Текст книги "Житница сердоболия"
Автор книги: Автор Неизвестен
Соавторы: Алексей Смирнов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Поговорим, брат
Мужчина пил два месяца. Белая горячка проносилась мимо него полуночным экспрессом, и он успел заскочить. Ему начали казаться вещи, которые суть явления, ибо все, что явлено, есть вещь в себе.
Он позвонил в Скорую Помощь и пожаловался на то, что его другу нехорошо.
Когда бригада приехала, выяснилось, что друг его умер два месяца назад. Примерно как раз, когда они начали. Лежал на диванчике и медленно разлагался.
Пока не вызвал тревогу неадекватностью контакта.
Ведь они же общались как-то все эти месяцы, беседовали, ссорились, чокались, братались. Ладили как-то, не вызывая друг у друга сомнений.
Порционный полтергейст
Вытрезвитель. Мужчина. Лежит на лавочке.
Пригласили Скорую Помощь, потому что братья: на помощь! Степень опьянения не соответствует уровню услуг, то есть – кома.
Мужчина лежит, одетый с иголочки, все новое: костюмчик-троечка, штиблеты, галстук, свежая сорочка. Откинулся недавно как от Хозяина и загулял. Наверное, под песню "Бутылка вина! Не болит голова... А болит у того... кто не пьет ничего..."
Вот он и лечил головную боль, которую ему Хозяин за долгие годы отсидки, конечно же, обеспечил.
– Ну, – говорит доктор ментам, – его в реанимацию надо. Давайте, шмонайте его – нет ли чего в карманах. Денег, документов, золотого колечка от Горлума.
Исправный мент начинает шмон. За пазухой смотрит, в пинжаке. Лезет в брючный карман – и.... горлллум!...горлллум!.... Едва не блюет, уже начинает даже. Вытаскивает из брючного кармана свою дрожащую, как тварь, лапу, а лапа его вся в макаронах каких-то, салате, подливе, блевотине...
И до сих пор по Скорой гуляет загадка: как, каким образом и зачем можно наблевать себе в брючный карман? Это можно сделать так: снять брюки, наблевать в карман и надеть обратно. Но смысл?
Вечные поиски смысла.
Артоха
Имя изменено.
С этим человеком я учился в институте на доктора, и он был курсом младше, но тоже выучился, только ненадолго. Вообще, читать о нем не полезно эстетам и лицам со слабым желудком.
Артоха был прост и кряжист.
С девушками держался немногословно.
Пришли мы с ним однажды в пивную с обманчивым именем "Феникс", ибо не стало ее, феникса, навсегда. И сели напротив нас две девушки с крашеными ртами и лошадиными челюстями, обе в теле и теле немалом. Я еще только приготовился аристократически вычистить рыбку, а тот, Артоха, уже задал мутный вопрос
– Ну? что делать будем?
И выложил слоновые кулаки против их челюстей. Естественно, барышни испуганно заморгали и стали оправдываться: мол, мальчики, мы рады бы всегда, но вот сегодня нас позвали, а мы уже едем, поэтому как-нибудь в будущем... Артоха молчал и крошил сушки. Он спугнул этих обманчиво дородных, но в глубине души хрупких девушек. Ведь я их знал. Я с ними однажды уже познакомился при похожих обстоятельствах: "Как вас зовут?" – спросил я. "Тюльпанчик", – отчеканила первая. "Марчелла", – жеманно улыбнулась вторая.
А вы говорите.
Спугнул. Как спугнул даже нашу молодую учительницу гистологии. Он сидел под лампой на отработке и зарисовывал себе в юношеский альбом слизистую кишечника. Учительница заглянула через плечо, потом – в микроскоп, и сказала: "Это фантастика."
– Почему? – спросил Артоха.
– Так не бывает.
– Пойдемте в кино, – Артоха подался к ней.
...Когда кино неподалеку, это хорошо. Потому что в колхозе, где кино не было, Артоха отвел сокурсницу в отхожее деревянное место и там имел с нею тяжкий крестьянский секс. Не снимая фетровой шляпы с обрезанными полями.
Однажды Артоха проснулся в незнакомом медицинском общежитии, где был, наверно, у девушки. Он ничего не помнил и никого не увидел вокруг. У него был полные штаны. Он встал и ушел по-английски: вышел в коридор, вынул лапой из штанов все, что сумел собрать, бросил на пол и пошел по другим каким-то делам, мне неизвестным.
Потом он выучился на участкового терапевта, угощался на квартирах больным борщом, пользовался любовью. Писал стихи: "двое в комнате: я – и шило". Ты представляешь, какой это кошмар? – говорил Артоха. Потом заболел и неделями молча лежал на диване, не двигаясь, почти не дыша.
Сейчас он в интернате, где ему очень нравится и откуда Артоха не хочет уходить. Он высох, будто скелет, и скоро, как говорят знающие люди, умрет. Мы одногодки с ним. Может быть, он уже умер.
Бабушка Августа
Сегодня последний день августа, лета 2004 года. И надо писать подобающе, да вспомнить про Августу, бабулю, много лет проработавшую в одной из больниц, числа которой не назову. Ни числа больницы, ни бабули.
Итак, Августа. Лет семьдесят при вероятном плюсе и не столь вероятном минусе. Одутловатое лицо буфетчицы, в которой навеки уснула совесть; заплывшие глазки. Рост был бы миниатюрным, но прилагательное неуместно из-за совокупного объема Августы. Халат ниспадает балахоном, весь в заплатах; рукава закатаны, сдобные локти скрещены на размытой грудобрюшной границе, где спит нерадивый, одинокий часовой в полосатой будке. Синие треники с лампасом, тонкие короткие ножки, пузо, плоскостопие. Талия – в области шеи, и то маскируется десятикратным подбородком. Брови насуплены.
Сиделка дореволюционного выпуска, прабабушка милосердия.
В случайной, но доверительной беседе со средним, сестринским, звеном, под звон мелкой посуды мне открыли, что бабушка Августа – сексуальный эксперт с колоссальным теоретическим и практическим опытом, которого продолжает безостановочно набираться.
Советчица во всех деликатных делах. Тантрическое божество с утиной походкой. Знает все.
Я был поражен и почти убит. А среднее звено было поражено и убито моим поражением. В моем понимании влечение к бабушке Августе занимало в перечне патологии место после зоо– и некрофилии. Или перед. Я не знал, как распорядиться информацией. Что же происходило, когда она обогащалась опытом? Ей читали все новые и новые стансы к Августе? Паралитики-пациенты? Профессура и доцентура? Ласкательно называли Августой Ондатровной? Чудны твои дела – нет, не повернется мой язык помянуть Господа всуе. Словечко-то какое: всуе; вполне подобает случаю.
Материнский Архетип в тренировочных штанах.
Смешинка
Вспоминая про родную больницу, я совершенно позабыл про Хохотунью.
Всякий знает, что бывают смешливые люди. Живые души компании среди мертвых или еще недопивших, полумертвых, душ. Но с Хохотуньей был совершенно особый случай.
Она хохотала всегда, по микроскопическому поводу. Похожая на известный "мешочек смеха".
Стоило нам с утра загрузиться в больничный автобус, как Хохот уже начинался. Он еще только взбулькивал где-то возле мотора или на колесе, будто на помеле, но вот уже взрывался всеми природными и рукотворными инструментами.
Я так и не узнал, кем работала Хохотунья в больнице. Она, конечно, была не в себе, но там это мало кого удивляло. Может быть, у нее что-нибудь чесалось.
Вполне молодая, адекватного вида, она годилась в клизменные сестры; могла быть стоматологом или инструктором по лечебной физкультуре.
Пока автобус рулил себе по Приморскому шоссе, оно хохотала. Она сгибалась, утыкалась лицом в колени, мела гривой заплеванный пол.
Когда приезжали на местность и шли к больнице, она тоже хохотала. Ну, было над чем, не спорю, но надо же и отдохнуть. Оглянуться на морг, на административное здание, наконец. Иногда, в мимолетных паузах, мы устраивали эксперимент: показывали ей палец. И она снова сгибалась, словно в приступе желудочной колики.
– Ты ее трахнул? – озабоченно спрашивал я начальника лечебной физкультуры.
– Да ну к черту, – хмуро отмахивался он.
Она пропала как-то незаметно: не стало – и все. Я думаю, ее сожрала местная, скорбная, горчевская жаба, распластавшаяся и простиравшаяся под болотами, на которых стояла, сияя плоской крышей, больница. А может быть, Смешинку проглотила сама больница, от жадности, и стало еще смешнее, хотя это было уже лишнее, болезненное обжорство, все смешное уже и так перло из дверей, из окон, из печных труб.
Соломенный вдовец
Парамедицинское, под видом приправы.
Во дворе обитает хронический лысый мужчина, с лицом Жванецкого и ширинкой между колен, в очках, владелец кота.
Приходит в магазин и жалуется продавщице на жену:
– Ты представляешь, эта сука все-таки ушла от нас с Барсиком! Ну ладно, я, но Барсик!
Покупает бутылку водки и пакетик вискаса.
Продавщица, наваливаясь малиновой грудью на прилавок:
– Ну ладно, ну и черт с ней сукой, ты же хороший! Вот ты о Барсике позаботишься. Да и я буду к вам заходить...
Соломенный вдовец берет бутылку, пакетик:
– Да на хуй ты нам нужна с Барсиком!
Техника правил безопасности
По случаю дня медработника, который, как считают многие медики, не есть какой-то конкретный день, а просто третье воскресенье июня-месяца, угар накануне рабочего дня – медицинские будни. Сейчас (2004-й год) пишу и соображаю: вдруг он уже вообще миновал, этот праздник? А я и не вспомнил?
Сестричка отделения взяла градусники в количестве сорока штук и залила жидким мылом; потом вымыла холодной водой и обдала кипятком, чтобы бороться с заразой, так как холодной водой с заразой не справиться. Двадцать четыре градусника послушно лопнули, и ихнюю ртуть медсестричка, чтобы не травить больных, которые, хотя и заразы, к целенаправленному истреблению начальством пока не назначены, а заодно не травить и здоровых зараз, спустила в раковину. А старшая сестра, узнав, решила, что пусть та сама купит недостающие градусники, иначе вызовут Шойгу, и никому не говорить об этом. Ну, а заведующий, не симпатизирующий Шойгу, согласился.
Все говорят: нищая медицина, а в ней сорок сороков градусников.
Та же самая медсестричка в ответ на утреннее распоряжение выпустить больную мужскую мочу, сказала, что она не будет этого делать, потому что утром ей это мужчине делать неприятно.
Змей Горыныч
Самоубийца выбрал нетривиальный способ покончить с собой: выстрелил себе в рот из ракетницы, дело было на седьмом этаже.
Первыми приехали пожарные, потому что отовсюду валил дым.
Следом ехала Скорая Помощь: медленно, так медленно, насколько это возможно.
Но эта сволочь, как выразился доктор, дождался. Ему снесло полбашни, и он жил. Забили ватой кое-как, погрузили, повезли лечиться с видами на последующую реабилитацию в курортной зоне.
В шесть часов вечера после войны
Мой приятель доктор попал в беду: был заподозрен в пьяном служебном времени.
– А мы и выпили-то с фельдшером бутылку пива, – изумленно рассказывал он мне. – Ходим себе, ничего.
На него орали:
– Вы и когда губернаторского отца отвозили – от вас и тогда пахло!
Потом зловеще добавили:
– Сейчас мы вызовем ЛКС.
ЛКС – линейно-контрольная служба, карательно-дознавательная мобильная структура.
Приятель-доктор посмотрел на часы: без пяти минут девять, вечер.
– Не успеете, – подмигнул он. – Не доедут. А смена кончается.
В восемь минут десятого он отпер служебный шкафчик, вынул бутылку водки и ополовинил ее.
– Имею право, – подмигнул он усиленнее. – Я уже сменился!
– Вы сами уволитесь или как? – спросили у него.
В общем, неприятности. Не уволят, но будут ругать. На всякий случай мой друг пошел и взял себе больничный у хирурга, диагноз не разобрал даже я: нечто вроде хондроплексита.
– Вот, – говорит, – хожу на физиотерапию. Только что пришел. Сейчас и физиотерапевт придет.
Пауза. Я слышу из трубки, как он затягивается беломориной.
– Мы ведь тут все соседи, – вздох приятеля приобретает форму дымного облака. – Вот он и придет. Его хирург принесет. А то он здоровый очень, его волочить надо...
Куколка
Лето Господне, 2004. Вчера случился переполох: малолетняя дочерь потеряла гусеницу, которую отловила, принесла в коробочке с листьями и цветочками и обещала устроить ей райскую жизнь; гусеница скрылась, но обещание дочка сдержала: с удовольствием на ночь глядя, хозяева дачи пригнали бытовой газенваген и щедро полили себе огород там, где он растет у них – ядохимикатами. И гусеница поползла себя в рай, превращаться в бабочку. Но что-то там не сложилось у нее со Святым Петром, да и Франциск отлучился, спорить с Клопским.
Ночью гусеница – похоже, это была она – уже вернулась из рая, побывав там и оставив в этом месте о себе дурную память. Что-то шлепнулось мне на голову и запуталось в редких волосах, желая шелкопрядства; не желая разбираться в этих перемещениях и переливаниях из пустого в порожнее, я вырвал это существо, чужое, из волос и метнул на пол, много ниже рая, к моим носкам и шлепанцам.
Возможно, это была не гусеница, а ночная литературная мысль, недооцененная. То есть Куколка. Помните – Маяковский записывал ночью, спросонок, горелой спичкой на коробке про "единственную ногу", которая приснилась ему и которую он, будь он взорванным солдатом, хотел беречь, как тело любимой, то есть наоборот – тело любимой он бы берег, как взорванный солдат бережет единственную ногу.
Ну, не знаю.
Я и вообще без ног видел двести человек – вот уж они устраивали своим любимым варьете, и всему неврологическому отделению. Жаль их конечно, бедняг. Жен. Отделение. И двести человек.
Встает охрана
Возьмемся за старое.
Место действия – подстанция Скорой Помощи.
Фельдшер явился на смену. Пьянющий не то что в жопу, но в дым, потому что жопу берег для других целей. Будучи пикантным мужчиной уважаемой ныне ориентации.
Что делать?
Да ничего.
Положили на носилки, загрузили в караульную скорую и отвезли стеречь Патриарха. Тот как раз остановился в Питере, в связи с тихвинскими чудесами, в женском монастыре на Карповке (всегда там останавливается – странновато, да?)
В общем, за Патриарха можно было не волноваться. Ситуация под контролем.
Сроки согласованы
Итак, история семейная.
Мой отчим, видный дохтур, уложил к себе в больничку свою мачеху осьмидесяти лет. Такое вот сложное родство.
Дело в том, что бабушка, вполне физически крепкая и состоящая с нами в контакте лет двадцать, стала вязать узлы, куда-то собираться. Деньги, жалуется, у нее украли, надо сходить в милицию получить. Семнадцать тысяч якобы пенсия. И родичей моих она знать не знает (Они поженились? – (да, в 1979 году) – Я не знала...), но пасынка своего, моего отчима, признает. Правда, не знаю, за кого. Удивляется: разве его уже выпустили из тюрьмы? По комнате ее ходят некие люди, но это неважно, они ей не мешают. Они идут с работы к себе домой, а у нее курят.
Психиатр написал: "Полный распад личности."
А родичи мои собрались за рубеж и на пару недель пристроили бабулю в больницу.
И отчим мой весь на нервах: а ну, как помрет, пока их нет? Перестраховался. Дал сестрам телефоны: мой и многие другие. Хотя помирать ей совершенно не с чего: все органы и системы работают изумительно, кроме одной, надзирающей за остальными.
Отчим построил во фрунт главную сестру и сказал ей:
– Так. В случае чего. В сейфе лежат деньги. Десять тысяч. Крематорий и все дела. Поняла?
– Поняла, поняла!
Трясется от груза ответственности.
– Хорошо поняла!
– Хорошо, хорошо поняла! А когда похороны?
Докторский сон
Такой интересный сон, что не оторваться.
Приснилась просто цельная докторская повесть, уже готовая к печати. В ней было приблизительно двадцать пять эпизодов, но я запомнил только два. Доктором я там не был, меня только попросили сделаться им на сутки. И я шлялся по городу с малопонятными поручениями.
Во-первых, по всему Васильевскому острову были разбросаны ступни и кисти, которые отрезал и аккуратно складывал квадратиками новоявленный потрошитель-великан, ибо отчлененные фрагменты тоже были не маленькие.
Во-вторых, ко мне явилась на консультацию женщина лет пятидесяти, сиамский близнец, хотя все у нее было одно, в единственном экземпляре. Однако стоило ей на меня заорать, как все удвоилось: и рыло, и его выражение. Она вручила мне слепочек, макет этого своего рыла, размером с яйцо, и я зачем-то откусил от него, оно было булочкой.
Может быть, это что-то из реально пережитого.
Гигиена
Сплошное кино.
Пошел я в аптеку за пластырем. И прямо передо мной образовалась пробка.
Женщина, молодая, со спины симпатичная и культурная, помахивает полтинником, аки веером. Ей был нужен ёршик для чистки зубных протезов. Ёршик стали искать и, разумеется, не нашли, он кончился. Тогда зазвучали вздохи, выражавшие сокрушение по поводу отсутствия ёршика и вечный вопрос: что же делать?
Нельзя ли такой ёршик заказать?
Да, в общем-то, можно.
Аптекарша выудила из-под кассы клочок бумаги, проставила номер "один" ("мы завтра будем заказывать"), потом зависла ручкой над бумажкой, вспоминая нужное слово, нашла: ёршик. Записала. "На всякий случай: вот есть телефоны, где мы заказываем..."
Да, да, конечно, дайте.
Та выудила новую бумажку, стала писать телефоны и фамилии, где есть ёршики.
Спасибо, спасибо!
Обмахивается полтинником.
И что же взяла, раз нету ёршика? Три бутылки боярышника! Я пошатнулся даже. Три! Вот тебе пожалуйста.
Последнее дело Холмса
Одна женщина, думая вывести мужа из запоя, засунула в него четыре таблетки аминазина. И вызвала Скорую Помощь.
Приехала та самая, где мой приятель.
И давай мужика откачивать. А тот не откачивается. И доктор никак не может понять – с чего он такой загруженный? Ведь единственное внятное, что сказал больной жене, было "Пошла ты в жопу".
В чем же дело? Отек легких? Или чего?
У доктора сделался проницательный вид с оттенком напускного равнодушия. И он вообще похож на Холмса: длинный, худой, высоколобый и курит.
Надо, говорит мистер Холмс, напустить из него мочи в банку и отвезти в токсикологию. Не иначе, говорит доктор, траванули его. Не иначе.
Кликнул фершала-ватсона. Давай, пиздуй на Будапештскую, – так выразился, обращаясь к ватсону, Шерлок Холмс, искоса поглядывая на хозяйку.
Тут она и раскололась.
Про аминазин.
Элементарно.
Биг-Мак
Дело, короче, случилось такое.
Сенная площадь, ресторан "Балтика", ныне – Макдональдс.
Бригаду Скорой Помощи пригласили на что-то этакое. И что бы это могло быть? Да так, пустяки. Лежит какой-то совершенно голый бомж без трусов и весь во вшах. А доктора вызвал мент. Другого же ничего не придумать?
Доктор, поводя плечами:
– А на хуй он нам нужен? Тут вон рядом стоянка спецтранса – снегоуборочные машины, поливальные. Возьми любую! И отправляй!
Мент шутки не понял.
Поверил и пошел, и вернулся с трактором, который убирает снег большим совком, а за трактором едет ЗИЛ с помойкой-контейнером. Вот они все приехали, увидели, чего от них хотят, и снова послали мента туда, где он уже давно вертелся.
Дохтурам пришлось-таки брать бомжа.
Доктор отправился в Макдональдс и говорит ихнему перепуганному роботу-клоуну со страниц Стивена Кинга:
– Слушай, у вас тут у входа разлегся бомж, он вам всех клиентов распугает. Дайте большой пакетик. Потому что вши!
Доктору дали огромный фирменный пакетик-мешок с надписью: "Проверено ветинспекцией армии США". Затолкали, и на голову надели холщовый пакет.
Привезли его на одну известную Фабрику Здоровья.
Там его бросили в ванну. Там он, конечно, и умер.
Бомж не может жить, если его избавить от вшей.
Это теория моего доктора. Копирайт. Молчит. Вероятно, речь идет о грубом и резком разрыве симбиоза.
Час поэзии
Давно стихов не было.
Этот, сохраняя орфографию и пунктуацию, написал полковник в отставке Николаев, лечивший супругу в растленном курортном отделении, которым я так недолго заведовал в 1993 году. Полковник, как и все вокруг, сильно растлился вблизи от фингальной "Пингвин", где заправлялся топливом по утрам, дням и вечерам.
Стихи посвящены "компьютеру" – примитивному сочетанию дисплея с мышью, которое стрекотало и мигало в ответ на отчаянные попытки клиента напрячь мышцу. Клиент слышал стрекотанье, видел, так сказать, наглядные плоды своего труда и старался еще активнее. Это называлось ноу-хау, "Биологическая Обратная Связь", и требовало от него солидных вложений.
Необходимые примечания:
1. Автор здоров, я врачебную тайну не разглашаю. Это жена его лечилась.
2. "Сантомед" – это ООО "Санктомед", его больше нет в месте, где свет. Все сотрудники – в США.
3. После стиха цветными фломастерами нарисован маленький компьютер.
Ах, компьютер – чудо века Он в науке преуспел Для инсультов тоже веха В "Сантомед" попасть успел! Правда, все еще не ясно И больные не бегут Но диаграммы все прекрасны Пользу вроде бы дадут. Он работает не сразу Много всяческих причин Без подмазки он ни разу Диаграмм не учинил. Он капризная скотинка Не пронравиться Ваш вид И не даст он Вам картинку Или что-то учудит! Своих шефов он боиться Их не хочет он сердить Начинает враз крутиться Чтобы гнев их остудить. А вообще он добрый малый Он на лапу не берет По характеру удалый Все же пользу он дает!
Подписался полковник, как всегда: "Участник блокады Санкт-Петербурга".
