Текст книги "Последний занавес"

Автор книги: Найо Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

2

Утром Трой без особого удивления узнала, что сэр Генри чувствует себя неважно и позировать не сможет, хотя к обычному дневному сеансу рассчитывает оправиться. Записка, которую принесли вместе с утренним чаем, гласила, что, если это имеет смысл, Седрик будет счастлив позировать в театральном костюме. Почему бы нет, подумала она. Надо найти алый плащ. Трой предполагала, что в семейных рядах наступит расстройство, по крайней мере Фенелла и Пол удалятся, возможно, в противоположных направлениях. Но ей еще предстояло убедиться, какую гибкость проявляют Анкреды во внутриплеменных войнах. За завтраком появились оба: Фенелла, бледная и молчаливая, и Пол, раскрасневшийся и молчаливый. Полин немного запоздала. Вела она себя по отношению к сыну так, словно он заболел какой-то не очень приличной болезнью. Фенелла же у нее вызывала как будто сдержанную неприязнь, она вообще предпочитала к ней не обращаться. Главенствовала за столом Миллимент. Она была не такой оживленной, как обычно, но за тревогой, если она и впрямь была встревожена, Трой заметила налет некоторого самодовольства. В ее обращении с золовкой появилось какое-то покровительственное сострадание, и это, чувствовала Трой, Полин явно не нравится.

– Ну что, Милли, – нарушила затянувшееся молчание Полин, – ты и при новой дирекции собираешься играть свою прежнюю роль?

– Знаешь, Полин, я всегда теряюсь, когда ты употребляешь театральные фигуры речи.

– Хорошо, ты собираешься вести дом и при новой хозяйке?

– Вряд ли.

– Бедная Милли! – сказала Полин. – Это все для тебя так тяжело.

– Ну, не очень. Мы с Седриком давно подумываем о том, чтобы вместе обосноваться в Лондоне.

– Хорошая мысль, – с излишней поспешностью заметила Полин. – Заодно у Седрика, наверное, появится возможность немного умерить свой пыл.

– А Фенелла с Полом, быть может, подумают, не пригласить ли меня в качестве домохозяйки. – Миллимент засмеялась в первый раз за все утро. И с видимым участием повернулась к ним: – А в самом деле, как вы собираетесь одни управляться?

– Как всякая пара, у которой нет денег, – отрезала Фенелла. – Пол получает пенсию, у меня есть профессия. Оба найдем работу.

– А еще, – непринужденно заметила Миллимент, – быть может, твой дед в конце концов…

– Мы не хотим, чтобы дед что-нибудь для нас делал, тетя Милли, – быстро сказал Пол. – Он, впрочем, и так бы ничего не сделал, но это не важно, мы все равно не хотим.

– Дорогой! – вскинулась его мать. – К чему такая непреклонность! Такая злость! Не узнаю тебя. Пол, когда ты начинаешь так говорить. Что-то, – она с откровенным отвращением посмотрела на Фенеллу, – что-то в тебе страшно переменилось.

– А где Пэнти? – бодро спросила Миллимент.

– В школе, где же еще, – с достоинством ответила Полин. – Обычно она с нами не завтракает.

– Как знать, как знать, – возразила Миллимент. – Она ведь повсюду болтается, разве не так? Да, Полин, между прочим, у меня к Пэнти есть дело. Кто-то залез в мою работу. Целый большой узор в вышивке пропал. Я оставила ее в гостиной и…

– Пэнти никогда туда не заходит, – запротестовала Полин.

– Да? Впервые слышу. Но вчера вечером, например, во время ужина, она точно должна была быть там.

– Почему это?

– Потому, Полин, что Соня – полагаю, мы так ее должны теперь называть, – говорит, что она сидела перед ужином именно в том кресле. И еще она говорит, что в этом нет ничего необычного.

– Ничем не могу помочь, Милли. Вчера Пэнти не заходила в гостиную во время ужина по той простой причине, что именно тогда вместе с другими детьми принимала лекарство и рано пошла спать. Ты ведь сама мне говорила, Милли, что мисс Эйбл нашла лекарство в оранжерее и отнесла его непосредственно доктору Уизерсу, чтобы тот дал его детям.

– Да, верно, – согласилась Миллимент. – Поверишь ли, наша несравненная Соня не позаботилась отнести его мисс Эйбл, а папину бутылку передать мне. Вместо этого она отправилась в оранжерею, куда вроде бы, – Миллимент презрительно фыркнула, – специально для нее были доставлены орхидеи. И все цветы на пол повалила. Мисс Эйбл потом обыскалась этого лекарства, и я тоже.

– Тью-ю, – присвистнула Полин.

– Пусть так, – сказал Пол, – и все же пари готов держать, что Пэнти…

– Это еще доказать требуется, – остановила его Полин, скорее порывисто, чем убежденно, – что Пэнти имеет какое-то отношение к… к…

– К «Малине»? – ухмыльнулся Пол. – А кто же еще, мама?

– У меня есть основания полагать… – начала Полин.

– Да брось ты, мама. Это Пэнти, больше некому. Вспомни ее проделки.

– А как к ней попала эта штука? Я не давала.

– Кто-нибудь из ребят дал, наверное, а может, сама купила. Я видел нечто подобное в деревенских лавках, а ты, Фен? Еще тогда подумал, что место им в мусорной яме, со старой резиной.

– Я говорила с Пэнти, – упрямо настаивала Полин, – и она дала честное слово, что не делала этого. А уж я могу отличить, когда ребенок говорит правду, Милли. Мать не ошибется.

– Да брось ты, мама, – отмахнулся Пол.

– Кто бы что ни говорил… – начала Полин, но ее прервало появление Седрика. Выглядел он в высшей степени презентабельно и элегантно, в повадке чувствовалась некоторая снисходительность.

– Доброе утро, дражайшая миссис Аллейн. Доброе утро, мои дорогие, – заговорил он. – Пол, старина, ты уже строишь планы, как бы побольше извлечь из сложившейся ситуации? Я лично просто места себе не нахожу, все обдумываю, как организовать двойное бракосочетание. Тут есть некоторые тонкости. Видите ли, в отсутствие дяди Клода посаженым отцом Фенеллы должен быть Старик, а потом ему же предстоит по-быстрому переодеться в костюм первого жениха. Думаю, я в обоих случаях мог бы стать шафером, а Пол – вторым женихом и одновременно Сониным отцом. В общем, интересный может получиться спектакль. Дядя Томас будет пажом, а Пэнти цветочницей, в этой роли она сможет сколько угодно швыряться разными предметами. А ты, мама, дорогая, вместе со всеми тетушками составите группу будущих вдовствующих фрейлин. Я придумал всем вам совершенно потрясающие костюмы.

– Кончай валять дурака, – бросила Миллимент.

– Да нет, я серьезно, – сказал Седрик, накладывая себе на тарелку еду. – Мне действительно кажется, что вы обе устраиваете свои дела, мягко говоря, не лучшим образом.

– Не всем же дано, как тебе, так ловко обделывать делишки, – сухо заметил Пол.

– Что ж, льщу себя надеждой, что мне и впрямь удалось проявить некоторую изобретательность, – с готовностью согласился Седрик. – Соня поручает мне заняться ее приданым, а Старик говорит, что хоть кто-то сумел выказать семейные чувства. Боюсь только, дражайшая тетя Полин, что дела Пэнти практически безнадежны. У нее совершенно бесподобное чувство комического.

– Я уже говорила твоей матери, Седрик, что у меня есть основания полагать, что Пэнти не имеет никакого отношения к этой истории.

– О Господи, – вздохнул Седрик. – Как трогательно. Такая вера.

– И на зеркале твоего деда она тоже ничего не писала.

– Видите, у нашей Пэнти появился еще один сторонник. – Седрик театрально склонился перед Трой.

Полин быстро повернулась в ее сторону, а та, испытывая ощущение человека, переходящего из партера на сцену, негромко проговорила:

– По-моему, Пэнти действительно не виновата. Меня она в этом убедила.

– Ну вот! – воскликнула Полин и порывисто протянула Трой руку. – Слышите? Спасибо, миссис Аллейн. Хоть кто-то сохранил веру в мою бедную старушку Пэнти.

Но веру Трой в Пэнти Кентиш, и без того уже несколько пошатнувшуюся, ждали впереди новые испытания.

Из столовой она прошла в театрик. Холст стоял там, где она его и оставила, – у стены. Она вытащила его на середину сцены, укрепила на подрамнике и принялась разглядывать.

Глаза и нос уже завершенной головы были закрыты черными очками.

3

Секунд пять Трой попеременно бросало то в жар, то в холод, по спине и животу бегали мурашки. Потом она прикоснулась к лицу. Оно было совершенно сухим. А вот черные очки – еще влажными. С чувством облегчения, настолько сильным, что оно походило на внезапный приступ тошноты, Трой окунула тряпку в растворитель и осторожными движениями стерла дорисовку. Затем села и сцепила дрожащие руки. Ни единого пятна, ни пылинки на голубоватых тенях, что она проложила под глазами, ни следа грязи на блекло-розовой коже под лобной костью.

– О Боже! – прошептала Трой. – О Боже! Слава тебе Господи! О Боже!

– Доброе утро. – Через боковую дверь вошла Пэнти. – Мне разрешили еще порисовать. Нужна новая дощечка и побольше красок. Видите, корову и самолет я уже сделала. Нравится?

Она поставила дощечку на пол у изножья подрамника, явно подражая Трой, сделала шаг назад, сцепила за спиной руки и принялась рассматривать рисунок. На нем были изображены три пронзительно рыжие коровы, пасущиеся на изумрудном лугу. Над ними, по небу, для изображения которого Пэнти воспользовалась прозрачной новой голубой, пролетал изумрудный самолет, сбрасывающий черную бомбу.

– По-моему, здорово, – сказала Пэнти и, оторвавшись от рисунка, перевела взгляд на Трой. – И у вас тоже здорово получается, – добавила она. – Просто отлично. Внутри все переворачивается. Мне кажется, вы рисуете хорошие картины.

– Кому-то, – пристально посмотрела на нее Трой, – показалось, что в очках будет лучше.

– В таком случае этот кто-то просто дурак, – сказала Пэнти. – Короли не носят очков. А это король.

– Как бы там ни было, очки пририсовали.

– Если бы кто-нибудь нацепил очки на моих коров, я бы убила его, – заявила Пэнти.

– Как ты думаешь, кто бы это мог быть?

– Не знаю, – равнодушно ответила Пэнти. – Может, Нодди?

– Да нет, вряд ли.

– Думаю, это тот же, кто нацарапал что-то на зеркале Нодди. Во всяком случае, это не я. Так как насчет дощечки и красок? Мисс Эйбл нравится, когда я рисую.

– Можешь подняться ко мне в комнату и сама взять в буфете. Там полно маленьких дощечек.

– Я не знаю, где твоя комната.

Трой, как могла, объяснила.

– Ладно, – кивнула Пэнти, – а если не найду, буду кричать, пока кто-нибудь не появится.

Она заковыляла к боковой двери.

– Постой-ка, – окликнула ее Трой, – ты «Малину», если увидишь, отличить сумеешь?

– Конечно, – с интересом посмотрела на нее Пэнти.

– Да нет, я не о ягоде. Я о такой резиновой штуковине, которая, если сесть на нее, звук издает.

– Что за звук?

– Ладно, не важно, – устало вздохнула Трой. – Забудь.

– Ты чокнулась, – решительно заявила Пэнти и вышла из зала.

– Либо я, – пробормотала Трой, – либо кто-то другой в этом доме.

4

В то утро она упорно прорисовывала фон. Сэр Генри позировал в полдень, в течение полутора часов с двумя перерывами. За все это время он не сказал ни слова, но то и дело глубоко вздыхал. Трой рисовала руки, но он был беспокоен, все время нервно подергивался, и фактически ей удалось лишь передать их общую форму и цвет. Под самый конец сеанса появилась Миллимент и, извинившись, что-то прошептала ему на ухо.

– Нет, нет, – сердито возразил сэр Генри. – Я же сказал, завтра, не позже. Перезвони и так и передай.

– Но он говорит, что ему это очень неудобно.

– Плевать. Повторяю, перезвони.

– Хорошо, пап а , – послушно сказала Миллимент.

Она вышла, и Трой, увидев, что сэр Генри нервничает все больше и больше, объявила, что сеанс окончен, и добавила, что для изображения плаща готов позировать Седрик. Сэр Генри удалился с явным облегчением. Трой разочарованно проворчала что-то, стерла контур рук и вновь принялась за фон. Это было некое подобие картины в картине. Темный лес, влажный массив, набросанный сильными ударами кисти, врезался вершинами деревьев в залитое холодным светом ночное небо. Немного в глубине, в виде крупных пятен, были изображены некие монолиты, по форме напоминающие пирамиды. По нижней части холста Трой провела мощную линию; каждый мазок представлял собой концентрацию мучительно напряженной мысли, внезапно воплотившейся в живописной форме. Фон получился таким, как надо, только Анкреды, подумала Трой, сочтут его странным и незаконченным. Все, кроме, возможно, Седрика и Пэнти. Трой пришла к этому заключению как раз в тот момент, когда Седрик собственной персоной появился на сцене. Он был сильно и явно избыточно загримирован, двигался какой-то подпрыгивающей походкой и всячески выставлял напоказ алый плащ своего деда.

– Ну вот и я, – воскликнул он, – и на слабых плечах моих мантия из высокой трагедии! Какое чувство! Итак, моя поза?

Но показывать ему фактически ничего не пришлось. Он остановился, поднял полу плаща, встал поудобнее и точным движением завернулся в него именно так, как надо. Трой изучающе посмотрела на него и с нарастающим возбуждением принялась разводить на шпателе краски.

О такой модели, как Седрик, можно было только мечтать. Складки плаща застыли в формах прямо-таки скульптурных. Трой работала, не говоря ни слова, целый час, задерживая дыхание так часто, что даже нос заложило.

– Дражайшая миссис Аллейн, – послышался слабый голос, – у меня ноги немного затекли.

– О Господи, извините, пожалуйста! – воскликнула Трой. – Вы были великолепны. Отдохните немного.

Он спустился в партер, немного прихрамывая, но все еще в роли, и остановился перед холстом.

– Фантастика, – восхитился Седрик. – Просто потрясающе. Я хочу сказать, это и впрямь театр, и Старик, и неповторимый Бард, все вместе, все так живо и ярко. Нет слов.

Он опустился в ближайшее кресло, предварительно перекинув плащ через спинку и обмахиваясь полой.

– Должен признаться, – продолжал Седрик, – все это время мне очень хотелось с вами пооткровенничать. Этот дом просто-таки нашпигован интригами.

Трой, которая и сама изрядно устала, зажгла сигарету, села и принялась разглядывать свою работу. Попутно она с немалым интересом прислушивалась к тому, что говорит Седрик.

– Начать с того, что Старик и впрямь послал за адвокатом. Можете себе представить? Шепотки, шорохи, козни. Все это напоминает выборы папы римского в XVII веке. Главное, конечно, – брачный контракт. Как думаете, что достанется нашей дорогой Соне – как минимум? Как я только не изгалялся, чтобы вытянуть из нее информацию, но она сделалась такой таинственной, настоящая grand dame. Тем не менее, большая или малая, какая-то доля должна быть Соне выделена. Раньше фаворитом номер один считалась Пэнти. Старик завещал ей какую-то совершенно фантастическую сумму, чтобы она, когда вырастет, смогла сделаться тем, что называется а parti. Но нам всем кажется, что из-за своих маленьких проказ она сойдет с дистанции и все достанется нашей милой Соне. Далее – Пол и Фенелла. Они, разумеется, тоже сами вычеркнули себя из списка. В общем, я надеюсь, – заключил Седрик, скромно посмеиваясь, но с хищным блеском в глазах, – что, может быть, мне кое-чем удастся поживиться. Думаю, препятствий возникнуть не должно, но ведь всякое может случиться. Старик меня, попросту говоря, ненавидит, а майорат – это такое чудное дело. Кто-то что-то сказал, что-то там, бог знает когда, произошло, глядишь, я оказываюсь владельцем этого жуткого дома, но только стен. Больше ничего. Но так или иначе мне необходимо привлечь Соню на свою сторону.

Седрик разгладил усы и снял катыш с подкрашенных ресниц.

– Я наложил грим, – пояснил он, – потому что показалось крайне важным, чтобы каждая складка плаща была пропитана запахом Маккактамего. Ну и еще отчасти потому, что так забавно разрисовывать собственное лицо.

Он промурлыкал что-то себе под нос и продолжал:

– Томас, Десси и почтенная миссис А., все они приезжают в пятницу вечером. День рождения в субботу, не забыли? Старик и Старожил проведут воскресенье в кровати, один от переедания, другой после игр Ганимеда. Семья наверняка будет целый день обмениваться взаимными уколами. Все сходятся на том, что piece-de-resistance [30]30
  Главное блюдо (фр.).


[Закрыть]всего дня рождения – оглашение нового завещания.

– Но ради всего святого… – взмолилась Трой, но Седрик не дал ей договорить.

– Уверяю вас, так оно и будет. Старик всегда предавал гласности каждый новый вариант. Он обожает драматические мизансцены.

– И что, часто он меняет завещание?

– Не считал, – после некоторого раздумья признался Седрик, – но, похоже, раз в два года, хотя последние три Пэнти оставалась твердым фаворитом. Когда она была еще совсем ребенком и приезжала сюда только от случая к случаю, он обожал ее, и она, к великому несчастью, тоже была без ума от него. Полин, должно быть, проклинает тот день, когда уговорила его открыть школу в Анкретоне. В последний раз я впал в полную немилость, в завещании меня до нитки обчистили. За Пэнти следовал дядя Томас, в надежде на то, что он женится и у него будет сын, а я принимаю обет безбрачия и остаюсь с Анкретоном в качестве камня на моей бедной тоненькой шейке. Как все запуталось, правда?

То, что говорил Седрик, безмерно раздражало Трой. Тем не менее она слушала со все возрастающим интересом, хотя в какой-то момент его откровенное злорадство, вызванное падением Пэнти, ее разозлило.

– Я по-прежнему считаю, – сказала она, – что Пэнти не имеет никакого отношения к этим проделкам.

Седрик было запротестовал, но Трой не дала перебить себя:

– Я разговаривала с ней об этом, и в ответах ее не почувствовала ни малейшей фальши. Совершенно очевидно, что о вчерашнем происшествии она слыхом не слыхивала. Даже не знает о существовании квакающих подушек.

– Этот ребенок, – злобно заявил Седрик, – невероятно, чудовищно изворотлив. Не случайно она носит имя Анкред. Она играла. Поверьте, это была игра.

– Не верю. В частности, потому, что она даже не знает, где находится моя комната.

Седрик, кусавший все это время ногти, остановился и посмотрел на Трой.

– Не знает, где ваша комната? – после продолжительной паузы переспросил он. – Но, дражайшая миссис Аллейн, это-то какое отношение к делу имеет?

Трой уже готова была поведать ему о перилах, на которые налипла краска. Она даже начала было:

– Что ж, если вы пообещаете… – но, внимательно посмотрев на его лицо с надутыми губами и белесыми глазами, неожиданно передумала. – Ладно, не важно, все равно это вас не убедит. Забудьте.

– Дражайшая миссис Аллейн, – промурлыкал Седрик, поправляя плащ, – что за тайны? Можно подумать, вы мне не доверяете.

Глава 7
ФИЕСТА

1

В пятницу, через неделю после своего приезда в Анкретон, Трой вытащила холст из реквизиторской, где она держала его в последние дни, и принялась разглядывать. Удивительно, как это ей удалось? Еще два дня, и картина будет завершена. Завтра вечером сэр Генри проведет своих воюющих между собой родичей, собравшихся на семейное торжество, в театрик, и она отойдет в сторону, давая им возможность обсудить увиденное. Интересно, сильно ли оно их разочарует? Увидят ли они сразу, что фон картины – это вовсе не пустошь перед замком Форрес, но театральный задник и в центре картины не Макбет, а старый артист, оглядывающийся на свое прошлое и старающийся осознать сыгранную некогда роль? Поймут ли, что господствующее настроение картины – отрешенность?

Что ж, фигура закончена. Осталось кое-что доделать – штрих здесь, штрих там. Трой безумно хотелось, чтобы на картину взглянул ее муж. И это радует, это хорошо, думала Трой, что из тех немногих людей, кому она хотела бы показать свою работу, первым был муж. Может, дело в том, что говорит он всегда так мало и никогда не смущается при этом своей сдержанности.

По мере приближения конца работы тревога и страх перед предстоящей встречей с мужем все возрастали. Она вспомнила, что говорят другие женщины:

«Первая встреча никогда не повторяется».

«Мы встретились совершенно чужими друг другу людьми».

«Теперь все по-другому».

«Удивительное ощущение. Робость. Нечего сказать друг другу».

Неужели у нее все будет так же – нечего сказать? «Я совершенно беспомощна, – думала Трой, – совершенно беспомощна в семейных делах. Все мои природные способности ушли в живопись. Но может, Родерик найдет что сказать? А я? Следует ли мне сразу рассказать ему об Анкредах?»

Она чистила шпатель, когда вбежала Фенелла с сообщением, что Трой звонят из Лондона.

На проводе был заместитель комиссара Скотленд-Ярда. Слушая его, Трой ощущала, как в горле у нее стучит молоточек. Говорил ее собеседник в высшей степени таинственно. В понедельник ей стоит прокатиться в Лондон. И если она останется на ночь, во вторник утром Ярд покажет ей нечто, что может ее заинтересовать. Утром в понедельник в Анкретон-Холл за ней заедет полицейская машина и подбросит до станции.

– Спасибо, – сказала Трой не своим голосом. – Да, все понятно. Да, разумеется. Да, прекрасно. Спасибо.

Трой помчалась к себе в комнату и, лишь сев на кровать и с трудом переводя дыхание, сообразила, что одолела зараз как безумная все три пролета.

«Слава Богу, что картина закончена, – подумала она. – В таком состоянии я бы не смогла рисовать даже как Пэнти».

И она с тоской подумала о предстоящем свидании.

– Но ведь я даже лица его не вижу, – испугалась Трой. – Не слышу голоса. Я совершенно забыла своего мужа.

Ее то охватывала лихорадочная жажда деятельности, то она впадала в полную прострацию. В голове мелькали смешные эпизоды из репертуара Анкредов. «Не забыть бы рассказать ему это», – наказывала себе Трой и тут же начинала сомневаться: а покажутся ли эти эпизоды такими уж забавными издали? Она едва не подпрыгнула на кровати, вспомнив, что насчет вторника надо предупредить Кэти Босток. Пусть скажет старому слуге Аллейнов, с которым они давно уже договорились, чтобы тот поехал в Лондон и открыл квартиру.

«Вот прямо сейчас и надо позвонить», – подумала она и направилась вниз. Сидя в крохотной переговорной, расположенной у главного входа, в ожидании, пока ее соединят с Лондоном, Трой услышала шелест колес на подъездной дорожке, голоса и, наконец, ту суету в зале, которая всегда сопровождает чей-нибудь приезд.

– Милли, ты где? – раздался чей-то веселый приятный голос. – Иди сюда. Это Десси, Томас и я. Десси дозвонилась до полковника, у полковника оказалась машина, вот мы и приехали все вместе.

– Дженетта! – прошелестел с галереи бестелесный голос Миллимент.

– Дженетта! – эхом откликнулась Полин, находившаяся еще дальше.

Почудилось или на самом деле в самом звучании этих голосов было неодобрение, а может, и тревога, думала Трой, негромко прикрывая за собой дверь.