Текст книги "Радость бедных"
Автор книги: Натан Альтерман
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Предисловие
* (Вступление)
1
1. Песнь молодой жене
2. Пришелец вступил в город
3. Плач
4. Молния
5. Пришелец ревнует к красоте своей жены
6. Крот
7. Пир (субботняя трапеза)
8. Просьба о прощении
2
1. Песнь лжи
2. Песнь радости глаз
3. Песнь света
4. Песнь пляски
3
1. Бубен
2. Пришелец помнит своих друзей
3. Прогулка на ветру
4
1. Сказ о глупом и мудром
2. Куда девать стыд?
3. Предатель
5
1. Песнь упокоения
2. Когда видящих скроет тьма
3. Молитва о мести
4. Заклинание
5. Подполье
6
1. Песнь знамений
2. Кончина отца
3. На земле камней
7
1. Ночь осады
2. Рассвет
3. Город пал
4. Заключение
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
Натан Альтерман
Радость бедных
Содержание
Предисловие
«Радость бедных»
* ( Вступление)
Глава 1
1. Песнь молодой жене
2. Пришелец вступил в город
3. Плач
4. Молния
5. Пришелец ревнует к красоте своей жены
6. Крот
7. Пир (субботняя трапеза)
8. Просьба о прощении
Глава 2
1. Песнь лжи
2. Песнь радости глаз
3. Песнь света
4. Песнь пляски
Глава 3
1. Бубен
2. Пришелец помнит своих друзей
3. Прогулка на ветру
Глава 4
1. Сказ о глупом и мудром
2. Куда девать стыд?
3. Предатель
Глава 5
1. Песнь упокоения
2. Когда видящих скроет тьма
3. Молитва о мести
4. Заклинание
5. Подполье
Глава 6
1. Песнь знамений
2. Кончина отца
3. На земле камней
Глава 7
1. Ночь осады
2. Рассвет
3. Город пал
4. Заключение
Послесловие
Примечания
Предисловие
Весной 1941г. увидела свет «Радость бедных» – большое произведение Натана Альтермана, оставившее глубокий отпечаток в сознании целых поколений любителей поэзии, комментаторов и исследователей. Сильное впечатление от него среди юных и взрослых читателей связано, в том числе, с неразрешёнными загадками, скрытыми в нём, с простёртым над ним покровом тайны.
Например, известный критик Дан Мирон утверждал в 1981г., что «до сих пор не найдено никакого объяснения, способного в убедительной форме разрешить трудности, которые оно вызывает», и потому «Радость бедных» представляет собой, по его словам, «самый сложный объект не только среди произведений Альтермана, но и вообще в современной ивритской поэзии.» Двумя годами позже профессор Боаз Арпали тоже говорил о «загадочности названия и составляющих текста» . А Мордехай Шалев пошёл дальше, представив основную проблему в статье, посвящённой вовсе не «Радости бедных» Альтермана, а «В ожидании Годо» Беккета :
"Предназначены ли современные литературные загадки для того, чтобы их решать, или они преднамеренно останавлива-ются на этапе введения в заблуждение? Имеются ли вообще логико-лингвистические эквиваленты, позволяющие определить и понять их? Или по своему характеру они предназначены дать возможность читателю заглянуть в как бы религиозный мир, где эти категории нерелевантны и всякая попытка навязать их искажает самую их суть?"
Однако, именно Б.Арпали [3,7,8] и М.Шалев [4,1] предложили две концепции для объяснения глубинного смысла поэмы (см. Послесловие).
Еврейская молодёжь, которая была пленена стихами книги «Звёзды вовне» Натана Альтермана, вышедшей в свет в 1938г., – это то же «поколение земли», которое получило в свои руки в 1941г. «Радость бедных» – произведение другого времени и изменившегося Альтермана (несмотря на сохранившиеся основы). Поэзия, нагруженная языком древних источников, таинственная тем, что в ней ясно, и ещё больше тем, что в ней скрыто. Внешние опасности, очевидные до ужаса. Тайна расколотого единства двух людей, их взаимозависимость, ревность и любовь, насыщенные страстями, между «живым мертвецом» (бедняком) и его женой (она же «дочь»).
Поэт Хаим Гури спросил Альтермана о смысле названия «Радость бедных». Альтерман ответил: «Пришла страшная буря, и люди задают себе вопрос: что останется от духовных ценностей, накопленных человечеством, от искусства, дружбы, любви, отношений между отцом и сыном, между мужчиной и женщиной? И вот попытка ответить на этот вопрос: останется жизнь в разгаре смерти, клятва верности, память, надежда, продолжение.»
В 1940г. Альтерман боялся, прежде всего, почти неизбежной гибели еврейского ишува (населения) в Палестине (Земле Израиля) от рук немецко-итальянско-арабско-французской (вишистской) коалиции (Армия Роммеля в Египте, итальянские бомбардировки Тель-Авива, ожидаемое вторжение из Сирии). Но в то же время ужасная опасность грозила как европейскому еврейству, поскольку Польша и часть Восточной и Западной Европы были уже фактически в руках нацистов, так и всей гуманистической цивилизации в случае победы идей рассизма, тоталитаризма и нигилизма.
Альтерман хотел дать духовное оружие тем, кто не желал подчиняться этим силам и предпочёл бы смерть в борьбе, где сама смерть, как ни парадоксально, может стать победой жизни и духовных ценностей. По сути дела, Альтерман ставит гамлетовский вопрос: достойно ли терпеть безропотно позор судьбы иль нужно оказать сопротивленье, восстать, вооружиться, победить или погибнуть?
Книга состоит как бы из двух частей. Две первые главы – личная драма ревности и сложных отношений между пришель-цем с того света и его молодой вдовой. Накал страстей заставляет вспомнить строки из «Песнь песней»: сильна, как смерть, любовь, как преисподняя – люта ревность.
В последующих главах добавляется тема надвигающейся трагедии планетарного масштаба – распространения власти фашизма и вероятной катастрофы еврейства, как в Европе, так и на Земле Израиля. К двум главным героям здесь добавляются и мертвецы "подполья", и живые братья главной героини, готовые стоять насмерть в предстоящем штурме города. Тем не менее, автора не покидает надежда на последующее "великое спасение" еврейского народа и всей цивилизации.
* * *
Текст книги строится на необычайно богатом фундаменте – как еврейском (от ТАНАХа, Талмуда, молитв, песнопений, через еврейскую поэзию средневековой Испании и фольклор, до Бялика и Бренера), так и европейском-христианском (Новый Завет, английские и французские баллады, пьесы Шекспира, романтическая литература, романтическая и символистская рус-ская поэзия и т.д.). По форме – это модернистская поэма с элементами баллады.
Многие стихотворения в книге «начинаются за здравие, а кончаются за упокой» в прямом и переносном смысле, в ней не-мало оксюморонов, но «Радость бедных» – книга не абсурдов (противоречий здравому смыслу и природе вещей), а парадоксов (которые при более глубоком осмыслении выясняются как истина, сложная для понимания).
Название поэмы заимствовано из стихотворения средневекового поэта, которого называли Шмуэль а-Нагид [1]. Хана Ривлина писала: «Напряжение, существующее в этом выражении между бедностью и радостью, амбивалентность, осознание каждого из этих понятий в отдельности и во взаимосвязи – в этом, в широком смысле, значение произведения Альтермана. Насколько мне известно, после Шмуэля а-Нагид до Альтермана это выражение не использовалось.»
[1] Шмуэль а-Нагид (полководец) – один из самых значительных еврейских поэтов средневековой Испании (993-1056г.г.). В течение 30 лет был великим визирем мусульманского княжества Гранада, успешным командующим армией и министром финансов. Писал стихи на семи языках. Всячески способствовал развитию еврейской общины и иврита. Во дворе его резиденции находился фонтан, поддерживаемый 12 львами, впоследствии перенесенный во дворец Альгамбра. Выражение «радость бедных» взято из его стихотворения «Боже силы, Бог ревнивый и грозный»: «И итог дня – избавление, день празднования, как день радости бедных после жатвы». (В ТАНАХе – Писания. Книга Псалмов, 126, 5 – сказано: «сеявшие в слезах жать будут с пением»).
В соединении актуального и вневременного, национального и общечеловеческого кроется, по всей видимости, секрет си-лы этого таинственного произведения, единственного в своём роде. В нём современная ивритская поэзия достигла одной из самых высоких вершин в своём развитии.
* * *
При переводе не делалось попыток передавать цитаты из древних источников, которыми изобилует поэма (редакторы приводят около 200) в их установившихся переводах на русский язык. Это практически неисполнимо в рамках стихотворного текста, и, кроме того, знакомство русскоязычных читателей с этими текстами далеко от уровня, позволяющего по памяти определять источник цитаты. Минимально необходимое количество цитат дано в примечаниях.
В приводимом тексте поэмы на иврите сохранена орфография пятого, прижизненного издания 1955-56г.г.
Я благодарю ведущих форума интернет-сайта "Натан Альтерман" за разъяснение тёмных для меня вопросов.
Адольф Гоман
* (Вступление)
Пришла Радость бедных. Стучится в дверь .
Сколько бедный-как-мёртвый ждал!
Принесла Радость лиры [2]. И вот теперь
Этот радостный час настал.
И сказал: "Как я счастлив сейчас,
Радость бедных услышал хоть раз."
И, уснув на соломе, ограблен дотла,
Он мечтал до утра лишь о ней.
Слаще мести и тела больнее была, [3]
И последней овечки белей. [4]
И сказал: "Как я счастлив сейчас,
Что нашла меня в этот раз."
И сказала: "Не гость, не помощник я, нет.
Недруг близок, встречай беду.
Час последний настал твой, и скоро вслед
За несущими гроб пойду."
"К тем, кто мучил меня что есть сил,
Как вернёшься ты, Радость?" – спросил.
И сказала: "С тобою пойду до конца.
Как живому должна долг отдать.
Моего ты не видел при жизни лица,
И до смерти врагам не видать."
И сказал: "Будет мир и покой.
Ведь теперь Радость бедных со мной".
1
1. Песнь молодой жене
[5]
Нет, не всё суета сует, [6]
Нет, не всё, – говорю тебе я.
И деньгам мог сказать я "нет",
И года сжигал не жалея.
За тобой шёл, девочка, вслед,
Как идёт за верёвкой шея.
Ты решила платочек надеть
И сказала: "Теперь не забудет!"
Дал зарок я не есть хлеба впредь,
Пока рот твоей плотью сыт будет,
Дал зарок на тебя лишь смотреть,
Пока силы в глазах не убудет.
Но болезнь порвала цепь дней,
Нищету ты со мной узнала,
Она дочерью стала моей,
А болезнь моим домом стала.
И мы стали собаки бедней,
И собака от нас бежала.
И поднялся металл, и срубил
Мою голову вмиг с твоей шеи.
Ничего не осталось, лишь был
Под ногами мой прах рассеян.
И железо лишится сил,
Только страсть к тебе не слабеет.
Тело хрупко, крошится, как мел,
Но не знает предела сила.
В жизни счастья я не имел,
Мне земля постель постелила.
Но в веселья час среди дел
Встретишь взгляд из моей могилы.
Ещё ждёт нас радости свет,
Души, девочка, нам согреет,
И с земли, что нам дал завет [7],
Ты ко мне сойдёшь холодея.
Нет, не всё суета сует,
Нет, не всё, – говорю тебе я.
2. Пришелец вступил в город
Город в осаде. Никто не пройдёт.
Но я обойду охрану.
Я, бедный-как-мёртвый, найду проход.
У твоей двери, спящая, встану.
Не рука, состраданье моё
Защитит, как огонь и копьё,
Укрепит, когда кончится время твоё.
Я – свидетель, помнящий всё.
Чтоб свечой угасла ты, буду желать,
Чтоб приблизил меч день расплаты.
Но стану пороги весь день обивать,
Чтоб вечер ещё прожила ты.
Хлеба кусок принесу,
Имя твоё вознесу.
К иссохшим губам прильну свежей водой
Я, полный заботы, седой.
Не спасёт от несчастья живого живой,
Но ты будешь любовью укрыта,
Беспощадной, нездешней любви пеленой,
Как грабёж среди дня открытой.
Поклянись всем, что свято тебе,
Черпать силы в ужасной беде.
А, когда не хватит и сил любви,
Меня, кто после всего, зови.
Город в осаде. Никто не пройдёт.
Но я не вернусь обратно.
За тебя, – ей клятву мертвец даёт, -
У двери умру семикратно.
Как огонь и копьё, защищу,
Силой свыше людской награжу,
А когда твоё время придёт, как свечу, -
Я, чуждый – тебя погашу.
3. Плач
Я слышал, как ты ночью плакала одна,
К подушке прижимаясь ртом.
Хотел я этой ночью, стоя у окна,
С тобою быть, хотя бы за стеклом.
Во тьме я видел скорбь твою, как в ясный день,
И руки, исхудавшие в беде.
И судорога боли била мою тень,
А кости рвались подойти к тебе.
О девочка моя! В оковах нищеты
Надежду потерявшая давно,
Сквозь слёзы на меня в окно смотрела ты –
Прозрачного, пустого, как оно.
Ты знала, ночь кругом – без ветра, без огня,
И лишь моя душа стучится в дверь.
Ты обо мне рыдала так, будто меня
Избрал своей добычей хищный зверь.
Я иногда бреду, как громом поражён,
Незрячих страх не в силах победить,
Когда ты вдруг зовёшь меня со всех сторон,
Как мальчик, над слепцом решивший подшутить.
В убогом доме слова некому сказать.
Не двигаясь и не открыв лица,
Ты, голубь жертвенный [8], осуждена рыдать
Без памяти, без мысли – до конца.
Ты плакала в подушку в сумраке ночном.
Катились твои слёзы с век моих.
Поставь обидчиков твоих к окну лицом,
Дай дотянуться мне до горла их!
Мои несчастья мне теперь вовек нести,
Но плач твой вынести мозг не способен мой.
Плач остаётся в нашем доме взаперти.
Как во грехе – наедине с тобой!
Жена моя!.. Ты тьмой укрыта до утра.
Не шелохнусь, лицом к стеклу прижат.
Ты спишь, подушка у тебя от слёз мокра,
И только кости мести дробь стучат.
4. Молния
И даже шум дождя тебя не разбудил.
Швыряет буря струи в темноте ночной,
Холодный молний свет твой город ослепил
Безумием огня и красотой.
Смерть в этом свете, вечности мороз.
Как стены, рухнет вмиг – и строит вновь мосты.
Навис над домом он, как бич. В нем семь полос –
От золотистых искр до черноты.
Вот юности напор – ночь молний и воды!
Ночь силы! На лице твоём исчезла тень.
Такою в юности мечтали видеть мы
И жаждали тебя в субботний день.
Ещё взгляну, ещё. Пугать не буду я.
Ты спишь без снов. Вокруг всё сплошь – огонь, вода.
Я счастьем, юностью наполню всю тебя,
Но не узнаешь ты их больше никогда.
И я тебя украшу мёртвою красой,
Усмешкой слабою потрескавшихся губ.
Снаружи, девочка, столб молнии косой.
Я ослеплён, и дом до самых труб.
5. Пришелец ревнует к красоте своей жены
В праздник наряд не оденешь свой,
Рада не будешь вовек.
От соблазнов и лести закрыта стеной,
Чтобы не был с тобой ни один живой,
Чтоб не видела солнца, улыбки людской,
Обведу крýгом тайным тебя я навек,
И буду, как коршун, кружить над тобой,
Чтоб ты не смеялась вовек.
Если в доме спастись замыслишь
И с друзьями побыть допоздна,
Не спасёшься, везде услышишь:
Коршун ищет: "Жена, жена!"
До бёдер, с земли до сокровища ног
Если б мог вновь увидеть тебя!
За тобою слежу я, как враг и как рок,
Чтоб никто завладеть тобой больше не мог.
Сладость рта, плеч тепло, блеск ногтей и серёг...
Враг – кто видит тебя, ты – обитель моя.
И рассеется пыль с твоих тяжких дорог,
И из пыли взгляну любя.
Если в чью-то постель заберёшься,
Будешь думать, что ты с ним одна,
От всевидящих глаз не спасёшься
И от зова: "Жена, жена!"
От взглядов, от пальцев, от вздохов чужих
Моя ревность хранит, как мать.
Иссушу твоё тело и душу, и их
Возжелать не придёт ни единый из них.
Ужаснёшься до срока от прядей седых,
Ветер сдует любовников хищную рать.
Не забудешь меня, пока стон твой не стих,
Супруга моя и мать.
И, когда потемнеет разум,
Сеть мою проклянёшь со дна.
Потеряю, что было, разом,
Кроме крика "жена, жена!"
6. Крот
Я не зря тебе в верности клялся,
Рад быть щёткой твоим каблукам.
Я из глуби рыл ход, поднимался,
Словно крот – заколдован, упрям.
Ты и боль головы моей лысой,
Ты и скорбь моих длинных ногтей.
Меня в трéске стен старых услышишь,
В скрипе пола средь мрака ночей.
Против зеркала в раме из меди
Свет свечи твоей бедной нетлен.
Смотрят ночи, как злые соседи,
На тебя из укрытий и стен.
Мы с кротом к дому скрытно проникли,
Чтоб украсть, словно колос,тебя,
Но застыли не видя, поникли,
Ослеплённые нимбом огня.
*
Я не зря тебе в верности клялся,
Мне в тоске землю рыть суждено:
Твоей жизни во тьме добивался.
Ведь живой – он мираж, колдовство.
Что в тебе есть? Зачем унижался,
Как идёшь, как стоишь, вспоминал.
Дорожил мелочами, боялся,
Счастлив был за тебя и дрожал:
О тебе моя мысль, и под небом
От той мысли дрожу я в ночи:
Только б ты не осталась без хлеба,
Миски супа и света свечи.
Я б хотел целовать твои руки –
Слаб и стар, как стара твоя мать.
И на мне твоя бедность и муки.
Ни спасенья, ни сна мне не знать.
Ты и боль головы моей лысой,
Ты и скорбь моих длинных ногтей.
От тоски не уйти ненавистной,
От заботы и думы моей.
Ибо никнешь уже, словно колос,
И осада вокруг на холмах.
Я и крот, мы слепы, дыбом волос,
И застыл в нас убийственный страх.
Отражаясь, колеблясь, двоится
Свет свечи за зеркальным стеклом,
И ты видишь во тьме наши лица,
Знаешь, мы от тебя не уйдём.
Потому, что весь мир наш раздвоен,
И вдвойне мы скорбим оттого,
Что нет дома без мёртвого в доме,
И нет мёртвых, забывших его.
Чудо – жизнь наша в доме унылом,
Мёртвых мыслями полнится он,
Чей настойчивый взгляд из могилы
На жилища живых устремлён.
7. Пир (субботняя трапеза)
Вот бокал вина, свечи рядом.
Хлеб восславит молитва твоя.
Обвела ты пустой дом свой взглядом,
Твёрдо зная, что гость твой – я.
Приди, Радость, гостьей к столу бедняка!
Будь свят этот день вовек!
Как свет, что лежит на лице бедняка,
Трепещет в душе человек.
Твои руки белы, как прежде,
Но браслета нет и следа.
Белый фартук скрывает одежду,
А моя, та всегда бела.
Садись рядом, Радость,всем место есть тут!
Будешь с нами и есть, и пить.
Сто, девочка, ласковых слов тебя ждут,
Но некому их повторить.
Всё вино на столе осталось,
Хлеб не тронут. Платок в руках.
Только сердце твоё надрывалось,
И от радости пира в слезах.
Ибо радость сильна на пиру бедняка.
Вовек будет свят этот день!
Недвижно, без звука сияет бокал,
Дрожат на лице свет и тень.
Свечи гаснут с бокалами рядом,
Лишь вино сохраняет покой.
Обвела дом пустой свой взглядом
И заплакала: праздник какой!
И сказала: "Как ты, Радость бедных, сильна!
Тебя вынести сил наших нет.
Знать, и здесь не для радости жизнь нам дана,
И с собой не возьмёшь на тот свет."
8. Просьба о прощении
Исчезла краса твоя, дочь.
Нести груз несчастий невмочь.
Бежит утешение прочь.
И ни звука! Да будет ночь!
Без предела беда росла,
Изнуряла и смерть несла.
Я смотрел, как течёт слеза,
И не мог отвести глаза.
Страх и стыд ты прошла без слов.
Больше вынесла, чем Иов.
Как мертвец, одна в мире снов.
Жалок тот, кто судить готов.
Я злой речью тебя утомил,
Мелочами тебе докучал.
К горлу ужас беды подступил.
"До конца я с тобою," – сказал.
Но молчала ты тише могил,
Так, как город в осаде молчал.
Я жесток. Ты устала, больна,
Исчерпала все силы до дна.
Сын уснул. Ты сидишь у окна,
И никто не придёт. Одна.
Будет месть за красу твою, дочь,
За несчастья, чья тяжесть невмочь,
Но не будет живого – помочь,
А мне скажут: "Тише, ты: ночь!"
2
1. Песнь лжи
Домам суждено рухнуть,
Не век суждено им стоять.
Глазам суждено потухнуть,
Не век суждено им сиять.
Старый вновь молодость не обретёт,
Тот, кто проснулся, вовек не заснёт.
Не от страха, от радости ты восклицаешь.
Всё лживо, лживо – ты, девочка, знаешь.
Радость – пасть в битве на равных,
Горе – жить, подлость терпя.
Радость – спросить: кто враг мне?
Горе – спросить: кто судья?
Счастлив, кому уже больше не встать,
Горе бежавшим: вовек им не спать.
Не от страха, от радости ты восклицаешь.
Всё лживо, лживо – ты, девочка, знаешь.
Луна с солнцем сгинут не скоро,
А наши дни сочтены.
Кружит над отцами ворон,
И будут рабами сыны.
Отец: Я бы в сыне продолжил путь.
Сын: Мне б, как тебе, навсегда уснуть.
Не от страха, от радости ты восклицаешь.
Всё лживо, лживо – ты, девочка, знаешь.
Сильны дикари, злобны были.
Стал за ночь наш брат стариком.
До вечера в грудь его били
И в спину до ýтра потом.
А утром он лёг, чтоб не встать никогда.
И видевший это уснёт навсегда.
Не от страха, от радости ты восклицаешь.
Всё лживо, лживо – ты, девочка, знаешь.
2. Песнь радости глаз
[9]
Пришла злоба издалека,
И готовит страх засаду.
Ночь, – сказали, – будет горька.
Дню, – сказали, – не будешь рада.
Злоба зрела и страх не спал,
Строят козни, чуть утро встало.
Их сломить тебя Бог создал,
И снести их силы дал Он.
В этом доме, чей крах недалёк,
Ты к субботе чепцом косы скрыла.
Каждый в комнате нищей скребёшь уголок,
Пока стены стоят и стропила.
О желанная вечная мать
Всех живых, предназначенных тленью!
Ты поставлена грань охранять
Между жизнью и вечным забвеньем.
Тебя жажду всем телом, душой.
Но к тебе устремлён напрасно.
И беззвучно порхает твой смех надо мной.
Я, глухой, его слышу ясно.
Да, я знаю, настанет пора,
Будешь сломлена этой бедою.
И сотрут твою радость, и скажут: "Пора!"
Но пока радость глаз со мною.
3. Песнь света
Опасности нет ничего ясней.
Лицо твоё открыто ей судьбою.
И каждая душа в свой срок между ножей
Лицо врага увидит пред собою.
Блажен, кто в доме взгляд мог видеть гордый твой,
Где траур и опасности повсюду.
Я потерял тебя, но, как арфист слепой,
Плутать в тебе, ликуя, долго буду.
Как нож в руке твоей сверкает!
Так в бронзе свеч огонь играет.
Ты, как невеста в цвете дней, -
В наряде, скроенном с размахом
Несчастьем дня, вечерним страхом,
Как для веселья и гостей.
Но и, когда под звон браслетов,
Смеясь, плясала ты для нас,
Рождая хор похвал, приветов,
Среди друзей, в потоках света,
Ведь каждый раз, ведь каждый раз,
Как птица мчит, к гнезду спеша,
О дочь, о дочь!
Искала нож твоя душа,
О дочь, о дочь!
Конец твой близок. Имени лишён,
Он смотрит, непреклонный, цепким глазом.
Как профиль царский на монете, он
На вехах твоей жизни виден сразу.
Жизнь на краю полна, сильнее человек.
Открыто всё, вся паутина в клочья!
На острие ножа нам не стареть вовек.
Как он, сияет твоя юность, дочка.
Как нож в руке твоей сверкает!
Так в бронзе свеч огонь играет.
Так ждёт невеста жениха.
Так в зеркале в лучах заката,
Как пред мечом стоишь одна ты
В сиянье глаз и их греха.
Ты сердцу не даёшь пророчить
Что сбудется – пусть не сейчас,
Но ощутимо ясно очень,
Хотя не видимо воочию.
И в этот раз, и каждый раз,
Как птица мчит, к гнезду спеша,
О дочь, о дочь!
Всё ищет нож твоя душа,
О дочь, о дочь!
4. Песнь пляски
Я косу твою сжав, с силой буду держать.
Я связал тебя прочно с собою.
Силой духа заставлю стонать и рыдать,
Изогнув твоё тело дугою. [10]
Как свет дня, промелькнёт смутно образ мой вдруг,
И ты, в страхе застыв глубоком,
Материнских почувствуешь силу рук,
Словно ветка в руках потока.
Когда в комнате бедной ты стул мой взяла,
Когда пыль с моего ты стираешь стола,
В мелочах ежедневных и ночью поздно
Любовь коршуна кличет и кличет грозно.
Её в целом и в доле любой есть следы,
И, как чудо, редка, и обычней еды.
Дочь, приди! Зарасти не может дорога
От коршуна к твоему порогу!
Приходи! Целый день бы смотрел,
Как чепец твой красив, фартук бел,
И спокойны глаза озорные,
Как серебряный шекель, большие...
Приходи! Нет другой, ты – одна.
Приходи! Как, сестра, ты бедна!..
Перед тем, кто страшен
И нищ,
Со свечой горящей
Склонись.
Чтобы в скорби своей
Был жесток,
Воспевай,
Пока тёмен восток.
Чтоб, как хлеб бы полёг
В суховей,
До косы тебя сжёг,
До костей.
Ты отринута, я – покров твой.
Позови лишь – объятья открою,
И рыдать будет вместе со мной
Твоё тело, согнувшись дугою.
«Где ты?» – всюду мой слышишь вопрос,
И душа твоя замерла в счастье,
Ведь, как бедность, к тебе я давно уж прирос,
И знаком много лет, как несчастье.
Бог – свидетель, и ты не могла б отрицать:
Прах мой жив под твоими ногами.
Ложь пыталась тебя от меня оторвать,
Но я здесь, это знаем сами.
Тёмным вечером в комнате бедной твоей
Путь мой – красная нить от окна до дверей.
И из всех уголков, за стеной любою,
Слышишь, коршун взывает к тебе с любовью.
Если с ветром, и с бурей приду, и с дождём,
Словно дверь, задрожав, ты откроешь мне дом.
И под шторы полёт от окна до порога
Меж тобою и коршуном ляжет дорога.
Приходи! Целый день бы смотрел,
Как чепец твой красив, фартук бел.
Приходи, глаз твоих нет краше,
Под напев парной пляски нашей.
Приходи! Нет другой, ты – одна.
Приходи! Как, сестра, ты бедна!..
И направь свечу свою
В ночь,
Чтоб я видел красу твою,
Дочь.
Она, дом освещая,
Горит
И, свечою сгорая,
Царит.
Скорбь её будет бить
Без конца
И живого слепить
Мертвеца.
Я – свидетель, не смей отрицать:
По живому ступаешь ногами.
Ложь пыталась тебя оторвать,
Но я здесь, это знаем сами.
3
1. Бубен
В будни большая улица бьёт
В бубны большие весь день напролёт. [11]
Кончилось лето, черёд за зимой –
Улица в бубен колотит большой.
Старость уходит, а юность цветёт –
Улица в бубен без устали бьёт.
Толпы служанок и отблеск костров
Гулом мне бубен напомнить готов.
*
Где вы, те бубны? И улицы нет.
Где вы, те будни? Где зимы тех лет?
Листья, опав, улетели давно.
Лето, зима ль, бубен, мне всё равно.
Девушки, что расцветали в те дни,
Как далеки нынче, бубен, они!
Были бедны мы, нельзя быть бедней,
Но не забудется радость тех дней.
2. Пришелец помнит своих друзей
И стоял против друга друг,
Но исчезло лицо пред ним,
Потому что три камня вдруг
Стали памятником одним.
Ведь давно было ясно мне:
Там, где нет костра и свечей,
Под тремя камнями во тьме
Буду памятью жить друзей.
Ночью встав во тьме средь могил,
Вижу: камни глядят на меня,
Но не город я вспомню, где жил, [12]
Лишь друзей своих имена.
Кто тут грудой камней отмечен?
Тот, кто в дружбе был камня крепче.
Почему средь мёртвых без друга?
Болен он неживых недугом.
Нет недуга того страшней,
И о нем молчал средь друзей.
Но друзья знали всё наперёд:
Никогда он других не найдёт.
Кто тут грудой камней отмечен?
Тот, кто в дружбе был камня крепче.
Им безмолвно земля могил
Запретила по камню стучать,
Но во мне, хоть лицо прикрыл,
Продолжал их голос звучать.
Скалит дружба волчицей пасть.
Чем её, друзья, накормить?
Ведь живых скромнейшую страсть
Не насытить здесь, не смирить.
И молчанье вселенной всей
Морем слов наполнилось вдруг.
Боже, дай увидеть друзей,
Гору сбрось с неподвижных рук!
Кто встаёт из-под камня ночью?
Тот, кто в дружбе был камнем прочным.
И к кому он теперь устремлён?
Господин, лишь друзей ищет он.
Их по имени может назвать
И на пальцах руки сосчитать.
Тонкой нитью к ним сердцем влеком,
И их дружба висит ни на чём...
Кто встаёт из-под камня ночью?
Тот, кто в дружбе был камнем прочным.
Нам любовь отцов – тяжкий груз,
Жён любовь на крови стоит.
Дружба как плетёт путы уз?
Что за чувство, где корень скрыт?
Нам её потерять нельзя,
И на нас её знак клеймом.
Знак союза. Да будут друзья,
Туча в небе и почвы ком!
С вами радость готов я делить.
Полечу к вам, случись беда.
Мне, друзья, не дайте остыть.
Дружба, не остывай никогда!
Из-под камня кто молвил слово?
Он, для друга на всё готовый.
А друзья что сказали в ответ?
Вот слова, что сказали в ответ:
"Не смогли разделить нас года,
Не смогли и зависть с бедой.
Не разделит нас никогда
Холм камней, что срослись над тобой."
И сказал: "И беда не беда мне!"
Тот, кто в дружбе был крепче камня.
3. Прогулка на ветру
Ветер в поле помчится, траву теребя.
Закричу: "Ветер, ветер снаружи!"
И тогда наша радость проснётся, друзья,
И по ветру наш хохот закружит.
Напрягу свои чувства, как лучник свой лук,
Вы без слов их поймёте в минуту –
Чувства, чувства без имени явятся вдруг,
Разрывая материи путы.
Я тихонько коснусь ваших согнутых спин,
Закричу: "Ветер, ветер снаружи!"
Подмигну, и, когда засмеётся один,
Смех наш общий по ветру закружит.
Вспомним ссор наших прежних и шуток накал,
И слова – что всерьёз, что впустую,
И раздор (он, как кот, иногда пробегал),
Нашу дружбу тех лет непростую.
Каждый был не как все, сам себе голова,
Но прощали не раз и немало
Ради дружбы, что в равенстве только жива
И на разнице вкусов мужала.
Вспомним всё, что видали – вразброс и подряд,
Вспомним ту, что любили когда-то.
Как тайник ювелира, темнел её взгляд,
Но блестел, обещаньем богатый.
Мы по-доброму вспомним всё это, не зло.
Даже зло мы припомним без злобы.
То, что было, то было, что было – прошло
Или быть так, как помним, могло бы.
Я коснусь вас ещё раз спиной иль плечом,
Если ветер начнёт вдруг буянить.
Мы, друзья, поглядим друг на друга ещё.
Как в скрижаль, вы мне врезаны в память.
4
1. Сказ о глупом и мудром
Ещё будут судить – рассуждать,
Старый сказ повторяя не наспех,
Как смогла глупость притчею стать,
И как мудрость подняли на смех.
Скажут: В день, когда враг подступил,
Мудрый хитростью ум заострил.
Для глупца глупость – помощь давно,
Но обоих постигло одно. [13]
Как щадит солнце путника в поле,
Мудрость мудрых щадит в горькой доле.
И решил мудрый: "Буду умнее,
Я с врагом поладить сумею.
Я с приветом приму,
Приоткрою суму.
Как дурак, стану жить.
Пронесёт, может быть.
...Но, как он, покорился судьбе я."
Как голубка птенцов прикрывает,
Глупость глупых своих защищает.
"Я сдурил." – Дурачок признался. -
"Когда враг подступил, опасался,
Взвесил с разных сторон
И решил: это – сон.
Лёг в кровать и застыл.
Я, как мудрый, сглупил
...И среди мудрецов оказался."
Ещё будут судить – рассуждать,
Старый сказ повторяя при всех,
Как смогла наша жизнь притчей стать
И как смерть наша вызвала смех.
И, как солнца пощада не вечна,
Мудрость мудрых погубит, конечно.
Как голубка оплачет птенца,
Глупость тоже оплачет глупца.
Пусть живой, если жив будет, вспомнит не раз,
Чем о глупом и мудром закончился сказ.
2. Куда девать стыд?
Есть выжить шанс живым, забытым полегчать
Вдруг может... но вопрос: куда нам стыд девать?
Приблизься, мой позор, твоею лирой буду.
Как другом юности ты был мне, не забуду,
Когда, как язва, в плоть мою проникнуть смог,
И как со мной старел и в гроб со мною лёг.
Стыд нищеты! Наряд изношенный на мне
Не скрою от тебя и под землёй во тьме.
И стыд спины – над ней я власть ударам дал,
Его теперь не скрыть мне ни в какой подвал.
Стыд страха, слабость рук беспомощных и речь –
Ложь, лесть, мольбы – и всё, чтоб шкуру уберечь.
И стыд обид, что нам написан на роду
И, что всего страшней, привычка ко стыду...
Ты – плод моих трудов и дом на склоне дней,
Всей моей жизни стыд и смерти стыд моей.
Но и, став прахом, я
Не скроюсь от тебя.
Хоть камнем в бездны ночь -
И там спастись невмочь.
И потому без сна на страже я лежу
И, вспомнив беды все и стыд, я так скажу:
Есть выжить шанс живым, забытым полегчать
Вдруг может... Будут вновь они весну встречать,
Но вот вопрос: куда, куда нам стыд девать?
Ты тысячи людей, позор, клеймом клеймишь,
В их спины плёткой вбит и в их рубцах горишь!
За глупостью сует идут – слепцы – всегда.
Укрой их, чтоб никто не видел их стыда!
И сильные, приняв смех молча на себя,
Не скроются в глуби трясины от тебя.
И тем, кто в миску супа скрылся с головой,
В похлёбке от тебя стыд не упрятать свой.
И стыд тем мудрецам, кто ложь не распознал,
Тем, кому нет числа, но кто добычей стал,
Кто скошен без труда, угрозе уступил!
