больницы. Это лабиринт. Тогда меня впустят с улицы.
Но это ладно, режим есть режим. Отделение инфекционное. Поражает другое. Это НОВАЯ больница, построенная лет 5-8 назад. Откуда в ней совершенно дореволюционная (1917) обстановка?
В платной, якобы, палате, не горят лампы. Осыпается штукатурка. Вытрезвительные кровати.
К стене приторочено жуткое приспособление баночно-жгутового свойства. Зачем – даже я не знаю. Клизма? Вижу впервые. Из окон сифонит так, что пневмония обеспечена.
Мама, солежащая с ребенком, бесправна. Она платит за место. Постель и еда ей не положены. Ну, купили.
Вчера Ира пошла платить за эти услуги. Заблудилась, естественно. Людей нет – ни снаружи, ни внутри, сплошные решетки. Вдруг кто-то пошел. Диалог:
– Где кабинет номер 13?
– Где вахта.
– А где вахта?
– Я же ответила на ваш вопрос: где кабинет 13.
Я пробыл там давеча часа три. Пока жена ходила платить, ребенку пришли делать укол. Истерика: не дамся. Порван ремень. Заломана. После:
"Все люди злые. И ты злой, папа".
*****
Ребенок был выписан. Слава Богу.
Мою Ирину больше всего поразил ЛОР.
Его ждали долго.
И вот он пришел. Точнее, она.
Идет, значит, вразвалочку по коридору бабуля и припевает: "А-на-на-на-на, а-на-на-на-на". Ирина подумала, что это новая санитарка. Ан нет. На голове – прозрачный чепчик, три волосины под ним. И ЛОРовское зеркальце.
"А-на-на-на-на, деточка, вот сюда, а-на-на-на-на".
Очки на кончике носа. Мятый халат.
Посветила под свою припевку там, сям – и под припевку же пошла прочь. Попрощалась: "Счастливо, детка".
Ирина спрашивает:
"А – как, что?..."
"Счастливо, мамочка".
В истории болезни появилась запись: "беседа с мамой".
Профессиональная вредность
В работе невропатолога есть свои профессиональные вредности. Самую опасную я уже называл: это доисторические носки. Нервные болезни требуют проверки стопных рефлексов, поэтому носки с клиента приходится снимать. Добро, если он в уме и снимет сам. А если не в уме, снимает доктор. Бывает, что оба пальца с них соскальзывают.
А еще одна вредность – не главная, но и не последняя – связана с бритвой.
При виде юных дев с перерезанными запястьями я начинал скрежетать зубами.
Одна меня просто потрясла. Ее шрамы напоминали упругие лиловые браслеты. Знаете, как бывает, когда гончар рисует на свежем кувшине ободок? Вращается гончарный круг, гончар берет кисточку, тычет в изделие, и через секунду уже готов идеальный круг. Я всегда восхищался, глядя на это.
Вот точно такие же аккуратные круги получились у нее на запястьях.
Дева сидела и с кротким напряжением смотрела на меня. Застрелиться.
Глаза и сверло
Приходит ко мне на днях писатель Клубков, побеседовать о Дон Кихоте.
И видит у меня только что купленную набоковскую книжку на ту же тему. Ну, отобрал сразу, мне даже почитать не оставил. Сидит и листает. Читает (цитирую по памяти): "Это самая страшная книга из всех, что когда-либо были написаны человечеством.."
И блаженно закатывает глаза, но бороду забирает в кулак.
Я заинтересованно прошу его объяснить, как он это понимает.
А надо сказать, что с Клубковым очень сложно разговаривать – еще сложнее, чем читать его с экрана, хотя он, конечно, человек гениальный. Надо попадать в резонанс и очень внимательно следить за ассоциативным рядом. Если этот ряд прослеживается. И примириться вдобавок с получасовыми паузами.
Так что Клубков задумался и нехорошо заулыбался. Штука была в том, что незадолго до этого он круто попал с зубами. Со всеми сразу. Ему лечили их не то месяц, не то два, канал за каналом. Отливали водой, совали очками в колоду с нашатырем. И он, разумеется, только о зубах и думал. А потому про Сервантеса молвил следующее:
– Уж... больно... с удовольствием... это... написано!.. Вот я скажу: женщина, которая сверлила мне зубы, была профессионалом высшего класса. Ей нравилось то, что она делала. Она смотрела мне не в рот... а в глаза...
Внезапно он вскинул палец и сам весь вскинулся, ткнул пальцем в мою жену:
– Одно лицо!...
Воображаемое
У меня поинтересовались, можно ли лечить воображаемое.
Опыт мне подсказывает, что да.
Правда, ко мне лишь однажды явилось настоящее воображаемое. Израненное существо, сто лет назад не попавшее на прием к Фрейду.
Зато успело попасть на прием ко мне.
Эту посетительницу ввел супруг, держа ее под руки. Усадил на стул и замер сзади. По лицу его я понял, что скоро он тоже явится, но уже один, и сам усядется на этот стул.
Я повернул к явившейся доброжелательное лицо и задал обычный вопрос о жалобах. Та начала за здравие (спина болит), а кончила за упокой: тон ее голоса показательно истончался и ослабевал, пока не вылился в тонкую, затухающую струйку: "и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и........" Больная осторожно, чтобы не удариться, стала сползать. Супруг подхватил ее, и она доверчиво обвисла в его сильных руках. Больше от нее ничего не удалось добиться.
Я быстро отреагировал и послал их к специалисту, жившему в отдельном флигельке. У него было лекарство от такого рода недугов: стопочка направлений в непопулярные лечебные учреждения города.
Небесные птицы
Люди живут и подражают, как заповедано, небесным птицам: не жнут, не пашут, не сеют.
Приехал мой товарищ-доктор по вызову. Осматривать пострадавшую 20-ти лет – забыл, что с ней было. Говорила за нее сестра: дескать, живет своей взрослой жизнью, отсутствует по три месяца по делам, потом возвращается с сифилисом, потом дела зовут снова.
Приятель посмотрел карточки-выписки: да, правильно: вторичный сифилис, разбросанный по разным пятилеткам, трихомонады – ну, это нормально. Так и должно быть.
– Паспорт, – спрашивает.
Ему подают свидетельство о рождении.
–?????
– Я не получала, – просыпается больная.
– Она и читать не умеет, – поддакивает сестра. – Пьет с семи лет, в школе и не показывалась. Но зато считает. работает в ларьке.
И шурин мой, адвокат, который раньше работал следователем, насмотрелся на такого рода пасторальные явления.
В одной Аркадии, рассказывает, был случай: тайное похищение дубленки в кафе. Девушка вошла, повесила ее на вешалку, и дубленку тайно похитили.
Сюрреализм развился в поимку воров: двоих глухонемых, которые увидели милицию и положили дубленку в подъезд, под батарею.
Следователь шурин отказался их допрашивать, потому что – как?
И милиция не знала, как. Ведь не узнаешь, кто снимал дубленку с крючка. А обвиняемые мычат и показывают друг на друга.
– Что тут страшного, – говорит шурин следователь, – дубленка на месте. Дайте пиздюлей и отпустите.
Дали. Потом, как в дурном сне, поехали зачем-то на квартиру, где жила хозяйка дубленки.
А там семья; и стены – шевелятся, и потолок шевелится. В буквальном смысле шевелятся, подобно слегка взволнованному морю. Живность кишит, тараканы отъявленные и отпетые. Откуда дубленка?
Сальвадор Дали умалчивает, самодовольно закручивая ус.
Следователь шурин стоял на одной ноге.
А население квартиры сидело в хорошем настроении.
А в другую квартиру первым приехал врач. Он выскочил милиции навстречу, притворил дверь в кухню, придавил ее спиной и закричал:
– Не ходите туда, не ходите, там крысы бегают и кошку едят.
Там и в самом деле бегали крысы и ели кошку.
В общем, долго можно рассказывать, пока хватит.
