Текст книги "Все оттенки боли"

Автор книги: Наталья Штурм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 5

Тамбовский волк

А тем временем по коридорам «Останкина» в ускоренном режиме продвигалась еще одна участница великих перестроечных событий – соратница по литературно-театральной стезе, одноклассница Татьяна Григорьева.

Наш одаренный коллектив «школы строгого режима» девушка прославила безудержным желанием в кратчайшие сроки распрощаться с девственностью. Но благодаря уважению к закону представителя дружественного союзного Азебарджана (как называл республику Горбачев) Тане так и не удалось стать женщиной. Мухаммед провел ее через все таинства любви, научил быть щедрой, терпеливой и даже проверил на верность, поделившись ею со своим другом. Все экзамены Таня сдала на пять, но Мухаммед все равно свалил обратно к себе на родину, оставив отличницу девственницей с богатым сексуальным опытом и разбитым сердцем.

Таня окончила школу с медалью, поступила в МГУ на журналистику и вскоре вышла замуж по рекомендации родителей за немолодого и перспективного работника ЦК ВЛКСМ.

К моменту нашей встречи Танюша еще числилась замужем, но уже задумывалась о плотских утехах вне дома. Муж – исполнительный функционер с недорогим лицом и дорогими зубами, которые все время демонстрировал. Он был худ. желчен и агрессивно несексуален. А Танькиных огромных сисек просто боялся. Раз в неделю она загоняла мужа в угол комнаты, там раздевала и насиловала. Он слабо сопротивлялся, потому что низкая половая конституция не позволяла ему удовлетворять жену каждый день. Для этого требовалось хорошее здоровье, а оно отсутствовало. Все силы муж отдавал во славу комсомола и сколачиванию крепкого семейного капитала.

Вскоре ковры, хрусталь и «Жигули» сменили паркет, фарфор и «Волга». Подтянулись поездки в страны соцлагеря, которых были лишены большинство граждан Страны Советов. Живи да радуйся.

Вот как раз здесь, на курорте в социалистической Югославии, и настигла Танюху жуткая тоска. Такое случается от переизбытка удовольствий. Хотя все эти мещанские радости мало интересовали Таньку, выросшую в достатке. Она мечтала лишь о плотских утехах с любимым мужем, но не было ни утех, ни любимого.

Она смотрела на роскошных чернобровых красавцев и в каждом узнавала Мухаммеда. Здоровые высокие черногорцы возбуждали ее воображение, она готова была отдаться хоть уличному торговцу, хоть отельному портье, лишь бы придумать себе желанного.

Несчастная богатая девочка с роскошной фигурой, душным бюстом и горячим темпераментом должна была каждую ночь ложиться в постель с чужеродным организмом. Нет ничего хуже для молодой женщины. Все-таки первый брак должен быть по любви… Но что ей, выпускнице школы, жестоко брошенной красавцем Мухаммедом, оставалось делать? Как тупая овца, которая любит пострадать, Танька вновь и вновь доставала любимого письмами, караулила возле университета, но Мухаммед жестоко ухмыльнулся и исчез. А его друзья поставили перед фактом, что он вернулся на родину. И когда умные родители вовремя подсунули Таньке единоверца, который с радостью женился, упрочив свои номенклатурные позиции, она с готовностью приняла подмену. И нарочито лыбилась на свою тухлую жизнь со свадебных фото.

Мы столкнулись с Татьяной нос к носу в катакомбах останкинских коридоров. От неожиданности я отпрыгнула, а потом бросилась ей на шею – тоже от неожиданности. После школы мы практически не созванивались, потому что, повзрослев, научились задавать себе вопрос – можешь ли ты жить без этого человека или нет? Ответ наводил на печальные размышления. Ностальгия и осведомленность – вот главные критерии общения бывших подруг. И если дружба не приносит вреда и дает подпитку уму и сердцу, то можно вполне «дружиться» снова.

– Я тут, на телевидении, стажируюсь, а ты чем занимаешься? – заинтересованно спросила Танька, почесав ложбинку в декольте «обручальной» рукой.

А я и так знала, что она вышла замуж. И что муж обеспеченный, она тоже рассказывала. Смешно, когда подчеркивают приоритеты. В ложбинке уютно располагался золотой кулон, стиснутый аппетитными грудями. Еще она могла почесать себе за ушами – там висело по сережке. Таня ожидала от меня заслуженной похвалы.

– Какие у тебя потрясные украшения, – по примеру великодушной Светки отметила я.

Танька накормила самолюбие и тут же разрыдалась.

– Знаешь, я так несчастна! Я так ненавижу своего мужа! Он меня задаривает, балует, а я думаю только о… Угадай, о ком я думаю? – неожиданно игриво закончила фразу подруга. И даже слезы исчезли.

Так было и раньше. У Таньки всегда быстро менялось настроение, иначе со своей страстью к Мухаммеду она выглядела бы занудой.

– Тебе пора забыть о нем. Видишь, он не хочет тебя. Неужели все уроки, которые он преподнес, ничему тебя не научили?! Посмотри в Большой советской энциклопедии, что такое самолюбие, а потом придумай себе нового героя. Тем более что у тебя все так благополучно складывается. Закончишь универ. тебя родители в хорошее место пристроят… Да возьми хотя бы телевидение! Устроишься сюда работать – от мужиков отбоя не будет. Здесь колоссальный выбор!

Я никогда не могла понять ее одержимости Мухаммедом. После того как он жестоко с ней поступил, она взяла реванш, удачно выйдя замуж. Наверняка до него дошли слухи о мезальянсе, и нет сомнений, что резануло по сердцу, как у любого самца-собственника. По идее это должно было навсегда утешить страдалицу.

Но Танька считала иначе.

Она присела на курительный подоконник, открыла элегантную кожаную сумочку и извлекла оттуда записную книжку.

– Здесь записан адрес Мухаммеда в Баку. Я сумела добыть. Ты знаешь, что, если мне надо, я все сумею. Короче, я собираюсь ехать к нему.

– Зачем?! – возмутилась я.

– Он знал меня неопытной влюбленной девчонкой. Пусть теперь узнает хладнокровной стервой. На этот раз я чувствую, что выиграю.

– Победа любой ценой? А если твой муж узнает? Родители? А если скандал разразится? Он, насколько я поняла, женат. На фиг тебе разрушать его мирок! Пусть себе живет да радуется.

Вот это я сказала напрасно. Потом уже поняла, но было поздно.

Танька взорвалась, как петарда, и рассыпалась возмущением на множество мелких слов:

– Да?! Умная ты какая! Мою жизнь сломал, а сам будет жить припеваючи? С какой стати? Он был моей первой любовью, я доверилась ему во всем, мечтала стать его женой, а в итоге он зло посмеялся надо мной и шмякнул об землю, как зеленую соплю.

Татьяна всегда талантливо изъяснялась, недаром школу с медалью закончила.

– Что ты скажешь дома? Опять, как перед выпускными, что я заболела и мне срочно нужны лекарства из цековской аптеки? Только на этот раз я каким-то чудом переместилась в Баку и болею там. да?

Танька посмеялась, но не самозабвенно, как раньше. Годы брали свое.

– Нет, на этот раз, дорогая, у меня будет командировка по заданию редакции. Не забывай, что я теперь без пяти минут журналистка! Могу колесить хоть по всему миру!

– Ты поступала в МГУ на журфак. чтобы под прикрытием отлавливать женатого мусульманина? Тогда лучшей профессии не выбрать. Журналистика открыла тебе все пути для сбора информации о событиях. Правда, в твоем случае ну уж очень узкая специализация…

– А у тебя широкая специализация? Когда ты собираешься поступать в музыкальное училище? Я всегда верила, что ты певицей будешь. А ты в машбюро оказалась. Чего ты ждешь?

Танька лихо перелезла на больную тему, чтобы я отцепилась от ее Мухаммеда. И это не сложно было сделать – я никогда не циклилась на чужой жизни.

– Перед поступлением мне нужно год позаниматься с педагогом. Она подготовит меня и возьмет в свой класс. Только для занятий нужны бабки, и, увы, немалые. Конечно, мама поможет, но мне неудобно. Я же взрослая, могу и сама заработать. Так что годик еще придется тут постучать.

– А папаша твой? Не думала его попросить? – озадачилась моими проблемами Таня.

Нас так учили – помогать и делиться. Танька от всего сердца делилась своими мыслями.

Я благодарно усмехнулась:

– Ну что ты. Танюш, кого просить-то? Вот сейчас ты «папаша» сказала, а я сперва даже не поняла, о ком речь… Забыла, что еще кто-то принимал участие в моем рождении.

Танька скорбно покачала головой:

– Неправильно это. Несправедливо! Он же никогда вам не помогал, так хотя бы сейчас дал на репетитора. Попроси у родственника, – может, он и сам хочет помочь, но не знает, как.

Я мысленно воспроизвела облик родственника.

Тот единственный раз, когда мы с ним стояли перед зеркалом в нашей ванной и мама в шутку предложила мне найти пять отличий. Результатом поисков стало признание матери, что вот он и есть мой родименький, который так легко отказался от меня при рождении. Пятым отличием было чувство вины на моем лице за то, что так тяжело меня растить, и отсутствие вины на его.

– Я не думаю, что у родственника в лексиконе есть слово «раскаяние», – ответила я Тане, прикинув.

– Знаешь, поступай как хочешь, но обиды и гордость – это их проблемы, матери и папашки. А твоя задача получить то, что тебе причитается. Есть конкретная цель – поступить в институт…

– В училище, – поправила я.

– Хорошо, в училище. Это достойно уважения. Любой родитель будет гордиться своим ребенком и помогать ему. Твоя мама всю жизнь работала одна, чтобы тебя достойно вырастить. Ты окончила лучшую в Москве школу, плюс музыкальная восьмилетка, плюс чего там у тебя еще?..

– Профессию уговорила получить – на кусок с маслом.

– Вот! Машинистки везде нужны! Теперь он пришел на все готовое, осталось лишь помочь поступить на вокальное. Звони ему, иди к нему и не раздумывай даже!

– Нет. Я ничего просить не буду – он не заслужил.

Танька гневно выдохнула и сдалась:

– Зря…

Мы стали прощаться, потому что наверняка мне уже на стол работы навалили.

– Тань, а ты все же съезди в Баку. Мне кажется, у тебя получится, – вдруг сказала я.

– Да мне на гордость наплевать. Победителей не судят – судят победители. Вот мы и посмотрим, кто кого.

– Главное, чтобы он потом от ребенка не отказался. – почему-то сказала я.

– От какого? Ты о чем? – не поняла Танька, спускаясь по лестнице.

– Это я так, на всякий случай, – успокоила я ласково. Но села на рабочее место и тут же набрала Светке, как старшей. – Танька идею подала. Как ты думаешь? – советовалась я, трубку прижав плечом, а провод, пачкой бумаги А4. чтобы аппарат на пол не бухнулся.

– У нее шея короткая и походка тяжелая. – ревниво высказала Светка свое мнение о моей однокласснице.

– Да хрен с ней. Как ты думаешь, папашке звонить?

Светка никогда долго не думала, иначе могли решить, что она сомневается. Чем быстрее ответ, тем звонче мысль.

– Конечно! А что мы теряем? Пойдем, поприкалываемся. Интересно все-таки, какой он. па-па!

В комнату вбежала редакторша и умоляющим взглядом уставилась на каретку.

– Сейчас, сейчас, пять минут! – закивала я, продолжая печатать.

– Пять много, у вас минута! Эфир через три минуты – только добежать! – металась вокруг машинки взмыленная редакторша.

– Поедем вместе, чтобы тебе не страшно было. Разговаривать с ним буду я. Ты, главное, молчи с укором, и все.

– Проверяйте сразу, чтобы опечаток не было, это очень важный текст.

– Если хочешь, я сама ему позвоню. Согласна?

– Уже готово? Много еще?

– Как его зовут? Какое у тебя отчество?

– Быстрее можно?

– Николаевна… Да. я стараюсь…

– Рауль Кастро приехал, будут еще эфирные изменения, никуда не уходите…

– Значит, я ему скажу: «Дядя Коля, мы пришли поговорить…»

– Его зовут Виктор…

– Кого? Папашку?!

– Там еще курсивом набран текст на вклейке – не пропустите…

– Да, хорошо… Мне мама при рождении отчество другое дала, чтобы он. когда я вырасту, не предъявлял свои права…

– Да ты что?! Это плохо… Фамилия мамы, отчество придумали – как мы докажем, что ты его дочь?

– А можно печатать быстрее, две минуты до эфира?!

– Вы меня отвлекаете – не смотрите на мои руки…

– Вас отвлекает телефон, как можно разговаривать и печатать?!

– Так! Я вслепую работаю, мне телефон не мешает…

– Ерундой какой-то отвлекаете себя от работы…

– Пусть эта баба заткнется, я тебя плохо слышу…

– Это не ерунда, это моя жизнь, просто пока корявая, черт побери… бумага закончилась…

Редакторша услужливо схватила пачку А4. придерживающую провод телефона. Легкий аппарат тут же спрыгнул со стола и повис над полом.

– Не трогайте тут ничего!

– Господи, отдайте хотя бы. что уже готово, остальное донесете!

– Я могу остальное застенографировать, хотите?

– А я расшифрую, ха-ха! Так как мне отца твоего называть – Николаем или Виктором?

– Ну. блядь, тебя Светой зовут или можно и Зиной называть?!

– У вас ошибка – «юные ленивцы», поправьте на «ленинцы» вот здесь…

– Сами поправляйте! Вы же редактор! Пялились на клавиши, вот и опечатка…

– Хамка…

– Придирастка…

Производственные конфликты воспринимались как «рабочий процесс» и не тянулись долго. На следующий же день все друг с другом премило общались, потому что времени не было даже обсосать скандал.

Может, именно из-за хронического цейтнота я и не смогла бы сейчас узнать ни одного лица из тех, с кем проработала почти год. Мы видели тексты и телевизор с одними и теми же передачами, курсирующими по «Орбитам». Еще был кратковременный обеденный перерыв за свой счет (сдельная работа это всегда за свой счет) и поздно вечером переполненный троллейбус до метро. И тем не менее на тот момент это был единственный путь заработать на подготовку к вступительным экзаменам в музыкальное училище. Не самый легкий, но самый достойный.

По иронии судьбы, дом папашки оказался тот же. где я кормила клопов, зарабатывая на белые тапочки с кожаными завязками.

В доме располагался магазин «Руслан», напротив, через Садовое, возвышалось Министерство иностранных дел. Смоленская площадь.

Весь этот пафос не имел никакого отношения к самому дому, поскольку все квартиры в нем были жестко коммунальные, комнатушки маленькие, пресловутая одна уборная и единственный железный телефонный аппарат на стене в прихожей с исписанными химическим карандашом обоями.

На три коротких звонка в огромную коричневую дверь нам открыл мужчина неопределенного возраста, холерическими движениями и взглядом, полным осознанной ненависти ко всему окружающему.

Его лицо, изборожденное глубокими траншеями порока, вполне могло послужить прототипом театральной маски «Жестокость».

Нервным жестом он махнул нам куда-то в глубь коридора, и мы поняли, что нас приглашают войти.

– Как он на американского актера похож, – прошептала мне на ходу Светка.

– На Джека Николсона? Да, похож, – согласилась я, уже жалея, что пришла.

Скудно обставленная холостяцкая комната, старый шкаф, узкая кровать, рядом стул с лесенкой книг, на полу газеты; круглый раздвижной стол с белыми разводами от чашек, стопка игральных карт, шахматы, маленький телевизор и роскошный меховой кот, потрясенный нашим вторжением.

Я выбирала, куда присесть, и села на деревянный стул с вязаной думочкой. Кот тут же прыгнул мне на руки. Я вскочила и замотала головой.

– У меня аллергия на кошек. Папа Виктор, можно котик погуляет пока в коридоре?

Тут произнеслось слово, похожее на «господи», но оно прозвучало как «сспди», потому что сквозь зубы и с брезгливо прищуренным глазом по-другому и не могло звучать.

– Это его место. Пересядь сюда. – Дядя-папа снял со стула радиоприемник и брезгливо провел по нему ладонью на предмет пыли. – Небось жрать хотите? – с сарказмом спросил он и хихикнул, довольный своим оригинальным приемом. Он быстро встал, нагнулся к крошечному холодильнику, в котором мог поместиться только пакет молока, и тут же раздраженно его захлопнул со словами: – Жрать нечего. Вчера баба моя приходила, все сожрала, сволочь.

Мы переглянулись со Светкой и заржали. Мы таких никогда не видели. Действительно, прикольный мужик.

– Чего пришли? Денег нет, – с той же издевательской ухмылкой сказал он и с интересом уставился на меня.

Светка просто онемела, она даже не знала, с чего начать. Пришлось говорить мне на правах родственницы.

– Папа, я курсы закончила, сейчас работаю на телевидении…

– Папа… Тамбовский волк тебе папа! – радостно захихикал он и налил себе стакан водки. – Пить будете? – спросил он меня и Светку.

– Я буду, – спокойно ответила подруга и. продув граненый стакан, протянула его «папе».

– Смотри-ка. Мурзилка ничего, складный бабец такой… Кисули, ну расскажите что-нибудь… Мозги-то есть или дуры набитые?

Весь этот текст произносился абсолютно обыденно. Видимо, такая манера общения была для него органична, как для других «добрый день» и «спасибо»…

Светка уставилась на дядю своими мультяшными глазами и коротко сказала:

– За здоровье!

Они «хлопнули» по стакану, папа Виктор крякнул и зло сказал:

– Хочу пью, хочу не пью. Хочешь, вылью сейчас? Запросто! Мне вся эта дерьмовая жизнь ваша глубоко обрыдла. Коммунисты…баные, мамаши ваши со своими проблемами сраными, теперь Клякса этот появился. Хер знает что от него ожидать, от Гообача вашего. Сухой закон придумал, мудак. Ни одной стране мира это не принесло ничего хорошего. Разве что Америке – мафию, ха! Ненавижу… Одно существо на всем белом свете люблю, котика моего… Иди ко мне. Мурзик…

Он нежно подобрал с пола пушистого кота с охреневшими глазами и прижал к лицу.

– Ты Мурзиками всех называешь? И женщин и котов? – улыбнулась я, подмигнув Светке.

– Еще кисулями, – опять довольно хихикнул папа Виктор и закурил «Приму».

– А почему так? – осмелела после стакана Светка.

– Чтобы имен не запоминать. Кисуля – и все. – Снова налил по полному стакану себе и Светке. – Выпьем за то, чтобы скорее все сдохли, к чертовой матери!

Светка легко выпила, но дипломатично заметила:

– Ну, вообще-то нам рано. У нас только жизнь начинается. Вот у моей подруги, к примеру, талант. Она хочет поступать в музыкальное училище. Будете гордиться потом.

Я поняла, что Светка зашла издалека с тайного хода амбиций. Может, выгорит?

– Да. мне мамаша ее говорила, что девица поет. И что, есть голос? – недоверчиво посмотрел папашка на меня и опять подло хихикнул.

Оставалось только запеть.

Голос лился ровно, свободно, словно речная вода по горному руслу, легко меняя оттенки и разукрашивая тембр обертонами.

Я и песню выбрала ту, которую он любил, по словам мамы. Романс «Отговорила роща золотая» на стихи Есенина. Мне и потом многократно приходилось доказывать свои способности перед самыми разными людьми. Так уж принято, называешься певцом – пой.

Но никогда, ни до, ни после, это не происходило с нулевым выхлопом…

– Да. Петь ты умеешь. Не зря твоя мамаша носилась с тобой, – смахнул сентиментальную слезу папа Виктор и снова закурил.

Светка раскраснелась и воодушевилась. Она почувствовала положительный сдвиг.

– Ей надо программу подготовить для поступления. Уже нашли педагога-репетитора. Нужно только позаниматься полгода, и она поступит!

– А я тут при чем? – холодно спросил недавно плачущий папаша. – Вы уж там сами как-нибудь… со своей мамашей блаженной…

В девятнадцать лет не знаешь, что такое унижение. Просто чувствуешь обиду, которая смерчем пронеслась по организму и сильно повредила что-то внутри.

– У меня самая лучшая мама в мире. – со слезами на глазах сказала я.

– Так это ваши проблемы – лучшая не лучшая. Мне-то какое дело? Я ей говорил – мне дети не нужны. А она заладила свое «любовь», «любовь». Хотя, конечно, она молодец, такую девку вырастила.

Уважаю… Но ничем помочь не могу, – опять подло хихикнул папа и рефлексивно развел руками.

Я поднялась, потому что исчерпала весь запас любопытства.

– Э! Э! Куда? Ну посидите со мной еще немного! Допить же надо… Светка! Так тебя зовут, кисуля? Давай допьем эту мерзость… тьфу, гадость какая…

Светка кивнула мне и снова протянула стакан. Любит доказывать, что она не слабачка какая-нибудь…

– А что вы читаете, кисули? – поинтересовался папашка. первый раз закусив черным хлебом. – Небось, дамскую муру? Или романы для дебилок?

– Я недавно прочла «Двадцать писем к другу» Светланы Сталиной…

Папашка удивленно вскинул на меня взгляд и пробурчал:

– Мамаша, небось, подсунула? Она баба умная… Ну а ты, киса, что читаешь?.. У-у, занятная какая мультипликация, – произвел он рукой неопределенные движения вокруг лица Светки. Типа обласкал облик…

– Я карикатуры только смотрю… На фиг заморачиваться?

Папашка вскочил и всплеснул нервными руками:

– Какая ПРЕЛЕСТЬ!

Он так развеселился, что еще несколько минут хлопал себя по коленкам и в ладоши. А потом вдруг резко угомонился и холодным взглядом уставился на Светку.

– Какая очаровательная дуреха…

– Да мне плевать. – сказала Светка и тоже закурила.

– А за сиську твою можно подержаться, если тебе плевать? – спросил папа Виктор.

– Держитесь, если хотите, – абсолютно равнодушно ответила Светка.

Папашка пощупал Светкину грудь:

– Ничего, справный бабец… Ну. вы еще. девчонки, заходите, посидим, поболтаем о политике… В шахматы вы, конечно, не играете?

Мы поднялись.

– Ну, конечно, куда вам в шахматы играть, безмозглым… А ты, – обратился он ко мне, – если станешь известной, не забудь меня в Рио-де-Жанейро свозить. Ставки сделаны, господа присяжные заседатели! Ставки сделаны…

Глава 6

Глубокие чувства интернационализма

Когда я вернулась домой, мама уже была обижена.

– Зачем ты к Горынычу ходила? – тоном субъективного следователя спросила она.

Пока мыла руки, собралась с мыслями, что наврать.

– Просто шла мимо, решила зайти…

– Когда ты виновата, у тебя всегда фраза начинается с «просто». Виктор сказал, что ты проститутку какую-то привела.

– Это Светка была, а не проститутка! – возмутилась я закулисным интригам. Кто бы говорил! Спаивал, щупал, а потом нажаловался и обосрал…

– А тебе в голову не пришло, что мне будет неприятно? Зачем ты притащила к нему молодую и симпатичную подругу? У него всегда отбоя от женщин не было, для него она очередная кисуля, не более!

Я удивленно посмотрела на любимую мамочку и села за стол:

– Ты это серьезно? Ты действительно считаешь, что ЭТОТ может быть кому-то интересен? Тем более моей Светке? Ты ошибаешься!

Мама холодно на меня посмотрела (точь-в-точь как папа Виктор) и сказала:

– Ой, девочка, ты недооцениваешь коварства этого человека! Он – Змей Горыныч! Но безумно притягательный и умный. Поэтому ты такой талантливой и яркой родилась, что я любила и люблю этого мужчину.

– Хорошо. Я скажу тебе правду. Мы хотели попросить денег на репетитора. Вот и весь наш коварный замысел.

Мама хохотнула и шлепнула мне в тарелку гречневую кашу, которую называла «размазней».

– А шпроты? – вывернулась я к столику возле холодильника.

– Шпроты на Новый год оставила. Нечего сразу все съедать, вчера только заказ получила… Он вас хотя бы покормил?

– Нет. У него продуктов нет.

Про «бабу-сволочь», которая накануне съела все его запасы, я не стала говорить. Зачем, если мать так болезненно относится к присутствию других женщин…

– У него не только продуктов, у него и денег нет. Зря ходили. Дуры.

Меня достало, что весь день нас называли дурами – сначала ЭТОТ, потом родная мама. Зря только гречневую кашу ем. мама говорит, в ней железо и она в мозги идет.

– А на водку есть, да? – обиделась я в принципе.

– Конечно. – как урок объяснила мама. – и на водку, и на преферанс есть. А на тебя никогда не было, поэтому я и вырастила тебя одна и никогда ни копейки у него не просила.

– Но ведь как-то он живет? На что он себе продукты покупает?

– А я ему даю.

Тут я вообще перестала что-либо понимать. У мамы едва хватало средств оплачивать мою музыкальную школу, провиант и одежду. Хорошо, бабушка всегда помогала и добавляла свою пенсию. Но все равно бесконечные ломбарды, займы и другие экономические ловушки для честного советского служащего.

– Ты ему деньги даешь?

– Когда просит – даю. А что делать? Он же не работает, откуда ему взять?

– А почему он не работает? – продолжала удивляться я.

– Не хочет. Говорит, что не желает работать на советскую власть… Отрезать докторской колбасы?

Я жевала любимую докторскую колбасу и думала о том. что, наверное, мама все делает правильно. Раз человек не работает – ему нужно помогать. И раз он мой родственник, значит, его нельзя бросать на произвол судьбы.

Тем же вечером в центре Москвы, в самом любимом доме советской номенклатуры, по адресу: улица Алексея Толстого, дом восемнадцать, мирно ужинала семья Григорьевых.

Таня сидела перед фарфоровой тарелкой, услужливо наполненной домработницей, и неаппетитно ковыряла в ней вилкой.

Напротив нее сидели папа и мама. Отец любовно ухаживал за супругой, подливал белое вино, собственноручно подкладывал сочные кусочки форели, лукаво улыбался.

Жена кокетливо смотрела на супруга и ответно шептала ему что-то на ухо.

«Воркуют. – недоброжелательно думала Таня, наблюдая за родителями. – Меня замуж выпихнули, наплевать им, что я каждый день чувствую. Зато гордятся, что выдали за «своего». Не дали мне подышать свободой. Безразличны к моим чувствам, и что жизнь мою разбили, им тоже начихать. Сидят, милуются, а мне выть хочется с тоски…»

– Что, дорогая, головушка болит? Может, таблеточку подать?

Таню бесило каждое слово мужа: «головушка»… Нельзя сказать голова? А что за плебейское «подать»? Подают прислуга, швейцары, а близкие люди дают. И по-другому никак! Лакей… И душа лакейская…

«Сейчас встану и скажу: я тебя не люблю, жить с тобой невыносимо. Дорогие мои родители! Вы столько сделали для меня, так помогите в последний раз. Отпус-ти-те! Я не умею любить по расчету, я хочу купаться в счастье. Вы же сами любили! В институте встретились и двадцать лет уже не расстаетесь. Как в первый день смотрите друг на друга. За что же мне такое испытание? За железным занавесом не только страна, и я тоже. Отдайте мне мои ошибки, и я вам руки целовать буду».

Но встал и заговорил муж. торжественно сжимая в руке бокал с красным вином, от которого у него неизменно обострялась язва.

– Дорогие тесть и теща! Вы вырастили белую лебедушку, умную, красивую, заботливую. Я благодарен вам за жену и приготовил на Новый год подарок для всей семьи. Жаль, придется выдать секрет раньше времени, но мы с Таней получили новую квартиру и…

– Вот так сюрприз! Танечка! Какая новость! – заворковала мама.

– Ну я-то совсем не рад. – притворно нахмурился отец. – Что же вы бросаете нас?!

– …и мы можем встретить 1986 год уже на новом месте! – закончил муж, почтительно переждав эмоции дражайшей семьи.

Танька выдала улыбку и опрокинула в себя бокал вина. Затушила очаг возгорания. Может, не нужно сейчас расстраивать родителей и недалекого мужа? Пусть радуются своим мещанским достижениям.

Возможно, когда они с мужем переедут, он станет ей менее отвратителен, ведь в этом случае ее глаза каждый день не будет мозолить образцовая пара родителей. Да и сбежать в Баку будет уже проще…

Но утром произошло ужасное…

За ночь Таня настроила себя на позитив и решила воспринимать мужа как ногтевой грибок – нарывает, но ходить можно.

И как назло, на сером депрессивном небе вдруг проглянуло солнце. Да, да, в прямом смысле речь идет о погоде. Появилось солнышко, и небо приобрело нежно-голубой жизнеутверждающий оттенок.

На кухню вошел муж и сел спиной к окну…

Это была его роковая ошибка. Если бы он учился, как и Таня, в литературно-театральной школе и был творческой натурой, предрасположенной к влиянию любого внешнего раздражителя, он никогда бы не сел спиной к окну. Но он просто хотел выпить чаю перед работой и сел напротив любимой супруги.

В его оттопыренные уши нежно «ударило» солнце.

Он смотрел на Таню влюбленными глазами, а его локаторы горели розовато-пастельным цветом с ретушью хрящевых завитушек.

– Я тебя ненавижу. – грустно сообщила Татьяна и опустила глаза.

– Терпи. – невозмутимо ответил муж. – Мы ячейка общества. Семья – важный социальный институт, и мы не имеем права идти на поводу у своих мимолетных желаний или капризов. Я уважаю твое мнение, но считаться с ним не могу. Меня назначили отвечать за тебя, доверили твое будущее. Ты еще молода, и я знал, что будет непросто. Поэтому готов к любым провокациям с твоей стороны, но учти, что я и впредь не собираюсь обращать на них внимание. Если у тебя есть какие-то жалобы относительно меня – обращайся к родителям. Я со своей стороны обеспечиваю тебе все привычные условия жизни. Повторяю, если у тебя есть какие-либо вопросы…

Таня еще ниже опустила голову под гнетом черствых слов.

– Просто я не люблю тебя – вот и весь вопрос. – Так же. как и я, в момент «наезда» Танюха начинала фразу с «просто». – Стараюсь изо всех сил договориться с разумом, но, к сожалению, ты взял в жены не умницу-разумницу. Если б ты только знал, что я вытворяла в школе…

– Как ты заметила, я никогда не задавал тебе вопросов о твоей первой любви. Ты. наверное, на это намекаешь? Но я все равно не пойду у тебя на поводу. Если что-то было, то это несерьезно.

– Ошибаешься. Серьезней не бывает. Потому что это была любовь. – с удовольствием повторила аксиому Татьяна и выдала садистскую улыбку.

– Там любовь, а здесь семья. – не сдавался муж. – И семья тебя никогда не бросит: и я. и мама, и папа. Мы – твоя защита навсегда. А грезить несбывшимися мечтами свойственно молодым женщинам, у которых еще нет детей. И я тебя понимаю, и ни в коем случае не осуждаю. Ты пишешь чудные стихи, имея тонкую душевную организацию. Любовная грусть тебе нужна для вдохновения. Пиши, ради бога, мечтай, фантазируй. Я поддержу тебя, потому что тоже умею любить. Только не обижай меня. Может, я и не похож на предмет твоих тайных желаний, но со мной, как в танке…

– Взорвемся – так вместе. – рассмеялась Танька, потому что ей стало вдруг очень хорошо.

Действительно, если рассудить, ее муж прекрасный человек. Работящий, неглупый, порядочный, «тащится» по ней. Он мизинца Мухаммеда не стоит! Но от объятий мужа тошнит, а за черноглазой сволочью на край света бы побежала…

– Я улетаю, – вдруг сказала Таня и сама испугалась.

– К нему? – не удивился муж.

– Да. В Баку. Хочу его увидеть, чтобы больше не страдать. Возможно, произойдет переоценка ценностей, и я выброшу из головы прошлые воспоминания.

– Если ты хочешь узнать мое мнение, то я категорически против. И не из ревности. Ревности нет к недостойным. Он тебя не оценил и поэтому недостоин. Иначе твоим мужем был бы он, правильно? – разумно излагал муж, начиная нервничать. Поэтому собственноручно вымыл чашку с блюдцем.

– Раз ты меня не ревнуешь, отчего же против? – с легкой издевкой спросила Таня, уверенная, что муж врет. Ревнует, конечно, как ее можно не ревновать?

– В этом регионе сейчас неспокойно. У нас есть сведения, что растет недовольство среди населения Нагорного Карабаха.

– А где это? Причем здесь Баку? – поморщилась Танька, которую раздражали излишние подробности.

– Ну, уж если ты туда действительно собралась, то должна знать, что территория Нагорного Карабаха принадлежит Азебарджанской ССР, хотя там проживает много армян. В ЦК идут письма, в которых говорится о нарушении национального и расового равноправия, встречаются даже требования вывести Нагорно-Карабахскую область из состава Азебарджана.