Текст книги "Память сердца (СИ)"

Автор книги: Наталья Зейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Я обнимаю ее, точно ребенок – плюшевую игрушку, крепко прижимаясь к ней, зарываясь лицом в ее волосы, вбирая в легкие ее аромат: клубника и фрезия. Но мне этого недостаточно. Развязываю пояс ее халата, стягиваю его, и мы лежим кожа к коже. Ее кожа совсем другая: гладкая, бархатная, теплая, чувствительная под моими пальцами. Еле касаясь, вывожу круги на плоском животе. Без каких бы то ни было намеков. Лишь щемящая душу ласка, лишь искреннее счастье от того, что мое сердце еще что-то может чувствовать. И пусть это не безумная страсть, неестественная и потому выворачивающая душу наизнанку, сжигающая все на своем пути и в мгновение ока губящая жизнь, а только мирное, спокойное обожание, когда рядом с человеком уютно, хорошо и целостно. И еще неизвестно, что же лучше для жизни. Для моей жизни...

Я так и засыпаю, крепко обнимая жену, хватаясь будто за спасительную соломинку в этом океане бушующих парадоксов и насмешек судьбы. А просыпаюсь от ярких солнечных лучей, бьющих в незашторенные окна, все так же прижимая к себе Викторию. Ощущаю под ладонями ровный сердечный ритм и вслушиваюсь в ее размеренное дыхание.

Через несколько минут ее дыхание становится менее глубоким, а биение сердца учащается.

– Доброе утро, родная, – шепчу я ей в волосы и целую в ямку затылка.

– М-м-м, – Виктория потягивается и переворачивается, – доброе. Как ты себя чувствуешь? – она трогает мой лоб.

– Ты не отдала меня в коварные лапы болезни, со мной все отлично, – вру я, ласково ей улыбаясь.

– Куда тебя вчера понесло, Роберт? – Виктория отодвигается, смотрит прямо в глаза. – Я переживала, – щемяще мягкий тон голоса.

– Прости меня, – нежно целую ее в кончик носа. – Не ожидал, что так получится. Пошел прогуляться и задумался, ты же знаешь, как со мной это бывает.

Жена лишь закатывает глаза на мои фальшивые объяснения.

– А потом этот дождь, пытался его переждать, но плюнул, и вот я тут.

– Да, как тебя на порог гостиницы пустили? Ты был хуже бродяжки, – она пытается ругаться, но я знаю, это все такое же фальшивое, как мое оправдание.

– Я плачу им неплохие деньги за эти апартаменты, может быть поэтому? – по-прежнему улыбаюсь, будто и не сворачивается боль где-то глубоко в моем сердце.

– Прости, – еще раз целую ее, – прости, что заставил волноваться. Но зато я нашел великолепный пляж, мы могли бы сходить туда перед отъездом. Только ты, я и дикая природа.

Я снова вру, нагло вру! Но я должен вернуть ее заботу, оплатить малой частью своего сердца, успокоить. Стать для нее тем, кем она хочет меня видеть. Отдать ей нерастраченную нежность.

Но никогда в жизни я не приведу ее на пляж, на котором был вчера. Этот пляж наш,  мой и Джеральда. Но я обещаю, у нас будет свой собственный, где мы будем счастливы. Ради нашего будущего, ради нее самой я вновь возведу непроницаемую стену, спрячу за нее все свои разрушительные желания и не имеющую права на существование боль. Я сделаю ее самой счастливой, и, может быть, со временем она заразит этим всепоглощающим счастьем и мою душу, покажет гармонию дозволенной любви.

– Да ну ее, эту дикую природу, – Виктория провокационно очерчивает круги вокруг моих сосков, влажно целует шею. – Давай оставим только сочетание “ты и я”, – игриво прикусывает кожу у подбородка. – Добавим только “здесь и сейчас”, – перекидывает стройную ногу через мои бедра и усаживается верхом.

Ее пальцы и губы порхают по моей груди, ласкают шею, плечи. Я чувствую жар ее лона, прожигающий пах сквозь тонкую ткань боксеров. Но это не то, что мне сейчас надо, все слишком легко, слишком слабо, слишком мало. Мне нужны если поцелуи, то укусы, если жар возбуждения, то испепеляющий, если тяжесть тела, то так, чтобы вжимало в постель…

Несомненно, эта изящная, мягкая ласка моей жены быстро находит отклик в моем теле, но душа сейчас пуста. Мне не нужно будет прикладывать много усилий, чтобы довести ее до кульминации, но я не хочу и дальше кормить ее ложью, достаточно уже того, что уже сделал. Она заслуживает большего, чем быть третьей в постели. Мне нужно немного времени...

Громкий звонок телефона спасает меня.

– Не отвечай, – хнычет Виктория, терзая мочку моего уха.

– Это Энрике, нам нужно собираться.

– Черт с ним, – она использует запрещенный прием: скользит рукой вниз и проводит дерзкими пальчиками по всей длине моего уже готового члена.

Из моего горла рвется непроизвольный стон, но я осторожно отстраняю ее от себя.

– Конечно, – целую сладкие губы, уговаривая. – Я могу и сам показать тебе все красоты острова, но я никогда не расскажу тебе такого множества всевозможных легенд, историй, небылиц, сколько знает Энрике. Поверь, ты не пожалеешь, – оставляю быстрые поцелуи на ее шее, ключицах, пытаясь хоть немного искупить вину за этот отказ. – Обещаю, сегодня же ночью мы наверстаем упущенное.

– Гадкий, Роби! – с озорным смехом Виктория слезает с моих бедер, поднимается с постели.

– Вредный динамщик! – смеется она из ванной, а я перезваниваю нашему проводнику.

И несколько дней мы путешествуем по Кубе. Вереница древних городов, храмов и национальных заповедников, сдобренная разнообразием национальной кухни и разбавленная прекрасными историями Энрике, – все это заставляет меня забыться, восстановиться. Никаких терзаний и мучений, я сумел их запрятать в заново отстроенной крепости где-то в дальних уголках моего сознания.

И кажется, я заново знакомлюсь с этим райским уголком, по-иному восхищаюсь красотой местной природы, однако впервые пробую местный ром и “ахиако криольо”¹. И постоянно рядом со мной Виктория. Она наслаждается каждой минутой нашего путешествия, постепенно влюбляясь в этот свободный край. С ее лица не сходит восторженная и счастливая улыбка, ее эмоции искрятся как огромный бенгальский огонь, и они наполняют опустевший сосуд моей души.

Последние два дня мы проводим на пляжах Варадеро. И все произошедшее в Гаване кажется дурным сном, одним из тех, что изредка посещали меня по ночам с того дня, как мой путь был определен. Жизнь сверкает миллионами цветов и оттенков, и в ней нет места ни горьким метаниям, ни ложным сожалениям. Все просто, понятно и так, как должно быть, но лишь до того момента, как в последний наш вечер Виктория  уговаривает меня сходить в “Мирею”.

Наверное, я где-то провинился перед судьбой, потому что именно в этот вечер она решила привести в “Мирею” и Джеральда.

Бар забит до отказа. Еще бы! Сегодня вместо старого «сверчка» местную публику развлекает небольшое оркестр: гитара, пианино, конга и хрипловатый, больше мужской, чем женский голос солистки. Оглядываюсь, пытаюсь найти хотя бы маленький островок, куда можно было бы присесть, но Виктория и Мария опережают меня, узрев другу друга в этом столпотворении, активно жестикулируя.

Джей приветлив и весел, как радушный хозяин усаживает нас за их столик и тут же делает заказ:

– Два “Куба Либерти”, пожалуйста, один ром безо льда, – вопрошающе смотрит на меня, – и один ром со льдом.

Стоит нашим взглядам пересечься, стены моей, казалось бы, крепкой защиты развеиваются в прах. Вновь сознание затмевают украденные моменты, запретные воспоминания... И если сию минуту не отгородиться от них, не возможно и представить всех последствий данного бедствия. Выбираю, наверное, самый скверный способ отрешиться. Знаю, завтра за него мне будет ужасно стыдно перед Викторией, но слова вылетают еще до того, как контроль успевает вернуться:

– Если можно два рома безо льда.

– Вы решили взорвать этот вечер? – Мария лукаво улыбается и качает головой.

– Я сегодня, наконец-то, проводил Клайва обратно в Лондон, мне это просто необходимо, – отвечает Джей.

И только я знаю, что его причина пить чистый ром не многим отличается от моей. Суровый нрав дяди давно его не волнует.

– Ты понимаешь, что сегодня тебе не отвертеться? – кричу Виктории на ухо, когда оживает танцпол.

– И по приезду домой нам придется менять всю твою обувь, – жена смеется над своей неуклюжестью в танцах. – Покупать на пару размеров больше.

Сколько выпито на данный момент, не знаю. Давно перестал считать, но алкоголь делает свое дело, я расслаблен, голова пуста. Оркестр уступил место светомузыке, и с каждой секундой этот дикий торнадо танца засасывает меня все больше.

– Идем, – тяну я Викторию.

– Только два танца, – стонет она.

И мы вливаемся в это бушующее море человеческих тел. Беру ее за талию, покачиваю, даю почувствовать ритм, вспомнить шаги... И вот она уже делает вращение у меня в руках и вступает на сильную долю. Три быстрых шага и медленный разворот. Сальса – это параллельная вселенная, попав туда однажды, никогда не забываешь ее. И  Виктория подтверждает это, с легкостью воспроизводит выученные когда-то фигуры. Мы вписываемся в общий рисунок танца: быстрые шаги и повороты, пока еще небольшие поддержки. Мои руки скользят по ее точенному телу, то встречаясь с ним, то расходясь. И снова ловя в объятия.

На какую-то долю секунды мы сталкиваемся с парой Джеральда и Марии, и прекращает существовать наша с Викторией история. Теперь я рассказываю свою историю. Историю трусости и опустошения. Постоянно разыскивая в толпе одного из главных ее героев, с упоением наблюдая за его игрой.

Виктория замечает изменения в нашем танце и ведет меня к столику, списывая все на усталость и нещадное количество алкоголя, бурлящего в моей крови.

– У меня родилась великолепная идея, – неожиданно у стола появляется разгоряченная танцем Мария. – Едем к нам на виллу!

Девушка полна неуемной энергии. Ее улыбка зажигательна и приветлива, а взгляд темных глаз притягательно теплый, отказать ей, оказывается, невозможно.

– Они согласны, – по-детски задорно кричит она Джею, когда тот присоединяется к нам.

– Отлично! Тогда на выход, такси уже ждет.

Мы медленно тащимся через старый город, проезжаем череду пляжей и вскоре въезжаем в сектор частных владений. На заднем сидении Виктория восхищается танцевальным талантам наших друзей, а они в свою очередь рассказывают, что именно страсть к горячим латинским танцам и свела их в холодном и дождливом Лондоне.

Я наблюдаю за ними с переднего сидения, сидя в пол-оборота. Ангел и демон. Джеральд, светловолосый, как ангел, но по своей сути, он – черный демон моего искушения. Виктория же мой ангел, с волосами оттенка темной карамели, с карими глазами, в которых частенько блестят бесовские огоньки, чистый посланец добра и исцеления для меня.

Полностью погрузиться в свою своеобразную трактовку христианской мифологии я не успеваю – мы останавливаемся. Вилла Клайва встречает нас феерией огней.

После небольшой экскурсии по дому, который я знаю, наверное, даже лучше, чем нынешняя хозяйка, мы располагаемся в патио. Вечер танцев продолжается: моя супруга уговорила Марию показать несколько несложных фигур. Джеральд же необычно молчалив, и мы оба рассеянно наблюдаем за попытками девушек что-то станцевать.

Пить совершенно не хочется, поэтому лишь гоняю кубики льда по пузатому бокалу. А вскоре и вовсе хочу уехать в гостиницу, но громкие возражения девушек останавливают меня. Хозяйка настаивает на моем отдыхе в гостевой спальне.

– Третья дверь налево, – окрик Джея настигает меня на лестнице. Друг направил меня в ту комнату, где я жил еще в первый наш приезд на Кубу.

В просторной пустой кровати верчусь как волчок, перекатываясь из стороны в сторону, и кажется, что ни за что не уснуть мне сегодня. Но мягкие руки Морфея незаметно ложатся мне на веки, закрывая от меня мир, и скоро я проваливаюсь в его крепкие объятия. Когда просыпаюсь, за окном на черном небе сырной головкой еще висит луна. Виктория, свернувшись клубочком, тихо посапывает рядом. На удивление, голова чиста и совсем не болит, несмотря на количество выпитого накануне. Единственное неприятное последствие вчерашнего гуляния – изнуряющая жажда, словно внутри меня рассыпала бескрайние пески пустыня Сахара.

Несколько минут лежу, наблюдаю за Викторией. Ее сон спокоен и безмятежен. Но в итоге не выдерживаю мучающей меня жажды, решив спуститься на кухню. Выхожу в коридор и невольно отмечаю манящую приоткрытую дверь спальни Джеральда.

Не представляю и сам, что хочу увидеть сейчас там, в когда-то и моей спальне. Но сильное желание заглянуть искушает, заговаривает разумное отторжение и запрет.

Вероятно, алкоголь все же еще туманит мой рассудок, так как другого объяснения своим поступкам найти не могу. Я замедляю шаг на втором этаже, точно заколдованный, поворачиваю к третьей двери налево. Туда, где спит человек, забравший если не всю, то приличную часть моей души. И кроме него никто больше не вызывал во мне такую силу чувств, не дарил такие яркие впечатления и не оставлял такой тяжелый и горький осадок своего отсутствия рядом.

Еще за несколько шагов я понимаю, что происходит в спальне, но уйти не в моей власти. Невидимые нити снова тянут меня к запрету, лишают воли, как когда-то давно. Несколько шагов – и большая часть комнаты доступна моему взгляду.

Все в ней мне знакомо до сжимающей грудь боли, и в то же время все совсем чужое. Минимализм до сих пор властвует в царстве сна Джеральда, но теперь в него внесена теплота женских мелочей, в противовес холодной аскетичности, как несколько лет назад.

Еще один тихий, осторожный шаг – и огромная кровать открывается моему взору.

Я не верю своим глазам: красный шелк?

А как же черный сатин, который ты так любишь, Джей? Любовью к которому заразил и меня…

Хотя развратный, пошлый, будто струящийся при этом свете материал великолепно подходит к разворачивающейся перед моими глазами сцене. Мне бы плюнуть на все и убраться даже и не в гостевую спальню, а уже в гостиницу, но ноги налились тяжестью, вросли в пол, как в страшном сне. И я, спрятанный темнотой коридора, опираясь о косяк, наблюдаю за Джеральдом и Марией, в свете ночника яркими пятнами выделяющихся среди окружающего их полумрака.

Стройное, разгоряченное женское тело склоняется к партнеру, волосы черными волнами спускаются по спине и плечам. С моего ракурса отлично видна округлая пышная грудь с темными ореолами возбужденных сосков. Лица Джеральда я не вижу, лишь часть торса, жесткие линии бедер и ног. Его ладони танцуют собственную сальсу на теле партнерши, скользят по ребрам, грубо захватывают ягодицы, бедра. И на каждую дикую ласку она откликается негромким стоном.

Его ладони гладят ее плоский живот, обхватывают груди, вновь возвращаются вниз, поднимаются вверх, затем длинные пальцы зажимают соски. Мария выгибается, гортанно стонет, что-то шепчет ему. Джеральд выкручивает возбужденные горошины, поднимается, чтобы поймать одну из них своим жадным ртом.

От созерцания этой простой прелюдии возбуждение накатывает и на меня. Я знаю насколько Джеральд умел и изощрен, помню, как сам плавился от игры его дерзкого, проворного языка, когда он то сладко-нежно, то остро-жестко втягивал и отпускал мой сосок, прикусывал зубами и тут же зализывал тягучую боль.

– А-ах, – очередной стон Марии возвращает меня в действительность, в которой я уже глажу себя через тонкий материал белья.

Чувство отвращения к самому себе недолговечно, тут же тонет в новой волне возбуждения, стоит только девушке сдвинуться, открывая моему взору крепкие мышцы живота и трапецию паха своего жениха.

Она продолжает свое движение вниз, губы ласкают каждый миллиметр его тела, очерчивает языком пупок и медлит у самого паха. Гладит руками его бедра, дразнит дыханием, но не трогает его длинный, но не толстый, обвитый венами член. А когда она захватывает его ртом, Джеральд в немом стоне запрокидывает голову, в наслаждении закрывает глаза.

У Марии не получается вобрать плоть Джея полностью, она помогает себе обхватом пальцев. И это знание приводит меня в небывалый восторг. Я всегда насаживался до самого основания, и знаю, как Джей это любит: чтобы головка упиралась в самое горло. Любит вибрацию стонов, любит ходить по грани боли, чтобы зубы иногда задевали нежную кожу и головку.

Стон готов вырваться из моей груди, но вовремя успеваю спрятать его, впиваясь в собственное плечо, и крепко сжать свой член у основания, останавливая растущее напряжение внизу живота. Джеральд как будто чувствует мое присутствие, открывает глаза и устремляет взгляд в черную поверхность огромных окон, сейчас ставших идеальными зеркалами. В отражении я встречаюсь со взглядом потемневших до цвета антрацита глаз.

Ласки рта Марии становятся активнее, она старается угодить жениху, но он смотрит только на меня, наблюдает за тем, как я ублажаю себя. Забывшись, потерявшись в подчиняющей себе потребности, забираюсь рукой под резинку белья и, крепко сжав член, начинаю ускорять движения, кружа большим пальцем по чувствительной головке. И все время неотрывно смотрю в зеркальное отражение Джея. Краем затуманенного зрения замечаю, что он обхватывает голову Марии, призывая действовать быстрее и агрессивнее. И скоро рот девушки двигается в одном ритме со мной.

Покалывающая электрическая волна вожделения проносится по моему телу, сжимая все мышцы в тугую пружину-спираль, концентрируется в каменном члене и взрывается мощью экстаза, как только глаза Джеральда закрываются и черты лица искажаются в преддверии освобождения.

Теплая, липкая сперма разливается по моей руке. Безумие и отрешенность за секунду сменяются жалостью к самому себе, быстро перерастающей в ярость. Срываюсь с места, спускаюсь по лестнице, пропуская по две ступени, и вылетаю через патио к бассейну. Снимаю грязные боксеры и ныряю в воду.

Несколько заплывов от бортика до бортика в холодной воде успокаивают мои нервы, я вылезаю на сушу. Голова пуста, я не желаю думать о случившемся, а о Джеральде хочется забыть совсем. Заворачиваюсь в одно из полотенец, приготовленных горничной, и возвращаюсь в дом. На одной из кушеток валяется портсигар друга. Поддаваясь странной секундной прихоти, присаживаюсь, беру в руку эту забытую им вещь и достаю из коробочки сигариллу. Отрешенно оглядываюсь в поисках зажигалки, закуриваю. Горький аромат табака, вобравший в себя теплоту вишни и шоколада заполняет разверзнувшуюся во мне пустоту. Мне нравится, что сигары и сигариллы нужно курить не в затяжку, и хотя бы от этой пагубной привычки я защитил себя, пусть и балуюсь периодически.

Тихие, почти бесшумные шаги за спиной предупреждают меня о появлении Джея. Он садится рядом и также закуривает, несколько минут мы молчим, лишь струйки дыма ведут вокруг нас свой неспешный диалог-танец.

– Марии хоть что-нибудь досталось, – первым нарушаю тягостную тишину.

– Ты сомневаешься во мне? – насмешливый взгляд из-под влажной челки.

– Ни в коем разе.

– То-то же.

И мы снова замолкаем. Начало нового дня нехотя зарождается на горизонте. Еще тонкие солнечные лучи лениво крадутся по небосклону, прогоняя прочь ночную тьму. Очень скоро полностью восторжествует яркий свет, при котором все будет правильным и единственно возможным.

– Знаешь, Роберт, – начинает Джеральд, не глядя на меня, крутя сигариллу между пальцев. – Несколько лет назад одна мудрая женщина сказала мне, что первая любовь должна быть с малой долей горчинки, чтобы, когда мы встретим настоящую любовь, насладились ею сполна, распробовали ее вкус окончательно.

Я ошарашенно смотрю на друга, узнавая в сказанном им слова своей матери.

– Не удивляйся, Роб, неужели ты думаешь, я не искал тебя после твоего внезапного молчаливого побега?

Мне нечего ответить, лишь пожимаю плечами.

– Первое место, куда я отправился, обнаружив полупустую квартиру и полное отсутствие твоих вещей, был дом твоих родителей. Элизабет напоила чаем и, наверное, повторила со мной беседу, проведенную с тобой несколькими днями раньше.

Голос Джаеральда спокоен, его задумчивый взгляд устремлен на горизонт. И только по нервному сжиманию сирагиллы чуть дрожащими пальцами я понимаю, что он вовсе не спокоен и не задумчив. Он растерян, как и я, и этот разговор нужен не одному мне.

– Элизабет рассказала мне, что видела нас в ту единственную ночь, что мы гостили у них. И они с Эдвардом приняли это, пусть и принятие бисексуальности их сына далось им не легко. Она желала тебе счастья, как и любая другая мать, но еще она видела всю обреченность нашей с тобой связи. Именно поэтому она решилась на разговор с тобой.

Застыв, я заново переживаю тот момент с матерью, имевший место много лет тому назад. Теперь смысл сказанного словно поворачивается ко мне иной стороной.

– Тогда я психанул, высказал ей кучу нелестных слов и ушел хлопнув дверью. Но разыскивать тебя почему-то перестал. Скорее всего, уже понимал, она права.

Джеральд поворачивается и пристально смотрит на меня:

– Она была права от первого до последнего слова. Это не для нас, Роб. Она была права и в том, что Клайв, узнав о нас с тобой, разрушит не только мою, но и твою жизнь, и в том, что мы закрываемся от настоящего счастья, забираем у себя огромную часть жизни, в конечном счете сведем ее к гей-клубам и тихому уединению. И в том, что рано или поздно мы столкнемся с проблемой тоски по невозможному. Я говорю об отцовстве...

Он переводит дыхание, выбрасывает истлевшую, измятую сигариллу в пепельницу.

– Роб, он бы на самом деле тебя сломал...

Пытаюсь сказать, что сам могу постоять за себя, но Джей одним взглядом заставляет меня замолчать.

– Ты не я, ты не рос с ним, не привык к его жёсткости и даже жестокости. А еще ты вырос в любящей и большой семье, ты бы до конца своих дней гнобил себя за то, что не подарил матери внуков. Об узости взглядов твоих деловых партнеров ты знаешь сам, и не были бы мы с тобой там, где мы сейчас, если бы открыто заявили миру о нас... Так что, Роберт, все, что ни делается, то к лучшему. Может быть, правильнее было бы поговорить тогда, а не сейчас. Но кто знает, возможно, оно и лучше вырывать сразу с корнем, чтобы отболело и прошло. Кто знает?..

Мне так и хочется крикнуть: “Разве не видишь, что не прошло, не зажило, что рана еще сочится?” Но поминаю, шрамы, вспоротые этой встречей на Кубе, все же затянутся. Этот разговор – тот бальзам, в котором они и нуждались. Течение времени расставило все на свои места, и мама действительно оказалась права: первая любовь должна быть с малой долей горчинки. Иначе я никогда бы не оценил Викторию по достоинству, не стал бы частью нашей любви без препятствий и условностей.

В молчании мы следим за алеющим небом, каждый размышляет о своем. Тишина теперь благословенна, такая бывает после пронесшегося ураганного ветра, натворившего множество бед. А потом, скрипнув дверями патио, появляется Виктория, немного неопрятная ото сна, но от этого еще более нежная и родная. Она присаживается за моей спиной, оплетая грудь своими по-девичьи тонкими руками:

– Купался? – ее ладошка зарывается в мои волосы.

Все еще молча киваю ей в ответ.

– Нам пора, Роберт, через пять часов самолет.

–Да, конечно, идем, – я поднимаюсь, протягиваю ей руку.

Она вскрикивает, когда я вдруг поднимаю ее на руки, крепко прижимаю к себе и кружу. Ее чистый, звонкий смех разрывает замкнутый круг теней прошлого, которые уходят вместе с ночью, уступающей место яркому и сочному дню.

– Доброе утро, красавица, – целую ее в щеку.

– И тебе доброе, – она возвращает поцелуй.

Так, с Викторией на руках, и ухожу, оставляя Джеральда на попечение Марии, появившейся в дверях.