Текст книги "Маринкина любовь"
Автор книги: Наталья Воронцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Валентина накинула платок и заперла вагончик. Маринка мелкими шагами пошла следом, с опаской поглядывая по сторонам. Общительная бригадир на самом деле многое знала о местных жителях. Иногда она останавливалась у какой-то могилки и быстро пересказывала девушке историю покойного: где жил, как умер, кто родственники.
– Мы почти пришли, – сказала Валентина, в очередной раз останавливаясь у небольшой ухоженной могилы. – А вот здесь лежит моя племянница, Оленька. Такая болезная с рождения была, бедняжка. Но до семи лет росла, тянулась. Однажды по весне давай мать просить: пойдем, мама, за ландышами! Мне, мол, сегодня кажется, что всюду ландышами пахнет!.. Ландышей хочу! Ну сестра моя, чтобы порадовать дочь, и пошла с ней за железную дорогу в лес. А на переезде Оленьку машина сбила. Какой-то пьяный не заметил… Вот и все. Хоронили ее всей школой, в гробу в школьном платьице с передничком белым, вся в бантах лежала, такая красивая… – Валентина всхлипнула и смахнула слезы платком. – И ландышей посадили – видимо-невидимо. По весне тут все бело и ландышами пахнет, как Оленька любила… Не уйдешь от судьбы, как ни противься, – все равно нагонит!
Маринке снова стало не по себе от слов Валентины, как будто на ночь в лагере ей под одеялом пересказали страшную историю. Ей очень захотелось назад, к своим комсомольцам-удальцам, с которыми весело и шумно.
На кладбище смеркалось, становилось прохладно, откуда-то повеяло сыростью. Они прошли прямо по дорожке еще метров пятьдесят.
– Вот тут они лежат, Семеновы, – произнесла наконец бригадир, уверенно показывая пальцем на большую могилу со старой башенкой. – Мать с отцом да две дочери. Вся семья в сборе. Ты тут пообщайся, а я поблизости буду. Покурю пока… Маринка осторожно открыла скрипящую оградку, присела на скамеечку. В сумерках фотографии были видны не очень хорошо, но Татьяну Алексеевну она сразу узнала. Волнистые, светлые волосы, большие, ясные глаза. Маринка заплакала. Она столько всего хотела сказать этой женщине за прошедшие годы, но, нечаянно оказавшись на ее могиле, поняла, что у нее нет для этого слов. Поэтому она просто сидела и плакала, а Татьяна Алексеевна смотрела на нее своими удивительными ясными глазами. Маринке неожиданно стало спокойно и тепло, слезы потихоньку высохли. Почти рядом с собой она ощутила чье-то уверенное, доброе присутствие. Большего душевного контакта у нее ни с кем не было никогда в жизни.
– Ну что, ты пообщалась? – Голос Валентины вывел Маринку из состояния глубокой задумчивости. – Темно уже. Забоишься еще, опять примерещится. Пойдем, мне смену принимать надо…
Обратно шли молча. Сильно стемнело, деревья глухо шелестели над головами. Где-то поодаль мрачно каркали вороны. Но Маринке было совсем нестрашно.
– Ну ступай, девица, не заблудись только! – ободряюще похлопала ее по плечу Валентина, проводив за ограду кладбища. – И не чуди больше. А приедешь в другой раз – заходи, чайку попьем.
Маринка рассеянно кивнула и пошла в поселок. Там уже все с ног сбились, искали ее.
– Где ты была, Смирнова? – спросил старший преподаватель.
– На кладбище…
– А почему так долго? Мы тут чуть с ума не сошли! Маринка удивленно подняла глаза. Она и представить не могла, что ходила к Татьяне Алексеевне целых семь часов!
В начале осени Маринка встретилась наконец с одноклассниками. Теперь она была не та, что прошлой весной. Маринка обросла потихоньку в Серпухове новыми знакомыми, почувствовала себя там нужной и востребованной. И преподаватели, и сокурсники ее уважали и любили. Поклонников у Маринки было хоть отбавляй. До смешного: половина военного училища, того самого, ходила по очереди провожать ее вечером на электричку. На самодеятельных концертах всегда народу был целый зал: приходили «посмотреть на Смирнову», которая умела так зажигательно петь и танцевать. Настоящая актриса!
Маринка была для всех одинаково недоступной, поэтому и обиженных ею тоже не было – все в одинаковом положении. Парни поражались ей: вроде бы абсолютно открытая, простая, добрая, всегда поможет, ободрит, но дистанцию держала такую, что порой и не подойдешь просто так. Наверно, поэтому так много воздыхателей было у нее тогда – просто она, смеясь, всем отказывала, еще не дожидаясь признаний и предложений, и становилась от этого только желанней, притягательнее. А вела она себя так не потому, что выпендривалась или что-то кому-то доказывала, просто иначе не могла тогда, ей дико было представить себя с любым из мужчин. Это казалось лишним, ненужным, бессмысленным. Другие училищные девчонки, которые и сотой доли такого внимания, как она, не видывали, достаточно быстро это поняли, поэтому завидовали, конечно, тайно, но не по-злому. Наоборот, считалось удачей пойти с Маринкой куда-нибудь на танцы: это была верная примета того, что от кавалеров в этот вечер отбоя не будет.
В силу всех этих причин Маринкина душа не стремилась теперь с маниакальной навязчивостью в родную школу, к людям, казавшимся раньше единственно близкими. Ну и, поскольку неизбежное свидание с ними не казалось больше нестерпимо болезненным, она по осени передала через Борьку Смелова, с которым общалась время от времени, приглашение всем желающим прийти в выходные повидаться с ней.
Встретились во дворе, на детской площадке. Идти в школу или к кому-то в гости Маринка наотрез отказалась. Пришло к ней на свидание всего несколько ребят, как оценила для себя Смирнова, – самые отчаянные, а среди них и Смелов, и Ольга Маслова… Но все равно чувствовалось, ребята ощущают себя с ней не слишком уверенно: слишком много всего говорилось о Маринке в стенах школы и за их пределами. Разговор не клеился. Казалось, давно не виделись, столько всего нужно рассказать друг другу, а повисла тягучая тишина…
– Нам очень жаль, что ты ушла, на самом деле, – поглядев на стесняющихся одноклассников, нарушил наконец молчание всегдашний друг и спаситель Борька Смелов, – наверно, тебе не стоило этого делать. По крайней мере, мы все переживали за тебя.
Маринка только пожала плечами.
– Какая теперь разница: стоило – не стоило? Все давно свершилось, переживать нечего. Я тоже не хотела вас оставлять…
– А ты знаешь, Вику из школы выгнали, – задумчиво сказала Ольга.
– За что? – Маринка удивленно вскинула брови.
– Ну то есть не выгнали, она сама ушла. То есть ей пришлось уйти…
– Но что случилось?
– Просто сволочь она, – вступил один из ребят, Лешка Сафронов. – Всех в классе перессорила. У нас такое было – ужас просто. Она оказалась врунья и интриганка.
– Мы же все знали, кто тебе уйти помог…
– И не только это, – со злостью добавила Ольга.
– В общем, уехала она заканчивать школу на Украину, к тетке. Находиться здесь для нее стало с некоторых пор просто опасно для жизни, – резюмировал Борька с оттенком торжества. – Так ей и надо за все!
Поговорили еще о том о сем и разошлись. От разговора остался легкий осадок печали, недосказанности и неудовлетворенности. Полного очищения и освобождения от тяжести, как надеялась Маринка, не получилось. О том, что ей было интереснее всего – о Димке, ей снова никто не сказал, а она спрашивать поостереглась, чтобы ему нечаянно не навредить. Мало ли что еще может быть… Она даже Борьку о нем спросить не могла, хотя он был ближе всех. Поэтому все следующие дни Маринка мучилась мыслью: что с Димкой, как он? Переживал! небось, когда подруга-то его на Украину уехала? А может, и не переживал вовсе. Где-то глубоко внутри рефреном сверкала радостная нотка, в которой Маринка не признавалась сама себе, как все-таки хорошо, что Вика уехала на Украину! Она же на самом деле сволочь. Не место ей рядом с Димкой.
Нужная информация пришла, как всегда, отчаянно ожидаемо, но все же тяжелым обухом по голове. В один из вечеров мать рассказала, что увидела Соловьева с девушкой.
– Как он? Кто она? – сразу пристала к ней взволнованная Маринка.
– Ужас! – махнула мать рукой. – Я думала, ты у нас сумасшедшая, но и он тоже хорош гусь. Подружка у него сейчас – вылитая ты, только постарше. Тоже волосы темные, длинные. Красивая. Дочь завскладом универмага, Марина Войтенко. Зачем только он ей нужен?
– Как – Марина? – Маринка глаза вытаращила от удивления.
– А вот так! – передразнила мать. – Он, наверно, маньяк. Коллекционирует Марин, что ли? Я их когда увидела на улице, чуть не упала – думала, это ты рядом идешь. Только после того как догнала, поняла, что обозналась. Потом мне медсестры на работе рассказали… Городок-то маленький, все про всех знают. Как хорошо, что ты не с ним, дочь!
Маринке опять стало больно. Вот, казалось бы, глупость какая, успокаивала она себя. Они же давно разошлись, у каждого своя нормальная жизнь, свои знакомые и друзья. Но в этот момент девушке вдруг стало совершенно ясно, что она до сих пор не верит сама себе, что они расстались насовсем, не верит этому году разлуки, всему, что происходит вокруг. Как будто время бежит вперед, а душа ее задержалась где-то в прошлом, которое никак ее не может отпустить, как она ни старается. Стало страшно, нахлынули воспоминания. Двенадцатилетний белокурый Димка за ручку с Наташкой, первые счастливые совместные прогулки на реку, тот вечер, когда Димка поклялся любить ее всегда. Вот так и росли они вместе как трава в поле, не понимая того, что проходят, быть может, самые главные в их жизни дни.
И эта не стираемая временем память, усиленная девичьим воображением, оказалась гораздо сильнее сегодняшнего дня с его реальными, будничными проблемами и тревогами. Вдруг оказалось, что все настоящее-то осталось там, в золотом детстве, в их общем прошлом, которое не имело почти никакого отношения к нынешней Маринкиной вполне благополучной жизни! Целую ночь девушка не спала, всхлипывала, ворочалась на кухне под хлипким одеяльцем, а под утро начала просить Бога и всех святых, в которых прежде не верила, о том, чтобы ей дали шанс еще хотя бы одного разговора с Димкой. Но наверно, плохо просила комсомолка Смирнова, которую никто никогда не учил молиться, – дни ползли с прежней монотонностью, а загаданной встречи все не было и не было, и даже проезжать под окнами на велосипеде Димка перестал.
…Встреча, короткая и пронзительно отчаянная, произошла только весной, как раз во время выпускных экзаменов. Бывшие одноклассники по Борькиной инициативе пригласили тогда Маринку с собой на реку – отметить вместе приближающееся окончание школы. Все-таки восемь лет проучились бок о бок. После экзаменов многие ребята собирались разъезжаться поступать кто куда, да и настроение, знали, тогда будет уже совсем иное… Поэтому и решили собраться немного раньше, пока жива еще их классная общность, пока есть особое школьное настроение.
На последний звонок 10 «Б» Смирнова не пошла, хотя ее тоже приглашали. Зачем? Ее решающий звонок сурово прозвенел двумя годами раньше, а вот на вечернее прощание с учебной жизнью после некоторых раздумий Маринка решила сходить. Свои экзамены в училище она блестяще сдала досрочно – ничего сложного там не было. Через несколько дней она собиралась уезжать вожатой в пионерский лагерь, а сейчас как раз свободна… В конце концов когда еще в этой жизни она всех снова увидит?.. Разлетятся-разъедутся, не дозовешься потом…
Был тихий июньский вечер. Солнце по-летнему медленно шло к закату, пахло свежей травой и недавно пробужденной от зимнего сна землей – весна в этом году выдалась поздняя, затяжная… Но сейчас в природе ключом били животворные соки, и эта энергия бурно передавалась всем окружающим. Даже в людях было предчувствие, ожидание, зарождение чего-то совсем нового. Тем более накануне выпускного вечера!
Маринкиного появления все ждали. Она тоже долго готовилась к этой встрече морально и, как и планировала, присоединилась к одноклассникам красивая, одетая в летящее, слишком легкое для этого прохладного вечера платье, непосредственная, с открытой улыбкой. Как будто не было двух лет разлуки, боли и горечи в душе.
– Привет! Вот и я!
– Ну вот, мы снова все в сборе! – воскликнул Борька Смелов. – Вечер прощаний считаю открытым.
Действительно, в этот вечер у реки собрался почти весь класс. Ребята повзрослели, изменились. Некоторые молодые люди были с девушками, Маринка знала далеко не всех. Она присела на поваленное дерево чуть поодаль и смотрела на бывших одноклассников – наглядеться не могла. Боже, как она по всем соскучилась! Вечер казался ей сказочным возвращением в прошлое.
Между тем юноши деловито возились с дровами, разводили костер. Девушки суетились с едой, резали бутерброды, готовили мясо для шашлыков. Кто-то открывал бутылки с вином… Вдруг Маринкины глаза встретились с чьими-то незнакомыми, темными, завораживающими глазами. Эти глаза смотрели на нее в упор пристально и как-то недобро. И одновременно над ухом тихо прозвучал чей-то очень знакомый голос:
– Привет! Давно не виделись…
Маринка вздрогнула и обернулась. Сзади, виновато опустив голову, стоял Димка. Он совсем не изменился – только еще вырос и очень похудел.
– Здравствуй! – всю себя вложила Маринка в это тихое слово. Все бессонные ночи, дни ожиданий, попытки осмыслить прошлое. – Здравствуй!
Димка сел рядом. Они молчали. Ощущение у Маринки было феерическое, словно все вернулось на круги своя. Они как были вдвоем, так и остались. Даже на расстоянии она почувствовала пульсирующее тепло его тела.
– Тебе холодно? – мгновенно отозвался Димка. – Подожди, сейчас укрою.
Одним движением он скинул с себя импортную джинсовую куртку и набросил Маринке на плечи. Та закрыла глаза, впитывая всем телом Димкино живое тепло, его запах.
– Может, не надо? Ты же сам замерзнешь…
Димка отрицательно покачал головой. Он сидел рядом в черной футболке, под которой красиво прорисовывалось его спортивное, упругое тело.
– Скажи, почему ты не хотела видеть меня? – почти умоляюще спросил он после паузы. Ей показалось, что он сейчас зарыдает.
Маринка ничего не ответила. На губах ее плыла задумчивая полуулыбка.
– Это я-то не хотела?
Они сидели рядом и смотрели на опускающееся за реку солнце. Они снова были одним целым, как прежде. Как всегда. И вдруг…
– Так, голубчики! Я давно наблюдаю за вами! Что это вы тут уединились? – прозвучал рядом сердито и злобно чей-то визгливый голос. Гармония чудесного единения оказалась безнадежно разрушенной. Димка вздрогнул, напрягся и, словно бы отстранившись от нее, приподнялся с места.
– Марина… Да мы ничего… Вот знакомься – это тоже Марина…
Смирнова подняла глаза, вновь встретилась с все тем же жгучим, черным взглядом и сразу все поняла. Так это же та самая Марина Войтенко, про которую говорила мать! А что, она и на самом деле чем-то на нее похожа! Только выше, ярче, злее. Маринка поежилась.
– Здравствуйте, – желая сгладить неприятную неловкость, сказала она. И повернулась к Димке: – Загадывай желание, везунчик, между двух Марин!
Но Войтенко уже ее не слышала. Она вцепилась крашеными коготками Димке в футболку и завизжала так, что ребята стали оборачиваться на них:
– Ты ее специально приволок, чтобы меня выставить на посмешище, да? Все же знают, что ты без нее жить не можешь! А мне говорил, что все прошло. Так я тебе и поверила, скотина!
Димка стоял красный как рак и пытался тихо оправдываться. Но девица его как будто не слышала. Она упивалась своей истерикой, привлекая всеобщее внимание. Одноклассники начали к ним подтягиваться.
– Да как у тебя совести хватило! Чем эта стерва только тебя, барана, привораживает? Как будто насмерть привязала к себе – не отвяжешься никак.
– Да я… Мы тут только разговаривали…
В Маринке по ходу сцены накапливалось глухое раздражение и злость – на себя, на Димку, на эту наглую Войтенко, которая нарушила только что восстановившуюся их с Соловьевым хрупкую близость. После этих несправедливых слов ее негодование внезапно выплеснулось. Она вскочила с места, порывисто сбросила с себя Димкину американскую куртку.
– Это я-то его привораживаю? Ну смотрите тогда все! – Она подбежала к костру, который как раз разгорелся на славу, его языки вздымались прямо к гаснущему вечернему небу. – Отойдите! – громко скомандовала она, и парни, колдовавшие с шашлыком, мгновенно рассыпались от костра. Борька Смелое глухо охнул и бросился к Маринке, предполагая худшее. Но она остановила его одним движением руки. – Смотрите все!
На поляне воцарилась полная тишина, только потрескивали дрова в костре. А Маринка, подняв к небу руки и запрокинув голову, начала быстро кружиться в своем развевающемся легком платье сначала вокруг себя, потом и вокруг костра. Казалось, ее гибкое тело лижут жадные огненные языки – так близко была она к пламени, почти соприкасалась с ним. Из ее высоко поднятой прически одна за другой вылетели шпильки, темные волосы упали на спину и грудь, накрыли лицо темной волной.
– Слушайте все! Я разрываю путы, которые связывали нас! Я больше не желаю этого, не желаю!
Голос ее летел вместе с искрами прямо к ночному небу, а Маринка все кружилась и кружилась вокруг костра, все ускоряя и ускоряя темп, пока не упала наконец лицом в землю.
Тут оцепенение одноклассников как рукой сняло, ребята бросились к Маринке с разных сторон, Борька бережно поднял ее на руки и отнес к реке и там плескал ей в лицо холодную воду, пока она не пришла в себя.
– Ну что же ты делаешь, Маринка! – Даже непробиваемая с некоторых пор Ольга Маслова вытирала слезы. – Нельзя же так убиваться! Да вы хоть пиджак ей подстелите, замерзнет же!
– Волосы-то все на концах обгорели… И платье…
Кто-то из юношей снял пиджак, на него уложили Маринку. Самым последним к лежащей на берегу Маринке как-то боком, смущаясь, подошел Димка.
– Ну ты-то хоть убрался бы! Правда, баран! – прошипел Борька. – Одни неприятности от тебя вечно.
Димка втянул голову в плечи, медленно повернулся и зашагал в сторону города. Посрамленная Марина Войтенко незаметно ушла еще раньше него, как только Смирнова упала после своего безумного танца.
Остаток вечера прошел в молчании. Маринку насильно напоили разогретым в котелке вином, потом какое-то время все просто молча сидели у костра. Впечатление, которое ее выходка произвела на ребят, было чересчур сильным, чтобы продолжать веселиться или даже просто говорить о чем-то другом. Вечер оказался безнадежно испорчен. Маринку бил озноб, она в изнеможении куталась в чей-то пиджак и уже понимала, что заболевает.
– Вот и распрощались с прежней жизнью… Безжалостно! – грустно протянул кто-то.
– Все прощания такие, наверно…
Ближе к полуночи печально разошлись. Едва живую Маринку довел до дома Борька.
– А знаешь, ведь Ольга тогда действительно была беременная, – одними губами сказал он, когда они стояли в подъезде. – А они ее заставили сделать аборт – родители и директриса. Я не хотел этого… Мои родители тоже не хотели. Я тогда думал, что люблю ее!
Маринка тихо вздохнула и обняла Борьку. Она почти не удивилась – просто приняла все как есть.
– Вот видишь… А я ведь ей поверила тогда…
– И всех убедила! Это ты мне помогла тогда, помнишь, когда все издевались… Я этого никогда не забуду. И Ольга тоже… Хотя она не скажет, наверно. Но я знаю…
– Я пойду. Холодно очень… – Маринка зябко передернула плечами. Она уже ясно чувствовала начинающуюся простуду.
– Да-да, конечно! – засуетился Борька. – Ты это, не переживай из-за Соловьева. Мне, ей-богу, морду ему за тебя набить хочется!
– Не стоит. Пусть живет как знает…
– Он недостоин тебя. Он слюнтяй!
Маринка вернула ему пиджак и стала медленно подниматься по лестнице. Борька стоял и смотрел, как она идет.
– Выпей обязательно горячего чаю! И аспирин не забудь! – прокричал он снизу.
– Хорошо… – Маринка обернулась и слабо махнула рукой: – Иди, не стой, поздно уже.
Дома она бесшумно разделась и сразу легла на кушетку. Все уже спали. В гулкой тишине громко стучали часы. Девушка почувствовала, что проваливается в глубокий, болезненный сон. Ночью она металась, стонала, горела – ей снился Димка, строящая гримасы Марина Войтенко, Вика, Борька, Ирина Николаевна и еще какие-то чужие, незнакомые люди.
Утром встать на автобус она не смогла, так ей было плохо. Пришедшая на кухню мать устроила истерику: она еще не знала, что Маринка сдала досрочно все экзамены, а в Серпухов собиралась, чтобы подработать.
– Ты что тут разоспалась, дочь! Уже давно на автобус пора, ты же опоздаешь! Напилась вчера небось, загуляла! Ну-ка признавайся: с Димкой ведь гуляла?
Маринка с огромным трудом разлепила многопудовые веки:
– Мне плохо, мама!
– Ах, плохо тебе! – Мать начала кричать: – Вчера думать надо было! Чем я провинилась-то, что такую дочку уродила!
Потом она слышала, как мать в коридоре с ворчанием одевается, собираясь вести Кристинку в детский сад.
– Мам, дай мне лекарство, пожалуйста… Я вся горю! – громко простонала Маринка.
– Кавалер твой бесстыжий пусть тебе все дает! – отозвалась Лидия Ивановна. – Как ты вообще смеешь… Да скоро тебя так и из училища выгонят! В дворники пойдешь.
Через полчаса квартира опустела. Маринка с трудом встала, взяла в комнате градусник. Температура зашкаливала за сорок. Болела грудь, дышать было больно и тяжело, как будто в груди рана. Пару раз она провалилась в тягучий бред, потом снова приходила в себя. Ей становилось все хуже. Маринка решила не дожидаться вечернего возвращения родственников и сама вызвала «скорую», а потом, когда раздался звонок в дверь, целую вечность шла к порогу и упала в дверях прямо на руки врачу.
– Девушка, что с вами?
Маринка уже не могла говорить связно, только стонала.
– Я сняла с него все привязки, – пролепетала она, глядя на врача воспаленными глазами, – огонь меня очистил…
– В больницу, срочно! – крикнул врач подоспевшему санитару. – Носилки сюда!
Увезли ее в одной ночной рубашке и уже в больнице поставили диагноз: воспаление легких и сильное нервное истощение. Врачи дежурили рядом всю ночь, делали уколы, ставили капельницы, но девушка не приходила в сознание. Только к утру температура у нее наконец спала. Еще через день Маринка уже могла самостоятельно вставать с постели. Грудь болела, как будто ее прострелили насквозь, в голове были кружение и слабость, готовые в любой момент кинуть ее в глубокий обморок. Но обмороков Маринка себе не позволила… Лишь на третий день к ней пришла мать, принесла литровую банку малинового варенья. Она выглядела расстроенной и виноватой.
– Дочь, так, значит, ты уже тогда заболевала? А я и не поняла даже, думала, ты просто с Димкой загуляла… Тебе что-нибудь нужно?
– Ничего! – качнула головой Маринка. Она не сердилась на мать. – Не волнуйся за меня. Главное – сейчас уже все хорошо. Врачи тут нормальные, скоро вылечат…
Мать посидела с полчаса и ушла. Говорить особо было не о чем, а дома ее ждали Кристинка, Николай и ежедневная рутина. Маринка все понимала…
Вел ее молодой лечащий врач Александр. Каждое утро он осведомлялся, как ее самочувствие, настроение, рассказывал какой-нибудь новый анекдот и исчезал, оставляя девушку в приподнятом настроении. Даже страшно болючие уколы магнезии после этого казались нестрашными. Но однажды утром врач пришел к ней очень озабоченным и даже не шутил.
– Александр, у вас все в порядке? – обеспокоилась Маринка.
– У меня-то все! – Александр махнул рукой. – Просто в соседнюю палату одну тяжелую больную привезли, Соловьеву, полночи с ней рядом просидел… Непонятно, что будет.
– Соловьеву? – машинально переспросила Маринка. Димкина фамилия всегда невольно вызывала ее интерес.
– Да, старуху, Эстер Борисовну. У нее очень тяжелые осложнения. Видно, грипп на ногах переходила… В ее-то возрасте!
С этой минуты про свои болячки Маринка и думать забыла. Как только Александр вышел из палаты и отправился в свой кабинет, она, покачиваясь, встала с постели, воткнула в тапки непослушные ноги и вышла в коридор. Она еще не очень уверенно стояла на ногах, но все же дотопала до соседней палаты. В палате лежало человек восемь женщин разного возраста.
– Вы к кому? – спросила одна из них.
– К Соловьевой, к Эстер Борисовне, – ответила шепотом Маринка.
– Вон она. – Женщина кивнула головой в сторону стенки. – Проснулась только что.
Маринка на цыпочках подошла к указанной кровати и склонилась над женщиной. Сердце ее взволнованно забилось. На подушке покоилось совершенно восковое, желтое, исхудавшее лицо с горбатым носом. Маринка с трудом узнала в больной прежнюю своевольную Димкину бабушку.
– Эстер Борисовна, – тихо позвала она, – очнитесь!
На неживом почти лице неожиданно открылись два больших прозрачных глаза. Соловьева посмотрела сквозь Маринку, явно не узнавая ее.
– Это я, Марина…
– Марина? – Глаза старухи сузились и увлажнились, она переспросила недоверчиво: – Какая Марина? Смирнова, что ли?
– Да, да! – прошептала Маринка. – Я самая!
– Марина… – Узкие, сухие губы расплылись в страшном подобии кривой улыбки. – Ты пришла, Марина… Больше-то прийти ко мне некому… Наташка в лагере. Митюха к экзаменам готовится, некогда ему…
С этого момента Маринка сама болеть прекратила – не до того стало. С раннего утра она бежала к Эстер Борисовне, чтобы помочь ей с утренним туалетом, потом измеряла температуру, кормила с ложечки. Часами читала какие-то глупые книжки, чтобы как-то отвлечь от грустных мыслей. Делала массаж с детским кремом, переворачивала, чтобы не было пролежней.
– Да не старайся ты, все равно ведь помрет старуха, отжила свое. О себе бы подумала, стрекоза! – сказал Маринке лечащий врач, видя, как она бьется с Соловьевой. – У самой осложнения будут, скачешь тут.
– А это мы еще посмотрим насчет «помрет»! – ответила девушка. – Она знаете какая живучая! – И как в воду глядела…
Эстер Борисовна между тем принимала Маринкину заботу как должное, без всякого удивления, как будто именно это она и ожидала здесь встретить. Иногда даже капризничала, обижалась, если Маринке приходилось уходить на процедуры и оставлять ее одну. Но все же спросила девушку однажды:
– Сама-то ты как? Я слышала, что тяжело…
– Терпимо! – прохрипела Маринка. – Это все уже ерунда…
В один из дней навестить бабку пришел наконец Димка со своей Мариной Войтенко. Об этом Маринке рассказали соседки Эстер Борисовны по палате, которые сочувствовали девушке и прониклись к ней большим уважением, видя, как она заботится о старухе. Вероятно, Эстер Борисовна сказала что-то Димке про бывшую одноклассницу, поскольку эта самая Войтенко примчалась к Маринке на следующий день, ворвалась в палату, сверкнула глазами и с порога начала визжать, никого не стесняясь:
– Ну-ка говори, что у тебя сейчас с Димкой?
– У меня? – Ослабевшая Маринка только плечами равнодушно пожала. – Сейчас ничего… Я вообще-то в больнице, как ты видишь.
– Как это – ничего? – злобно переспросила Войтенко. – Ты отвечай прямо, ты любишь его?
– Конечно, люблю! – грустно усмехнулась Маринка. – Больше всех на свете… И всегда буду любить!
– Ах так! А говоришь, ничего нет! Я так и знала!
Она шумно всхлипнула и вылетела из палаты как ошпаренная. Говорят, это был последний день их общения с Димкой. Но Маринка узнала об этом много позже. Мысленно пожалев нервную соперницу, она направилась, как обычно, в палату Димкиной бабки и застала там удивительную картину. Эстер Борисовна, держась за спинку кровати, самостоятельно стояла, комично подергивая руками и ногами. Рядом с ней сидел Александр и удивлялся.
– Доброе утро! – только и вымолвила обалдевшая Маринка. – Что это тут у нас происходит?
– А что, не видно? – сказала Соловьева прежним, как до болезни, строгим голосом. – Я зарядкой занимаюсь. Хватит, залежалась уже! Меня дела дома ждут.
Маринка едва в ладоши от радости не захлопала. Она порывисто обняла старуху и чмокнула ее в морщинистую щеку. Александр только руками удивленно развел.
– Вот и я прихожу, а она тут бредет с зубной щеткой от умывальника. Улучшение налицо. А я, грешным делом, не верил даже, что она до конца месяца протянет. Чудеса!
Эстер Борисовна попыталась скрыть довольную улыбку и только пробормотала сквозь зубы:
– Вечно вы так, врачи. Только бы списать стариков поскорее. А мы еще ничего, повоюем!
И она стремительно пошла на поправку. Врачи только удивлялись: бывает же! Ее выписали из больницы еще раньше, чем Маринку, которая все еще была слабенькой и тяжело кашляла ночами. Напоследок Эстер Борисовна крепко пожала ей руку и прослезилась. Впрочем, она очень быстро смахнула слезы и сделала обычное серьезное лицо.
– Спасибо тебе, Марина. Буду молиться за тебя! – И перекрестила ее своей костлявой рукой.
А еще через день на пороге Маринкиной палаты стояло белое эмалированное ведро с цветами. «Для Марины Смирновой» – было аккуратно выведено на боку.
– Вот диво-то! – поразилась Маринка. – От кого бы это могло быть? Вроде нет у меня здесь тайных воздыхателей… Может, ошибка какая?
Проходивший мимо врач Александр хитро заулыбался:
– Никакой ошибки! Мне небось цветов не присылает! Неужели не догадаешься от кого?
Маринка наклонилась к ведру, вдохнула аромат только что срезанных садовых цветов и зажмурилась:
– Соловьева, что ли?
– Она самая! Внук ее с утра прибегал, весь такой зашуганный. Я ему говорю: ты, мол, зайди и лично отдай, приятно девчонке будет. А он покраснел по самые уши, у двери ведро поставил и убежал. Вот я бы на его месте… – И доктор Александр мечтательно вздохнул. – Но увы, годы уже не те!
– Ладно-ладно прибедняться-то! Всего лет на десять меня старше, а туда же! – рассмеялась Маринка. – Лучше зовите ко мне медсестру с уколами, а то я тут до осени с вами куковать буду!
…Через неделю Маринка вышла наконец из больницы и сразу уехала пионервожатой в лагерь. Лето оказалось на удивление коротким. От матери уже в конце августа девушка узнала, что Димка вполне успешно сдал вступительные экзамены в МГУ и был зачислен на математический факультет. Отец, как и обещал, помог ему с квартирой в Москве. У Соловьева начиналась блестящая научная карьера. Все шло так, как и должно было.
«Ну вот и все, – Маринка, переполняясь гордостью за Димкины успехи. – И слава богу. Главное, что у него все теперь хорошо…»
А Эстер Борисовна еще несколько лет потом – сколько была жива – присылала Маринке цветы, всегда большими букетами: весной первые голубые и розовые гиацинты, ландыши, летом – роскошные садовые розы, осенью – георгины и похожие на звезды разноцветные астры. Она никогда больше не разговаривала с Маринкой и даже не виделась с ней, но эти цветы служили живым напоминанием о том, чего они так никогда и не сказали друг другу.
