Текст книги "Ты"

Автор книги: Наташа Корнеева

Ты
Наташа Корнеева

© Наташа Корнеева, 2022

ISBN 978-5-0053-9672-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Почему

Всё вру. Безбожно. Простодушно.

Тебе, себе. Стихи… слова…

Всего -то малость. Всё, что нужно —

Тра-та-та-та, тра-та-та-та

 
Лавочка. Фонарь.
И снег не тронут.
Ждёт  кого-то?
Может быть  меня?
 
 
Расстреляла я свои патроны.
Но один остался – для  себя.
 
 
Отниму рассвет – не будет утра.
Зацелую до смерти луну.
И пойду. И не была как будто.
Быстро.  Незаметно
 
 
Почему…
 
 
Я какая есть – такая буду,
Можешь закопать  и сжечь меня,
 
 
Я тебя приравниваю к чуду,
Любят потому что, а не для.
 

такИтак

Я когда-нибудь себя добью

Этими проклятыми стихами

Буду руку долго ждать твою

Постепенно превращаясь в камень

 
плохо мне без тебя,
мир замирает, злится,
мне и с тобой нельзя,
мне так и так не спится,
 
 
кружит себя земля,
солнце встаёт-заходит,
воет на ноте Ля
шар голубой, на взводе
 
 
лето пройдёт и вновь
осень, а мне б другую,
вздрагиваю от снов
и по тебе тоскую.
 

Змея

Шёпотом

 
-1-
Шёпотом тихим, не размыкая губ,
Дыханием, бризом ресниц,
Вибрацией пульса, впившихся в кожу пут
Живущих во мне птиц,
Шелестом взгляда, не поднимая глаз,
Танцами легкими на воде,
Туманностью мятной, выпорхнувшей из фраз,
Я прикоснусь к тебе.
 
 
Шорохом летним, не потревожив рос.
Пением нежных дождей струн,
Еле заметным светом выспавшихся звёзд,
Зовущим теплом лун.
Шагом воздушным, не приподняв пыль,
Объятием сквозняка рук,
Радугой неба, стелющейся в ковыль,
Я разомкну круг…
 

Твой голос

 
-2-
Мне ветер приносил твой голос.
Рассказывал о важных пустяках.
За новостью одной другая новость
Скучала и болтала. Впопыхах
Спросить забыла я о самом важном:
"Когда растает снег и ручейки,
Как щупальца, корабликов бумажных
Цветные стайки в омуты реки
Погонят,чтобы выплеснуться в море?
И, складывая синий океан,
Не ты со мною и ни я с тобою
Не сможем излечить больной туман?".
 
 
Мне ветер приносил твой шепот.
Запутывался нагло в волосах.
 
 
Не надо.
Помолчи.
 
 
Словесный топот
Мешает мне
мечтать о чудесах.
 

ЗВОНАРИ

 
Мне снился лес осенний,
Нежный дождь,
Сухие листья,
Тишина и птицы,
И солнца золотистые ресницы.
И этот лес так на тебя похож.
 
 
Висели на березах фонари,
Промокли все насквозь тропинки,
Мои любимые печальные осинки
Шептались. Ручейки, как звонари,
На тысячи разноголосых бом -
Бом – бом и подпевал им колокольчик
Прозрачной трелью, под большим зонтом
Из лопуха. Мой сон за самый кончик
Той осени цеплялся и любил
В ней каждый лист и каждую травину,
И мошек, и жуков, и паутинку.
Он так старался … , из последних сил,
 
 
Хоть как– нибудь, пусть вкривь, наискосок,
Меня заставить верить и смеяться,
Пусть не любить, а только попытаться,
Но так болит и ноет так висок.
 

Змея

 
– 2-
 
 
Знаю, что если сорвусь, то потом пожалею.
Знаю, что если уйду, никогда не вернусь.
До сумасшествия мне надоели метели -
Круглогодично метут, и я с ними сопьюсь.
 
 
Больно ходить по осколкам разбитой посуды.
Склеенной чашке не место на полках в шкафу.
Выбросить надо , а я: «Пусть побудет покуда …».
И на руках, как ребёнка грудного, ношу.
 
 
Если урод да родной – его любят сильнее.
Жалость давно надломила изменой меня.
Снова держу эту тварь у себя на коленях,
Глажу, сквозь зубы цежу : « Чтоб ты сдохла, змея».
 

Синичка-птичка

 
день белой простыней, застывшей на морозе,
и хруст его скрипуч, без пятен и морщин,
окутывает ночь, запутавшись в вопросе,
двуполые ничто от женщин и мужчин,
 
 
с запястьями беда – тонки и жутко ломки,
сгибаются в часах – огромен цифер блат,
и гроздья пальцев, как поникшие головки
проснувшихся цветов под самый снегопад,
 
 
на каждый тонкий перст – по толстому колечку,
под каждый ноготок – шипы отчаянья роз,
увядший интерес горбом торчит заплечным,
на перепонки лап сменив крыла стрекоз.
 
 
разомкнуты луга, расставлены капканы:
побольше – на людей, поменьше – на зверье,
приняв за русла рек отходные канавы,
прикармливают рыб волшебных на старье.
 
 
чем глубже синева – тем уже расстояние
от неба до земли, но не наоборот,
не сами по себе врут тени на экране,
и пантомима тел – не признаком пород,
 
 
я слушала ветра, сушила листопады,
ждала снеговиков, топила жарко печь,
а ты построил хлев на трех столбах для стада,
зачем тебе зима, на снег тебе не лечь.
 
 
цветов тебе не рвать, не пить ручья в предгорье,
не пчелы и не мед – здесь осы гнезда вьют.
свой шик на пшик давно бездарностям проспорил,
журавль – высоко, синичка-птичка – фьють!
 

Ночные фиалки

 
мои ночи – фиалки ночные
после лёгких и тёплых дождей,
обглодают меня до костей,
кости – выплюнут на чаевые
несмышлёным рассветам, уйдут
неспеша, благородно-вальяжно,
на тарелках салфеткой бумажной,
перепачканной жирностью губ,
недосказанность фальши ответной
на чужую щербатую фальшь,
да по лужам гоняется ветром
цвет черёмух, измолотый в фарш.
 
 
а на стуле за скатертью белой,
разрисованной каплями вин,
за столом, с недоеденной верой,
сон один, стон один, он один…
 

Ты спишь

 
Ты спишь. Конечно же ты спишь.
Пусть будет сон спокойным, ровным
Дыхание твоё.  Огромный
Внутри тебя  чудесный мир.
 
 
А я не знаю почему,
зачем мне подарили это.
Твоя вселенная планету
Мою не видит. Ни к чему
Ей замечать такие вспышки,
Вокруг полно ещё  чудес,
Но только задыхаюсь без
Тебя, тобой . Кричу – не слышишь
Абсурдность выдохов моих.
Ты спишь. Конечно же, ты спишь.
 
 
Я смешиваю в битой чашке
Сегодняшний и день вчерашний,
Через соломинку тяну
И за соломинку хватаюсь,
На цыпочках  нелепый танец
В пустынном зале, наяву
Или в забытом сонном царстве,
Затёрта грань и переход
Не может разделить на части,
Не может и наоборот.
 
 
А я на площади знакомой,
Но в полумраке и одна.
Вокруг дома, дома, дома…
Чужая, страшная страна…
А всё  могло быть по-другому (?)
 
 
Осталось ровно полчаса,
Свобода требует терпенья,
Синица выдохлась, теперь я
Забуду магию числа.
 
 
Полёт не станет слишком долгим.
Зависит он от высоты.
А знаешь, там ведь есть мосты,
Но мы про них, увы, не помним.
 

Полумиры твоих снов

 
я тебе расскажу про такие далекие дали,
про такие бездонные полумиры и моря,
что доехать до них нам не хватит ни ног, ни педалей,
не достанут до дна  ни оплошности, ни  якоря,
 
 
я тебе покажу необычно заблудшее небо,
уведу на поля, где стрекозы роняют крыло,
я тебя напою не березовым соком, а светом,
что течет через край  непонятного «произошло».
 
 
на обычном песке нарисую следы всех животных,
на соленой воде  напишу переборы из слов,
не растущих ресниц  на ветру ледяном, подноготном,
обещания вырву и выплету в молитвослов,
 
 
я тебя научу не молиться ни богу, ни черта
не бояться, когда с головой накрывает волна,
 
 
это будет во сне  у тебя, по моим же расчетам,
в этот миг на земле я останусь одна.
 

А капелла

 
нет, не для тебя, но о тебе,
ночи разговаривают шёпотом,
света переломанный хребет
штопанный шагами перештопанный,
 
 
нет, не о тебе кричит с утра
пачканый рассвет  росою, пачками
сложены, как на зиму дрова,
все слова и между них заначками
старое линялое не то,
 и не так, и вовсе не ко времени,
сеет через строчек решето
не любовь, а глупость наваждения.
 
 
в а капелла  капельной вина,
не допитой мной, тобой не налитой,
я тону, и не достать до дна
девочке стареющей, но  маленькой.
 

Весенний снег

 
а  ты мне нужен, просто, ни зачем.
такой, как есть,
такой, каким не будешь,
вокруг меня  чужие ходят люди,
и плач чужой, и инородный смех,
 
 
а за окном моим весенний снег
хлопочет и встречает март безусый,
как снеговик растаял человек,
безвкусицу оставив после вкуса.
 
 
отшепчет март, прошелестит апрель,
разденет май сирень до сарафанов,
а я не знаю, как  дышу теперь,
но знаю, что  дышать не перестану,
 
 
на автомате углекислый газ
в обмен на кислород отдам листочкам,
и постараюсь, чтоб ни в бровь, но в глаз,
и если не строкой, то многоточием
 
 
добить в себе того, кого люблю,
но нихрена, похоже, не выходит,
в который раз так беспардонно лгу
сама себе «при всем честном народе»,
 
 
умение истерик избежать
еще не есть   свободное падение,
и, понимаешь, мне ведь наплевать,
обычный рифмоплет ты или гений.
 
 
и я, как снег, перетеку в ручей,
и понесу к реке попутный мусор,
да что ж такое? тысяча чертей!
ты нужен мне,
но
нах*й ты мне нужен?
 

Как-то так

 
До свиданья, мой любимый мальчик,
жаль, к тебе приехать не смогу:
У меня закончились задачи,
Камни собираю, жгу москву.
 
 
Ты живешь у северного моря,
У тебя глаза под цвет волны,
А душа твоя, как птица. Спорим,
Ты летать умеешь и полны
 
 
Сны твои других, забытых жизней,
Тех, что будут, хочешь или нет,
знаю, без меня, я буду лишней
на любой из выбранных планет.
 
 
Знаешь, я была когда-то нежной,
бесшабашной, глупой, озорной,
среди самых грешных самой грешной,
понимаешь, я была живой.
 
 
и ветра гоняла, и дышала,
дергала за хвостики грозу,
и везде всегда тебя искала
вот нашла… сижу теперь, грызу
локотки, кусаю нервно губы,
злюсь, что я так рано родилась,
всё прошла: огонь с водой и трубы
медные и очень много раз.
 
 
Я тебя люблю, мой милый мальчик,
Больше жизни (ты прости за штамп),
надо бы получше, но иначе
не выходит у меня никак.
 
 
Хочешь знать, зачем я подбираю
всех бездомных кошек и собак?
 
 
потому что я сама такая,
я жила не там,
 не  тем,
 не так.
 

Фак

 
Когда я пойду и лягу на стол цинковый,
Холодной спиной на холодный стол,
Красивые бирки с кривыми цифрами…
А санитар пьяный достанет свой «ствол»
И неспеша станет меня насиловать
И губы синие целовать,
 
 
Я обниму его сильно-сильно,
К-а-а-к заору – Да твою ж ты мать!
Зяблик ты конченный,
Пес вонючий,
кто же так трахает бедный труп?
Думаешь, мертвая – можно мучить?
Вывернуть все до маточных труб?
 
 
Мне и при жизни хватило боли,
А так хотелось счастливой быть.
Я ж никого теперь не беспокою…
Можешь хоть мертвую полюбить.
 

Шутка

 
Я думала – это временное
Моё помутненье рассудка,
Прихоть, как у беременной
Сдвиг гормональный, шутка.
 
 
Глупости от безделия,
Насморк, простая простуда,
Лёгкий мандраж похмельный,
Завышенная амплитуда
Мышечного сокращения,
От быстрого бега одышка,
Крен от нехватки общения,
Случайная фотовспышка.
 
 
Смена погоды, давление
Или магнитные бури.
Но, к моему сожалению,
Это плоды моей дури.
 
 
Выросли. Вызрели. Что теперь
Мне с этой пакостью делать?
Мая последняя оттепель
На голове моей белой.
 

Не по инстинктам

 
скоропостижно кончилась любовь,
без судорог, без обмороков, вздохов,
ни хорошо мне без неё, ни плохо,
зерно от плевел, шишки ото лбов
перебрала да отряхнула руки,
спалила на задворках, как грешок,
браслет переменив на ремешок
дешёвый, не от жадности, от скуки.
 
 
когда хочу узнать который час,
цепляет глаз поношенное время,
а ремешок безвремньем проверен,
и нет у время времени для нас.
 
 
ну, что часы? обычный циферблат,
однообразно суетятся стрелки
одним концом, другой, как у сиделки,
приклеен намертво крупообразный  зад.
 
 
под колпаком сотрутся письмена,
арабские и римские цифиры,
и шестерёнки, упокоясь с миром,
оставят без вращенья времена.
 
 
и вот тогда мы выучимся жить
не как учили и не по инстинктам,
и не кусочничать любовь по половинкам,
«я» – целое, прошу его любить
и жаловать, не жалуясь на то,
что, мол, не так свистит, не так летает,
летают одинаково лишь в стае,
и не летает вовсе кое кто.
 

на плече у сентября

 
опять все вру, и ложь моя, как выкуп
за мелкий вдох, похожий на упрек,
заходится закат нервозным всхлипом,
рассветный упреждая экивок,
 
 
мечтать бы под луной, вздыхать истомно,
глаза закрыть и представлять тебя,
а я опять осиною бездомной
краснею на плече у сентября,
придуманного мной, зачем все это (?),
не вылечит наркотик метастаз,
не уберечь листов от ветра, веток
не спрятать обреченных на показ,
 
 
по языку невыметенных улиц
погонит твой нечаянный порыв
меня как лист… а ты, собой любуясь,
на ширпотреб сменяешь индпошив.
 

Блик

 
я выдула тебя из раскаленного стекла
над газовой горелкой времени чужого,
и в переливах радужек не радуга текла,
но огрубевшая от выродков основа.
 
 
Дыхание мое теперь живет в тебе,
ты хрупок и прозрачен беспробудно,
ты клетка для меня, ночь в оголенном дне,
ребенок под завалами рассудка,
 
 
застывший и смешной в замесах серых дней,
испуганный вчерашний недогений,
забыв о пустоте построил мавзолей,
в зеркальном отражении светотени.
 

Между мной и тобой

 
Я сама себе доктор, медсестра и убийца,
Хороню по карманам снега,
без башки и шарфа не боюсь простудиться,
психбольная тобой навсегда,
 
 
Ни постельный режим безлюбовного ложа,
Ни отрава смешного питья,
Ни горячее солнце – ничто не поможет -
Мальчик вылеплен был для битья.
 
 
Напишу бюллетень, прочерк в строчке «диагноз»,
Закорючки в названии лекарств,
И зараза моя, эта многообразность,
мне покоя и в смерти не даст.
 
 
Я люблю до животного вопля от страха
Никогда не увидеть тебя,
И до судорог в области мертвого паха
Ненавижу за это себя.
 
 
Будет день и рвану, стиснув зубы до скрипа,
Как привязанный к ручке дверной
Зуб молочный … от боли взлечу и затихну
Где-то там, между мной и тобой.
 

I WOKЕ YOU

 
не ходи по моим следам,
не заглядывайся на  окна.
синеокое небо сдам
за одно лишь твое,«I woke you»
 
 
чтоб увидеть твои глаза,
а потом навсегда ослепнуть,
на один только миг назад,
а потом и по ветру пеплом.
 
 
только краешком взгляда  чтоб
да по самой по острой кромке,
и до самых костей озноб
и без имени в похоронке.
 

Нелюбовь

 
о чём страдать , коль в сердце нет любви,
состарилась, бессмертье опровергнув,
ты, проколов неаккуратно вену,
и доказав убийственность воды,
предпочитаешь пункты наблюдения,
с завидным безразличьем ко всему,
обычный грешник до грехопадения,
у собственной никчёмности в плену.
казалось бы, ну что такого в этом,
ещё один надломленный поэт,
себя нечаянно возомнил поэтом,
не понимая, что поэтов нет.
 
 
а плещутся  приливы и отливы,
закаты тухнут рыбой с головы
и, сплюнув косточки черёмушные мимо
руки протянутой  помойной похвалы,
глядишься в небо сквозь немытость окон,
но  оставляешь взгляды не на том,
что  высоко над проводами с током,
а вновь пятно считаешь за пятном.
 
 
ни мне жалеть, ни мне надменно плакать,
ни мне  теперь  вопросами сорить,
я с детства ненавидела плакаты,
и не могла ни слова повторить
придуманных и, может быть, красивых
движений в безвоздушности времён,
я горечь вижу в сладких апельсинах,
из мертвечины не  люблю бульон.
 

Реквизит

 
мне сегодня хочется бузить,
бить посуду, целовать собаку,
весь перелопатить реквизит,
в сундуки запрятанный со страху,
 
 
обойти периметр годов,
в каждый угол вставить наказание,
формами неправильными слов
обозначить в нелюбви признание.
 
 
наломать букет  из молодых
веток и беспочвенно  беспочечных,
повтыкать в обломки без воды,
чтобы не испортились  листочками.
 
 
разобрать на камушки камин,
всю золу  – в глаза,  как пыль обычную,
высыпать безветрию  руин,
выдохнуть  неискренне и сбивчиво,
 
 
так , о самой пошлой ерунде,
ради звука, а не содержания,
ррраз! – и  в задымлённом сентябре …
и зима …  «ранимая и ранняя».
 

С мизинчика колечко

 
Пока дышать умеют те, кто дорог,
И совпадают отраженья их,
я буду верить в честность разговоров,
на тет-а-тет выдергивая стих
неправильный, с ободранной спиною,
с побитыми  костяшками руки,
 
 
с полуденным, невыносимым зноем
в сачке у детства спят громовики,
размазаны пыльцою  махаоны
на пожелтевших  сказках и мечтах,
и буквы тихо между перепонок
о чем-то  мной непонятом шуршат,
 
 
подмигивает выбитое солнце
в фонарике безглазом и …  молчи,
лежит на дне  в засыпанном колодце
с мизинчика колечко  девочки.
 

О любви

 
скажи мне, когда я умру,
если сама не замечу
и приравняю  к утру
дурно  воспитанный вечер.
скажи мне, когда  отпущу
птицу из клетки за грудью,
тушкой бульонной к борщу,
стану как все эти люди,
 
 
ты не молчи, говори
шепотом, молча, руками,
памятью, полушагами,
мы заключаем пари.
видишь,  смеется над нами,
слышишь, какими глазами
смотрят на нас фонари,
 
 
знаешь, ведь я о любви…
 

Под копирку

 
и кто бы мог подумать, что теперь,
теперь, когда расставлены все точки,
из почек также вырастут листочки,
и также в май перетечет апрель,
 
 
не рухнет мир, и свет не зашипит,
макнув себя в  простуженные лужи,
и воздух нужен, когда ты не нужен,
и ничего не полетит с орбит.
 
 
и в магазинах та же колбаса,
по-прежнему  затюканы кассиры,
и я все та же дура и транжира,
и на своих ошибках дурака
не научили, что с него возьмешь,
раззявит  всю себя нарастопырку,
сдерет и спустит  шкуры под копирку
поверхности расписывая кож.
 
 
рванет по бездорожью до весны,
своей весны, а не сезонной драмы,
где господа, ну, и, конечно, дамы,
на слизистой зашорканой десны,
химических карандашей   следы
вылизывают тщетно друг у друга,
а глубоко запрятанная вьюга
балдеет от подобной ерунды.
 

Богиня мётел

 
твои глаза  из соли и стекла,
ни шторма в них, ни ласкового бриза,
искусственного моря берег – призма,
непеременчива погода, некапризна,
вода не зеленела, не цвела.
 
 
плевком залипли чайки на стекле,
ожогом сигаретным  тлеет солнце,
всё пеплом вместо гальки обойдётся,
и зацветёт, по случаю негоций,
бумажная весна на помеле.
 
 
богиня мётел, демон кочерёг,
раскалывая дождевой стеклярус,
жевательного червяка – на парус,
и вместо вёсел  – отражений пару,
и ветру костью в горле поперёк.
 

Перегоны

 
открываю себя, как консервную банку,
режу руки,  ломаю метал,
ем томатную кильку  со сладкой баранкой,
из рогатки  палю по мечтам,
 
 
во дворе есть ручей, чёрных досок до чёрта,
в оцинковке ведра – искривление зеркал -
улыбается мимо обречённых с почетом
по нечётным и чётным оскал,
 
 
обыгралось до дыр, до сквозных  перегонов,
скрежет стёрся прозрачностью дней,
и газетный киоск на распутье перронов
не меняет бумажных коней,
 
 
отсобачились дни, одиноко похмелье,
под засохшим куском недоступен  стакан,
говорила мне мама : "не пей это зелье,
не пускай посторонних без вопроса «кто там».
 
 
а сама-то, сама, как алкашка, запоем,
от рожденья  пила и пила,
за вино дорогое принимая помои
под названием «жизнь прожила»,
 
 
не смотрела в глазок, до звонка выбивала
в стенах вмятины ручкой дверной,
говорила, что ждать – это пошло и мало,
если рак на горе, кто тогда за горой.
 
 
ничему ты меня так и не научила,
я, как дура, учусь на ошибках своих,
если рак на горе – я беру с собой пиво
и креветок беру… на двоих.
 

Между было и прошло

 
ты себя нашел не на помойке,
я себя ищу полсотни лет,
ты на вкус то приторный, то горький,
а на звук – расстроенный кларнет,
 
 
у тебя глаза хамелеоны,
у меня – с корицей изумруд,
ты на берегу воды соленой,
тиной мой затягивает пруд.
 
 
ты себя (шутя) считаешь богом,
для меня в психушке есть кровать,
для тебя – фальшивая  подмога,
мне на все давным-давно плевать,
 
 
я живу , точнее, существую,
где-то между было и прошло,
в голову вместив свою больную
божество твое как барахло.
 

Квадраты

 
и небо на куски, и сушу на квадраты,
и форму придаем бесформенной воде,
и в прошлое ушли шуты и конокрады,
и за календарем лишь дырка на стене,
 
 
ортодоксальный мир без парадоксов скушен,
от шишек шишек шиш – не топает медведь,
а звезды – не сапфир, ушибы –  не укусы,
и краешками крыш касается нас смерть,
 
 
уйти бы в никуда раздетой и разутой,
с пустою головой, туманом и росой,
мы строим города, на душах наших путы,
и улицы толпой, и жизнь – не долгострой,
 
 
а я «тебя люблю» царапаю  на  каплях,
пугающих окно безличием своим,
опять пересолю все завтраки в спектаклях,
а с ними заодно и мир, и пир, и рим
 

Не в переводе

 
И Лира прочитал
не в переводе, точно,
и не предпочитал
шум трубам водосточным,
 
 
и рыбу под мостом
под колокольчик  ночью,
и разность цвета в том,
что  разным быть не хочет,
 
 
"оттаяли  когда -
в бездомный , прошлогодний,
до омута окна,
потерянный до боли"
 
 
на  пепелище птиц,
и многоточий волны,
и в отраженьях лиц
собой стирая черный,
 
 
ну, как, скажи, потом
стал смазкой для уключин,
прирученным котом,
обычным,
сытым,
скучным.
 

Саранка

 
Прощай,
прощенья не проси,
на воскрешение прошенных,
сквозь пальцы оголенности,
чужие прикрывают шоры,
под снегопады под  зонтом,
по лужам на коньках и санках,
язык, намыленный саранкой,
и пустота под языком.
 
 
Растрепан пух по берегам,
и небо утопилось в речке,
прилипла перьями к рукам
несогласованность наречий,
всё, до последнего пера,
как кур подохших, ощипали,
потом коптили и прощали
за вымершее не вчера,
 
 
и золотинкой в кулаке
последнее зажато солнце,
и сказкою о дураке
пытались высушить болотце,
гоняли глупых куликов,
да с кочки прыгали на кочку,
вымучивали к строчке строчку
под низким сводом потолков,
 
 
прощай,
прощение оставь,
пусть вместо камня  сердце точит,
перед глазами стаи точек,
да из-за пазухи платочек
и без обратного состав.
 

Крылом мотылька

 
Бестелесным крылом мотылька,
Не выпавшими росами,
Ветром слегка-слегка,
Удушающими вопросами ,
 
 
Листьями в прошлом опавшими,
Истоками высохших рек,
Немеющими пальцами,
Шепотом сонных век,
 
 
Восходами не рожденными,
Застывшими водопадами,
Десятибальными волнами,
Цунами смерчем торнадами,
 
 
Ласковым солнцем не выспавшимся,
Холодом  вечных странников,
Только что оперившимися
Крыльями. Вечностью  льдов избранников,
 
 
Лютиками неспелыми,
Непостоянством зайчиков
Солнечных. Белыми первыми
Пушинками одуванчиков,
 
 
Взглядом ресниц не сомкнутых,
Шелестом снов оправданных ,
Темным бездонным омутом
Я прикоснусь…
А надо ли…?
 

Там там тарам

 
Вот что я скажу тебе, дружочек,
Казаки-разбойники не в моде,
Можно жить без запятых и точек,
Говорить при встрече о погоде,
 
 
Можно опрокидываться навзничь,
Можно даже  днем увидеть звезды,
Можно заменить себя как картридж,
Наплевать на пошлые прогнозы,
 
 
И нырять с закрытыми глазами,
Сберегая голос, петь фальцетом,
 Запросто не мытыми ногами,
В белое обутыми при этом,
Прошвырнуться, интереса ради,
По пустым  наполненным колодцам,
Можно даже плюнуть и нагадить,
Все пройдет, сойдет и  обойдется,
 
 
Можно все,  конец дорожным знакам,
Поворот в сторонке нервно курит,
И смеяться можно там, где плакать,
Че тебе еще здесь делать, дурень
 
 
Нет, цветов с тобой не поливать нам,
А балконы -точки отправлений,
Ну. Давай сюда свои тетради
Внутренних своих переплетений,
 
 
Голубей налепим мы бумажных,
Загадаем каждый по желанью,
Ты -чтоб мы не встретились однажды,
Я? Да мне все пох@й, до свиданья