Текст книги "Морпехи"

Автор книги: Натаниэль Фик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

– Тринадцать, четырнадцать, четырнадцать, четырнадцать.

Что я делаю не так?

– Не дрыхнуть – четырнадцать, четырнадцать. Что значит «дрыхнуть»?

Я сделал двадцать подтягиваний, а его счет все еще не превышал четырнадцати. Руки дрожали и, несмотря на холод, капли пота падали мне на глаза. Я сорвался с перекладины, согнулся в коленях и выблевал свой завтрак прямо на траву. Когда рвотный рефлекс отступил, я спросил:

– Что значит «дрыхнуть» и почему вы после четырнадцати перестали считать?

– Ты раскачивал свое тело вперед и назад. Ты должен двигаться вверх и вниз по прямой линии. Думаю дать тебе еще один шанс, но и то из-за того, что тебя стошнило.

Эттейн посмотрел на свою планшетку.

– Двести семьдесят – неплохо. Нужно над этим немного поработать, и ты будешь готов к ШЛО.

Стоя перед цветным сержантом в то утро, я был машиной. Я мог пробежать три мили за шестнадцать минут и сделать двадцать пять подтягиваний. К сожалению, в ШЛО редко тестировали навыки дважды.

В это утро вам придется много побегать. Мне нужны добровольцы, чтобы продемонстрировать весь процесс.

Двенадцать курсантов буквально сорвались с места, делая шаг вперед.

– Поднимите бревно.

Курсанты взвалили на плечи настоящий телефонный столб длиной в двадцать футов и весом фунтов четыреста. От столба очень сильно несло креозотом, на руках и плечах курсантов оставались коричневые пятна.

– Не бежать, – приказал цветной сержант. Они быстро шагали вокруг поля.

– Видите, это легко. Даже вы, идиоты, справитесь. Каждая группа берет по бревну. Поймайте меня, – сказал сержант, пробегая рысцой вниз по тропинке.

Мы решили распределить свои усилия – встать по росту, в противном случае тот, кто ростом меньше, не сможет удержать бревно. Сначала высокие: они будут сохранять быстрый темп. Дейв и я были самыми высокими парнями в команде, поэтому он стоял первым у бревна, а я – в футе от него.

Дюжина команд по дюжине человек в каждой команде наперегонки бежали по тропинке, мы смотрелись как многоножки, бегающие под бревном. Наши ноги двигались быстро, но не очень результативно. Мы топтались по грязным и скользким тропинкам, пытались пробраться между стволами деревьев. Пару раз столб чуть не свалился с плеч прямо на наши ноги. Я одной рукой держал столб, а другой пытался вытирать пот с глаз.

Впереди курсировал цветной сержант и, не стесняясь, высказывал свое мнение о будущем морской пехоты.

– Ваша морская пехота существует двести двадцать три года? Неплохое начало. Попытка, достойная уважения. Армия сделает из вас людей. – В это время сержант дошел до разветвления тропинки и свернул налево.

– Он направляется к броду. Как мы через него перейдем? – Голос доносился сзади, мы все упорно пытались держать бревно и не поскользнуться на скользкой тропинке.

Точно, тропинка вывела нас прямо к бочагу со стоячей водой, к довольно глубокому броду. Остановившись у края воды, инструктор поднял камень размером в шар для боулинга. Он ждал, пока соберутся все команды, несущие бревна. Бросил в бочаг камень, расплескав воду, оттуда показались четыре змеиных головы.

– Вы хорошо поработали, поэтому я показываю вам, где находятся змеи. Давайте, лезьте в воду.

Ну что ж, мы начали присоединяться к змеям. Зашли в воду, стараясь плыть рядом с бревном, и, наверное, очень сильно напоминали буксиры, тянущие изо всех сил баржу. Явырос в Чесапикском заливе и поэтому был сильным пловцом, но все равно, перспектива оказаться беспомощным под водой всегда была моим самым худшим кошмаром. Курсант сзади, поскользнувшись в воде, оказался под бревном и начал «подбодрять» нас, крича, что есть мочи, всякие разные интересные словечки, которые, как только его голова погрузилась в воду, превратились в бульканье. Мое же внимание было сосредоточено на удержании рук на бревне, а головы – поверх воды.

– Пошли, пошли, ребята, еще немного вперед. Вот, хорошо.

Дейв передо мной старательно тянул бревно, время от времени оглядываясь на нас. Он окончательно промок, лицо покраснело, он все время щурил глаза. Было видно, ему было больно, он пытался концентрировать всю свою энергию, так как тянул за собой всю команду.

Через час после начала этого мероприятия Дейв повел нас обратно на солнечную площадку, с которой мы стартовали. Он пел под ритм нашего шага, а мы подпевали ему, уже из последних сил.

– Сожженные в лесу. Воскрешенные медведем.

У Дейва проснулось второе дыхание и он чуть ли не подпрыгивал под бревном.

– С огромными зубами. И густыми волосами. Боль была во всем моем теле.

– Два журнала, «М-16», и нет сил терпеть.

Мы вместе страдали и разделили нашу ношу на всех, мы были одной командой, и так было намного легче.

– Я американец, я морской пехотинец.

Олдс ждал нас на поле.

– Прекратите нести эту чушь. Вы не морские пехотинцы.

Мне показалось, что за маской его возмущения промелькнула маленькая тень удовлетворения нами.

– Душ после физкультуры. У вас есть четыре минуты. Мы уже опаздываем. По расписанию вы сейчас должны кушать.

А еще не было и семи утра.

Душевые – это тоже одно из многих унижений, которые нам приходилось терпеть каждый день. Вода была холодная, и мыться приходилось с сорока самими близкими друзьями. Вода в душевой включалась тогда, когда курсанты раздевались. И принимать душ нам приходилось одним потоком – как говорится, «яйца к задницам». Воды всегда хватало, чтобы смыть грязь с конечностей, но никогда не хватало для ощущения чистоты тела. Мы вытерлись, оделись и замаршировали по парадной палубе, все еще задыхаясь после бега с бревном.

Взвод маршировал по три колонны, по дюжине человек в каждой. В ШПО мы ходили от одного объекта к другому только маршем, и все равно, в добавление к этому обычно час или два вечером маршировали на парадной палубе. Олдс называл это «вождением автобуса». Мы должны были маршировать от одного конца палубы к другому, повернуться кругом и промаршировать обратно, а потом еще раз и еще раз… «М-16» мы носили на правом плече, придерживая рукоятку так, чтобы рука при этом была параллельна палубе. Вначале сержант Олдс сам задавал мерный шаг, но постепенно эта ответственность переместилась на нас. Где-то посередине парадной палубы, по пути в столовку, Олдс вытащил меня из ряда и поручил мне задавать шаг.

С первой же ноты я все перепутал. «Левой» стало «правой», а «правой» – «левой». Темп вообще получался то слишком медленным, то слишком быстрым. Взвод, как мог, старался не сбиваться, но я все-таки ужасно растерялся. Закончилось все маршем под названием «кто в лес, кто по дрова», и мы стали похожи на группу туристов во время утренней прогулки. Олдс накинулся на меня.

– Отставить, курсант. Ты знаешь, что случается с лейтенантом, который не может заставить своих солдат правильно маршировать?

Я крикнул:

– Нет, сержант-инструктор, сержант Олдс. «Благодаря таким их солдат убивают в бою». Такую судьбу в ШПО пророчили не только тем, которые не могли маршировать, но также и тем, кто не начистил сапоги до блеска, не отполировал бляшку на ремне или не успел достаточно быстро надеть носки.

– Ты хочешь, чтобы твоих пехотинцев убили?

– Нет, сержант Олдс. И сразу же понял ошибку во фразе, только что слетевшей с моих губ.

Олдс заревел:

– Как ты меня назвал? Мы что с тобой друзья, заглянувшие после работы в кабак? Ты что, хочешь встречаться с моей сестрой?

– Нет, сержант-инструктор сержант Олдс, – заорал я.

– Курсант, я думаю, ты тюфяк.

Голос Олдса больше не был громким, он рычал, его лицо находилось в нескольких дюймах от моего.

– И я вышвырну отсюда всех тюфяков. Морские пехотинцы не должны допускать, чтобы их солдат убивали как мух. Запомните это.

Я был взвинчен. Я вернулся в строй, сослуживцы пытались меня подбодрить, говорили, что у каждого в жизни бывают беспонтовые дни. Но мне все равно было не по себе. Я хотел остаться в ШЛО, я старался – как мог. Впервые в моей жизни желания и усилий не было достаточно. Я понял, единственный легкий день в морской пехоте – это вчера. Успех днем раньше не значил абсолютно ничего, а завтра могло не наступить. Я просыпался каждое утро в Квантико и удивлялся: неужели я еще в ШЛО?

Столовая для курсантов находилась в невысоком здании на реке Потомак, чтобы добраться до нее, нужно было пройти через железнодорожные пути, пролегающие вдоль нашей казармы, и дальше, мимо парадной палубы. Рельсы мы переходили по мосткам, балансируя руками, туда и обратно, три раза в день. Триста семьдесят восемь раз за время летнего обучения. В ШЛО курсантам не разрешалось носить часы, а настенных часов было крайне мало. Мы могли ориентироваться во времени только по часам приема пищи.

В столовке поднос в руках нужно было держать прямо перед собой, параллельно полу, локти прижаты, руки согнуты под углом в девяносто градусов. Сержант настаивал на этой позе – она напоминала ту, с помощью которой зажимают под мышками винтовки во время марша. Он утверждал, что описанный выше способ перенесения подносов – это самая лучшая тренировка мышц. Если, мол, мы этому не научимся, то в армии нам делать нечего. Между очередью и столами стоял ряд орущих инструкторов. После наезда на меня во время маршировки я пытался не выделяться. Я опускал голову и, стараясь не думать о том, что уходит положенное мне на прием пищи время, стоял по команде «смирно» и, ощущая непременное выделение слюны, слушал лекции на тему выносливости и преданности. Агрессия инструкторов, я полагал, не была спонтанной. Они провоцировали курсантов, которых, на их взгляд, нужно было осадить. Поскольку я свою дозу на сегодняшний день уже получил, то добрался до стола без приключений.

Я сидел за столом из огнеупорного пластика – спина прямая, пятки вместе, стопы под углом в сорок пять градусов. Создавалась видимость благородной осанки. Но без хороших манер и без разговоров за столом. Я загребал пищу в рот. Моей целью на ближайшие несколько минут было запастись достаточным числом калорий для оправки от утреннего бега.

Большая часть среднестатистического дня; в промежутке между утренней физкультурой и ежедневной вечерней маршировкой, была заполнена занятиями. Мы маршировали в классы, находящиеся или в куонсетских ангарах, или в бывших ангарах для самолетов. Сесть за парты мы могли только по команде. Когда весь взвод стоял по стойке «смирно», Олдс кричал: «Готовы. Садиться!»

«Убить!» – кричали мы в ответ. Усвоение этого ритуала было первым шагом нашей подготовки к насилию. При этом у нас была одна секунда, чтобы упасть на стулья, иначе мы вставали и делали все сначала. У каждого курсанта был блокнот с отрывными листами, там он конспектировал лекций. Занятия проводили по большей части офицеры – капитаны и первые лейтенанты, метод преподавания был един. Мы запоминали имена и даты знаменитых сражений, а также подвиги знаменитых морских пехотинцев. Изучили четырнадцать характерных черт лидеров, восемь способов маскировки и шесть способов сражений в бою.

Поначалу учебный план казался нелепым. В гуманитарных дисциплинах, которым я обучался, всегда ценились дискуссия, дебаты и нюансы интерпретации идей. Но в бою, как нам говорили, редко бывает время на дискуссии и дебаты. Идеи должны быть простыми, а то они останутся идеями, так и не став действиями. Характерными чертами лидеров, о которых нам рассказывали преподаватели, были выдержка, мужество, решительность, надежность, выносливость, энтузиазм, инициативность, честность, рассудительность, справедливость, компетентность, преданность, тактичность и доброжелательность. Мы штудировали этот список, впрочем, как и все остальные, повторяли его снова и снова. Я повторял эти характерные черты в классе, в очереди в столовке и ночью в койке. Целью было, как нам говорили, довести наши знания до уровня инстинктивных. Для того чтобы они, при принятии тех или иных решений, срабатывали бессознательно.

Один из капитанов стоял перед классом и читал цитату Т.Е. Лоренса, лидера арабского революционного движения против турок в Первой мировой войне. «Девять десятых тактических приемов понятны всем, они есть в учебниках, но последняя, десятая доля, она как зимородок, пролетающий над водой и отражающийся в ней то здесь, то там – это нюх полководца. Это интуиция, она обрамляется в мысли только тогда, когда ваш мозг натренирован до такой степени, что при стрессовой ситуации интуиция так же естественна, как рефлекс». Он сказал, что нас обучат одной десятой этих приемов в ШПО, следующим пяти или шести – в Школе основной специальной подготовки (ШОСП). Остальные десятые можно познать только в бою. И познание этих десятых казалось нам очень далекой перспективой.

В течение первых трех недель я успел поспать в пяти разных койках – наши спальные места менялись, так как курсантов отчисляли. И как только кого-то отчисляли, одного из нас перемещали на его койку. Курсантов отчисляли по разным причинам. Двое из трех подпадали под критерий «Не годен по состоянию здоровья». Другие не могли понять концепции теоретических занятий. В этом случае формулировкой было «Неуспеваемость». Пока отчисленные освобождали свои прикроватные тумбочки, инструкторы оскорбляли и унижали их на полную катушку. С другими поступали еще хуже.

Курсант Данкин боролся за право быть морским пехотинцем с первой недели своего пребывания, после того как Олдс определил его как индивидуальность. Обвинение Олдса оказалось полной правдой. На этом примере я понял: наши инструкторы превыше всего ценили энтузиазм и преданность. Они хотели видеть в курсантах сердце и рвение, хотели видеть в них единую команду. Курсант, борющийся за право остаться, мог исправить свое положение усердием и своей деятельностью. Но Данкин выбрал другой курс.

Добавочное питание было строго запрещено. Мы пили воду и ели в столовке то, что давали. Всех курсантов предупредили, что если кого-то поймают при использовании каких-либо неположенных препаратов, то его ждут особые истязания с обязательным последующим отчислением.

Мы построились в казарме вдоль линии, готовые выполнить команду «отбой». У инструкторского же состава было другое мнение – они объявили осмотр прикроватных тумбочек. У Данкина в принадлежностях для чистки обуви нашли бутылку с эфедрином. Он стоял и не скрываясь плакал. Сержант Карпентер спокойным голосом приказал ему собрать вещи и пройти в коридор. Все это – без криков и театральности, без оскорблений, только констатация факта негодности для рядов морских офицеров. Взвод стоял по стойке «смирно» и в тишине смотрел на сборы Данкина. Когда он повесил на плечо вещевой мешок и пошел между рядами коек, никто не проронил ни слова.

Данкин нарушил основное правило – правило доверия между командирами и подчиненными. Принципы лидерства – это больше чем список, который нужно вызубрить для теста. Надежность. Честность. Рассудительность. В тот вечер я впервые осознал отношения между сержантами-инструкторами и кандидатами в офицеры: учись подчиняться, прежде чем начнешь командовать сам. В первые десять недель команда школы имела нас как хотела. Они орали на нас, каждое утро заставляли по пятнадцать раз снимать и надевать носки, изматывали до предела с ранней зари и до отбоя. Но после получения нами звания офицера отношение к нам должно измениться. Курсанты станут лейтенантами, затем капитанами и полковниками. Они будут командирами, ведущими своих солдат в бой. У инструкторского состава есть обоснованная причина для отчисления курсантов: они не хотят иметь плохих офицеров, которые поведут своих солдат на верную смерть.

Я НА ПОЛПУТИ К ОКОНЧАНИЮ ШПО. Я стою перед строем, и на меня падает свет от прожектора. Я не мог маршировать, я не учел важного фактора: правый угол бляшки ремня должен был находиться над правой крайней пуговицей моих брюк. Моя реакция уже напоминает мазохизм. Я знаю: на меня сейчас начнут орать. Я смотрю в глаза моего истязателя и чувствую приближение очередного раунда оскорблений. Олдс выделял меня столько раз, что уже перестал называть меня по имени. Он говорил: «Так, так, так, и посмотрим, кто это у нас?» Или: «Какой сюрприз».

Надо мной нависает опасность быть исключенным по формулировке «Отсутствие адаптации»…

В пятницу, после обеда, мы построились перед казармой, за нами стояли складные табуретки. По команде «Смирно. Сесть» мы сели: спина прямая, руки на коленях. Ждали речи командира нашего взвода капитана Фаннинга. Позже я понял, что команда инструкторов в ШПО – накопительная емкость молодых капитанов, возвратившихся в Квантико на повышение квалификации. Это тепленькое местечко, где можно расслабиться после службы на флоте: легкая работенка, мало контроля и нет угрозы безопасности. Как я уже говорил, инструкторами ШПО были сержанты, штаб-сержанты и орудийные сержанты, так что тогда, летом 1998-го, капитан для нас отождествлял почти абсолютную власть. Увидев его, мы вскочили на ноги.

Капитан Фаннинг был пилотом вертолета, он разговаривал мерно и спокойно. Мое внимание привлекли золотые самолетные крылья, прикрепленные слева над грудью. В руке он держал всего один листок бумаги, попросил сесть, посмотрел на нас с сочувствием, перемешанным с пренебрежением.

– Прошло пять недель. Целью ШПО является обучить, оценить и отфильтровать. В основном отфильтровать. Мы хотим увидеть, в ком из вас есть потенциал офицера морской пехоты. Это игра. Вы должны играть по правилам. Наши законы – это законы морской пехоты. Большинство из вас, наверное, в колледже были спортсменами.

Курсанты кивали головами, мы были рады услышать о себе хоть какую-то положительную оценку.

– ШПО ничем не отличается от футбола: чтобы играть в него, сначала нужно выучить правила. Поверьте мне, ШПО – это еще далеко не настоящая морская пехота. Просто выполняйте, что приказывают, и у вас будет шанс сделать карьеру и прожить достойную жизнь. У вас есть еще четыре недели. Потом начнутся по-настоящему серьезные испытания.

До нас уже доносились невероятные слухи о серьезном испытании: три-четыре дня в лесу без еды и сна. Я начал растерянно думать об испытании, Фаннинг в это время посмотрел на свой листок и сменил тему.

– Сегодня я хочу поговорить с вами о лидерстве – о пяти правилах лидерства морской пехоты, которые помогли мне во время службы во флоте.

Я снял с ручки колпачок, думая о бесполезности записей этих фундаментальных принципов в столбик. Но Фаннинг не только прошелся по пяти правилам. Он рассказал об их значимости, о том, как он, будучи офицером, их использовал.

– Сначала, – говорил он, – вы должны быть подкованы технически и тактически. Оправдания не принимаются. Нужно уметь разбираться во всем: в оружии, рации, самолетах и так далее. Быть хорошим парнем – это круто, но совсем не круто, когда половину группы, доверенной «хорошему парню», убивают только потому, что он плохо делал свою работу.

– Второе: принимайте своевременные решения и озвучивайте их.

В соответствии с речью капитана Фаннинга одной из самых фатальных ошибок является откладывание принятия решения до наличия ста процентов информации.

– В тумане боя у вас никогда не будет полной информации. Хороший, своевременно приведенный в исполнение план, – предупреждал он нас, – лучше плана самого продуманного, но несвоевременного. Принимайте решение и действуйте, будучи готовыми при необходимости принять другое решение.

Третий совет Фаннинга был прост:

– Будьте примером для солдат. Глаза солдат всегда устремлены на офицеров. Мы задаем тон, и подчиненные выносят свое мнение о нас – хорошее или плохое – в соответствии с нашими поступками.

– Почему здесь и сейчас мы обращаем внимание на вашу форму? – спросил у нас Фаннинг. – Потому что ваши подчиненные будут обращать на это внимание. Расхлябанность порождает расхлябанность, и маленькая невнимательность к себе повлечет расхлябанность подчиненных. Это, в соответствии с опытом морской пехоты, порождает взаимосвязь между моим незастегнутым ремнем и выживанием моей будущей команды.

«Четвертое: нужно знать своих подчиненных и заботиться об их благе. – Вспоминая морских пехотинцев, своих сослуживцев, Фаннинг всегда улыбался. – Ваши солдаты, – говорил Фаннинг, – войдут с вами в ворота ада, если будут уверены в вас и будут знать, что вы их никогда не подведете! Вы пока не офицеры, и это не про вас».

Фаннинг говорил медленно, отчетливо произнося Слово за словом. Он объяснял нам: основной составляющей данного рода войск являются срочнослужащие пехотинцы.

– Все остальные, включая вас, желающих стать офицерами морской пехоты, всего лишь поддержка для срочнослужащих солдат. – И последнее, – говорил Фаннинг, смотря на нас. – Вырабатывайте в своих подчиненных командный дух. Мораль такова: каждый должен чувствовать себя неотъемлемой частью команды. Это относится как к вам, так и к сержантам вашего взвода, – добавил он.

Новый лейтенант и его помощник должны разделить ответственность. Слишком часто, по словам Фаннинга, командиры взводов фокусируют свое внимание на поручении, а сержанты взвода следят за жизнью отряда.

– Каждый из вас должен делать и то и другое, – Фаннинг перевел теорию в практическое русло: – Какова разница между вами и сержантами вашего взвода? Он сделал паузу и затем ответил сам: «Одна пуля».

Капитан Фаннинг не был генералом Джорджем Паттоном, стоящим рядом с американским флагом. Он не разбрасывался громкими словами и не размахивал пистолетом в воздухе. Наверное, поэтому его слова резонировали в моей душе. Он приподнял перед нами завесу настоящего мира морской пехоты. Мы начали осознавать связь между игрой и реальностью, между искусственным и настоящим давлением. Капитан Фаннинг объяснил нам предназначение игры.

В тот день я четко уяснил правила и начал жить в соответствии с ними. Одеваясь на счет, я старался двигаться быстрее, когда нужно было кричать, кричал громче остальных. Когда Олдс приказывал мне отдавать команды марширующим, я старался изо всех сил и никогда не сбивался. И он больше не говорил, что мои команды сбивают наш взвод с толку. Марш на самом деле не имел значения. Было важно уметь концентрироваться в ситуации, где ответственность за действия твоей команды лежит на тебе. Мы должны были развивать способность думать в любых возможных условиях. Не ради себя – ради солдат, за которых мы будем нести ответственность.

На следующий день после обеда начался отсчет нашего выходного, который продлится двадцать четыре часа. Отец встретил меня у ворот в Квантико, и мы с ним поехали в Аннаполис. Я попытался описать ему ШПО – возмущение и смех моего отца были слышны на многие мили вокруг. Отец почувствовал то же, что чувствовал и я сам: Школа изменила меня, оставила в моей душе неизгладимый отпечаток. Я мог бы сказать ему в оправдание: ну ладно, это же всего лишь тренировка и ничего больше, можно воспринимать ее как обычную летнюю работу. Но себя ведь не обманешь: это было больше чем летнее развлечение. Патроны были холостыми, но испытания-то настоящие. Как говорили офицеры, нас отбирали по фактору наличия способностей быть командиром. Это был обряд посвящения, своеобразный рыцарский поединок, дуэль моего поколения. Я хотел пройти тест так, как еще ничего не хотел в своей жизни.

Взросление. Я уже проверял себя на спортивном поле. При плохой игре в футбол или проигрыше в кроссе можно было тряхнуть головой, попереживать вместе с командой и начать думать о следующей игре. В колледже я никогда по-настоящему не переживал за результат. Я готовился, готовился хорошо и ответственно и никогда не сомневался в итоге своих стараний. С первого года обучения в колледже я знал, что успешно его окончу. В ШПО я мог не получить офицерского чина. Меня могли исключить в любую секунду.

Будущее исчезло, а с ним и все мои эгоистичные побуждения. Я существовал только в настоящем. Было еще кое-что, заставляющее меня идти дальше – я теперь был частью команды. Я знал: каждая ошибка, совершенная моими товарищами, делает команду немного слабее. Большая часть американского общества избегает применения группового наказания, в ШПО же это было основным средством. Взводы сражались вместе. Вместе жили или погибали. Дисциплинарные взыскания применялись также ко всей группе. Богоявление имело место утром, через неделю. Мое тело находилось в упоре лежа при отжимании от пола. Сержант Олдс приказал всем принять такое положение, в то время как разносил в пух и прах за потертую обувь одного из курсантов. Он требовал, чтобы мы осознали: цель занятий не брать, а отдавать.

Наступил последний месяц лета. Дни пролетали один за другим. День, когда мы въехали в ворота Квантико, казался далеко в прошлом. Я вспоминал свои ранние ошибки уже с улыбкой. Меня очень долго тыкали в них носом, прежде чем я понял суть. Через неделю должно было состояться финальное испытание. Во время тестов нам предстояло показать все свои знания, полученные на занятиях. Ходили волнующие слухи о церемонии после испытания. Нам вручат Орла, Ядро и Якорь – традиционные символы морской пехоты: символ того, что нам удалось «выжить».

В течение той последней недели каждый день заканчивался для нас так же, как и начинался: наш взвод строился в казарме вдоль линии. Мы стояли по стойке «смирно»: футболки, зеленые шорты и сланцы. Сержанты-инструкторы ходили с важным видом, поносили нас на чем свет стоит, но теперь в конце этих тирад мы все-таки слышали о себе и несколько слов похвалы.

– Вы самые худшие курсанты из всех, кого мы знали. Вы самые медленные. Самые тупые. Самые эгоистичные. – Олдс при каждом слове показывал то на одного, то на другого курсанта. Когда он все же не показал на меня, я облегченно вздохнул.

– Мы еще успеем отправить большинство из вас в колледж. Вы сможете продолжить играть в теннис, смешивать себе мартини и думать, что вы лучше тех, кто стоит на страже вашей свободы.

Он не блефовал. На этой неделе был отчислен один из парней нашего взвода. На этот раз – из-за низкого уровня строевой подготовки.

– Но у некоторых из вас есть сердце. И этих курсантов мы сделаем морскими пехотинцами. Они выйдут отсюда офицерами и будут бивать коммунистов для Сьюзи Роттен-кротч.

Эта Сьюзи была метафорой морских пехотинцев, говорящих о болтливой жене или девушке, которые остались у нас «на воле». Олдса волновал только один фактор – наша состоятельность при командовании солдатами. И заканчивал он одной из наиболее часто повторяемых сентенций: «Если у вас маленькое сердце, вы, служа в морской пехоте, будете очень медленно продвигаться по карьерной лестнице». Так что слова о том, что у некоторых из нас есть сердце, мы воспринимали как похвалу.

В конце каждого такого вечернего монолога мы «гидратировали». Гидратировать – это еще один термин морской пехоты. В морской пехоте не пьют, а гидратируют. Многие из выбывших курсантов провели свои последние часы в ШПО, лежа на картонной коробке со льдом, с торчащим, сами знаете где, ректальным термометром, носящим в морской пехоте название «серебряная пуля». Жара, стоящая в Виргинии в июле, не щадила ни высоких, ни маленьких, ни черных, ни белых, ни хороших курсантов, ни плохих. Она знала только гидратированность и негидратированность. Поэтому при команде Олдса «Всем спать!» никто из курсантов не медлил. Мы запрокидывали головы и с одного раза опустошали фляжки, потом переворачивали их вверх дном, показывая, что они пусты. Один из нас случайно пролил воду на пол, и она образовала лужу у ног курсанта, стоящего напротив. Тот курсант продолжал смотреть прямо перед собой, чтобы не выдать товарища и, соответственно, не навлечь на него гнев инструктора.

Олдс показал на лужу рукой, он был зол:

– Это мой дом. К восходу лужа должна быть вытерта. И вам, придуркам, лучше сегодня не вставать ночью со своих кроватей. Если вам офицер приказал спать – значит, спать.

По команде «На полки!» мы взбирались на койки. Но даже тогда день еще не был окончен. Мы лежали по стойке «смирно»: руки по швам, пальцы сжаты в кулаки, пятки вместе, носки под углом в сорок пять градусов, взгляд устремлен в потолок.

Олдс стоял в центре казармы, скрестив руки на груди.

«Вни-и-и-ма-а-ни-и-е-е-е!» – Слово исходило не из его рта или даже легких, а откуда-то намного глубже. О происхождении этого звука знают только инструкторы и итальянские теноры.

«Петь!»

«Из верховий Монтесумы и до берегов Триполи». Пятьдесят пять голосов на первой неделе обучения, затем – пятьдесят один голос, затем – тридцать восемь. Мы ревели «Гимн морской пехоты». Не гимн каких-то сил морской пехоты, а именно гимн морских пехотинцев – ибо песня эта принадлежала морской пехоте.

– Сражаемся за правду и свободу, наша честь всегда при нас.

Вся гордость, все сердце были в стихах, которые мы орали в потолок.

– Если армия и флот вдруг посмотрят в облака, они увидят, что улицы охраняются морской пехотой.

В эту секунду, когда гимн был спет, когда звук, отражаясь от потолка, возвращался обратно, я слышал, как все мы, курсанты, затаили дыхание. Это были лучшие мгновения дня.

– Чем больше мы потеем в мирное время, тем меньше будет крови во время войны. Спокойной ночи, курсанты. – Олдс выключил свет, а мы лежали по стойке «смирно» и смотрели на свет прожекторов, блуждающих по стенам.

7 августа 1998 года, когда до окончания обучения оставалась неделя, я встал с первыми лучами солнца – так волновался перед назначенным на предстоящую ночь финальным испытанием. Вспотев после утренних занятий, мы маршировали в столовку. Время обучения не прошло даром: теперь наш взвод функционировал как единый организм. Мы шли по парадной палубе, сами задавая себе ритм марша. Переходя мост, я увидел сержанта Карпентера, смотрящего на нас с бетонной площадки, находящейся за столовой. Взгляд у него был жесткий.

Подняв руку, тем самым остановив наше движение, он направился к нам.

– Курсанты, послушайте меня.

Я ожидал, что он опять пойдет вразнос, ругая нас за нарушение какого-нибудь вымышленного правила – ну, например, грязь в казарме.

– Террористы атаковали посольства Америки в Кении и Танзании. Взорвали их. Эти посольства охраняла морская пехота. Мои братья – ваши будущие братья – возможно, мертвы. Вы должны порвать врагов. Вы на пороге перемен. А теперь идите есть.

Мы жили в информационном вакууме: нет прогноза погоды, неизвестно, кто кого сделал в бейсболе, нет сведений о разрушении двух американских посольств.

В столовке, стоя в очереди, мы шептались, обсуждая услышанное. – Что это значит?

– Война.

– Чушь собачья. Это ничего не значит. По крайней мере, для нас. Может, парни с флота и вмешаются, но точно не мы.

– Может, со временем?

«Да нет же. Третьей мировой войны не будет. Может, пара бомбежек… Направим на них наши ракеты, и на этом все закончится… Черт. Они опять пережарили блинчики».