Текст книги "Flutter. Круто, блин. Хроники одного тренинга"

Автор книги: Наташа Маркович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Наташа Маркович
Flutter. Круто, блин. Хроники одного тренинга

Когда я была маленькой, я летала. Каждую ночь я просыпалась, соскальзывала с кровати и невысоко, примерно в метре от пола, продолжала бесшумно скользить. Я пролетала по всей квартире, тихонечко вплывала в комнату родителей, выскальзывала на балкон… Полетав, я возвращалась, слегка озябшая, под одеяло и засыпала самым спокойным и счастливым сном.

В реальности происходящего я не сомневалась в то время ни одной секунды, ни днем ни ночью.

Сейчас мой взрослый мозг твердит мне, что это невозможно, что это лишь сны. Твердит, как фанатик, несмотря на сохранившееся ощущение реальности. Я до сих пор помню все чувства – даже холод в тонких ногах, которые я поджимала под одеялом после полета. Помню и само чувство скольжения по воздуху. Но мозг все равно не верит. Господи, ну почему это не может быть правдой?

Парадигма (от παραδειγμα – пример, модель, образец) – в философии, социологии исходная концептуальная схема, модель постановки проблем и их решения, методов исследования, господствующих в течение определенного исторического периода в научном сообществе. Смена парадигм представляет собой научную революцию или эволюционный переход.

БЭС

Людское общество в массе своей косно и инертно. Наше эго защищает нас от нововведений, выполняя таким образом свою функцию – обеспечение выживания. Ведь так, как есть сейчас, – благополучно и эффективно, раз мы до сих пор живы. Значит, не надо ничего менять – как бы не стало хуже.

Смена, или сдвиг, парадигмы возможна лишь тогда, когда в обществе накопилась критическая масса людей, умеющих мыслить по-новому. Тех, кто готов рисковать и выходить за рамки привычной жизненной рутины. Готов совершать безумные поступки, вести себя нелогично, на взгляд большинства – глупо, и по большому счету отказаться от выживания. Ради жизни.

Каждый из этих «прогрессоров» в свое время выбирает жить осознанно и совершает свой маленький персональный сдвиг. Своей маленькой персональной парадигмы.

И когда таких одиночек по каким-либо причинам становится больше всего лишь на нескольких процентов, то общество совершает очередной виток эволюции.

В воздухе витало…

Пролог

Я часто плачу, когда одна еду по городу на машине.

Для этого не должно произойти ничего особенного – может, музыка старая, добрая и прекрасная зазвучит из моего замечательного приемника, может, водитель соседнего авто уступит мне дорогу и улыбнется, а может, старикашка с палочкой и орденскими планками, переходя дорогу, погрозит мне своей тощей тросточкой – мол, «только попробуй меня задавить!».

Старики вообще особо трогают мою нервную систему.

9 мая вся Тверская была в молоденьких солдатиках, расставленных через каждые пятьдесят метров. Прямо по дороге шли гордые старики, а молодые прыщавые новобранцы отдавали им честь. Старики козыряли в ответ, преисполненные чувства собственного достоинства. Это был их праздник, и они величественно несли свои мундиры и боевые ордена по главной улице страны.

Я стояла на углу Тверской и Малого Гнездниковского переулка (на Тверскую меня не пустили солдаты), прислонившись к заграждению и наблюдая за этой картиной, и несколько часов подряд пускала нюни.

Что за процессы такие происходят в моем организме последние несколько лет?

Почему обычное солнце, сверкающее на своем привычном месте, способно вызвать у меня приступ эйфории, а описание пенсионера, привезшего сыну в тюрьму апельсины, настоящее эмоциональное потрясение?

В чем причина такой чувствительности? Как будто из меня торчат оголенные провода нервов.

Я прямо представляю их – такие разноцветненькие. Чуть тронь – и меня тут же бьет электричество чувств и эмоций.

Возможно, дело в людях, которые вот уже долгое время меня окружают.

Я так давно их искала…

Часть 1. ТОТЕМ

Родили меня, непонятную

Родили меня совсем непонятную, странную, молчаливую, но сразу с жизненными принципами.

Однажды, уже сильно взрослой, я мельком увидела кусочек мультика. Чуть ли не в магазине телевизоров и прочей техники. Что это был за мульт – неизвестно, так как увидела я лишь минутный кусочек. Старая типа медведица, что ли, говорила, внимающим малышам:

– У каждого из вас есть свой тотем. Это то, что ведет тебя по жизни, что ты привносишь в нее. От чего ты не можешь отступить без страха потерять себя. Тотемов много. У кого-то это любовь. У кого-то – упорство. У иных – милосердие или радость.

– А у меня? У меня? – подскочил самый маленький. – Ты знаешь, какой у меня тотем?

– Знаю. Твой тотем, малыш, – это честность.

В этот миг я, бегущая мимо по своим важным взрослым делам, вдруг остановилась как вкопанная и прокрутила все услышанное еще раз, но с осмыслением. И мне вдруг захотелось плакать. Кажется, я поняла, какой у меня тотем. Или принцип, если хотите. И поняла, что случилось, когда я начала его предавать, продавать, резать на кусочки и менять на разное, суетное.

Всю жизнь, сколько помню себя, я мечтала говорить то, что думаю или чувствую. И поступать соответственно этому. Того же я, вполне естественно, ожидала и от окружающих. Такой вот у меня был бзик, практически с самого рождения. Жажда честности, справедливости и объективности.

Не могу сказать, что окружающие были в восторге от моих утопических идей. В моем маленьком металлургическом городке никому моя персональная объективность не понадобилась. Тем более исходящая от весьма странного субъекта.

С самых ранних лет я была худа до необычайности, до прозрачности. Родители звали меня щеклеей. Это такая рыба плоская. И еще я носила очки с толстыми линзами. Рыба в очках.

Родители мои – веселые ребята – вышучивали меня постоянно. Но почему-то мне было не до смеха. Наверное, я родилась немного грустной. Физиологически. И когда надо мной смеялись, я испытывала ощущение необычайной трагической обиды от несправедливости происходящего.

А еще, когда мама звонко шлепала меня ладошкой по попе за какую-нибудь провинность, я чувствовала такое унижение, какого не чувствовала, наверное, потом никогда в жизни. Я просто задыхалась от этого чувства. В чем причина столь значительной реакции в столь незначительном возрасте – я не знаю. Вроде еще и формироваться-то было неоткуда. Может, это досталось мне от моих предков?

В общем, все ужасно. Я пыталась протестовать против силовых методов, но мои писклявые заявления вызывали новую порцию смеха. Это была ловушка. Чем больше я обижалась, тем сильнее они смеялись. И в конце концов в один из дней я приняла одно из самых важных стратегических решений в моей жизни.

Мне было примерно пять лет, и я сидела в тот день на кухонном столе, по обыкновению. Подул ветер, окно открылось, а я упала со стола. Между собой все это не было связано, но выглядело, очевидно, смешно. Родители долго хохотали и приговаривали:

– Наташка у нас такая тощая, что ее ветром со стола сдувает.

И когда моя очередная попытка обидеться вызвала дежурный приступ смеха, я вдруг поняла – надо тоже смеяться. Я засмеялась, и родители меня начали тискать и обнимать. В этот момент мне стало ясно, что я веселая им нравлюсь больше, чем я же, но в слезах.

С тех пор я смеюсь. Много и часто. Над собой и над другими. И как-то так, постепенно, годам уже к тридцати, я догадалась, что мир – это один сплошной повод для веселья. Какой-то приколист все это придумал.

Так что в пять лет я научилась притворяться. Правда, тогда же я приобрела и капельку мудрости, так что нечего жаловаться.

Я постепенно, год от года становилась веселей, а в остальном моя жизнь не изменилась.

Обычные детские развлечения меня не интересовали. Я сутками читала все подряд от «Капитана Ко-Ко и зеленого стеклышка» до «Нюрнбергского эпилога». Часами пыталась достичь нирваны и оторваться от земли, руководствуясь статьями по йоге из старого журнала «Наука и жизнь». По осени в одиночку с головой зарывалась в желтые листья и долго там сидела, наблюдая в дырочку за прохожими. В купальнике и босиком возвращалась домой, искупавшись в реке глубокой осенью. Дружила с деклассированными элементами, почти никогда не причесывалась, редко замечала, во что одета. И, сколько помню, всегда была погружена в себя.

В общем-то я не делала ничего такого уж особенного, но, видимо, это было немного не то, что делали остальные жители моего городка. Чуть-чуть не то или не так – какие-то миллиметры, но этого оказалось достаточно для того, чтобы вдруг, в расцвете юных лет, надолго оказаться в изоляции.

Учителя меня не любили страстно. За исключением буквально двух, постоянно пытавшихся меня спасти от превратностей объективной реальности.

Подруги меня не понимали и считали дурой. Возможно, они были правы. Кстати, я была чрезвычайно ведомой и в дружбе подчинялась без затей и размышлений. Возможно, мне просто было все равно, что делать.

В конце концов одноклассники объявили мне бойкот. Это было ужасно. Все молчали. Когда я подходила и начинала разговаривать первой, они молча отворачивались и уходили. Словно я – не я, а просто ноль, пустое место. Никто.

Я не плакала, просто недоумевала. Сжалась в комочек. Реальность повернулась ко мне каким-то непонятным, необъяснимым боком. Не было, кажется, абсолютно никаких объективных причин, поэтому происходящее стало и неожиданностью, и последней каплей одновременно.

Я решила стать сильной и независимой. Это произошло в раздевалке спортзала. Девочки одели школьную форму и ушли, не обращая на меня внимания. Я тоже оделась в уголке, в самом крайнем ящике, села на лавку, повесила голову, руки и закрыла глаза. Моя растерянность заслонила весь мир. Было ужасно больно. Из раздевалки я вышла сильной, смелой, упрямой и чуть более реалистичной.

Наконец начала обращать внимание на происходящее вокруг и принимать к сведению. Мне нужно было как-то выжить во всем этом дуализме.

Некоторое количество лет я пыталась подстроиться под привычки народонаселения моей неоднозначной Родины.

Например, перестала орать на каждом шагу: «Это несправедливо!» Перестала дружить с местным хулиганом – деклассированным элементом.

Прекратила спорить с мамой по поводу мытья посуды. То есть буквально, когда она просила ее помыть, я тут же кивала и говорила: «Угу». Мыть, правда, я ее так и не стала, но мама настолько была поражена моей сговорчивостью, что это в большинстве случаев было лишним.

Стала вялотекущей стандартной школьной хулиганкой – мазала доску воском, засовывала ластики в замок и грубила учителям. Стала тусоваться с одноклассницами, курить «Космос» в школьном дворе и даже смело выпила водку из протянутой мне однажды кружки.

Как положено старшекласснице, безрезультатно влюбилась в красивого одноклассника и грубила ему на каждом шагу.

После школы уехала, как все, в Пермь – областной центр.

Замужем

Поступила в институт и стала учиться строить дороги. Почему дороги? Там конкурс самый маленький был. Через год меня выгнали, и я догадалась, что обладаю сугубо гуманитарным складом ума, а высшая математика и сопромат – не мое призвание.

Поработала на заводе, в магазине и неожиданно с красным дипломом закончила Институт коммерции. Мне вдруг стало интересно.

Небезуспешно занималась мелким бизнесом. Завела кучу друзей и даже двух подруг. Догадалась, что справедливость – понятие относительное, и усвоила, что бывает ложь во благо.

Вышла замуж за хорошего парня, где добропорядочно провела довольно много лет. Даже мыла полы там.

Флиртовала с мужским полом, не пересекая границ понятия «добропорядочная жена». Даже смотрела телевизор, по-моему. Пила пиво с воблой и друзьями. В общем, социализировалась как могла. Дела шли неплохо, бизнес потихоньку рос. Муж изменял, но без фанатизма. Родители мужа меня наконец полюбили. Круг друзей сформировался и в последние годы был чрезвычайно стабилен. Былого остракизма я не наблюдала, напротив, постепенно становилась довольно популярной личностью.

Возможно, потому, что все это время я не забывала веселиться.

И вдруг меня сорвало с резьбы. Сначала я дико влюбилась в какого-то несусветного стоматолога. Он долго пытался спастись от моей необычайной страсти, но это ему не удалось.

Муж поймал меня с поличным на третий день измены. Вру напрямую, в глаза, я все же плохо. Некачественно. Более-менее хорошо это у меня получается только с гаишниками и еще парой административных органов. А близким врать неудобно.

Расколовшись за пять минут, во всем сознавшись и раскаявшись вполне искренне, я пообещала больше этого не делать. Мужа было жалко. Мы вместе поплакали. Чтобы я смогла развеяться и переболеть, муж отправил меня в Париж. Первое, что я сделала, прилетев туда, – позвонила своему стоматологу.

Когда вернулась, началось все сначала. На этот раз я была осторожна, поэтому муж поймал меня только через пару месяцев. Но к тому времени я успела заболеть страшной, местами смертельной болезнью, и ему стало необходимо обо мне заботиться.

Меня положили в отдельную палату большого современного медицинского центра, порекомендовали пить понемножку коньяк, есть лимоны и черную икру. Муж немедленно затарил холодильник в палате. «Хоть икры наемся», – радостно думала я, любуясь многочисленными баночками и бутылками. Несмотря на то что в соседних палатах время от времени умирали люди, в то, что умру и я, мне не верилось.

На третий день пришли друзья, и мы все съели и выпили. Когда закончился французский коньяк, побежали за пивом. Ребенок друзей радостно бегал по больничному коридору, пока мы нарезались. Нарезавшись, я покрылась ярко-красными неровными пятнами, как далматинец, чем чрезвычайно порадовала ребенка. Видимо, коньяк и пиво вступили в необыкновенную реакцию с лекарствами, которыми меня кормили в больнице.

Постепенно цвета менялись местами и со временем на ярко-красном теле проступили четкие белоснежные пятна. Слабоадекватные от выпитого, друзья открыли форточку, чтобы на утреннем обходе не воняло перегаром. Полюбовались на мое пятнистое тельце и ушли домой.

Утром пришел врач.

– Скажите, Андрей Владимирович, а у меня волосы от лекарства выпадут? – спросила я, едва ворочая языком.

– Возможно.

– А правду, говорят соседи по этажу, что вместо выпавших могут вырасти совсем другие волосы?

– Правда.

– То есть у меня вместо моих прямых и черных могут вырасти белые и кудрявые?

– Не исключено.

– Я боюсь.

– Чего?

– Что буду похожа на дешевую проститутку.

– Не бойся.

– Не буду похожа?

– Будешь. Но не бойся.

Я тут же начала его обожать. Я всегда обожала врачей за их циничный юмор и безраздельную власть надо мной. Они не спрашивают – они назначают. То есть приказывают. Видать, несмотря на свою борзость и независимость, я осталась исторической женщиной, слабой и ведомой.

На следующий день пришел мой любовник-стоматолог, и мы занялись сексом в палате. А еще на следующий день я решила уйти от мужа. Мне надоело делать вид, что наша семья – добропорядочная.

Так все вдруг и закончилось.

Разошлись мы мирно, едва меня выпустили из больницы после первого курса лечения. Целовались, прощаясь, и обещали созваниваться. В конце концов, за двенадцать лет мы стали дороги друг другу. Грузчики, приехавшие, чтобы вывести меня в съемную квартиру, рыдали от умиления и уговаривали нас не расставаться.

Я сняла маленькую квартиру в центре и оторвала обои, замыслив сделать ремонт. Впрочем, пока я их отрывала, энтузиазм прошел. Тогда я позвала любимую племянницу, которая училась почему-то на зоотехника, и мы разрисовали комнату инфузориями, хламидомонадами и амебами из ее учебника. Под каждой тварью сделали научное описание.

Так я потом и жила несколько лет в окружении простейших одноклеточных. И могу сказать, чувствовала с ними себя весьма комфортно и даже счастливо. По крайней мере, они ничего не придумывают о себе и окружающих.

Разрисовав стены, я легла на диван и пролежала в окружении моих зоодрузей несколько дней. Я думала.

После развода мне достался торговый павильон в центре города под названием «Капризка», который сам по себе почти автономно приносил некоторое количество денег.

Мне нужно было эффективно использовать свободное время, и я решила, что пора разобраться в себе. Для чего и поступила в институт. На кафедру психологии.

Начался очередной курс лечения, врачи разрисовали меня ярко-красной краской – родамином, и я пришла на вступительные экзамены, раскрашенная как индеец. Сокурсники решили, что это такая новая модная тенденция – красный геометрический татуаж. Сопоставив это с моими заработками и независимостью, они тут же сочли меня девушкой авангардной, неординарной и продвинутой одновременно.

Все время учебы они так и относились ко мне – с интересом и уважением. Я вмиг уловила попутный ветер и, недолго думая, решила, что отныне я не только веселая, сильная и независимая, но еще и неординарная личность.

Тем более что странной меня и так считали практически все, кого я знала, а уж превратить странность в неординарность – дело элементарной техники.

С психологией, предлагаемой в рамках курса, я расправилась в два счета. И даже кое-что поняла, пожалуй. Но поняла, как видно, неправильно.

Потому что вдруг раздулась, как паук, и решила, что я уже крутой психолог. Начала разговаривать давно застывшими словесными формами и мыслить догмами. Кроме того, я решила, что вижу людей насквозь, все про них понимаю и знаю путь, которым следует идти каждому отдельно взятому индивиду.

В один прекрасный день, изрекая очередную чужую мысль, я остановилась. Мне вдруг стало страшно.

Я огляделась и увидела вместо любимых однокурсников таких же пауков. Они сидели за партами и важно обсуждали что-то неважное.

Тогда мне отчего-то стало противно, и я ушла, не удосужившись блестяще защитить дипломный проект и получить свой очередной красный диплом.

Особый Случай

Пройдя еще несколько курсов лечения и продолжая поиски себя, полулысая, изможденная, но непобедимая, с огнем в глазах, я наконец попала на какой-то столичный тренинг. Стоило это по тогдашним меркам невероятно дорого, выглядело по тогдашней необразованности странно, до ощущения опасности. Тренинги, как способ образования, были никому не ведомы, по крайней мере в моем городе. Впрочем, мне уже было нечего бояться, и я смело туда пошла.

По крайней мере, новые ощущения мне были гарантированы, и этого уже хватало для принятия решения. Кроме того, это были гарантированно новые люди, которых я могла поразить своей новоприобретенной неординарностью.

Несмотря на плачевное состояние организма, дух мой был бодр, хотя и растерян, а внешний вид по пермским меркам был отличным. На пути превращения из странной девушки в неординарную личность я научилась одеваться в дорогих бутиках, поддерживать безукоризненный маникюр и делать прическу у лучшего городского стилиста. Поэтому даже моя полулысая голова была вполне ничего себе. Вообще, где-то после двадцати пяти я вдруг ни с того ни с сего стала довольно симпатична. Видимо, Вселенная решила хоть как-то поддержать меня на моем нелегком жизненном пути.

А худоба, необычайная бледность и темные круги под глазами придавали мне тайны и трагизма.

При моем виде людям сразу становилось ясно, кто является средоточием людской скорби и с непоколебимым достоинством, не теряя веселого расположения духа, несет ответственность за все прегрешения человечества.

Встав утром вовремя, что для меня является признаком энтузиазма, я одела самую короткую юбку, самые длинные, модные в ту пору сапоги, пришла в зал тренинга и села в первый ряд, положив ногу на ногу. С собой, невзирая на протесты девушки, встречавшей нас у входа в зал, я притащила кружку с чаем. К тому времени я уже окончательно привыкла командовать сама, а не подчиняться.

От любопытства меня разрывало на кусочки. Я ждала тренера, представляя себе мрачного, сутулого старикана.

Неожиданно вышел высокий и красивый парень в дорогущем костюме, с идеальной стрижкой, в отполированных до сияния ботинках.

– Ух ты, какой красивый! – воскликнула я на весь зал и тут же забыла про своего стоматолога, с которым к тому же успела расстаться.

Весь зал посмотрел на меня. Сергей же не обратил внимания. Кроме того, он плевал на мой бледный и героический вид. Ни капли сострадания к моей исстрадавшейся персоне я не дождалась.

– Для чего вы пришли? – поинтересовался он у аудитории, закончив вводную лекционную часть.

Я встала первая:

– Хочу понять.

– Что?

– Куда я иду и зачем.

– Ты стоишь у микрофона.

– Ну я имею в виду свою жизнь. Что-то идет не так, как мне бы хотелось.

– А! Выражайся яснее. И что с жизнью? – Он критически оглядел меня с ног до головы.

– Невезуха…

– Эта идиотка готова заморить себя до смерти, лишь бы привлечь внимание к своей персоне, – объявил он залу, едва дослушав краткую историю моих поисков.

– Слушай, – возмутилась я, – что за оскорбления с порога? Уж не хочешь ли ты сказать, что я специально заболела?

– Хочу.

– Как это? – растерялась я.

– Вот так. Ты ВСЕГДА делаешь то, что тебе выгодно!

– И какие же выгоды я извлекаю из столь сомнительного приобретения?

– Жалость. Любовь. Сострадание. Восхищение. Ведь ты же герой, правда? Стойко переносишь тяготы жизни с улыбкой на пересохших губах!

Как он узнал?

– Почему это на пересохших?

– Никто, кроме тебя, не притащил в зал кружку с чаем.

– У меня после врачебных процедур плохо слюнные железы работают. Я даже везде с собой таскаю бутылку с водой – рот пересыхает.

– Это мне неинтересно, – ответил Сергей. – Есть и пить в зале запрещено. Всем. Исключений нет.

– У меня медицинские показания.

– Значит, этот тренинг не для тебя. Изволь покинуть зал. Деньги тебе вернут.

– Нет, я не уйду!

– Тогда дай слово не пить в зале.

Я прямо растерялась. Я привыкла, что моя болезнь делает меня исключительной. Что мне зачастую позволено то, что не позволено другим. Люди из сострадания дают мне отступления от правил. К тому же я не врала, у меня действительно отказали слюнные железы. Во рту пересохло.

– Хватит манипулировать свой болезнью! И ты еще про выгоды спрашиваешь! – вдруг возмутился он. – Мисс Особый Случай. Миссис, простите.

– Я, между прочим, инвалид второй группы! – как последний аргумент выдала я от отчаяния.

– Вот я и говорю, Особый Случай. Знаешь что? – продолжал тренер.

– Что? – сердито осведомилась я, сопротивляясь Сергею и тем чувствам, которые неумолимо накатывали на меня. Страх, стыд, еще раз стыд, растерянность, недоумение – все это пыталось прорваться сквозь мои горячо любимые и лелеемые годами веселье, силу, независимость, неординарность и еще множество приобретенных за годы цивилизованной жизни черт моего несносного характера.

– Мне наплевать. Из меня тебе не удастся выудить ни капли жалости. Хочешь любви? Начни ее создавать. И отдавать, а не потреблять.

– А я что делаю? – оскорбилась я.

– А ты высасываешь ее из других с помощью своей болезни, – сказал Сергей, – да еще изображаешь из себя крутого Бетмэна. Самого сильного, независимого и оригинального до невозможности.

– Но это же и есть я, идиот! – закричала я.

– Ты, Наташа, – это мелкий заячий хвост, который дрожит от страха, ненависти, боли и обиды. Я думаю также, – сжалился он, и голос его стал мягким, – что еще ты очень ранимый и нежный человек, который отчаянно боится быть самим собой.

– Так ведь как самим собой-то?! Это невозможно! Знаешь, что я пережила?

Я вспомнила молчание своих одноклассников, вспомнила, как они отворачивались, когда я подходила к ним с вопросом: «Что произошло?» – и вдруг разревелась. Даже тогда, во время бойкота, не плакала, а тут… Я думала, что давно забыла ту историю.

– Нет, это невозможно, – всхлипнула я.

– Ну и живи, блядь, в обнимку со своим несчастным прошлым, – устало произнес он, – года два еще проживешь. Крутая, модная, красивая и страшно одинокая.

– Врешь ты все!

Он замолчал, и я услышала в зале страшную тишину Пятьдесят человек сидели открыв рты и переводя взгляд с меня на него и обратно. Эти гады не оспаривали его слова, не предъявляли ему претензии за грубость и оскорбления. Они просто превратились в большие уши и широко открытые глаза. Сергей тоже внимательно посмотрел в зал.

– Кто считает, что то, что я сказал, очевидно, поднимите руки. Выше!

Руки подняли все. У меня земля под ногами описала полный круг. Я сквозь слезы посмотрела на лес поднятых рук и молча села.

– Почему ты села? – без единой капли сострадания в голосе спросил тренер:

– Мне надо подумать.

– А, это хорошо, – улыбнулся Сергей в первый раз.

Мои друзья ждали меня после первого дня тренинга. Они волновались. Я зашла взъерошенная как воробей, и они набросились на меня с вопросами:

– Ну что, что? Рассказывай, куда ты угрохала такую кучу денег?

– Знаете, что я сегодня узнала?

– Ну?

– Что я очень уязвимый, слабый и напуганный человек. И еще нежный. – Это слово я произнесла с усилием. Оно было новым в моем лексиконе. Раньше я считала, что нежность – это салат такой.

– Ты что, дура? Ты за это деньги заплатила?

– Так ведь это важно!

– А что, так это непонятно? Без тренинга?

– Нет! Я думала, что офигительно деловая колбаса. Модная такая, оригинальная, пробивная.

– Ну и это тоже. Бесит, конечно, иногда, ну да все не без глупости.

– А за что же вы со мной дружите?

– За то, что ты нежная, слабая й уязвимая. Ну добрая. И сильная.

Мир мой окончательно встал с ног на голову Друзья решили, что я совсем рехнулась, и, уложив меня спать, пошли обсуждать план моего спасения.

Я много нового узнала за три дня тренинга. Плакала, кричала, спорила, сопротивлялась, удивлялась, недоумевала, хохотала и, кажется, поняла в миллион раз меньше, чем на своей кафедре психологии. Но почувствовала во столько же раз больше.

Тренинг я закончила с относительно ясным пониманием, куда мне идти, и твердым намерением прекратить свою странную социализацию.

Раз у меня не получается жить в этом мире, значит, надо изменить мир, решила я.

– Это недостижимая задача, – предупредил меня Сергей.

– Хоть начну, – засмеялась я.

– Добро пожаловать, – улыбнулся он в ответ.