Текст книги "Волшебные сказки Англии"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Моховушка

Жила в маленькой хижине бедная вдова. И была у неё дочь красоты неописанной. С утра до вечера вязала матушка для неё волшебную рубашку.

Влюбился в девушку коробейник. Чуть не каждый день повадился ходить. Просит её выйти за него замуж.

А она, так уж вышло, не полюбила его. Думала, думала, что делать, и спрашивает совета у матушки.

– Скажи ему, – говорит матушка, – пусть подарит тебе белое атласное платье, золотыми листьями расшитое, да чтобы сидело как влитое. Тогда и пойдёшь за него замуж. А там, глядишь, и волшебная рубашка будет готова.

Пришёл коробейник, зовёт девушку замуж. Ответила ему девушка, как мать посоветовала. А коробейник тот был злой волшебник. Приносит он через неделю платье, точь-в-точь как девушка описала – атласное, золотыми листьями расшитое. Побежала она наверх к матери, надела платье, а оно сидит как влитое.

– Что же мне теперь делать? – спрашивает дочь у матери.

– Скажи ему, – отвечает мать, – пусть подарит тебе платье цвета небесной лазури, и чтобы сидело гладко, нигде ни морщинки. Тогда и пойдёшь за него замуж. А там, глядишь, и волшебная рубашка будет готова.

Сказала девушка коробейнику, что мать посоветовала. Вернулся он через три дня и принёс платье цвета небесной лазури, как по ней сшито. Опять спрашивает дочь у матери, что ей делать.

– Скажи ему, – отвечает мать, – пусть принесёт тебе серебряные башмачки, да чтобы ни малы были, ни велики, а в самую пору, тогда и пойдёшь за него замуж.

Сказала ему девушка, что мать велела; через день-другой приносит он серебряные башмачки, а ножка у девушки крохотная, три дюйма, – всё равно они ей как раз впору пришлись: не тесны и с ноги не падают. Опять девушка у матери спрашивает, что ей теперь-то делать.

– Сегодня вечером кончу вязать волшебную рубашку, совсем немного осталось. Скажи коробейнику, что выйдешь за него замуж. Пусть завтра утром приходит в десять часов.

– Приду, непременно приду, – ответил коробейник и зло так на неё поглядывает.

Вечером матушка допоздна сидела, связала-таки волшебную рубашку. А вязала она изо мха с золотой ниткой, и кто эту рубашку наденет, может в один миг хоть на краю света очутиться, стоит только пожелать.

Наутро встала матушка чуть свет. Позвала дочку и велела ей в путь-дорогу собираться, искать счастье на чужой стороне. А счастье это, говорит, будет самое что ни на есть распрекрасное. Мать-то была ведунья, знала, что завтрашний день сулит. Надела дочка на себя рубашку-моховушку, а поверх неё платье, в котором дома хозяйничала. Дала ей мать с собой золотую корону да подаренные коробейником платья с серебряными башмачками. Совсем собралась Моховушка, мать её в дорогу напутствует:

– Пожелай очутиться за сто миль отсюда. Там увидишь большой господский дом. Постучись и попроси у хозяев работу. Для тебя у них работа найдётся.

Сделала Моховушка, как мать велела, и скоро очутилась перед большим господским домом. Постучала в парадные двери и сказала, что ходит по миру, ищет работу. Позвали хозяйку, понравилась ей девушка.

– Какую можешь работу делать? – спрашивает.

– Стряпать могу, добрая госпожа, – отвечает Моховушка. – Люди говорят, я хорошо стряпаю.

– Кухарка у нас есть, – отвечает хозяйка. – Но если хочешь, возьму тебя младшей кухаркой.

– Спасибо, добрая госпожа. Очень хочу.

На том и порешили. Показала хозяйка Моховушке, где она будет спать, и повела на кухню знакомиться с другими служанками.

– Это Моховушка, – сказала слугам хозяйка. – Она будет у нас младшей кухаркой. – И ушла.

А Моховушка поднялась к себе в комнату, спрятала подальше золотую корону, серебряные башмачки и оба платья – белое и цвета небесной лазури.

Другие служанки тем временем чуть не лопнули от зависти.

– Только подумать, – кудахчут, – эта бродяжка в лохмотьях будет младшей кухаркой! Посуду мыть – вот её дело! Уж если и быть кому младшей кухаркой, так одной из нас. Мы всякие кушанья знаем, не то что эта оборванка! Вот уж собьём с неё спесь!

Сошла Моховушка вниз, хочет за работу приняться, а служанки все разом на неё и набросились:

– Что ты такое о себе возомнила! Ишь, захотела стать младшей кухаркой! Ничего у тебя не выйдет, не на таких напала! Будешь скрести чугуны и сковородки, чистить вертела и ножи. Ни на что другое и не надейся!

Взяла одна девка поварёшку и стукнула – тук-тук-тук – Моховушку по голове:

– Вот чего такие, как ты, заслуживают!

Да, неладно обернулось дело для Моховушки. Топит она печи, скребёт сковородки, лицо точно сажей вымазано. А кухонные девки – то одна, то другая – схватят поварёшку и стукнут её – тук-тук-тук – по голове. У бедняжки голова всё время болит, не проходит.

Однажды устроили соседи большой праздник: днём – охота и другие забавы, а вечером – бал. И так три дня подряд. Съехались гости со всей округи, хозяин, хозяйка и хозяйский сын тоже собрались на праздник. На кухне только и разговоров, что о предстоящем бале. Кто мечтает хоть одним глазком на веселье взглянуть, кто потанцевать с молодым джентльменом, кто поглядеть, как благородные барышни одеваются. Будь у них бальные платья, говорят, и они бы в грязь лицом не ударили.

Чем они хуже всяких баронесс и графинь?! Только одна Моховушка молчит.

– А ты, Моховушка, – спрашивают её злые служанки, – небось тоже хочешь поехать на бал? Только тебя там и не хватало, такой замарашки.

И давай колотить её – тук-тук-тук – поварёшкой по голове. Дразнят, смеются – такое подлое племя.

А Моховушка, как уже сказано, была писаная красавица, и ни сажа, ни лохмотья не могли это скрыть. Хозяйский сын сразу её приметил, да и хозяин с хозяйкой выделяли изо всей челяди. Стали они собираться на бал и послали за Моховушкой, зовут её с собой ехать.

– Нет, благодарствуйте, – отвечает Моховушка. – Я и думать об этом не смею. Моё место на кухне. И карету жалко, и ваши наряды, сяду – всех перепачкаю.

Засмеялись хозяева, зовут – поедем. А Моховушка знай своё: благодарит за доброту и отказывается. Так и настояла на своём. Вернулась Моховушка на кухню, а служанки, конечно, спрашивают, зачем хозяева её звали. Уж не уволить ли надумали или ещё что? Говорит Моховушка, что хозяева её на бал звали.

– Тебя? На бал? – закричали служанки. – Неслыханно! Если бы нас кого позвали – другое дело. Но тебя! Да разве такую, как ты, на бал пустят! Станут молодые джентльмены танцевать с судомойкой, как же! Побоятся платье испачкать! А дух-то от тебя какой идёт – дамы будут нос зажимать.

Нет, заявили, никогда они не поверят, чтобы хозяин с хозяйкой звали её на бал. Это она всё лжёт! И давай её колотить – тук-тук-тук – поварёшкой по голове.

На другой день уж и хозяйский сын зовёт Моховушку на бал. Бал, говорит, был чудесный, напрасно она не поехала. А сегодня будет ещё лучше.

– Нет, – отвечает Моховушка. – Не поеду. Куда мне такой замарашке и оборванке?

Сколько ни просил хозяйский сын, ни уговаривал, наотрез Моховушка отказалась. А слуги опять не поверили, что её хозяева на бал звали, да ещё хозяйский сын уговаривал.

– Нет, вы только послушайте, что ещё эта лгунья выдумала!

А Моховушка взяла и собралась на бал, одна, чтобы не знал никто. Первым делом заколдовала служанок, навела на них сон. Потом вымылась хорошенько. Поднялась к себе наверх, сбросила рваную одежду и старые башмаки, надела белое атласное платье, золотыми листьями расшитое, серебряные башмачки и золотую корону на голову. Оглядела всю себя и пожелала очутиться на балу. На миг только почувствовала, будто летит по воздуху, не успела последнее слово промолвить – и вот уже, пожалуйста, очутилась на балу. Увидел её хозяйский сын и глаз оторвать не может: отродясь такой красавицы, статной и нарядной, не видывал.

– Кто это? – спрашивает у матери.

Мать тоже не знает.

– Узнай, матушка, – просит сын. – Пойди поговори с ней.

Поняла мать, не успокоится сын, пока не поговорит она с незнакомой гостьей. Подошла к Моховушке, назвалась и спрашивает, кто она, откуда. Ничего не ответила Моховушка, сказала только, что там, где живёт, её то и дело поварёшкой по голове бьют. Тогда хозяйский сын сам подошёл к Моховушке, стал расспрашивать, а Моховушка даже имени своего не назвала; пригласил танцевать – не хочет. Не отходит от неё хозяйский сын, наконец стали они танцевать. Прошлись туда и обратно.

– Домой пора, – говорит Моховушка.

Просит её хозяйский сын остаться, а Моховушка стоит на своём, и всё тут.

– Ладно, – говорит он, – пойду тебя провожу.

А Моховушка пожелала в этот миг вернуться домой, только он её и видел. Стояла рядом и в мгновение ока исчезла, он даже оторопел. Туда-сюда – нет Моховушки, и никто не видел, куда она делась.

Очутилась Моховушка дома, смотрит, служанки ещё спят. Переоделась в старое платье и разбудила служанок. Протирают они глаза, удивляются, что это – ночь или утро. А Моховушка говорит: будет им на орехи, ведь они весь вечер проспали. Умоляют её служанки не выдавать их; одна ей юбку подарила, другая – чулки, третья – башмаки, хоть и старые, но надеть ещё можно. Моховушка обещала ничего не говорить хозяйке. Обрадовались служанки, и колотушек в тот вечер не было.

На третий день хозяйский сын места себе не находит. Ни о чём думать не может, кроме неизвестной красавицы, которую полюбил с первого взгляда. Придёт ли она сегодня на бал? А вдруг опять исчезнет? Нет уж, сегодня он её ни за что не отпустит. Бал-то последний, как бы совсем её не потерять.

– Полюбил я её на всю жизнь, – сказал он матушке. – Если не женюсь на ней – умру.

– Девушка она хорошая, скромная, – отвечает ему мать. – Только вот имени своего не говорит.

– А мне всё равно, чья она, откуда. Люблю я её, и всё тут. Не жить мне без неё, истинно говорю, не жить.

У служанок, дело известное, уши длинные, а язык и того длиннее. Скоро на кухне только и разговору, что про неизвестную красавицу, в которую влюбился на балу хозяйский сын.

– Ну что, Моховушка, – дразнят бедняжку злые служанки, – как поживает молодой хозяин? Он ведь, кажется, тебя на бал приглашал?

Дразнят, насмехаются, схватила одна поварёшку и давай её бить – тук-тук-тук – по голове: в другой раз неповадно будет добрых людей морочить. Ближе к вечеру послали за ней хозяин с хозяйкой, опять зовут на бал. Моховушка опять отказалась. А сама навела сон на гадких служанок и отправилась, как в прошлый раз, на бал. Только теперь была в платье цвета небесной лазури.

Вошла Моховушка в залу, а молодой хозяин уж заждался её. Как увидел, просит отца послать домой за самым быстрым конём, пусть стоит осёдланный у крыльца. А матушку просит поговорить с Моховушкой. Подошла мать к девушке и опять вернулась ни с чем. Тут слуга доложил, что осёдланный конь уже стоит у крыльца. Пригласил хозяйский сын Моховушку танцевать. Прошлись они туда и обратно. Пора домой, говорит Моховушка. А хозяйский сын взял её за руку и вышел с ней на крыльцо.

Пожелала Моховушка вернуться домой и очутилась в тот же миг у себя на кухне. Сдуло её как ветром, хозяйский сын только руками всплеснул. Да, видно, задел один башмачок, он и упал прямо к его ногам. А может, и не задел, но, скорее всего, именно так и было.

Поднял он серебряный башмачок, держит в руке, а вот девушку-то не удержал. Куда там! Легче удержать порыв ветра в бурную ночь.

Вернулась Моховушка домой, переоделась в лохмотья и разбудила служанок. Те протирают глаза, дивятся, чего это они так разоспались. Обещают Моховушке: одна – шиллинг, другая – полкроны, а третья – недельное жалованье, только бы Моховушка хозяйке не пожаловалась.

А хозяйский сын слёг на другой день – занемог смертельно от любви к красавице, потерявшей на балу башмачок. Каких только докторов ни звали, а ему всё хуже и хуже. Объявили по всему королевству, что спасти его может девушка, которой придётся по ноге серебряный башмачок. Женится на ней молодой хозяин и выздоровеет.

Понаехало к ним девушек видимо-невидимо из близка и далёка. У кого маленькая ножка, у кого лапища – все спешат башмачок примерить. И так и эдак пытаются ногу втиснуть – никому башмачок не лезет. Даже самых бедных девушек пригласили, даже служанок – всё без толку. А молодой хозяин уж едва дышит.

– Неужели все девушки в королевстве башмачок примерили? – говорит в отчаянии мать. – Неужели ни одной не осталось, хоть богатой, хоть бедной?

– Ни одной, – отвечают служанки. – Кроме грязнушки Моховушки.

– Зовите её скорее, – велит хозяйка.

Взяла Моховушка серебряный башмачок, сунула в него ногу, а он ей в самую пору!

Вскочил с постели хозяйский сын, хочет обнять Моховушку.

– Подожди, – говорит девушка.

Убежала наверх, возвращается – на ней золотая корона, серебряные башмачки и белое атласное платье, золотыми листьями расшитое.

Хочет хозяйский сын обнять Моховушку, а она ему опять говорит:

– Подожди!

Убежала наверх, прибегает – на ней платье цвета небесной лазури.

Обнял Моховушку хозяйский сын, на этот раз она ему ничего не сказала. Соскочил он с постели – жив-здоров, щёки румяные, как и не болел.

Спрашивает хозяйка, отчего Моховушка сказала на балу, что дома её поварёшкой по голове бьют.

– Правда бьют, – отвечает Моховушка, – злые служанки.

Рассердились хозяин с хозяйкой и выгнали служанок из дома, да ещё и собак спустили, чтобы и духу их не было.

Поженились молодой хозяин и Моховушка. Зажили дружно и счастливо. Много детей народили. Может, ещё и сейчас живут.

Джонс и Боггарт из Бриксуорта

Давным-давно в Нортгемптоншире, неподалёку от Бриксуорта, жил молодой парень по имени Джонс; он был беден, но честен и трудолюбив. Только умом не отличался, даже матушка с этим была согласна.

– Но ты не огорчайся, Джонс, – сказала она ему. – Раз ты честен, добр и трудолюбив, всё будет хорошо. Надо только жену найти умную. Ты как, сам будешь искать или мне попытаться?

Джонс решил, что, пожалуй, сам поищет. В ближайшую субботу пошёл он в Бриксуорт и стал присматриваться к местным девушкам. Одни – собой пригожие, но с ленцой, им только наряды подавай да танцы каждый день на зелёных лужайках; другие – скромные и работящие, а двух слов связать не могут. Но вот Мейзи, доярка из Чэрч-фарм, и красавица, и работница, и к тому же умна – семь пядей во лбу. Спросил её Джонс, не пойдёт ли она за него замуж.

– Пойду, – улыбнулась Мейзи. – Хоть ты и беден, зато честен, добр и трудолюбив.

Поженились они. Мейзи и по дому всё делает, и коров доит, и в огороде мужу помогает. Заработает Джонс немного денег, отдаст Мейзи, а она опустит их в чулок и спрячет под перину.

Через год родился у них первенец; достала Мейзи из-под перины чулок, вынула деньги – даёт Джонсу.

– Теперь у тебя есть сын, – сказала она. – Пора заводить большую ферму, чтобы жить в достатке, не зная нужды. Для начала нужно купить ещё одно поле. Вчера слышу, вдова Пикок говорит, многовато у её племянника земли, куда ему столько. Хочет он одно поле продать. Знаешь какое? Гусиный луг, что через ручей от его усадьбы. Иди к нему прямо сейчас и скажи: «Ты продаёшь – я покупаю». Если, конечно, цена подходящая.

Взял Джонс деньги и пошёл к племяннику вдовы Пикок. Договорились они о цене, и к вечеру Джонс был уже владельцем Гусиного луга.

– Молодец! – похвалила Мейзи, когда он вернулся вечером домой и рассказал о покупке. – Вспашешь теперь Гусиный луг, засеешь, и будем ждать урожая. Три года пройдёт, накопим денег и ещё поле купим.

Наутро пошёл Джонс пахать Гусиный луг, очень довольный собой и своей умной женой Мейзи. Всю неделю трудился не жалея сил, а когда начал последнюю борозду, увидел огромного великана, обросшего дикой всклокоченной шерстью. Он подходил, переваливаясь и спотыкаясь, и смотрел на Джонса маленькими жестокими глазками.

Джонс сразу узнал его. Это был боггарт – наполовину человек, наполовину зверь. Мать в детстве рассказывала ему про таких чудовищ. Боггарты, как известно, очень сильные, хитрые и злые великаны.

– Добрый день, боггарт, – вежливо сказал Джонс.

Матушка всегда говорила ему: вежливость украшает человека.

Боггарт нахмурился.

– Это моё поле! – прохрипел он. – Кончишь пахать – и убирайся отсюда! Я здесь хозяин.

Рыкнул свирепо на Джонса и исчез.

– Вот так история, – покачал головой Джонс.

Кончил пахать и пошёл скорее домой рассказать жене, что случилось.

Мейзи качала люльку и, услышав про боггарта, задумалась.

– Возвращайся завтра на поле, – сказала она наконец, – явится боггарт, скажи ему, что ты купил Гусиный луг у племянника вдовы Пикок и что завтра пойдёшь в суд, начнёшь с ним тяжбу.

Наутро ждёт боггарт Джонса на Гусином лугу, смотрит на тучный, только что вспаханный чернозём и ухмыляется. Наверняка Джонс с перепугу и думать об этой земле забыл. А Джонс увидел боггарта и степенно ему говорит:

– Гусиный луг – мой. Я купил его у племянника вдовы Пикок на свои деньги и завтра пойду в суд, начну с тобой тяжбу.

Поскрёб боггарт в затылке – куда ухмылка делась – и стал Джонса уговаривать:

– Ненавижу судейских крючков. Чем дело ни кончится, плакали наши денежки, все к ним в карман уплывут. В суд только простаки ходят. Знаешь, как мы поладим? Давай вместе полем владеть. Недурная мысль, а? Урожай, само собой, пополам.

– Это надо хорошенько обмозговать, – сказал Джонс. – Приходи завтра утром, будет тебе ответ.

Рассказал вечером Мейзи о том, что боггарт придумал. Качает Мейзи люльку, а сама прикидывает, как бы боггарта перехитрить.

– Скажи ему, что согласен, – наконец решила она. – А потом спроси, что он желает по осени получить – вершки или корешки. Да прибавь – пусть слово своё держит крепко. Уговор дороже денег.

Наутро ждёт боггарт Джонса, смотрит на тучный, только что вспаханный чернозём и ухмыляется злобно – всё равно весь урожай его будет, уж он-то сумеет обвести Джонса вокруг пальца.

– Я принимаю твое предложение, – говорит ему Джонс. – Только, чур, слово своё крепко держать. Ты что по осени хочешь взять – вершки или корешки?

Поскрёб боггарт в затылке, прищурился, вперил маленькие чёрные глазки в распаханное поле.

– Я, пожалуй, возьму вершки, – решил он. – Уберёшь ты осенью урожай – приду и возьму свою долю.

– Пусть берёт вершки, – кивнула Мейзи, услыхав от Джонса, что выбрал боггарт. – В этом году посадишь на Гусином лугу картошку.

Джонс так и сделал: посадил, окучил, рыхлил между рядами, и уродилась картошка, какой не бывало. Копает он последний куст, видит, приближается боггарт – ещё огромнее, ещё сильнее, ещё гуще шерстью оброс.

– Я пришёл за моей долей, – сказал он, злобно ухмыляясь.

– Конечно, конечно, – вежливо ответил Джонс; матушка всегда говорила ему: вежливость украшает человека. – Забирай, пожалуйста, свои вершки – вон их сколько: ботва, сорняки. Мне и клубней хватит.

Перестал боггарт ухмыляться, поскрёб в затылке, нахмурился, а картошка такая крупная, чистая, без единой червоточины. Поглядел он на свои вершки, а делать нечего. Уговор дороже денег.

– Ладно, – прорычал он. – На тот год сделаем по-другому. Ты возьмёшь вершки, а я – корешки. Урожай поспеет – я приду и заберу свою долю.

– Вот он и получит корешки, – улыбнулась Мейзи. – На тот год посеешь на Гусином лугу пшеницу.

Джонс так и сделал; вспахал поле, засеял пшеницей, проборонил; осенью собрал урожай, какого не бывало. Жнёт он последнюю полосу, а боггарт тут как тут – ещё огромнее, ещё сильнее, ещё гуще шерстью оброс.

– Я пришёл за своей долей, – сказал он, злобно ухмыляясь.

– Конечно, конечно, – вежливо ответил Джонс; матушка всегда говорила ему: вежливость украшает человека. – Забирай, пожалуйста, корешки. Мне и колосьев хватит.

Перестал боггарт ухмыляться, поскрёб в затылке, нахмурился: зерно такое спелое, золотом переливается – и всё Джонс себе заберёт, ему одни никчёмные корешки остались. А ничего не сделаешь. Уговор дороже денег.

– Два раза ты меня обхитрил, – прорычал боггарт. – В третий раз тебе это не удастся. На тот год посеем траву и будем соревноваться – кто сколько скосит, тот столько и возьмёт.

– Два раза мы обхитрили боггарта, – сказал Джонс, вернувшись домой. – Но боюсь, в этом году отнимет он у нас Гусиный луг. Вон он какой – в три раза выше меня, в шесть раз сильнее, – где мне с ним тягаться. Я скошу ярд, а он – милю.

– Никакому боггарту никогда не отнять у нас Гусиный луг, – твёрдо сказала Мейзи. – Буду завтра масло сбивать и придумаю, как от боггарта избавиться.

Наутро сняла Мейзи с молока сливки, вылила их в маслобойку; крутит ручку, сливки сбиваются потихоньку в жёлтые комки, а Мейзи свою думу думает. Сбила масло, промыла, нарезала деревянной лопаткой ровные кубики; а когда вечером Джонс вернулся, призналась, что не придумала ещё, как перехитрить ленивого и жадного боггарта.

– Но ты не беспокойся, – уверила она мужа. – Буду завтра варить крыжовенное варенье и что-нибудь придумаю.

Утром собрала в саду ягоды, села на солнышке обрезать хохолки и черешки, детишки рядом играют. Намерила ягод в большой медный таз, насыпала сахару, поставила таз на таганок, развела огонь, помешивает большой ложкой, а сама всё про боггарта и Гусиный луг думает.

Вернулся Джонс домой под вечер, она ему опять призналась, что ничего ещё не придумала.

– Но ты не беспокойся. Вот буду завтра шерсть прясть – детям надо тёплые кофточки связать к зиме – и обязательно что-нибудь придумаю.

Наутро села за прялку, нажимает ногой – вверх-вниз, вверх-вниз; сучится шерсть в крепкую ровную нитку. Вот уже сколько спряла – можно красить, сушить, и вяжи что хочешь. Смотрела, смотрела Мейзи, как колесо вертится, и стало у неё на душе так легко, так покойно. Тут-то и осенило её, додумалась всё-таки, как спасти Гусиный луг от длинной косы и могучих плеч боггарта.

Вернулся муж вечером домой, Мейзи ему и говорит:

– Иди завтра в Бриксуорт к кузнецу, которого зовут Большой Стив. Пусть выкует пятьдесят толстых железных прутьев. А летом, пока трава не выросла, пойдёшь на Гусиный луг и воткнёшь их в траву с той стороны, откуда боггарт будет косить.

Так Джонс и сделал. Пошёл в Бриксуорт, выковал ему Большой Стив пятьдесят железных прутьев; а летом, пока трава не выросла, отправился Джонс на Гусиный луг и воткнул их в траву на ближнем конце поля.

Подросла трава, встал он утром с зарёй, взял косу в амбаре, хорошенько её наточил и отправился на Гусиный луг. Подходит, а боггарт уже ждёт его – ещё огромнее, ещё сильнее, ещё гуще шерстью оброс. Маленькие глазки злобно блестят, кожаным поясом подпоясан, сзади заткнут большой точильный камень, а в руках коса – втрое больше, чем у Джонса.

– Кто первый пришёл, тот с ближнего конца начинает, – говорит боггарт, а сам думает: пойдёт Джонс на дальний конец, уморится, будет еле-еле махать. – Ты готов? – крикнул он, когда Джонс дошагал до своего края.

И, не дожидаясь ответа, развернул плечи и срезал одним махом столько, сколько Джонсу в четверть часа не скосить.

– Ха! Ха! – обрадовался он.

Опять размахнулся, на этот раз срезал столько, что Джонсу и в полчаса не скосить.

– Хо! Хо! – громыхнул он.

Размахнулся ещё раз, и ударила коса по железному пруту, скрытому густой травой.

– Какие, однако, здесь лопухи жесткие! – воскликнул боггарт, вынул из-за пояса точильный камень и стал отбивать косу с большим усердием.

Опять размахнулся и опять хватанул косой по железу. Вынул камень, снова давай точить. Так и пошло. Размахнётся, ударит по пруту – и опять точи косу! Жарко, пот градом льёт, совсем из сил выбился. Глянул на другой конец поля – и зло взяло: Джонс не спеша, размеренно косит себе и косит, трава налево-направо ровными валками ложится.

– Эй! – крикнул боггарт. – Постой! Никогда я не видел такого поля! Трава как железо. Коса то и дело тупится. Скоро уже и точить будет нечего. Давай отдохнём!

– Отдохнем? – воскликнул удивлённо Джонс. – Да ведь мы только начали. Подожди, пробьёт одиннадцать, тогда и отдохнём. А сейчас ещё и восьми нет. Ну а вообще, как хочешь.

И он опять начал косить, а трава опять повалилась налево-направо ровными валками.

Услыхав, что надо косить до одиннадцати, боггарт разозлился не на шутку, швырнул косу подальше в траву да как заорёт:

– Подавись ты своим полем! Ничего путного на нём не родится: сорняки, ботва да лопухи как железо! Ноги моей больше здесь не будет. Осточертело оно мне, да и ты не меньше!

Рыкнул боггарт яростно и исчез, больше никогда не появлялся в Нортгемптоншире. А Джонс улыбнулся и давай косить дальше. Скосил всё поле, подобрал огромную косу боггарта и пошёл домой. Рассказал Мейзи, как славно всё удалось, и повесил косу боггарта в амбаре рядом со своей. Отовсюду приходили люди подивиться на гигантскую косу. Говорят, коса боггарта до сих пор висит в том амбаре.