Текст книги "История Петербурга в городском анекдоте"

Автор книги: Наум Синдаловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 4. Город

Народный дом считался образцом современной архитектуры. Его изображения часто появлялись в периодической печати, в специальной и популярной литературе. Среди петербургских филокартистов бытует легенда о том, как однажды в Стокгольме была заказана партия открыток с изображением этого дома. Из-за досадной ошибки иностранного переводчика в надписи на открытке слово «народный» было переведено как «публичный».

Благодаря средствам массовой информации мы давно уже привыкли к восторженному отношению туристов и гостей нашего города к его архитектурным, историческим и художественным достоинствам. И это неудивительно. На благоприятный образ города в глазах иногородних и иноземных посетителей, кроме самих городских реалий, работает мощная, прекрасно организованная индустрия туризма и рекламы. Однако не надо забывать, что отношение гостей к дому хозяев – это зеркальное отражение отношения хозяина к своему дому. А восхищение, которое вызывает Петербург у его собственных жителей на протяжении последних столетий, появилось не сразу. Это и понятно.

Во-первых, Петербург впервые был задуман не столько как столица и город для проживания, сколько как военная крепость для защиты отвоеванных у шведов в ходе Северной войны приневских земель. Во-вторых, первые жители Петербурга становились ими не столько по желанию, сколько по принуждению. Хорошо известны жестокие указы Петра I об обязательном участии крепостных людей, согнанных со всей России на строительство нового города, и принудительном переселении «на вечное житье» в строящийся Петербург московских служилых людей – богатых дворян, купцов и ремесленников. Одним словом, ссылка и каторга. Да и регулярная, плановая застройка началась далеко не сразу. Ранний Петербург представлял собой беспорядочно застроенные более или менее возвышенные, а значит сухие, территории среди бескрайних гиблых финских болот. Но уже в то время появляются отдельные сооружения, которые поражают своим необычным царским величием и грандиозностью. Анекдот об Адмиралтействе с его острым шпилем мы уже знаем. Правда, он относится ко второму десятилетию существования города. Но для нашего повествования большого значения это не имеет. И тогда до «строгого стройного вида» было еще далеко.

Однако уже к середине XVIII столетия ситуация меняется. В 1753 г. Петербург готовился отметить свое пятидесятилетие. Академия наук работала над изданием юбилейного альбома, в который вошла блестящая серия гравюр по рисункам М. И. Махаева «План столичного города Санкт-Петербурга с изображением знатнейших оного проспектов». Альбом в первую очередь предназначался для рассылки в европейские столицы в подарок «господам послам и обретавшим при иностранных дворах российским министрам и в королевские тамошние библиотеки». Петербург на гравюрах предстает вполне сложившимся городом европейского уровня. То же самое единодушно отмечали все современники. Он поражал путешественников нарядными дворцами и особняками, многочисленными реками и каналами в обрамлении обильной густой зелени, куполами и шпилями великолепных соборов, оживлявшими панораму города. Одновременно росло восхищение городом и его жителей, восхищение, пришедшее на смену изумленному непониманию первого периода петербургского строительства.

По-разному проявлялось это восхищение. Иногда непроизвольно, в результате случайных, порой самых невероятных парадоксальных ассоциаций, в том числе и топонимических.

–  Вставьте, доктор, два зуба! Вчерась вышибли.

–  А ну-ка, на какой стороне?

–  На Петроградской…

У зубного врача.

–  У вас четырех зубов не хватает. Необходимо поставить мост.

–  А сколько это будет стоить?

–  Пустяки, миллиардов десять.

–  Покорнейше благодарю! За эти деньги я себе Литейный мост могу вставить.

Костоправ, осматривая упавшего на улице человека и не находя наружных признаков повреждения, спросил его, на какой стороне он получил ушиб.

–  На Петроградской.

Надо заметить, что топонимические ассоциации да еще в сочетании с бытовыми затруднениями или проблемами личного здоровья всегда довольно успешно использовались фольклором в качестве строительного материала для сооружения жанровых конструкций: пословиц, каламбуров или анекдотов. В 1926 г. в сатирическом журнале «Пушка» появился любопытный пример подобных грамматических сооружений:

Новая распланировка Ленинграда:

Кооперативы переносятся на остров Голодай.

Футбольные клубы – к Нарвским и Московским воротам.

Кассы трестов переводятся на Теряеву и Плуталову улицы на Петроградской стороне.

Алиментщики перебрасываются в Детское Село.

Получающие по рабкредиту отправляются на Наличный переулок.

В 1919 г. в Европе была основана Лига Наций. Эта международная организация, настроенная откровенно враждебно по отношению к Советскому Союзу, делала все возможное, чтобы дискредитировать первое рабоче-крестьянское государство. Соответственным было и отношение к Лиге Наций со стороны Союза. Идеологическая война была нешуточной. Она разгоралась по всем фронтам, в том числе и на территории фольклора.

Общество «Старый Петербург» ходатайствует о сохранении за наиболее хулиганскими частями Лиговской улицы старого названия «Лиговки» в честь Лиги Наций.

На фоне восхищения архитектурными достоинствами своего города устойчиво отрицательным и непримиримым оставалось, пожалуй, только отношение петербуржцев к петербургскому климату. Это и понятно. Из крупнейших городов мира, население которых превышает один миллион человек, Петербург – самый северный. Он находится на 60-й параллели, расположен севернее Новосибирска и Магадана и всего на два градуса южнее Якутска. Шестидесятая параллель, по мнению многих ученых, и вообще-то считается «критической для существования человека». А в условиях болотных испарений приневской низменности эта ситуация обостряется во сто крат. На протяжении всей своей истории петербуржцы горько шутили:

Особенности туристического бизнеса в Петербурге:

–  Что нужно молодым иностранным туристам? Много солнца и секса… Поэтому к нам едут пожилые люди, которым ни солнце, ни секс уже не нужен.

Климат Петербурга таков, что большая часть петербуржцев, не успевши родиться, торопится поселиться где-нибудь в здоровой сухой местности: Митрофаньевское, Волково, Смоленское, Преображенское и другие дачные места. Конечно, это имеет свою хорошую сторону, потому что в трамваях делается свободнее и квартиру легче найти.

Как видно из анекдотов, юмор петербуржцев был более чем своеобразным, если не сказать, кладбищенским. Он сводился к напоминаниям о геронтологических особенностях его гостей да к простому перечислению главных петербургских погостов.

Одним из основных атрибутов петербургского климата являются частые надоедливые моросящие дожди. В народе их метко окрестили «питерская моросявка». Дожди давно уже стали местной достопримечательностью. О них рассказывают анекдоты.

Приезжий спрашивает у петербуржца:

–  А есть ли у вас какие-нибудь местные приметы, по которым вы предсказываете погоду?

–  Конечно, есть. Если виден противоположный берег Невы, значит, скоро будет дождь.

–  А если не виден?

–  Значит, дождь уже идет.

Монолог горца перед приезжим из Ленинграда:

–  Любим мы вас, ленинградцев, но одного никак понять не можем: как вы живете на одну зарплату и дышите не воздухом, а водой.

Зато лето в Петербурге короткое, жаркое и светлое. Оно в буквальном смысле слова вполне может если уж не опьянить, то подогреть кровь, вскружить голову или воспалить воображение.

Однажды знакомый поэта Михаила Светлова, известный приверженностью к спиртному, позвонил ему из Ленинграда:

–  Какая у вас погода? – спросил Светлов.

–  Жарко. Двадцать пять градусов.

–  Ха, – пошутил поэт, – еще пятнадцать – и можно пить.

Но жара продолжается так недолго, что петербуржцы и на этот счет не задумываются с ответом:

–  А лето в вашем Петербурге в этом году было?

–  Да лето было. Только я в тот день работал.

Слава о петербургском климате давно уже разносится туристами и гостями города по всему миру.

Сувенир из Петербурга: кашель на память о петербургской погоде.

Еще более характерным природным явлением для Петербурга являются наводнения. И хотя с наводнениями сталкиваются практически все крупные приморские города мира, кажется, только Петербургу удалось завоевать монопольное право на использование этого стихийного явления, что называется, в рекламных целях. С тех пор как Пушкин в своей блестящей петербургской повести – поэме «Медный всадник» – создал недосягаемый образец художественного описания наводнения, ужас перед непредсказуемой стихией сменился восторгом перед величием и мощью природы. А наводнения именно с тех самых пор постепенно стали превращаться в исключительно петербургский бренд, умелое использование которого может приносить неплохие дивиденды.

Впрочем, в жизни все выглядит не так величественно. Наводнения приносили громадный ущерб городу и становились причиной гибели многих его жителей. Не обходилось и без курьезов. Вот какой анекдот записал по горячим следам Петр Андреевич Вяземский в своей знаменитой «Старой записной книжке». Обратим особое внимание на то, что уже в описываемое время петербуржцы относились к наводнениям довольно спокойно, как к деталям привычного, хоть и опасного и не очень приятного, повседневного быта.

7 ноября 1824 года, встав с постели гораздо за полдень, граф Варфоломей Васильевич Толстой подходит к окну (жил он в Большой Морской), смотрит и вдруг зовет к себе камердинера, велит смотреть на улицу и сказать, что он видит на ней.

–  Граф Милорадович изволит разъезжать на двенадцативесельном катере, – отвечает слуга.

–  Как на катере?

–  Так-с, ваше сиятельство: в городе страшное наводнение.

Тут Толстой перекрестился и сказал:

–  Ну, слава Богу, что так, а я думал, что на меня дурь нашла.

Упомянутый в анекдоте граф М. А. Милорадович был в то время генерал-губернатором Петербурга. Он и в самом деле разъезжал по улицам города на катере, спасая утопающих. В тот день в Петербурге можно было увидеть и не такое. Рассказывают, что перед Зимним дворцом в какой-то момент проплыла сторожевая будка, в которой находился часовой. Увидев стоявшего у окна государя, часовой вытянулся и сделал «на караул», за что будто бы и был спасен.

То, что наводнения вошли в привычку и уже не представляют собой повода ни для стихийного страха, ни для серьезных раздумий, можно понять и из современного школьного фольклора. Отметим любопытный, но вполне объяснимый факт: большинство текстов детского фольклора адресовано не самим себе, малолетним несмышленышам, а взрослым. Кто же в их возрасте не мечтает скорее преодолеть детство и стать, как все. Поэтому так ярко и проявляется их желание участвовать в общем диалоге. Вот вам наш ответ на ваши подсознательные, а то и сознательно придуманные страхи и опасения: Нева при угрозе наводнения просто торопится уйти из берегов. Парадокс? Но зато как ярко и выразительно:

–  Придумайте сложно-подчиненное предложение из двух простых: «Наступила угроза наводнения» и «Нева вышла из берегов».

–  Нева вышла из берегов, потому что наступила угроза наводнения.

Ленинградский писатель Сергей Довлатов с возрастом не растерял этой счастливой способности парадоксального мышления. Вот что он записывает в своей записной книжке, будучи далеко не в детском возрасте:

Некто гулял с еврейской теткой по Ленинграду. Тетка приехала из Харькова. Погуляли и вышли к реке.

–  Как называется эта река? – спросила тетка.

–  Нева.

–  Нева. Что вдруг?!

Над подобным провинциальным мышлением приезжих смеялись в Петербурге еще задолго до Сергея Довлатова. Вот какой анекдот приводится в упомянутой раньше «Энциклопедии весельчака»:

–  Как называется эта река? – спросил саратовец-простофиля, приехавший в Петербург.

–  Нева, – отвечают ему.

–  Странное дело, у наев Саратове эта же река, а зовут ее Волгой.

И точно всяк молодец на свой образец: и рек-то не хотят называть единообразно.

Кроме Невы в городской анекдот попал и Обводный канал. Это крупнейшее искусственное гидрографическое сооружение в границах Петербурга вытекает из Невы в районе Александро-Невской лавры и впадает в реку Екатерингофка в самом устье Невы. Длина канала более 8 километров. Его строительство началось в 1803 г. и, в основном, завершилось к 1835 г. Почти сразу на его берегах стали возникать промышленные предприятия. Это последнее обстоятельство надолго определило отношение петербуржцев к каналу. Он был грязен, замусорен пароходными выбросами и отходами производства и, кроме того, прочно ассоциировался с тяжелым изнурительным трудом рабочих заводов и фабрик. Летними воскресными днями пологие берега Обводного канала заполнялись людьми. Здесь со своими многочисленными семьями отдыхали рабочие соседних предприятий, не имевшие возможности ни снять пригородную дачу, ни выехать на южный или заграничный курорт. С тех пор в Петербурге живет выразительный осенний, послеотпускной диалог, напоминающий старый добрый анекдот:

–  Где отдыхал?

–  На южном берегу Обводного канала.

Со временем Обводный канал и в самом деле превратился в сточную канаву с дурным запахом и нехорошей репутацией. Пройдет совсем немного времени – и Обводный канал в фольклоре назовут «Обвонным». В 1928 г. в сатирическом журнале «Пушка» можно было познакомиться с характерным анекдотом:

–  А где тут Обводный канал?

–  А вот идите прямо и где от запаха нос зажмурите, туточки и канал зачнется.

Еще один петербургский анекдот посвящен небольшому, но хорошо известному петербуржцам водному протоку Карповке – речке, что с востока на запад пересекает Петроградскую сторону. Ее старинное название восходит к финскому Korpi, что переводится, по одним источникам, как «Лесная речка», по другим – «Воронья речка». Это будто бы хорошо укладывается в логику наименований старинных географических объектов древними финнами. Однако русские до сих пор предпочитают связывать Карповку с неким реальным человеком по имени Карп, или по фамилии Карпов. Неожиданным образом это обстоятельство нашло отражение в современном городском фольклоре. Это произошло в 1986 г., во время памятного для многих ленинградцев матча-реванша по шахматам между двумя известнейшими шахматистами-антиподами Анатолием Карповым и Гарри Каспаровым. Симпатии ленинградцев в этом поединке заметно склонялись в сторону последнего. Карпова недолюбливали. Помнится, по окончании шахматной баталии, закончившейся его поражением, по Петербургу молниеносно разнеслась и зажила искрометная шутка неизвестного острослова:

Ленгорисполком постановил переименовать речку Карповку в Каспаровку.

К внутригородским садам и окрестным паркам петербуржцы всегда относились бережно и ревниво. Городские сады любили за их более или менее чистый, а иногда и лечебный воздух, за тишину, которую они предоставляли посетителям, за спокойствие, которого так недоставало в суете повседневной городской жизни. Даже несмотря на некоторые неудобства и недостатки.

Достоевский сказал:

–  У каждого человека должно быть место, куда он мог бы пойти.

Это прочли и устроили Летний сад.

– Ты где работаешь?

–  В Саду Отдыха.

–  А отдыхаешь?

–  В Саду Трудящихся.

– На какие грязи вы посоветуете мне ехать? – На Шуваловские.

– Вы одна гуляете в лесу? – А что же? Ведь лес не сад Народного дома, где одной женщине ходить опасно.

Если судить по фольклору, слава публичного сада при Народном доме была действительно весьма сомнительной. Как, впрочем, и благоустройство Шуваловского парка. Но это нисколько не умаляло любви горожан к городским садам и паркам и не снимало беспокойства за судьбу зеленых насаждений, если возникала хоть малейшая угроза их существованию.

–  Отчего в Петербурге вырубают деревья?

–  Очевидно, хотят довольствоваться лесами и парками.

–  Какие же у нас леса?

–  Помилуйте – вокруг каждого строящегося дома.

–  А парки?

–  Воздухоплавательный и несколько трамвайных.

В общую систему петербургских парков традиционно входили и великолепные парки ближних дворцовых пригородов, куда петербуржцы издавна любили выезжать на воскресный отдых.

–  До какой вам станции, гражданин?

–  Забыл вот… название такое алиментарное. Да! Вспомнил: до Детского Села, пожалуйста.

– Господин кассир, дайте мне, пожалуйста, билет в Петергоф.

–  Старый или Новый?

–  Нет уж, вы поновее, пожалуйста.

– А знаешь, мне наш Петергоф больше Венеции нравится.

–  Да ведь ты в Венеции не был?!

–  Все равно, я на карте ее видел. Ничего особенного.

Из двух традиционных бед, которые преследуют нас на протяжении всей жизни, с одной из них – с военными комендантами, на которых городской фольклор взвалил роль дураков, – мы уже встречались. Осталось поговорить о другой беде – петербургских дорогах.

Если верить толковым словарям, которые утверждают, что дорога – это полоса земли, выделенная для езды и ходьбы, то самой первой петербургской дорогой надо признать старинный Новгородский тракт, который вел из Москвы и Новгорода к древним русским поселениям на Неве. Впоследствии вдоль трассы этой дороги был прорыт Лиговский канал для питания водой фонтанов Летнего сада, а затем канал засыпали и проложили Лиговскую улицу.

Состояние дорог в Петербурге в первую очередь определялось болотистой почвой, обилием дождей и крайне неустойчивой погодой. В первые годы существования Петербурга государственная забота о дорогах распространялась только на те из них, которые вели к загородным царским резиденциям – Царскому Селу и Петергофу. Благоустройство остальных дорог вменялось в обязанности домовладельцев. Они должны были мостить участки перед своими домами камнем или булыжником. Интересно отметить, что к домовладельцам предъявлялись только два требования: начинать работы по мощению не раньше 15 мая, то есть в сухое время года, и не допускать мощения сразу по всей ширине улицы, чтобы не мешать проезду транспорта. Эту традицию неплохо бы возродить в наше время. Но не будем отвлекаться.

Новый этап в мощении улиц начался в 1832 г., когда по предложению инженера В. П. Гурьева в качестве дорожного покрытия стали применять так называемые торцы, то есть шестиугольные 15-сантиметровой высоты шашки из хвойных пород дерева. Торцовыми шашками были настланы 16 центральных петербургских улиц и набережных, в том числе Невский и Каменноостровский проспекты, Садовая и Большая Морская улицы и многие другие магистрали. Торцовое покрытие проезжей части обещало дорогам прекрасное будущее. Однако наводнение 1924 г., когда все шашки-торцы неожиданно всплыли, остановило триумфальное шествие торцовых покрытий в Ленинграде. На смену торцам пришел асфальт, первые опыты покрытия улиц которым начались в Петербурге еще в 1840-х гг.

Между тем, какими бы дорожными покрытиями ни пользовались в Петербурге, они никак не поспевали за стремительно растущими требованиями к качеству дорог. Дороги никогда не удовлетворяли требованиям петербуржцев. Сохранилась похожая на анекдот легенда об одном англичанине, который в XIX в. побывал в Петербурге.

–  В русской столице мостовые есть, и очень хорошие, только ими никогда не пользуются.

–  Как так?

–  Очень просто! – ответил англичанин. – Зимой не пользуются ими, потому что они сплошь покрыты снегом, а летом – потому что они беспрерывно чинятся.

Дороги стали любимой темой и ленинградского городского фольклора. Кажется, только ленивый не говорил, что «в Ленинграде дорог нет, но есть места, где проехать можно». Ленинградские таксисты с удовольствием рассказывали такой анекдот.

Японец сел в такси и, наивно полагая, что можно вздремнуть, через несколько минут проговорил на ломаном русском языке:

–  Не могу понять, что за дороги у вас в Ленинграде. В Японии полчаса не проехать, чтобы не заснуть. В Ленинграде можно ехать 24 часа – и не заснешь.

В конце 1970-х гг., в период невиданной по активности подготовки к Олимпийским играм 1980 г., решили сразу и навсегда покончить с проклятым дорожным вопросом. Весь Ленинград был перекопан. К тому времени относится анекдот, несколько вариантов которого дожили до наших дней. Вот один из них:

«Армянское радио» спросили:

–  Будет ли Третья мировая война?

«Армянское радио», не задумываясь, ответило:

–  Будет ли Третья мировая война, не знаем, но Ленинград окапывается.

Надо признать, что в последние время дороги начали приводить в порядок. Но отвратительное качество работ и непростительная спешка при их проведении очень скоро все возвращают на круги своя.

Не случайно первое, что обещает каждый новый руководитель города при вступлении в должность, – это привести в порядок дороги. И как всегда, губернатор обещает, а фольклор подводит итоги.

–  Вы не знаете, почему весь Невский перекопали?

–  Романов потерял свою любимую заколку.

– Вчера губернатор Яковлев заявил, что в Петербурге девяносто процентов дорог отремонтированы. – Странно. Я сутра до вечера каждый день езжу по всему городу. Неужели это только десять процентов?

Однажды губернатор Яковлев прилетел в аэропорт «Пулково», а служебная машина почему-то не пришла. Таксист домчал его до Смольного за десять минут.

–  Что же это за дорога такая? – удивился Яковлев.

–  Единственная в городе, о которой еще не прознал дорожный комитет и не успел перекопать, – ответил таксист.

Как бы то ни было, но исторически так сложилось, что, перефразируя известную формулу, все дороги в Петербурге заканчиваются улицами. И в буквальном, и в переносном смысле слова. Большая Новгородская дорога в конце концов стала Лиговским проспектом, Дорога за Кронверком – Кронверкским проспектом, Зелейная дорога – улицей Зеленина, Большая перспективная дорога – Невским проспектом. Примеры можно продолжить. В анекдоты почти все они попали уже в качестве улиц и проспектов.

–  Почему Невский проспект так называется?

–  Потому что на нем жил Александр Невский.

Это из ответов школьников на уроках. Их парадоксальный взгляд на историю позволяет проследить истоки так называемой вульгарной этимологии, в основе которой лежит множество легенд о происхождении тех или иных городских топонимов. С точки зрения фольклора, многие из них не только имеют право на существование, но являются еще и прекрасными образцами городской мифологии, ярко характеризующими те или иные этапы жизни и быта горожан. Вот еще один пример. Помните молодежный сленг незабываемых 1960-1970-х гг.?

–  Чувак, как пройти на Невский?

–  Да не пройти, а прихилять, и не на Невский, блин, а на Брод.

– Какой самый популярный спорт в Петербурге?

–  Хождение по мостовой.

Этот анекдот извлечен нами из сатирического журнала «Лукоморье» за 1914 г. Согласитесь, что его актуальность не утрачена и сегодня. Вот еще один. Он так же был опубликован в начале века в журнале, на этот раз – в «Сатириконе»:

Вечером на Невском.

–  Городовой! Не можете ли указать поблизости недорогой ресторан?

–  А вот, барышня, идите прямо по Невскому до Аничкова моста… Потом поверните обратно, до Конюшенной… от Конюшенной поверните опять обратно до Аничкова моста – пока к вам не пристанет какой-нибудь господин. Вот тут вам недорогой ресторан будет совсем близко.

Название Невского проспекта стало нарицательным. В каждом районе Петербурга был свой Невский проспект, или Брод, по аналогии с названием известнейшей улицы мира Бродвея. На Васильевском острове это был Большой проспект, которым островитяне заслуженно гордились.

–  Чем отличаются жители Васильевского острова от жителей Петроградской стороны?

–  Петроградцы ходят только по Большому и по Малому, а василеостровцы еще и по Среднему.

– Молодой человек, скажите, пожалуйста, это Большой проспект?

Молодой человек поднимает голову, оглядывается, прикидывает…

–  Да… значительный.

Свой Невский есть и у жителей Петроградской стороны. Это Кронверкский проспект, или улица Горького, как называли его в советское время. Анекдот перекликается с уже известным нам анекдотом о Невском проспекте, но мы его приводим исключительно ради сохранения удивительного аромата безвозвратно ушедшего времени.

Идет бабуля. Навстречу молодой человек. Бабуля спрашивает:

–  Скажите, пожалуйста, молодой человек, как пройти на улицу Горького.

–  Во-первых, не молодой человек, а чувак. Во-вторых, не пройти, а кинуть кости. В-третьих, не на улицу Горького, а на Пешков-стрит, – отвечает молодой человек и уходит.

Бабуля подходит к милиционеру.

–  Чувак, как кинуть кости на Пешков-стрит?

–  Хиппуешь, клюшка?!

Там же, на Петроградской стороне, недалеко от Кронверкского проспекта, расположена восьмиугольная площадь, образованная пересечением Каменноостровского проспекта с улицей Мира, бывшей Ружейной. Архитектурный облик площади начал формироваться в 1901–1906 гг. фасадами трех зданий, возведенных по проекту архитектора В. В. Шауба, и завершился в 1952 г. строительством дома № 15 по проекту О. И. Гурьева. Долгое время площадь не имела никакого названия. Понятно, что вакуум заполнил фольклор. В народе ее называли «Ватрушка», или «Площадь звезды». Огромная неоновая конструкция в виде звезды была распластана над площадью в те недалекие времена, когда Каменноостровский проспект (тогда – Кировский) был дорогой к правительственным дачам на Каменном острове и украшался, не в пример другим городским магистралям, ярко и выразительно.

Наконец, в 1992 г. площадь получила свое первое официальное название – Австрийская, в честь дружбы между народами России и Австрии. Это была одна из первых международных акций первого мэра Санкт-Петербурга А. А. Собчака. Известно, что отношение к нему петербуржцев было далеко не однозначным. И потому праздник открытия новой площади не обошелся без зубоскальства.

–  Вы слышали, австрийцы заплатили Собчаку двести тысяч долларов за наименование площади Австрийской?

–  Да. И не только. Марсиане дали ему взятку в один миллион долларов за сохранение названия Марсова поля.

Площадь Ленина перед Финляндским вокзалом в советские времена была одним из главных идеологических центров города. Здесь проходили политические митинги, здесь школьников принимали в пионеры, сюда привозили многочисленных иногородних туристов. Понятно, что тон задавал памятник Ленину в центре площади. К его истории и к фольклору, связанному с ним, мы еще вернемся. Это тема отдельного разговора. А пока отметим, что с падением советской власти обрушилась и вся идеологическая система, так крепко, казалось, скроенная. Революционные памятники потеряли свой первоначальный смысл, не приобретя никакого нового. Это породило блестящие образцы городского фольклора.

–  Сынок, а как найти площадь Ленина? – обращается старушка к новому русскому.

–  Надо длину Ленина умножить на его ширину, – подумав, ответил тот.

Но улицы сами по себе не были бы столь привлекательны для жителей и гостей Петербурга, если бы не были украшены историческими или архитектурными памятниками, многие из которых давно уже превратились в городские символы. С одним из них – Адмиралтейством – мы уже знакомы. Адмиралтейство – одно из самых старых сооружений Петербурга. Его заложили как судостроительную верфь на левом берегу Невы по личным карандашным наброскам Петра I осенью 1704 г.

В 1719 г. была предпринята первая перестройка главного здания Адмиралтейства. Она осуществлялась под руководством «шпицного и плотницкого мастера» Германа ван Болеса. Именно тогда над въездными воротами был установлен высокий «шпиц с яблоком» и корабликом на самом острие «шпица». С тех пор ни одна перестройка, а их, не считая текущих ремонтов, было две: в 1727–1738 и в 1806–1823 гг., не посягнула на эту удивительную идею Ван Болеса. За три столетия своего существования «Адмиралтейская игла», как с легкой руки Пушкина ее стали называть в народе, превратилась в наиболее известную эмблему Петербурга. И каждый новый ремонт лишь обострял восторженное отношение к нему петербуржцев. В городским фольклоре сохранились следы этого восхищения.

–  Посмотри-ка, – сказал один веселый балагур своему приятелю, – на шпице Адмиралтейства сидит большая муха.

–  Да, я вижу, она зевает, и во рту у нее нет одного переднего зуба, – ответил тот.

В 1886 г. один из умельцев при ремонте Адмиралтейского шпиля непонятно каким образом, без всяких приспособлений обогнув «яблоко», добрался до кораблика и произвел необходимый ремонт. Однако ему два года не выплачивали обещанное вознаграждение за работу. Никто не мог подтвердить, что ремонт выполнен.

–  Ну сходите и посмотрите, – не выдержал, наконец, мастер, – ведь я все сделал.

Другим объектом городского фольклора стала Петропавловская крепость. И хоть ей, благодаря сложившейся исторической ситуации, ни разу не довелось выполнить свои оборонительные функции, ее статус, заложенный в названии, сыграл определенную роль в ее мифологии. Тем более что крепость едва ли не с момента своего рождения использовалась в качестве политической тюрьмы. Впервые это произошло еще при Петре I, когда сюда в 1718 г. заточили опального царственного узника, сына императора Петра I царевича Алексея Петровича. При Екатерине II в Петропавловскую крепость была доставлена изловленная в Европе авантюристка княжна Тараканова. Здесь ожидали решения своей участи декабристы. Ужасы Петропавловского заточения познали террористы-народовольцы, студенты взбунтовавшегося Университета, члены низвергнутого Временного правительства и многие другие мнимые или подлинные противники режима. Так что репутация Петропавловской крепости в народе была устойчивой.

В ресторане. Лакей:

–  Какой крепости чаю прикажете?

Посетитель:

–  Только не Петропавловской!

Голос с другого стола:

–  И не Шлиссельбургской.

Взрослым авторам анекдотов вторят дети. Ответ одного из них на уроке литературы не оставляет сомнений в знании школьниками отечественной истории, пусть даже своеобразном. Все названные в анекдоте друзья Пушкина и в самом деле сидели в Петропавловской крепости, и сидели именно в Трубецком бастионе.

–  Назовите декабристов – друзей Пушкина.

–  Друзьями Пушкина были Рылеев, Кюхельбекер и Бастион Трубецкой.

Мало чем отличается от детской наивной непосредственности реакция на питерские чудеса архитектуры многочисленных экскурсантов, причем как своих, доморощенных, так и иногородних.

На экскурсии в Петропавловском соборе.

–  Скажите, а какого размера Ангел на шпиле собора?

–  В натуральную величину.

Турист экскурсоводу:

–  Вы говорите, что высота шпиля Петропавловского собора 122 метра. А в той группе женщина говорит, что 123.

Экскурсовод:

–  У меня данные зимние, а у нее летние. Тепло. Предметы расширяются.

С 1718 г. Петропавловский собор стал царской усыпальницей. Здесь погребены все русские цари петербургского периода отечественной истории, за исключением Петра II и Иоанна Антоновича (Ивана VI). Это всегда вызывает неподдельный живой интерес посетителей собора.