Текст книги "Память сердца (СИ)"

Автор книги: Наталья Зейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

ПАМЯТЬ СЕРДЦА

Память сердца! Память сердца!

Где предел тебе, скажи!

Перед этим озареньем

отступают рубежи.

В. Тушнова

Клубы табачного дыма грузным фантомным облаком висят под потолком маленького бара на окраине Гаваны, с каждым часом становясь все тяжелее и тяжелее. Белесой горькой взвесью заполняют крохотное пространство питейного заведения и оставляют лишь размытые силуэты вместо посетителей. Тусклый желтоватый свет над столиками и барной стойкой, сладостный аромат рома, неспешные разговоры завсегдатаев, иногда перерастающие в пылкие ссоры и, конечно же, хрипловатое жужжание старенького музыкального аппарата – такова жизнь в "Мирее". Но только до полуночи. До того момента, когда старый Рамон отодвинет потертый запыленный занавес и откроет святая святых – небольшой круглый танцпол. Вот тогда-то тут и начинается настоящая феерия!

Бар наполняет молодежь, вливая свежую кровь в заплесневелое спокойное русло жизни клуба. Гомон и веселая болтовня разгоняют заскучавшую завесу дыма, а старый "сверчок" засыпает до следующей сиесты. Ему на смену приходят четкие ритмы сальсы и румбы, ча-ча-ча и пачанги.

И совсем скоро к букету рома и сигар добавляются будоражащие ароматы мяты, лайма, горчинки пота, страсти и острого возбуждения. Парни и девушки, это море энергии, движутся в одном сводящем с ума вихре, заставляющем сердца полусонной публики биться быстрее, выбрасывая в воздух дурман адреналина и феромонов.

Зажигательные ритмы сальсы сменяются пластичной эротикой румбы, а затем снова взрыв и безудержность ча-ча-ча. Своими движениями и игрой танцоры рассказывают о сокровенных мечтах и желаниях, о своих надеждах и стремлениях. Утром водители и мясники, уборщицы и швеи, вечером они окрыляются, словно бабочки, забывшие о нелепом прошлом гусениц, откладывают всю повседневность и суету, открывая тело и сердце танцу, наполняя душу безудержной энергией страсти и любви или, наоборот, выпуская боль и отчаянье, а иногда излучая злость и ярость.

Стрелки на моих часах уже отсчитали два часа и три четверти от полуночи. Ром огненными змейками носится по моему организму, дурманя голову и размягчая мышцы до состояния желе. Понимаю: еще бокал, – и я уже не встану со своего места или, еще хуже, потащу Викторию в самое сердце танцевального урагана.

Самое время собираться домой.

Ожидая такси, я расплачиваюсь с Рамоном. И спустя пару минут мы уже едем в старенькой легковушке к себе в отель. Откидываю голову назад и слегка прикрываю сухие от усталости глаза. Внутри меня все еще кипит кровь или все же алкоголь, требуя бешеной активности. Малая часть меня, которую я запер в самые потаенные уголки сознания, требует продолжения! Ей нужны приключения, драйв, танцы до полуобморочного состояния, когда лицо партнерши размывается из-за пота, застилающего глаза, а мир вокруг превращается в живую пульсацию музыки. Эта часть мечтает вырваться из заточения и устроить безумные гулянья, как в мои первые визиты на остров Свободы.

Кубу я открыл для себя несколько лет назад, кажется, на втором году обучения в университете. Но точнее будет сказать, Кубу для меня открыл Джеральд, мой студенческий друг, балагур и сумасшедший сплав нереальных идей. Он не давал мне скучать всю нашу долгую учебу, благо, состояния наших родителей предоставляло максимум возможностей для безудержного полета его фантазии.

Встряхиваю головой, выгоняя из пьяного разума запретные картинки прошлого. Мне кажется, я надежно завалил эту пещеру и прячу свои тайны глубоко внутри. Лишь кажется, потому что все-таки нет. Опьянение и свободный дух карибского острова легко уничтожают преграды, нарушая этот вакуум безопасности. И тут же, прочувствовав мою слабость, тонким ручейком текут воспоминания.

Только сейчас совершенно не подходящее время и место вспоминать о Джеральде.

Прижавшись ко мне, о чем-то щебечет Виктория. И ее можно понять, ведь и я сам свел Джея с ума своей болтовней после первого посещения “Миреи”. Эмоции так же рвались наружу бурным потоком. Хотелось непременно вернуться обратно, вновь погрузиться в эту необыкновенную атмосферу латинской вакханалии. Хотелось забыть про все и вся на этом свете, танцевать до утра под заводные ритмы латины.

Да, что же за напасть такая?

Открываю окно, и прохладный ночной ветер врывается в душный салон. Его плотные потоки затевают игру с крупными локонами моей любимой, заставляя ее поежиться и плотнее прижаться ко мне. Я вытаскиваю руку в окно, пытаясь хоть как-то остудить свой разгоряченный, вышедший из-под контроля рассудок и заморозить память. Только для этого, вероятно, нужны более радикальные меры, может быть, полностью высунуться из автомобиля навстречу прохладной свежести или же целиком окунуться в студеные воды Эль-Ничо.

Но выбираю проторенную дорогу, давно известную и правильную: обнимаю Викторию за плечи, поворачиваю голову и легко касаюсь губами ее макушки. К знакомому тонкому и сладковатому запаху моей любимой добавились тяжелые нотки табака, придавая ему выпуклые грани противоречия. Я глубже зарываюсь лицом в ее шелковистые волосы, погружаясь в этот карамельный океан еще и пальцами. Виктория урчит, словно котенок, в моих объятиях, мягко улыбается. Оставляю россыпь поцелуев на ее лице: висок, скула, подбородок, – и, когда добираюсь до губ, так до конца и не зародившаяся волна возбуждения, сменяется огромным приливом нежности. Нежности и благодарности этому маленькому воробушку с ангельским характером, но не с малой долей авантюризма. Она причина того, что я забыл, что когда-то мне нравился не сладкий аромат фрезии и клубники, а горький аромат вишни и шоколада.

Несмотря на ранний час вестибюль отеля напоминает небольшой муравейник. Только что прибывшие посетители регистрируются у стойки администратора, кто-то дремлет на диванчиках, ожидая своего вселения. А в противоположном конце продолжает свое веселья небольшая компания студентов. Ожидая лифт, я наблюдаю за этой обыденной гостиничной суетой в его отполированных до зеркального блеска дверях.

И неожиданно в дальнем конце вестибюля, между суетящихся с багажом портье, замечаю вспышку до боли знакомых белокурых волос. Резко разворачиваюсь и даже делаю шаг вперед, но уже поздно – никого нет.

– Роберт, что такое? – с небольшой тревогой в голосе спрашивает Виктория.

– Ничего, – прижимаю ее к себе, словно щит, за которым можно укрыться от демонов прошлого. – Показалось что-то.

А может, и действительно показалось...

Утро наступает предательски быстро. Голова слегка шумит после вчерашнего отдыха в “Мирее”, и подняться мне удается только со второй попытки. Погода сжалилась надо мной, и обычно палящее в это время солнце сейчас скрывают пушистые облака. Завтрак мы благополучно проспали, и потому я веду Викторию в небольшую забегаловку рядом с пляжем, где подают довольно посредственный кофе, но зато самые лучшие в Гаване пироги с кокосом и апельсинами.

К тому моменту, когда на моей тарелке остаются лишь крошки от божественного кушанья, поданного добродушной хозяйкой, настроение заметно улучшается. Посторонние шумы из головы исчезают под напором холодного апельсинового сока. Но так же быстро, как неуловимый бриз разгоняет кучерявые облака на синеве неба, так и моя вновь родившаяся улыбка сползает с лица, стоит моему прошлому появиться на пороге заведения.

Стремительным, твердым шагом уверенного человека Джеральд входит в место своего утреннего кубинского паломничества. Это, видимо, осталось для него таким же неизменным, как когда-то. Как и для меня. Я до сих пор люблю многое, с чем давным-давно меня познакомил Джей: и Кубу, и бар “Мирея”, и эти тающие во рту пироги.

Он совершенно не изменился с нашей последней встречи: строгие линии скул и подбородка на аристократически тонком лице, прямой, чуть длинноватый нос и аквамариновые глаза с искорками озорства в их глубине. Может быть, его золотистые волосы стали на пару дюймов короче, и рельеф мышц теперь гораздо четче прослеживается под простой, отчасти небрежной одеждой – бежевыми льняными брюками и белой облегающей футболкой.

Даже с расстояния в несколько метров мне видно, как он изменяется, стоит ему заметить меня: искры безрассудства в глазах превращаются в настоящее пламя, маска лисьей хитрости ложится на обычно скучающее выражение лица. Я понимаю, что прятаться или убегать уже слишком поздно. Да и, право слово, глупо в моем возрасте убегать от бывших любовников, если уж называть все своими именами.

Есть какое-то предопределение в нашей встрече. Мы бы не избежали ее в любом случае. Как и не избежали когда-то последствий сильного притяжения.

Киваю ему в знак приветствия, и Виктория поворачивается в сторону двери.

– Джеральд! – радостно вскрикивает моя жена.

Мне ничего не остается как пригласить старого друга и его спутницу, наличие которой поначалу укрылось от моего внимания, присоединиться к нам. Он обнимает Викторию и протягивает мне руку для приветствия. Очень надеюсь, что моей секундной заминки никто не замечает.

И в этом моменте нет никакой напряженности, никаких электрических искр связи, лишь накат тягучей волны тоски, сжимающей сердце тисками. На лице Джеральда промелькнула приятная улыбка, но ни тени воспоминаний. Обменявшись быстрым взглядом с девушкой рядом, он представляет ее нам как свою невесту, Марию Дель Торо.

– Ох, Джей, поздравляю вас! – обнимает друга Виктория и получает в ответ широкую улыбку.

– Спасибо, – сдержанно отвечает он и за талию притягивает Марию к себе, невесомо целует в висок.

Я завидую невозмутимости Джеральда. Наверное, это и правильно: не придавать значения университетским утехам. Оставить все там, в бурной молодости, когда в голову лезут самые невообразимые идеи, когда хочется попробовать и успеть как можно больше, когда для тебя не существует запретов, а граница дозволенного проходит лишь там, где ты ее сам проведешь.

– Очень надеюсь получить приглашение на вашу свадьбу, раз уж на нашу ты не смог вырваться, – Виктория говорит без остановки, поток ее слов – фон для моих воспоминаний....

Наконец я отвлекаюсь от них:

– И мальчишник, Джей, – я прячу свои чувства за маской веселости, копируя беззаботность Виктории. – Будешь наверстывать пропущенное, раз уж мой ты пропустил.

Сейчас мне и самому кажется, что у меня отлично получается напускать равнодушие, имитировать воодушевление, как и самому Джеральду. Если бы не крошечный отблеск грусти в его ярких глазах, когда он чувствует фальшь в моих словах. Он отмахивается от наших шутливых обвинений:

– Ребята, я действительно не мог прилететь, оставить дядю и фирму, – он на секунду замолкает, словно вспоминая заученный текст. – Но я вас от всей души поздравляю! Надеюсь, мой подарок хорошо перенес перелет через Атлантику?

Джеральд подмигивает на последних словах, вгоняя в краску Викторию.

– О, да, друг, кресло отлично вписалось в нашу новую спальню, – восклицаю я.

– Что? – удивляется Мария. – Стилок, неужели, ты действительно подарил ребятам тантрическое кресло на свадьбу?

– По-моему, отличный подарок, что еще нужно молодоженам?

И дальше беседа завязывается как-то сама собой. К моему удивлению, ее основа – это Виктория и Джей. Они болтают как старые приятели, несмотря на то, что совершенно не общались в университете. В каком-то роде их можно было считать соперниками, но сейчас они добрые знакомые, друзья-однокашники, которым нечего делить, ибо я сделал свой выбор. И все это великолепно вписывается в так хорошо выстроенную мной иллюзию, если бы не короткие взгляды Джеральда, пойманные мной в отражении витрин таверны.

Утро незаметно перетекает в день, и мы вчетвером проводим его на пляже. И так же вчетвером ужинаем в небольшом ресторанчике в центре города. Все идет гладко и спокойно. Джеральд душа любой компании, воплощение харизмы, он не дает нам скучать, постоянно развлекая всевозможными историями, нелепыми загадками, смешными философскими анекдотами. И немного взбалмошная Мария великолепно дополняет его. Девочки очень быстро находят общий язык и непринужденно болтают о чем-то своем, а я с щемящей сердце радостью наслаждаюсь его обществом.

Все идет гладко и спокойно, но лишь до той секунды, когда Джей достает свой портсигар, заполненный сигариллами:

– Не возражаете? – просит он разрешения у Виктории и Марии.

А я моментально во внимании, как завороженный наблюдаю за его действиями. Для меня этот процесс всегда был сродни колдовскому ритуалу. Изящным и быстрым движением он вытаскивает сигариллу из позолоченной, видавшей виды коробочки. Из ниоткуда, как у фокусника, в руках Джеральда искрой мелькает зажигалка, спустя секунду на ее конце появляется голубой огонек, и он делает первую затяжку, чуть прикрывая глаза. Несколько затяжек – и воздух над нашим столом наполняет терпкий, согревающий запах шоколада и вишни.

Это его первый выстрел в мое заштопанное сердце. Джеральд прекрасно знает мою слабость к этому аромату, которым всегда пропитаны его губы. И я, не таясь, наблюдаю за ним, пока он неспешно, с наслаждением курит, выпуская вверх тонкие струйки дыма, продолжая нашу неторопливую беседу, но теперь гораздо чаще бросая на меня заинтересованные взгляды.

Уже поздней ночью мы гуляем по старым мощеным улочкам в свете тусклых фонарей, сопровождаемые музыкой, льющейся из открытых окон всевозможных ресторанчиков.

А потом, лежа в постели, я долго ворочаюсь и не могу уснуть. Мысли назойливо перешептываются у меня в голове, но ни одну я не могу ухватить, они ускользают, стоит только зацепиться. Джеральд и Виктория, танцы и ром, море и черный песок, любовь и свобода, выбор и обязательства, боязнь и нерешительность – все это водит в моей голове многочасовой хоровод, а когда я все-таки проваливаюсь в дрему, за окнами обозначают свое присутствие рассветные сумерки.

Но, к сожалению, выспаться мне не удается. Просыпаюсь спустя примерно час. Голова раскалывается на части. Аккуратно вылезаю из постели, стараясь не потревожить свою мирно спящую женщину, и выхожу на балкон. Небо вновь затянуто облаками, и, похоже, сегодня дело закончится дождем.

Я наблюдаю за волнением на море. Волны, точно шеренги солдат на параде, идут одна за одной и склоняют свои белогривые головы перед песчаными берегами-военноначальниками. Мои ночные мысли до сих пор кружат в голове, сплетаясь в еще более плотный узел, развязать который необходимо как можно быстрее, но знаю, мне пока это неподвластно.

Остаюсь на балконе, горький запах шоколадно-вишневого табака преследует меня... Или это мерещится мне?

На горизонте солнце ведет борьбу за господство над небом, пытаясь пробиться сквозь свинцовый мрак туч, но вновь и вновь проигрывает эту битву. Время будто становится вязким, тягучим, застывает и совершенно не двигается вперед. По ощущениям, прошло уже несколько часов, но при взгляде на часы оказывается, что минутная стрелка преодолела всего несколько делений.

Совершенно неожиданно, буквально на пустом месте, у меня появляется желание прогуляться. И я не сопротивляюсь этому влечению, может быть, это именно то, что мне сейчас необходимо, чтобы распутать тугой клубок мыслей, уже причиняющий дискомфорт. Тем более время еще раннее, Виктория проснется нескоро, вчерашняя ночная прогулка скажется на ней.

Возвращаюсь в номер, стараюсь бесшумно одеться и, наскоро нацарапав записку, отправляюсь на пляж.

Легкий туман сеткой влаги оседает на моей коже, как только я покидаю стены отеля. Я складываю руки на груди, чтобы плотнее завернуться в старый мягкий джемпер, и направляюсь вдоль прибрежной линии. В ветвях деревьев медленно просыпаются птицы, заводя робкие трели с нотками уныния, под стать погоде.

Я иду вдоль самой кромки прибоя, холодный песок студит, встречает жестко царапающим сопротивлением. А темные пенистые волны, точно стая доберманов, охотятся на мои босые ступни, но, так и не поймав своей добычи, миллионами осколков разбиваются о прибрежные камни и песок.

Морской воздух, пропитанный запахами йода и озона, наполняет легкие, выгоняя из головы горечь вишневого табака. Двигаюсь не спеша в сторону диких пляжей, стараясь разобраться в причинах своей головной боли. Только тут не надо делать глубокий психологический анализ, все на поверхности: я возвращаюсь к тому, от чего убежал на пятом курсе университета.

И как бы глубоко я ни прятал свои чувства, но, видно, сама жизнь не позволяет скрыть за иллюзиями все неугодное и неудобное. Не дает нам отгородиться от нерешенных проблем, рано или поздно вновь поднимает их на поверхность своего бурного течения.

Похоже, пришел мой черед собирать камни.

Мой вариант: я счастливо женат. Я сделал этот шаг в далеком апреле и наглухо перекрыл все иные дороги. Но... Это остается. “Это” – мое пагубное влечение к Джеральду. Он слишком ярок, слишком обжигающе дик и необычен, чтобы оставить его в прошлом. За время нашей дружбы он въелся мне под кожу, проник разрушающим вирусом в мою кровь. И до сих пор волнует ее. До сих пор притягивает к себе.

Медленно оставляю позади городскую зону, приближаюсь к частным вилам, льнущим к морю. Я целиком во власти воспоминаний, которые прорвали плотину запретов разума и потекли нескончаемым потоком.

Яркие картинки, наполненные жизнью и страстью, проносятся у меня перед глазами. Все значимые моменты, начиная с нашей первой встречи в деканате на втором курсе университета, когда Джей перевелся к нам. Никогда мне не забыть той его лучезарной улыбки и смеющихся глаз, глядящих из-под пшеничкой косой челки. К нему невозможно было не тянуться, невозможно было остаться равнодушным и непокоренным. Но даже сейчас у меня нет ни капли сожаления, что мы перешагнули черту дружбы, потому что все ощущалось естественным и предопределенным.

В одно мгновение мы, с ног до головы перемазанные краской, безудержно смеемся, а в другой – его обветренные губы уже берут в плен мои. Ладони мягко ложатся мне на затылок, а большие пальцы успокаивающе гладят щеки. Джеральд ведет разведку боем, он нежен и осторожен. Целует еле касаясь, иногда прикусывая верхнюю губу. Я не задумываюсь, отвечаю, во мне кричит какой-то инстинкт, мне нестерпимо хочется интенсивнее, больше. Больше, чем предлагает Джей... Джеральд... Как только осознание происходящего накрывает меня, отстраняюсь, открываю глаза. И встречаюсь с безумным океаном страсти в потемневших глазах своего лучшего друга. Но он не дает мне окончательно высвободится, крепко сжимая мое лицо в своих обжигающих ладонях.

– Боишься? – шепчет Джей. Наши лбы и носы соприкасаются, а его теперь влажные губы дразнят меня, охотно предлагая нарушить запреты. – Не бойся.., – мимолетно прикосновение. – Я никогда не смогу причинить тебе боль…

И снова жар его рта поглощает мой. Больше он не сдерживается, Джеральд берет свое, подобно хищнику. Властно, жадно его язык прорывается в мой рот, разжигая своим желанием и страстью. Я неожиданно отвечаю ему не менее яростно, пытаясь перехватить инициативу. Запускаю пальцы в его белокурые вихры и тяну за них, открывая себе доступ к шее. И Джей сдается, запрокидывает голову. От нахлынувших эмоций кровь бешеным ритмом бьет в виски, а дрожь бесконтрольного возбуждения проходит по всему телу. Я забываю себя, забываю обо всем, толкаю его к стене и впиваюсь укусом-поцелуем в гладкую шею, вжимаюсь в его тело. А когда мой напряженный член соприкасается с его твердостью, протяжный стон вырывается из нас обоих.

Томный, хриплый стон. Это мой стон уже реальный. Оглядываюсь вокруг. Пребывая в своих воспоминаниях, я дошел до пустынной лагуны. Здесь тихо и безветренно, надвигающаяся непогода осталась за пределами этого безлюдного уголка. И только хмурый полог туч над морем предупреждает о близком шторме.

Присаживаюсь прямо на песок. Все тут мне кажется смутно знакомым. Бесспорно, в свое время мы с Джеральдом побывали на многих пляжах Кубы и, в частности, Гаваны. Может, и на этом нам довелось порезвиться.

Но стоит лишь внимательнее присмотреться к окрестностям, я понимаю, куда привели меня ноги. Чуть правее – еле заметная тропинка, уходящая в заросли деревьев, отделяющие виллы от этой лагуны. И раскидистое апельсиновое дерево в самом ее начале, а на его стволе – затянувшиеся от времени, но все еще выделяющиеся на темной коре иероглифы.

Вскакиваю, не попытавшись даже отряхнуть впившийся в икры песок, и быстрым шагом иду к тому самому дереву. Точно, так и есть: именно те самые рубцы. Провожу по ним пальцами сверху вниз, вязкая смола прилипает к ним, затягивая меня в новые воспоминания.

Наше лето после третьего курса и наше второе лето, которое мы начинаем на вилле дяди Джеральда в Гаване. Этот день мы решаем провести на пляже дикой лагуны, отдохнуть после нелегкой ночи в “Мирее”. Я, уставший до чертиков, валяюсь большую часть дня на песке, лишь изредка заходя в прохладную воду, чтобы чуть-чуть освежиться. Джеральд рядом, охая и страдая не меньше моего, но в середине дня он куда-то срывается, не сказав ни слова. И возвращается с простым, но замечательным обедом наперевес. Лепешки с мясом и овощами быстро улетучиваются, сытная пища окутывает сознание сонным маревом. Джей же, наоборот, бодр, срывается в воду и устраивает заплыв до выхода из лагуны, пока я перебираюсь в тень пальм.

Окончательно разморенный духотой и обедом, я быстро засыпаю, а когда открываю глаза, солнце уже садится, окрашивая небо и море в тысячи переливов красного и желтого. На воде, на берегу пытаюсь взглядом отыскать друга, но не нахожу с первого раза. Поднимаюсь и, хорошенько осмотрев берег еще раз, замечаю высокую фигуру у тропинки. Подхожу ближе, но Джеральд настолько увлечен своим занятием, что не слышит моего приближения. Остаюсь у него за спиной, вглядываюсь в небольшие царапины на стволе, оставленные другом, и понимаю, это иероглифы.

Никогда бы не подумал, что интерес Джеральда к Японии выльется в резьбу по дереву:

– Что это значит? – мой голос немного сипит после сна.

Друг ничем не выдает своего удивления, точно давно знает о моем присутствии, и методично заканчивает очередной иероглиф.

– Это, дорогой мой друг, наша с тобой философия жизни – свобода(自由), вечность(永遠), – он замолкает на секунду, задумываясь, – и блаженство(幸い)...

– Блаженство, – я обвожу замысловатые линии последнего иероглифа(愛).

Нет, не блаженство – любовь... Теперь-то я знаю...

Может быть, если бы тогда я знал о его маленькой лжи, все сложилось бы иначе. Может быть, я бы попытался бороться за нас, а не отходить молча в сторону, объясняя свои поступки опьянением от сладкого вкуса запретного плода.

Так и стою несколько минут, обводя пальцами тонкие линии, запечатлевшие в коре утерянную философию. А когда поворачиваюсь, собираясь уйти, врезаюсь в застывшего у меня за спиной Джея. Несколько мгновений мы смотрим друг на друга. Его взгляд спокоен, даже равнодушен. Я стараюсь как можно быстрее отвести глаза, потому что одновременно и хочу, и боюсь увидеть в голубых глазах ту теплоту и желание, к которым так привык.

– Я думал, вы остановились в отеле? – первый нарушаю напряженное молчание.

– Так и есть, но Клайв почтил нас своим присутствием, и с утра мы у него, – он смотрит теперь за мое плечо, его вниманием завладели иероглифы.

Через секунду его взгляд возвращается к моему лицу, губы приподнимаются в улыбку. Фальшивый налет происходящего снят. Джей делает шаг ко мне, опаляя легкие до боли знакомым парфюмом: свежий букет ароматов лимона, лотоса и зеленого перца. Никаких примесей вишни и шоколада – его дядя не любит, когда он курит. Он вытягивает руку, касаясь ствола. Тонкие длинные пальцы повторяют недавний путь моих, и едва различимым шепотом он произносит «блаженство», взгляд затягивает легкая поволока грусти.

А потом друг неожиданно разворачивается, идет к воде, на ходу кидая:

– Роберт, идем окунемся.

Он скидывает сланцы, завораживающе стремительными движениями снимает футболку и шорты, оставляя их небрежно валяться на берегу. Я же стою как вкопанный, наблюдая за игрой перекатывающихся под кожей мускулов.

– Ро-об, – зовет друг, стоя уже у самой воды.

– Джеральд, это опасно. Сейчас к берегу прибьет много всяких гадов, – говорит во мне голос разума, но авантюрный дух уже взыграл, и я, так же раздеваясь на ходу, иду к нему.

– Брось, Роб! – смеется он. – С каких пор ты стал осторожничать? Давай до затопленной пальмы и обратно!

– Кто последний, тот вонючий бабуин, – кричу я нашу старую глупую присказку, вбегая в воду с разбега, орошая друга салютом брызг.

И мы плывем, дурачимся, подныривая друг под друга, утаскивая друг друга на дно, будто вернувшись во времена нашего студенчества. Будто оставив реальность, все условности и обязательства на берегу. Есть только мы, здесь и сейчас, а все остальное может немного подождать.

Джеральд приплывает первым, не помогают все мои ухищрения, но в этом и не стоило сомневаться, он всегда был отличным пловцом. Когда приплываю я, он лежит на мелководье, у самой кромки прибоя. Его глаза закрыты, дыхание безмятежно отдыхающего человека. Он немного приоткрывает одно веко, отмечая мое присутствие, и вновь закрывает. Еле заметное, приглашающее движение ладонью в воде, точно приказ дрессировщика, заставляет меня опуститься рядом.

Вода мягкими волнами накатывает раз за разом, нежно лаская тело, расслабляя, убаюкивая, смывая любые желания, кроме желания остановить эти мгновения. Чтобы врезались они в память сильнее, запомнились навсегда, потому что это прощание. Я понимаю, Джей прощается со мной, с нашей молодостью и безумием. С нашим блаженством… Он делает это сейчас за нас двоих, поскольку я струсил в прошлый раз.

Начинает накрапывать редкий дождь, пора возвращаться, и время давно перевалило за полдень. Виктория, скорее всего, уже волнуется. Но сил встать и уйти нет, я глупо и неумело растягиваю давно не принадлежащие мне минуты:

– Мария, – поворачиваюсь на бок к нему лицом. – Джей, я удивлен. Всегда полагал, что ее место может занять только Эмили Браун.

В ответ он молчит, россыпь мороси поблескивает на лице, все таком же отстраненном, и лишь по усилившимся колебаниям его грудной клетки можно понять, что Джеральд не спит и слышит меня.

– Эмили, – он, наконец, открывает глаза и поворачивает в мою сторону голову, – не смогла принять мое прошлое.

– Прошлое? – в непонимании переспрашиваю я.

Он тоже перекатывается на бок, наши взгляды встречаются. И голубые пронзительные глаза словно заглядывают в душу, вытаскивают на свет давно пережитые ощущения, источают ласку и желание. Неосознанно тянусь к его челке, влажными прядями налипшей на лоб, частично скрывающей от меня предмет созерцания, мешающей этому бессловесному разговору. И в одно мгновение оказываюсь прижат тяжестью его тела к прибрежному песку. Одна рука служит Джеральду опорой, а другая осторожно рисует линии на моих скулах, вспоминая, подчиняя. Как незрячий, он вновь и вновь изучает мое лицо подушечками холодных пальцев. Изучает, впитывает, запоминает, прекрасно понимая и принимая уже свой выбор.

Я же лежу, опасаясь пошевелиться, дрожащие пальцы замирают в его потемневших от воды волосах. Холод морских волн по спине и жар, исходящий от него сверху, – это мои сердце и разум, диаметрально противоположные, борющиеся за господство над телом.

“Оттолкни! Уходи! Забудь! Виктория! Помнишь? Она сейчас одна, ждет тебя!” – кричит мой рассудок.

“Обними, прижмись, никуда не отпускай... Вот он твой, здесь, сейчас! Ты столько запрещал себе даже думать о вас, побудь хоть мгновение счастливым”, – уговаривает сердце.

На этот раз побеждает сердце. Плохо слушающимися руками я обнимаю Джеральда, притягиваю так близко, что даже вода не может просочится между нами. И отчётливо слышу биение его сердца, бешеное, гулкое, выдающее его настоящие эмоции, которые скрывает маска невозмутимости, все еще остающаяся на его лице.

Вжимаюсь в его тело с не меньшей силой, точно бездомный щенок, подставляюсь под его скупую ласку, хочу насытится им про запас, будто крохотная потерянная часть меня вдруг разрослась, востребовала свое и не отступит, пока я не дам ей того, что она хочет. Поднимаю голову, тянусь к тонкой линии изогнувшихся в мягкую улыбку губ и внезапно получаю мощный толчок в грудь. С лица исчезают его пальцы, теперь они припечатывают меня к жесткому колючему песку.

– Да, Роберт, – хриплый шёпот струится у меня над ухом, – мое прошлое.

Еще секунда – и я тону в горьком поцелуе с болезненной долей отчаянья. Губы Джеральда, соленые, сухие, немного обветренные, значительно отличаются от мягких, податливых, с вечной сладостью клубники губ Виктории. Его укусы-поцелуи жалят в самое сердце, ее – лишь играют со мной. Я и забыл, каково это быть ведомым, я не беру инициативу на себя. Я весь в его власти.

– Черт, – он слегка отстраняется, его дыхание опаляет кожу щек.

Я смотрю на него неотрывно: глаза зажмурены, на лбу собрались глубокие борозды. Он борется сам с собой, ведь его обязательства не меньше моих, а может быть, даже больше.

– Черт, черт, черт, – повторяет Джей..

И давление на мою грудь пропадает, его руки уже блуждают в моих волосах. Губы повторяют недавний путь пальцев. Мимолетные прикосновения: лоб, веки, нос, – и последнее, самое неуловимое – к губам.

А затем разум выигрывает во внутреннем сражении, Джеральд быстро встает и уходит, не проронив ни слова, оставив свою одежду валяться на берегу.

И когда его силуэт размывает нарастающий дождь, я отпускаю себя, позволяю себе быть безумным... Хриплое воющее рыдание вырывается из горла. Бью кулаками о воду, поднимая вверх столбы брызг, и царапая их до крови о мелкие ракушки и камни, наполняющие прибрежный песок. Выпускаю наружу законсервированную боль и топлю ее в разгулявшейся стихии.

В отель возвращаюсь вымокший насквозь. Хочу как можно быстрее забраться под горячие струи душа, попав в номер незамеченным, но взгляд зацепляется за копну родных карамельных волос, мелькнувших у стойки администрации. Кажется, Виктория начала мои розыски.

Вероятно, почувствовав мой взгляд или мое присутствие, она поворачивается:

– Боже, Роберт! – жена подбегает ко мне. – Где ты был?

Пока мы ждем лифт, мне подают полотенце, но и это не спасает начищенный мрамор пола. Когда мы заходим в кабину, на нем остается огромная лужа. Правда, жить ей дозволяется недолго...

Эх, если бы и на сердце раны затягивались так же быстро...

Ванна, горячий душ, плотный ужин – Виктория заботится обо всем. Она любима и бесконечно дорога своим добрым сердцем и абсолютным отсутствием эгоизма. А я, будто марионетка в ее руках, послушно выполняю все наставления. И, устроившись поудобнее в теплой постели, зову ее лечь со мной. Она не сопротивляется, моя нежная Тори, своей безграничной любовью собравшая меня из осколков в прошлый раз. И похоже, ей придется сделать это снова.