Текст книги "История Петербурга в городском анекдоте"

Автор книги: Наум Синдаловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

На экскурсии в Петропавловском соборе:

–  А у вас тут похоронены копии или оригиналы?

Мы уже вскользь упоминали о Ледяном доме, построенном для развлечения петербургской знати в морозную зиму 1739/40 г. по распоряжению императрицы Анны Иоанновны. Он предназначался для шутовской свадьбы князя М. А. Голицына и калмычки А. И. Бужениновой. С наступлением первого весеннего тепла, в апреле 1740 г. дом растаял, но легендарная память о нем живет в народе до сих пор. Особенно беспокоятся о судьбе Ледяного дома иногородние экскурсанты, которые замучили экскурсоводов одним и тем же вопросом:

–  А где сохраняется Ледяной дом Анны Иоанновны?

Впрочем, экскурсантов всерьез беспокоит судьба не только пресловутого Ледяного дома.

На автобусной экскурсии по городу.

–  А это вот Казанский собор.

Экскурсант своей соседке:

–  Удивительно, как это только такую махину из Казани-то везли?

Апофеозом непосредственности выглядит анекдот, рассказанный автору этой книги одним из научных сотрудников Павловского дворца-музея.

Экскурсовод в Павловском парке рассказывает о дворце, который построил знаменитый архитектор Камерон. В группе экскурсантов вдруг раздается мужской шепот, обращенный к подруге:

–  Вот видишь, оказывается, Де Камерон не только похабщину писал, но и дворцы строил.

В 1759 г. в Петербурге было основано училище для воспитания пажей и камер-пажей. В 1802 г. оно реорганизуется по типу кадетских корпусов и получает название Пажеский корпус. Училище располагается во дворце графа Воронцова на Садовой улице, построенном архитектором Растрелли. Одно время даже бытовало фольклорное название участка Садовой улицы вдоль Гостиного двора – ее называли «Пажеской». Это было весьма привилегированное учебное заведение, прием в которое контролировали едва ли не сами императорские особы. Среди легенд, преданий и анекдотов об императоре Николае I сохранился анекдот о резолюции, якобы поставленной им на одном генеральском прошении.

Некий отставной генерал-майор подал прошение о принятии его сына на «казенный кошт» в Пажеском корпусе. Дата прошения пришлась на сентябрь, и оно начиналось: «Сентябрейший государь…».

Николай Первый наложил резолюцию: «Принять, дабы не вырос таким же дураком, как отец».

В 1918 г. училище было закрыто. В 1955 г. в стенах бывшего Пажеского корпуса разместилось вновь созданное Суворовское училище. Если его воспитанники и считают свое училище правопреемником Пажеского корпуса, то до уровня самосознания бывших кадетов, видимо, еще не доросли.

–  Почему училище называется Суворовским?

–  Потому что здесь учился Суворов.

В конце XIX в. в Петербурге появляется новый тип общественных зданий. Это были культурно-просветительские учреждения, вошедшие в петербургскую историю под названием народных домов. Они включали в себя театрально-концертные залы, библиотеки с читальными комнатами, воскресные школы, помещения для лекционной и кружковой работы, чайные буфеты, торговые лавки и многое другое.

Одним из крупнейших просветительских учреждений подобного рода в Петербурге был комплекс Народного дома императора Николая II на Петербургской стороне. Вокруг него был разбит сад с американскими горами, которые в народе прозвали «Американками». Народный дом был необыкновенно популярен как среди простого народа, так и среди актеров. В нем любили выступать многие знаменитые артисты.

Народный дом считался образцом современной архитектуры. Его изображения часто появлялись в периодической печати, в специальной и популярной литературе. Среди петербургских филокартистов бытует легенда о том, как однажды в Стокгольме была заказана партия открыток с изображением этого дома. Из-за досадной ошибки иностранного переводчика в надписи на открытке слово «народный» было переведено как «публичный». Тираж открыток прибыл в Кронштадт, где при досмотре с ужасом обнаружили прекрасно отпечатанный текст: «Публичный дом императора Николая II». Заказчики пришли в неподдельный ужас, и вся партия открыток якобы тут же была уничтожена.

Но это был не единственный курьез, связанный со сложностями перевода названия «Народный дом». Долгое время в Петербурге рассказывали анекдот, который многие выдавали за правду:

Однажды во время визита в Петербург французских военных кораблей в Народном доме был устроен прием в честь моряков дружественного государства. На другой день во всех французских газетах появились крупные заголовки: «Reception dans la maison publique de Saint Petersbourg», что в переводе на русский язык означало: «Прием в публичном доме Санкт-Петербурга».

Впрочем, лексические особенности русского языка не повредили репутации другого петербургского публичного заведения – знаменитой Публичной библиотеки. Даже прозвище работниц этого учреждения культуры – «Публичные девушки» – ничуть не смущало их прелестных обладательниц. Специальное здание для библиотеки было возведено в 1796–1801 гг. на западном участке усадьбы Аничкова дворца по проекту архитектора Е. Т. Соколова. Торжественное открытие библиотеки состоялось в январе 1814 г. О том, каким значительным явлением в культурной жизни столицы стало открытие библиотеки, можно судить по крылатому выражению, сохранившемуся в арсенале городского фольклора. Судя по всему, именно с тех пор деловитые мужья, торопливо уходя из дома невесть куда, могли успокоить своих недоверчивых жен безобидной фразой о том, что бегут «Пропустить стопку-другую книг». Интересно отметить, что тогда же среди разночинной интеллигенции появилось новое необычное словосочетание: «Стеклянная библиотека». На эзоповом языке любителей пропустить стаканчик так величали питерские винные погребки.

Долгое время директором Публичной библиотеки был Дмитрий Фомич Кобеко, оставивший своеобразный след в городском фольклоре. Однажды он заказал собственный портрет, который велел повесить над входом в читальный зал отдела рукописей. В петербургских салонах появилась новая острота, которой щеголяли неисправимые зубоскалы:

–  Вы слышали? В Публичной библиотеке Кобеко повесился!

Долгое время у библиотеки не было своего «небесного покровителя». Только в 1932 г. ленинградской «Публичке», как ее называли поголовно все питерцы, было присвоено имя М. Е. Салтыкова-Щедрина. С точки зрения творческой интеллигенции, выбор был неожиданным. Пантеон петербургских деятелей литературы предоставлял и другие, более яркие возможности. Некоторые писатели не только внесли более заметный вклад в русскую культуру, чем Михаил Евграфович Салтыков, но и служили в библиотеке. Попытку разобраться в ситуации предпринял фольклор.

Однажды на приеме у Сталина находилась делегация ленинградских деятелей культуры и искусства.

–  Было бы неплохо назвать вашу библиотеку именем какого-нибудь известного писателя, – с лукавой восточной улыбкой проговорил вождь.

–  Какого же, Иосиф Виссарионович? – с готовностью предвкушая услышать имя любимого писателя, обратились в слух ленинградские товарищи.

Сталин неторопливо раскурил трубку и, не дождавшись никаких предложений, хитро проговорил:

–  Салтыков-Щедрин тоже хароший писатель.

У этого анекдота есть еще один весьма характерный вариант, который должен быть приведен. Хотя бы ради того, чтобы понять творческий процесс исследования темы, в результате которого в лаборатории городского фольклора рождается анекдот.

Когда Иосиф Виссарионович узнал, что Публичная библиотека «безымянная», он выразил недоумение. Кто-то из подхалимов предложил назвать Публичку именем «нашего дорогого товарища Сталина». Великий вождь пыхнул трубкой, расправил брови и возразил:

–  Пачему Сталин? Есть и другие харошие писатели. Салтыков-Щедрин, например.

Опыт подобострастного улавливания малейшего намека на желание любимого вождя у советского народа к тому времени уже был. Не зря он вырабатывался в лучших идеологических лабораториях КПСС с упорством, достойным лучшего применения. И соответственно, результаты были впечатляющими.

Сталин сказал:

–  Я думаю, что было бы неплохо назвать советские пятилетки именем вождя мирового пролетариата.

И пятилетки назвали сталинскими.

На рубеже XIX–XX столетий, в бурные и тревожные годы борьбы государства с революционным экстремизмом, в поле зрения городского фольклора попали петербургские следственные тюрьмы. Их было несколько. Одна из таких тюрем размещалась в бывшем «Литовском замке». Так петербуржцы называли построенное в 1787 г. на углу Крюкова канала и Офицерской (ныне – Декабристов) улицы необычное для петербургской архитектуры здание, фасады которого украшали семь круглых романтических башен. В начале XIX в. в замке был расквартирован так называемый Литовский мушкетерский полк. Одновременно с «Литовским» замок в народе называли «Семибашенным». С 1823 г. мрачные сырые помещения замка начали использовать в качестве следственной тюрьмы, которая просуществовала без малого целое столетие, вплоть до 1917 г. Благодаря этому замок приобрел в народе еще несколько фольклорных названий: «Петербургская Бастилия», «Каменный мешок», «Дядин дом», «Дядина дача». Замок пользовался в Петербурге печальной известностью. Сохранился опубликованный в свое время в журнале «Сатирикон» характерный анекдот:

–  Извозчик! К Литовскому замку.

–  И обратно?

–  Можно и обратно.

–  Ждать-то долго?

–  Шесть месяцев.

В марте 1917 г. толпы опьяненных запахом свободы революционных петроградцев подожгли, а затем и разрушили Литовский замок, предварительно выпустив всех заключенных на свободу.

Судьба другой следственной тюрьмы, широко известной по ее фольклорному имени «Кресты», сложилась более благополучно. Она сохранила свой функциональный тюремный статус, дожила до нашего времени, и только в начале XXI в. в администрации города заговорили о переносе собственно тюрьмы в другое место и превращении ансамбля старинных тюремных зданий в гостиничный или деловой комплекс.

Тюрьма, о которой идет речь, находится на Арсенальной набережной. Здесь, в самом центре рабочего Петербурга, рядом с Финляндской железной дорогой, на территории, ограниченной Невой и Симбирской улицей, в 1890 г. был выстроен мрачный, из красного кирпича, комплекс для изолятора специального назначения. В комплекс, кроме собственно тюремных помещений, входили церковь и несколько зданий специальных служб. Все строения были объединены переходами и в плане представляли несколько крестов, за что изолятор и получил свое широко и печально известное прозвище – «Кресты». В центре каждого креста возвышалась сторожевая башня. От города тюрьму отделяла глухая кирпичная стена.

Автором и строителем тюремного комплекса был широко известный в Петербурге зодчий А. О. Томишко. Известен и анекдот об окончании строительства.

По окончании строительства тюрьмы Томишко был вызван к царю.

–  Я для вас тюрьму построил, – бодро отрапортовал зодчий.

–  Не для меня, а для себя, – резко проговорил император и неожиданно прервал аудиенцию.

Реакция императора на неосторожную оговорку, якобы допущенную архитектором во время аудиенции, оказалась пророческой. Правда, надо признать, что эта несчастная оговорка была далеко не единственной причиной, в результате которой Томишко стал героем петербургского фольклора. Другим поводом стала «говорящая» фамилия зодчего. Согласно расхожей фантастической легенде, проект следственного изолятора предполагал строительство тысячи одиночных тюремных камер. На самом деле их оказалось 999. Как утверждает фольклор, в последней, тысячной, «томится дух Томишки», как витиевато, обыгрывая фамилию архитектора, говорили «знатоки». Несчастный архитектор был якобы замурован в одной из камер, дабы секрет постройки умер вместе с ним.

Мы коснулись одной довольно любопытной особенности городской мифологии. Жизнь и смерть архитекторов и строителей в фольклоре самым невероятным, мистическим образом связана с окончанием строительства возводимых ими сооружений. Более того, именно такая смерть чаще всего им была предсказана заранее. Смерть сразу по окончании строительства постигла не только незадачливого Антония Осиповича Томишко. Граф Александр Сергеевич Строганов, бессменно руководивший строительством Казанского собора, скончался через двенадцать дней после его торжественного освящения. Та же судьба постигла и французского зодчего Огюста Монферрана, автора проекта и строителя Исаакиевского собора. Известно, что собор возводился в течение сорока лет. Длительность строительства породила в Петербурге немало толков.

–  Говорят, приезжий ясновидец предсказал Монферрану, что он умрет, как построит Исаакий.

–  То-то он так долго строит.

Отношение коренных петербуржцев к Исаакиевскому собору и его внешним достоинствам всегда было двойственным. С одной стороны, есть чем гордиться и на что равняться: «Всякий – сам себе Исаакий». С другой – тотальная борьба большевиков за абсолютное превосходство во всем, будь то советская медицина или советские слоны, которые обязаны были быть лучшими в мире, доводила все до абсурда и превращала в свою противоположность. В фольклорной интерпретации этой бессмысленной и бесперспективной борьбы внешние особенности Исаакиевского собора выглядели пародией на самое себя.

Едет американец в такси по Ленинграду. Проезжают мимо нового дома.

–  И сколько строилось это здание? – спрашивает американец у водителя.

–  Да около года.

–  Ну, у нас такой за полгода возводят.

Проезжают мимо другого дома.

–  А этот? – спрашивает американец.

–  Этот – за полгода – отвечает, наученный опытом, таксист.

–  А у нас за три месяца.

Вконец расстроенный таксист едет дальше. Вдруг машина врезается в Исаакиевский собор.

–  Черт возьми, – успевает воскликнуть, вылетая из машины, водитель, – еще вчера здесь ничего не было!

До сих пор мощные объемы и гигантские размеры Исаакиевского собора вызывают у туристов и неподдельное восхищение, и искреннее удивление одновременно.

У Исаакиевского собора два туриста.

–  Такая громадина… Ты осмотри его изнутри, а я снаружи. Так дело у нас быстрее пойдет.

В допетровской Руси монументальных памятников в привычном понимании этого слова не было. В память о крупнейших государственных или общественных событиях возводились церкви в честь святых, в дни поминовения которых эти события происходили. Троицкий собор был построен в честь Святой Троицы, в день празднования которой был основан Петербург. В день поминовения святого Сампсона произошло победоносное Полтавское сражение, и в память о нем был заложен Сампсониевский собор. В честь иконы Казанской Божией Матери, с которой ополчение под водительством Минина и Пожарского в 1612 г. шло на освобождение Москвы от польского нашествия, был построен Казанский собор. Примеры можно продолжить.

Но европейское влияние проникло и в эту сферу городской жизни. Еще при жизни Петр I заказывает скульптору Растрелли конный монумент «собственной персоны». По замыслу Петра, он должен был быть установлен на поле, где произошло победоносное Полтавское сражение. Но создание скульптуры затянулось, затем умер Петр, а потом и планы изменились. Сегодня эта замечательная растреллиевская скульптура стоит на Кленовой аллее, перед главным входом в Михайловский замок. Напомним, что эта скульптура Петра является первым монументальным памятником, созданным в России, но не первым, установленным в Петербурге. Первым был воздвигнут памятник основателю Петербурга Петру I на Сенатской площади. С легкой руки Пушкина он широко известен как Медный всадник.

Памятник Петру I был торжественно открыт 7 августа 1782 г. Автором его был специально для этого приглашенный Екатериной II в Петербург французский скульптор Этьен Фальконе. Монумент представляет собой бронзового всадника, поднявшего на дыбы коня над бездной. По мысли скульптора, всадник олицетворяет собой Петра, «поднявшего Россию на дыбы». Однако в фольклоре этот образ интерпретируется иначе.

Петр два раза на коне через Неву перескочил. И каждый раз говорил:

–  Все Божье и мое!

А на третий раз хотел прыгнуть и сказал:

–  Все мое и Божье!

Да так и окаменел с поднятой рукой.

Тема Медного всадника – одного из главных символов Петербурга – не сходит со страниц классных сочинений питерских школьников, отдельные строчки из которых становятся достоянием школьного, а иногда и общегородского фольклора:

На коне сидит Петр I, он поднял передние ноги.

Медный всадник изображает Петра Великого, вставшего на дыбы на своей лошади.

Скульптор перебирал много камней для памятника Петру и наконец выбрал бронзу.

Современная мифология Медного всадника продолжает оставаться столь же яркой и выразительной:

–  Ты слышал, Серегу в Питере крупно штрафанули! Врезался, понимаешь, по пьяному делу в лошадь с мужиком.

–  Ну и как он, бедняга?

–  Все как положено: «мерседес» всмятку, а сам в больнице валяется.

–  А тот мужик с лошадью?

–  А что с ним сделается, с бронзовым?

В 1873 г. в сквере перед Александрийским театром по проекту скульптора М. О. Микешина был установлен памятник Екатерине II. Памятник давно уже стал одним из любимых объектов городского фольклора. Наименее обидные его прозвища: «Микешинская сонетка», «Печатка» или «Катька». Место встреч и свиданий молодежи в сквере перед Александрийским театром называется «У Катьки». Мифология бронзового монумента богата и разнообразна. Еще в XIX в. начались разговоры о том, что место для установки памятника выбрано вовсе не случайно. Будто бы так и должна стоять лицемерная распутница – спиной к искусству и лицом к публичному дому, который, по одной версии, находился на Невском проспекте, на месте Елисеевского магазина, по другой – на Малой Садовой улице. Записные столичные зубоскалы и остроумцы ни на минуту не оставляли памятник без внимания:

Туристы внимательно разглядывают бронзовые фигуры екатерининских сподвижников на скамье, или «Екатерининской скамейке», как ее называют в народе, вокруг ее пьедестала, которые жестами демонстрируют размеры своих детородных органов. Один только Державин виновато разводит руками, да Екатерина Дашкова исподлобья всматривается в хвастливую жестикуляцию своих знаменитых современников. А над ними возвышается величественная и недосягаемая императрица с лукавой улыбкой на чувственных губах и скипетром-эталоном в монарших руках.

Одна из легенд утверждает, что под памятником зарыты «несметные богатства», которые вот уже полтора столетия будоражат умы городских властей. Будто бы при закладке монумента одна из экзальтированных придворных дам в эмоциональном порыве сорвала с себя перстень и бросила его в котлован. Ее примеру якобы последовали многие присутствовавшие. Драгоценности посыпались в таком изобилии, что торжественную закладку пришлось на некоторое время задержать. Кстати, если верить современным городским слухам, то уже в советское время у новых хозяев Смольного не однажды возникала мысль о раскопках в Екатерининском сквере. Однако дело дальше кабинетных разговоров так и не продвинулось. С этими слухами тесно связана легенда о будто бы принятом в 1950-х гг. решении о переносе памятника Екатерине на другое место. Якобы она заслоняла вид на Театр имени А. С. Пушкина с Невского проспекта.

Особой популярностью пользовались в народе стихи, посвященные как самой императрице, так и ее памятнику:

 
Матушка Екатерина,
Будь здорова, как скотина,
Добродушна, как свинья,
Плодовита, как земля.
Где стоит такая дама,
Позади которой драма,
Слева – просвещение,
Справа – развлечение,
А спереди не всякому доступно?
 

Этакая пикантная игра, в которой и правила всем понятны, и ответ заранее известен. Позади памятника – театр драмы, слева – Публичная библиотека, справа – сад Отдыха, а спереди – Елисеевский магазин, цены на товары в котором доступны далеко не всякому. Это про него в советские времена сложилась поговорка, обращенная к детям: «Смотрите, детки, как ели наши предки». Обращались-то к детям, а отвечали сами себе: «Спереди сласти, а сзади – страсти».

30 августа 1834 г. в центре Дворцовой площади был торжественно открыт грандиозный памятник победителю Наполеона в войне 1812–1814 гг. Александру I – Александровская колонна, – «Александрийский столп», или «Колонна победы», как его стали называть в разговорной речи. Колонна сооружена по проекту архитектора Огюста Монферрана. Объектом городского фольклора Александровская колонна стала едва ли не сразу после ее торжественного освящения. Как известно, колонна не врыта в землю и не укреплена на фундаменте. Она держится исключительно с помощью точного расчета, ювелирной пригонки всех частей и собственного веса. Согласно одному из многочисленных преданий, в основание колонны был зарыт ящик отличного шампанского, чтоб стояла вечно, не подвергаясь ни осадке, ни наклону. Но ничто не помогало унять страхи обывателей. К колонне долго не могли привыкнуть. Вот какой анекдот записал Петр Андреевич Вяземский:

Когда была воздвигнута Александровская колонна в память Александра I, графиня Толстая крепко запретила кучеру своему возить ее в близости колонны.

–  Не ровен час, – говорила она, – пожалуй, и свалится она с подножия своего.

Одним из самых скандальных памятников, установленных русским императорам в Петербурге, был конный монумент Александру III. Он был открыт 23 мая 1909 г. на Знаменской площади столицы (ныне – площадь Восстания), перед Николаевским вокзалом. Современники почти единодушно воспринимали памятник как редкий образец сатиры в монументальной скульптуре. И действительно, приезжих, вступавших в город с Николаевского вокзала, встречала грузная фигура царя с тяжелым взглядом тайного алкоголика, каким, и, может быть, не без оснований, считали его современники, на откормленном тучном битюге, как бы пригвожденном к гробовидному пьедесталу. Почти сразу разразился скандал. Верноподданная часть петербургского общества требовала немедленно убрать позорную для монархии статую. Демократическая общественность, напротив, приветствовала произведение такой обличительной силы. В спор включилась Городская дума. И только автор памятника Паоло Трубецкой, итальянский подданный, воспитывавшийся вдали от «всевидящего ока» и «все-слышащих ушей», оставался невозмутимым и, как утверждает один анекдот, отшучивался:

–  Политикой не занимаюсь, я просто изобразил одно животное на другом.

В салонах рассказывали и другой анекдот. Молва утверждает, что его автором, да и героем тоже, был князь Цицианов, один из потомков знаменитого питерского острослова XIX столетия грузинского князя Дмитрия Евсеевича Цицианова.

Один грузинский князь по поводу этого памятника сказал:

–  Я знаю, цто Саса зопа, но зацем же это так подцеркивать?

Надо сказать, что памятник и в самом деле вызывает неоднозначные чувства. Если верить фольклору многие петербуржцы испытывали по отношению к нему обыкновенную неловкость, они стыдились его. По их мнению, такой памятник недостоин ни его оригинала, ни Петербурга. И пускались во все тяжкие, чтобы хоть как-то сгладить ситуацию.

–  Приезжал по делам англичанин один… Мой знакомый. «Покажите мне, – говорит, – новый памятник, что Трубецкой сделал». И так мне, братцы, обидно сделалось, что повел я его к фальконетовскому Петру Великому, показал!

–  Ну, и что же он?

–  Ничего, хвалил.

Судьба монумента оказалась печальной. В 1937 г. памятник был снят с площади, к тому времени уже не Знаменской, а Восстания. По официальной версии, он будто бы мешал трамвайному движению. Долгое время памятник хранился во дворе Русского музея, отделенный от города чугунной решеткой. По меткому выражению фольклора, он стал «узником Русского музея».

Не случайно одной из первых побед демократической общественности в постсоветском Петербурге считается освобождение памятника Александру III из-за решетки Русского музея. Голос фольклора: «Свободу узнику Русского музея!» – был услышан. Памятник освободили из заточения и установили… перед входом в Мраморный дворец. Во дворе. На низком пьедестале, еще совсем недавно занятом «ленинским броневиком». Говорили, что временно. Что при этом имелось в виду, неизвестно. На историческом месте памятника Александру III перед Московским вокзалом стоит обелиск «Городу-герою Ленинграду».

В свое время в Петербурге на Манежной площади существовал помпезный памятник великому князю, третьему сыну Николая I Николаю Николаевичу (старшему). Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. он был командующим Дунайской армией. Памятник был выполнен по модели скульптора П. Канонико.

Между тем, среди членов царской семьи Николай Николаевич считался фигурой довольно одиозной. Несмотря на то что великий князь достиг чина генерал-фельдмаршала, особенными полководческими способностями, по мнению современников, он не обладал. В свете был более известен своим неуравновешенным характером. В последние десять лет жизни Николай Николаевич страдал тяжелым психическим заболеванием. Об этом свидетельствует семейный анекдот, родившийся внутри царствующей династии и ставший известным всему Петербургу.

Когда на Манежной площади поднялся конный памятник великому князю Николаю Николаевичу (старшему), персоне ничем не примечательной, его брат Михаил был очень поражен. Еще тогда, когда Николай Николаевич сошел с ума, он очень удивился:

–  Как это человек такой непомерной глупости может, тем не менее, сойти с ума!

После революции, согласно ленинскому декрету о сносе памятников, «воздвигнутых в честь царей и их слуг», памятник Николаю Николаевичу был разобран и уничтожен.

Как мы уже знаем, в Петербурге, столице государства, в ранний период его существования принято было ставить памятники только царствующим особам и полководцам. Кажется, впервые этот принцип был нарушен при установке памятника Ивану Андреевичу Крылову. И то ему отказали в праве стоять на одной из городских площадей и «задвинули» в Летний сад. Может быть, поэтому споры о месте его установки долгое время занимали весь литературный и художественный Петербург. Памятник предполагали установить в сквере перед зданием Публичной библиотеки, где долгое время служил Иван Андреевич; на Васильевском острове у здания Университета, почетным членом которого он был с 1829 г.; на могиле в Некрополе мастеров искусств, где в 1844 г. он был похоронен. Выбор, однако, пал на Летний сад. Причем, если верить городскому анекдоту, это место было определено самим баснописцем еще при жизни. Вот как это выглядит в анекдоте, извлеченном из записной книжки вездесущего П. А. Вяземского:

Крылов сидел однажды на лавочке в Летнем саду. Вдруг… его. Он в карман, а бумаги нет. Есть где укрыться, а нет чем… На его счастье, видит он в аллее приближающегося к нему графа Хвостова. Крылов к нему кидается:

–  Здравствуйте, граф. Нет ли у вас чего новенького?

–  Есть: вот сейчас прислали мне из типографии вновь отпечатанное мое стихотворение, – и дает ему листок.

–  Не скупитесь, граф, и дайте мне 2–3 экземпляра.

Обрадованный такой неожиданной жадностью, Хвостов исполняет его просьбу, и Крылов со своею добычею спешит за своим «делом».

И следовательно, местонахождение памятника было определено «деловым» интересом Крылова.

О том, что граф Хвостов был неисправимым графоманом, над которым потешался весь читающий Петербург, мы уже знаем.

Пьедесталом памятника Крылову служит гранитный куб, полностью покрытый бронзовыми рельефами на сюжеты его басен, выполненными П. К. Клодтом по рисункам известного художника А. А. Агина. Несмотря на некоторую массивность и даже тяжеловесность, особенно ощутимую среди легких беломраморных скульптур Летнего сада, «Дедушка Крылов», как его стали называть горожане, сразу же стал необыкновенно популярен. К нему приходят родители с маленькими детьми, гуляющие пары, туристы и просто любопытные. Вокруг памятника всегда много людей и животных.

Особенно любим памятник Крылову ребятишками дошкольного возраста. Некоторые из них попали в городской фольклор.

Одна мама, гуляя со своей дочкой по городу, все время натыкалась на памятники Ленину или его соратникам. И ей постоянно приходилось рассказывать об этом дочери. А когда они дошли до памятника «Дедушке Крылову», плоды воспитания тут же обрушились на маму.

–  Мам, – проговорила девочка, глядя на пьедестал, испещренный сценками из жизни животных, – это Ленин и его соратники?

Известно, что Адмиралтейство задумывалось Петром I одновременно и как судостроительная верфь, и как военная крепость. Стапеля для строительства кораблей были обращены к Неве, а крепостная стена – в сторону возможного нападения шведов. Северная война к тому времени еще не закончилась. Однако ко второй половине XVIII в. надобность в Адмиралтействе как крепости окончательно отпала. Постепенно эспланада перед ним, которую в народе чаще всего называли «Адмиралтейской степью», теряла свои фортификационные черты. Уничтожались земляные валы с бастионами, засыпались рвы с водой. Еще в 1816 г. на месте наружного канала был разбит бульвар. Остальная территория представляла собой огромное неухоженное пыльное поле, которое в городе прозвали «Петербургской Сахарой».

Сад на всей этой гигантской территории был разбит только в 1872 г. и назван Александровским в честь Александра II, хотя в народе он был широко известен как «Адмиралтейский» или «Сашкин сад». В 1876-1880-х гг. в саду, напротив башни Адмиралтейства, был сооружен фонтан, а еще через несколько лет на территории у фонтана были установлены бюсты Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова и М. И. Глинки. Это было время, отмеченное заметным снижением художественного уровня монументальной скульптуры. Реакция фольклора была незамедлительной. В конце XIX в. появился анекдот:

–  Почему бюсты вокруг фонтана перед Адмиралтейством такие маленькие?

–  Ничего, они в саду. Подрастут.

Негативное отношение петербуржцев к скульптуре Александровского сада усилилось с появлением еще одного монумента – памятника Н. М. Пржевальскому. Памятник великому путешественнику и исследователю Средней Азии, отлитый по модели скульптора И. Н. Шредера, был установлен в 1892 г. В то время никто не мог предполагать, что почетный член Академии наук и почетный гражданин Петербурга генерал-майор Николай Михайлович Пржевальский, запечатленный в бронзе, окажется похожим на «лучшего друга всех скульпторов, путешественников и географов» Иосифа Виссарионовича Сталина. Но так распорядилась насмешливая и непредсказуемая судьба. И родилась очередная легенда. Рассказывали, как однажды, путешествуя по Азии, Пржевальский неожиданно отклонился от маршрута, завернул ненадолго в Грузию, встретился там с некой грузинской красавицей Екатериной Георгиевной – будущей матерью Сталина, влюбился в нее и осчастливил, став, как утверждает эта фантастическая легенда, отцом ребенка.