Текст книги "Яблоко для тролля"
Автор книги: Наталья Володина
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
25
Они отдыхали, лежа на полу на толстой шкуре. На кровати им показалось скучно.
– Между прочим, этого медведя я сам убил, – похвастался Стасик. – В наших уральских лесах кто только не шатается! Напал, понимаешь, ни с того, ни с чего. Совсем зверье одурело. Язык забыло, на людей бросается.
– И что ты с ним сделал?
– Вспомнил былую сноровку: затолкал палку в пасть, вскочил верхом и свернул шею.
– Ври больше! – Аделина фыркнула. – Мех-то искусственный, я же чую, – она засунула узкий нос глубоко в псевдо-шерсть и чихнула. – И давно не чищенный вдобавок. С утра займемся уборкой. Что только ты тут делал без меня!
– Жил. Ждал.
– Как жил? Расскажи.
– Нет. Не интересно. Давай я лучше сказку расскажу.
– Про нас?
– Не совсем. Про двух женщин. Одну зовут Лена, Елена Сергеевна.
– А другая пусть будет Долли, Доля.
– Идет. Стяни одеяло с кровати, дует. Значит, жила-была Елена Сергеевна.
– И Долли.
– Погоди, они еще не познакомились. Жила-была сама по себе Елена Сергеевна в провинциальном городе Малый Сургуч, что на широкой сибирской реке Сургуч Великий. Мужа у нее к 28 годам не случилось, а имелись: мама Тоня, папа Сергей Николаевич, боеспособный сыночек Геничка, маленькая квартирка в старом доме на шумной улице, жених восточной национальности, да работа по специальности, настолько узкой, что учили ей лишь в одном Лжедмитриевском политехе. Елена Сергеевна проектировала…
– Унитазы для самолетов.
– Почему это? – обиделся Тролль.
– Что ей, мужскую косметику продавать?
– Ладно, пусть унитазы. Дело она знала отлично, заказчики с пол-Сибири слетались. Особенно нравилось ей унитазировать гидросамолеты. Деньгами Лена не особенно интересовалась, отдавала большую часть папе-коллекционеру. Сергей Николаевич собирал картины, вернее, одну картину. Как автомобилист: купит машину, подкопит денежек, продаст и приобретет новую, более престижной модели.
Сейчас у них в туалете висел Айвазовский.
– Провинился?
– Наоборот, удостоился. В туалете подходящие условия для хранения старых полотен. Этим папа продемонстрировал маринисту, как он его ценит. В туалете Айвазовский пребывал давненько, пора бы его уж и поменять, да Сергей Николаевич на сей раз на Рембрандта нацелился, а тот стоил о-го-го!
Работал ленин папа дворником, помахивал метлой да помалкивал большую часть времени.
Мама Елены Сергеевны с некоторых пор из обыкновенной женщины превратилась в бабушку и засуществовала с единственной, но благородной целью: устремить человечество на путь служения внуку Геничке. Внук тоже был не прочь попользоваться человечеством, и вместе они составляли страшноватую парочку.
Лена все вышеописанное любила. Правда, слегка. Немножко родной Малый Сургуч, чуть-чуть – престижную работу, кое-как – жениха-коммерсанта, что-то перепадало на долю семейства, самая капелька доставалась себе и теплому морю. Последнее она любила, в основном, заочно.
– Скучновато получается, – А зевнула, почесала нос о плечо Стасика. – С ней что, никогда ничего не происходит?
– Может и происходит, да она не замечает. Слушай дальше. Однажды Лена поехала в гости через полстраны на совершенно дурацкую вечеринку в город своей Альма-матер – Лжедмитриевск. В Москве ей пришлось задержаться.
– Она встретила Долли?
– Конечно. Долли работала звездой эстрады. Юная, рыжая, чертовски талантливая, с кучей звездного мусора в голове.
– Как ему там не накопиться, мамочка ее в 5 лет на сцену определила.
– Вот именно. Долли как раз было ужасно хреново. Лена ее прижалела чуть-чуть, на свой обычный манер. А та возьми да и привяжись.
– У них случилась любовь?
– Ничего у них не случилось. Разъехались в разные стороны и зажили по-старому.
– Неправда! Может, твоя Елена Сергеевна зажила, а Долли сорвалась. Пропускала репетиции, проваливала концерты, ее почти выгнали из группы, она пошла по рукам, запила и, в конце концов, заболела. Русский вирус.
– Черт! Она позвонит Лене?
– Не скажу.
Аделина поднялась, тряхнула кудрями, отбрасывая их назад, прошла на кухню. Вода зло загремела о дно чайника.
– Эй, А! Так нечестно! У Долли хоть телефон-то ленин есть?
– Есть, – ответила А через паузу, и грохнула чайником по плите.
26
Зима текущему году досталась снежная. Отвратительно снежная, как сказал бы папа Сергей Николаевич. Я гребла по утрам белую дрянь вместе с ним, а она валила, валила… Дрянь, то есть. Снег.
Старый противник, давно изученный до последней гадкой крупинки, и стабильно непобедимый. Отец дворничал лет этак двадцать, и каждую зиму, исключая годы учебы на специалиста, я вместо зарядки помогала ему, махала лопатой. Разогнав врага по сугробам, мы направились домой пить чай с мятой и традиционными субботними блинами матушки. Простите, забылась! – Бабани Тони. К блинам, кстати, прилагался демобилизованный из садика по случаю выходных Геничка. Так что застольная пастораль отменялась.
Мы с отцом устроили в углу утомленные лопаты и разделись. Шипели наливаемые на сковородку блины, утробно урчал сыночек, выгрызая в лицах их готовых собратьев дырочки-глазки. Зазвонил телефон. «Рановато», – подумала я и подняла трубку.
– Городской морг слушает.
– Значит, по адресу. Ленка, у меня R-вирус. Тебе нужно провериться, ты могла заразиться.
– Нет у меня никакого вируса. Недавно кровь сдавала, проходила городская акция «Не возьмешь!»
Прямо на улицах народ ловили, брали анализы и мораль читали. У меня все в порядке, – тут я заткнулась.
Она тоже молчала. Я тупо соображала. – Погоди, если у нас сейчас 8 утра, то в вашей дурацкой Москве – пять. Ты что не спишь?
– Пять? Утра?
По башке, наконец, стукнуло: у Дольки R-вирус. Она умрет. Она очень скоро умрет. Сердце взбеленилось, взбесилось, лопнуло и тысячью кусочков сползло вниз по клетке ребер. Лишь эхо взрыва гудело гулко: «Бумм…», «Бумм…» Только эхо.
– Когда ты узнала?
– Сегодня. То есть вчера, если уже пять.
– Ты там одна? Ты вообще откуда звонишь-то?
– Из дома звоню, и никаких сопливых утешителей звать не собираюсь.
– А меня?
Она молчала.
– Слушай, Долька, у тебя красный карандаш и бумага есть?
– Зачем? – она слегка удивилась.
– Я так люблю красных слонов, представить не можешь. Нарисуй, пожалуйста, для меня 500 штук.
– Почему не триста?
– Триста мало, доехать не успею.
– Правда приедешь? – спросила она чуть слышно.
– Прилечу. В этой Сибири столько аэропортов понастроили, в какую деревню пальцем ни тыкни – самолеты под кустами прячутся. Что им простаивать?
– Я встречу. В какой аэропорт?
– Не скажу. Не дергайся, сиди дома, рисуй слонов. Адрес помню. Все, побежала. До встречи.
– Ленка!
– Да?
– Побыстрее, ладно?
– Ага.
«Ум-рет», «ум-рет» стучало сердце. Смазались и уплыли назад озадаченные лица родителей, Геничка с блином в зубах, лестничный пролет, вражина-снег под ногами, витиеватый таксист с «извольте пристегнуться, сударыня», пустой аэровокзал. Погода, слава Богу, оказалась летная. Я сидела в «Ту», а перед глазами маячила картина: бледная Долли смертью мчит по Москве в аэропорт, сбивая доверчивые афишные тумбы и расползающихся по норам ночных маньяков. Слоны ее надолго не удержат.
27
Я ошиблась. Никто не встречал меня у трапа с военным оркестром и корзинками роз. По дороге от Внуково до долькиного дома я маялась, пытаясь закончить фразу: «Если эта зараза во что-нибудь врезалась, то…» Что «то…» никак не придумывалось. По сравнению с R-вирусом четвертование, расстрел через повешение, публичная порка и прочие неприятности казались блошиными укусами.
У подъезда я отпустила взмыленного частника, пешком поднялась на 8-й этаж и застыла у нужной двери. Было страшно. Хотела позвонить, но вдруг просто толкнула дверь. Оказалось, не заперто. Вошла.
Повсюду горел свет. Ярко сверкали люстры, тихо тлели туманные ночники. Великолепная иллюминация детально освещала такой великолепный бардак, какого не возникало в нашем доме даже после набега приятелей Генички. Впрочем, бардак был довольно организованный: ковры аккуратно свернуты и расставлены по углам, снятые со стен картины высокооплачиваемых мазил сложены в кучи, ботинки, туфли, пальто, шляпки высовывались из шкафов и шкафчиков, как пассажиры из окон троллейбуса в часы пик. Кругом валялись пустые тюбики из-под помады и шелуха от источенных карандашей. Повидимому, косметических. Все освобожденное таким решительным образом пространство устилали, усеивали, загромождали, украшали собой силуэты красных слонов. Слоны красными глазками глядели со стен, красными крепкими ножками упирались в паркет, они залезли на потолок и трясли красными ушами сверху, качали красными хоботами с полированных поверхностей шкафов. Один, маленький, но очень красный, являл себя миру с валявшейся под ногами телефонной трубки. На круглом пузике каждого зверика стоял аккуратный номер.
– Ленка! – крикнула Долли из гостиной, – у тебя помада есть?
– Есть!
– Неси сюда!
Прошла в гостиную. Здесь тоже царили беспорядок и слоны. Долли в испачканном белом трико стояла на четвереньках и крупными мазками писала на полу очередной шедевр.
– Давай, – она, не глядя, протянула руку.
Я подала тюбик, мысленно объявила слонам благодарность с занесением в личное дело и отправкой поощрительного письма родителям в Африку, и стала ругаться, попутно избавляясь от верхней одежды:
– Такая-рассякая, ешки-матрешки, гудроном по тромбону! Чего ты, пакость рыжая, двери не запираешь посреди, можно сказать, ночи? Может, это не я вовсе пришла, а Феня Крюгер с мясорезкой, может, у меня погода нелетная, и я грызу с досады чемодан в Сургучевском аэропорту?
– Я же знаю, что это ты. Смотри, какой симпатичный вышел. – Она присела на коленки, привычным движением руки отвела назад волосы. – На, немножко еще осталось. – Долька подала обмылок помады, пальцы наши встретились, она отдернула руку и глянула мне в глаза. – Заразиться не боишься?
– У тебя ведь не чесотка. А насиловать меня ты, надеюсь, не собираешься. Помнишь уговор?
Никакого секса, – умно пошутила я.
– Договоры соблюдаю. Как тебе тут, нравится?
– Ужасно. Спасибо. Кажется, я опоздала на 132 слона, – на пузе последнего зверя алела цифра 632. – Извини?
Я примостилась рядом на свернутый ковер, притянула ее голову, поцеловала в лоб. Долька обняла меня, сказала: «Все, больше не могу» и заплакала. Я гладила ее пушистые волосы, худые вздрагивающие плечи и ненавидела весь мир. Красные слоны на стенах ничем не могли нам помочь. Горло сжало, щеки обожгли слезы. Извини, Долька. Я тоже не могу.
Мы довольно долго ревели, вцепившись друг в друга, потом просто сидели, обнявшись, как памятник сиамским близнецам. Долька тяжело навалилась на меня, спина от напряжения заныла.
– Долька, блины любишь? Правда, в них Геничка глазки проел.
– Попозже, ладно? Ты устала? Хочешь, пойдем на кровать?
Пошли на кровать в будуар. Долли сложилась на меня, закопалась лицом в разрез блузки. Кажется, у нее опять была температура.
– Ты должна поспать, – посетила меня гениальная мысль.
– Как? Пыталась уже.
– Закрываешь глаза – и спишь.
Мудрый совет почему-то помог. Долька послушно закрыла глаза, пощекотав мою шею ресницами, и заснула. От ее волос пахло чем-то родным. Чувствовала я себя кошкой, пропущенной через мясорубку.
Было тошно, и страшно хотелось убить кого-нибудь. Себя, например. В дверь позвонили. Очень кстати!
Потенциальный труп. Осторожно выбралась из-под Долли и пошла открывать.
Деваха какая-то. Крашеная блондинка, волосы сардельками в стороны торчат. Ростом с меня, если с каблуков снять. Одета в соболью шубку до пояса и кожаные штаны. Глазищи зеленые, косые. На-аглые-е.
Значит, из «Бергамота». Примета верная. Очередной талант. Посмотрела сквозь меня. На слонов.
Кажется, пробрало.
– Что это?
– Красные слоны, – ответила я с готовностью.
Она изволила меня заметить.
– А ты кто?
– Вожак стаи.
Девица задумалась. Лицо ее на миг приобрело человеческое выражение.
– Точно, ты – Лена. Долли рассказывала. Она где?
– Спит.
– Пьяная опять. Прибью засранку, – и дернулась было в комнату. Не вышло.
Я положила руки на ее соболиные плечи, резко нажала вниз, и ее пухлый зад хлопнулся о телефонный столик. Богатый опыт общения с Геничкой не прошел даром.
– Сядь и заткнись. У Долли русский вирус.
Заткнулась она надолго. Сидела на столике, частично подмяв под себя телефон, трубка которого так и валялась на полу, и хлопала наклеенными зелеными ресницами.
– Уже можно говорить. Только негромко, – поощрила я.
– Мны?..
Большего добиться не удалось. Лучше бы ее выставить, но девица могла пригодиться. К тому же, убить кого-нибудь все еще очень хотелось. Эту было не жалко. Сходила на кухню, принесла ей водички из-под крана. Подала стаканчик. Она отшатнулась. Я понюхала, пожала плечами, отпила и подала ей снова.
– Спасибо, не нужно.
Заговорила-таки.
– Успокойся, – сказала я довольно злобно, – болеет Долли, а не ты. Ты с ней спала?
– Нет!
– Вот и не трясись. Как тебя зовут?
– Кэт.
– И все?
– Самсонова.
– Умница. Осталось вспомнить фамилию и телефон продюсера. Ты ведь из «Бергамота»?
– Самсонов Илья Тимофеевич.
– Отец?
– Муж.
Какой полезный экземпляр! А я ее чуть было не выставила.
– Что он сейчас делает?
– Суп ест… Гороховый.
– Далеко?
– В соседнем доме.
– Неси его сюда вместе с миской. Поговорить нужно.
– О чем?
– Авторские хочу получить. За «Бедную Лизу». Не придет – в суд подам.
Она оторвала зад от телефона, положила на рычаг трубку, ее передернуло – вспомнила, знать, про заразу, прытко выскочила в раскрытую дверь, неся на весу подвергшиеся опасности растопыренные пальцы и исчезла в направлении мест дезинфекции и, надо надеяться, гнездовья любителя супа.
Довольно скоро опять позвонили. Открыла: два голубочка (второй низенький и лысоватый).
– Кто тут меня… – довольно-таки спесиво начал он, зашагивая в квартиру, но заткнулся. Слоны действовали безотказно.
– Она сошла с ума? – осторожно извлек из себя муж-продюсер.
– Нет. Она справится. А мы ей поможем.
– Кто это «мы»?
– Я и вы с великолепным «Бергамотом», – услужливо разъяснила я.
– Да? Нам это надо?
– Надо, – ответ мой прозвучал очень твердо. Хотелось надеяться.
Продюсер Самсонов глядел иронически. Он смахивал на юркого хитрого воробейчика, готового в любой момент склюнуть крошку прямо из-под носа более важной птицы. Меня он, конечно, не убоялся.
Но и менять планы из-за такой мелочи, как болезнь солистки, было, похоже, не в его стиле. Он пожал плечами.
– Ладушки. Вы нам пишите пару-тройку песен для нового альбома и все тексты. А я оставляю Долли в команде. Кстати, она нам «Уличную мразь» напела, идет на концертах с большим успехом.
Поздравляю, Лена, у вас несомненный талант. Вас ведь Лена зовут?
– Елена Сергеевна, – огрызнулась я. – Похоже на шантаж.
– Джентльменский договор! Вы – нам, я – вам. Меня не касаются ваши с Долли отношения, но мы от нее порядком натерпелись. Должна же существовать на свете справедливость? Ваши новые песни послужат приятной компенсацией. Мне, знаете ли, семью кормить надо.
Семья в лице Кэт морщила носик за мужниной спиной и голодной не выглядела.
– Ладушки, – согласилась я снисходительно, про себя перекрестившись ногой от облегчения – выгнать Дольку из ансамбля значило бы убить ее, не дожидаясь официальной кончины организма. И нагло добавила: – Обычно я работаю на процент с дохода. Мои двадцать, десять скидываем за Долли, десять процентов мне в валюте.
Господин продюсер открыл было пасть, но неожиданно встряла доселе молчавшая Кэт:
– Мы согласны.
Челюсть продюсера, причавкнув, захлопнулась. Дело решилось.
– Ленка, с кем ты тут? А, отец-командир пожаловали. Ты сказала?
– Да.
– Мне полагается выходное пособие, или еще должна останусь? – спокойно обратилась она к г-ну Самсонову.
– Никто тебя не увольняет, – сообщил тот.
– Я ложусь на обследование в понедельник.
– Понимаю. Мы подождем.
– С чего бы такая доброта?
– Мы тебя любим, – вместо мужа ответила Кэт. Почти нежно.
– Иначе давно выгнали бы за твои художества, – добавил продюсер для убедительности.
– Конечно, то, что ты здорово поешь, в расчет не принимается, – проворчала я. – Иди надень на ноги, простынешь.
Долька пошла искать тапки, Самсонов удалился доедать суп. Катюха задержалась.
– Слушай, – спросила она, помявшись, – я могу чем-то помочь?
– Можешь, совершенно ничем не рискуя, сходить в магазин за продуктами. В доме только блины, и те с дырками.
Осчастливленная поручением Кэт поскакала за кефиром и булками. Хорошо все-таки, что я ее не убила.
28
Сгинул вечер субботы. Как колесо по собаке прокатилось воскресенье, ознаменованное истеричными воплями доллиной мамы и поджатыми губами интеллигентоподобного четвертого доллиного отчима. Через каждые полчаса приезжала кардиологическая неотложка. Долька смотрела в окно, молчала, пальцем выводила на стекле слона. Стекло скрипело. Мамочка металась по гостиной, взвизгивала, взывала к Господу, стонала про позор и про «за что ей такое», клеймила нас научным словом «лесбиянки», многократно хваталась за сердце и падала на грудь сильному мужчине, прихваченному с собой исключительно с этой целью. Больше он ни на что не годился. Потом я их-таки выставила, несмотря на сочувствие ее материнскому горю. Прибегала Катюха, принесла бананы и огурец.
В понедельник Долька пошла сдаваться в больницу. Я провожала. Больница попалась навороченная, в приборах и дизайне. Мы стояли в сияющем чистотой коридоре (Долли – уже в халате), держались за руки. Было невыносимо стыдно оставлять ее здесь одну, но жаждущие унитазов клиенты, наверное, уже топтали моего начальника.
– Обещали через две недели выписать, – сообщали она.
– Я приеду.
– Иди, опоздаешь на самолет, – сказала она, не отпуская моей руки.
– Пошла, – ответила я и пошла, потом обернулась. Долька в слишком коротком для нее халате светилась среди белых стен рыжим одуванчиком в сугробе. Я это запомнила.
29
Почти через две недели, в пятницу, во Внуково меня встретила Кэт. На сей раз волосы ее блестели никелем, круглый зад обтягивало ужасное серебристое мини (крашеная кожа павиана), перламутровые сапоги тянулись к нему изо всех сапожиных сил и почти касались. Шубка была знакомая, по пояс.
Катюха нетерпеливо переминалась у турникета.
– Бежим скорее! – схватила она мою руку, как только дотянулась. – Долли в палате сидит, никуда, говорит, не пойду, пока Ленка не приедет. Места платные, следующая пациентка в коридоре квитанцией трясет, негритянка, грозит международным скандалом. А Долли к врачу надо идти на собеседование: результаты обследования должны сказать, и все такое. Она, видно, трусит, – на бегу тараторила «бергамотка» по пути к машине. – Все равно она молодец, я бы сразу умерла, если б такое о себе узнала, – последнюю фразу она проговорила, перейдя на шаг, потом совсем остановилась и рухнула мне на плечо – порыдать.
– Будешь реветь при Долли – убью, – ласково успокоила ее я, похлопав по пушистой спинке. – Пошли, она ждет.
Кэт взрыднула еще разок и с новыми силами поволокла меня на стоянку. Мы вскочили в оранжевый «BMW» и припустили к больнице. Нервная музыкантша браво рулила одной рукой, выдергивала из пачки сигарету за сигаретой и давила на газ. Пару раз мы кого-то переехали, не обошли вниманием и нас. Сигареты не выдержали темпа и закончились. Мадам крепилась, грызла «Орбит», потом тормознула у мини-рыночка. Я сидела в машине и наблюдала, как она несет свои шикарно обутые ноги к ближайшему киоску, не обращая внимания на трепет местного мужского контингента и завистливое восхищение женского. Она склонилась к окошку, оттопырив минизированный зад, ткнула длинным ногтем в стекло, показывая нужный сорт, и тут на нее какнул голубь. Прицельно. На голову. Он мимо по делам пролетал, торопился. Но какнул точно. Кэт ощутила нежное прикосновение к волосам, машинально провела рукой, понюхала влажные волосы. Посмотрела вверх. Летать она, видно, не умела, а достать обидчика иным способом было невозможно. Отмщенные красотки более местного масштаба ехидно хихикали. Мадам купила-таки пачку, гордо развернулась и понесла добычу и обиду в машину.
Села за руль, зашипела яростно и принялась тереть оскорбленную шевелюру носовым платком, поглядывая в зеркальце.
– Еще есть? – она нагнула голову мне под нос.
– Порядок. Серебристое на серебристом не заметно. Мы едем?
Кэт вдруг уронила обкаканую голову мне на колени, затряслась и забормотала:
– Нет, не могу, не могу, не пойду с тобой, не выдержу, ты иди одна, а? Я тебя доведу, покажу, куда, они ей что-нибудь страшное скажут, а я так люблю эту дурочку, пусть это не при мне случится, а?
Подожду в машине, покурю, потом вместе к Долли поедем, а?
Меня тоже стало потряхивать. Чтобы не пропасть, взяла валяющуюся под ногами бутылку с остатками газированного «Нарзана», открутила пробку, отхлебнула. Холодный! Остатки вылила Катюхе на голову. Та взвизгнула, вскочила, треснулась макушкой о крышу «BMW», пала на сиденье, выпучила косые глазищи.
– Ты чего?
– Смываю помет. Давай без истерик? Ты нужна Долли, и ты пойдешь. И будешь вести себя как следует. Закуривай и жми на газ.
Кэт коротко вздохнула, запалила сигарету и рванула. Вместе со мной и автомобилем.
Когда приехали в клинику, выяснилось, что Дольку выставили-таки из палаты, она сидит у лечащего врача в окружении заботливой мамочки и отчима. Не тратя времени на посещение гардероба, мы влетели в кабинет в верхней одежде. Им владел (кабинетом, а не гардеробом) симпатичный такой доктор, Айболит, а не доктор. Седоватый, в очках, невозмутимый и добрый. Как кольцо с бриллиантом. Он сидел за столом. Родственники обладали двумя венскими стульями. Долька, являющаяся центром композиции, скорчилась на диванчике, склонив голову к коленям и демонстративно заткнув уши – протестовала. Мы поздоровались с публикой, я в шубе протопала к Долли, присела, заглянула в лицо. Ее глаза для верности были зажмурены. Чмокнула ее в нос, погладила по косичкам.
– Ты? – спросила она, не открывая глаз. Пальцы, правда, из ушей достала.
– Красный слон.
– Опаздываешь, – укорила Долька, открывая-таки громадные глазищи, красные и измученные, с достоинством разогнулась, снисходительно развернулась в сторону доктора и вежливо объявила, – Я готова вас выслушать.
Доктор слегка усмехнулся и предложил:
– Дамы могут раздеться и присесть.
Дамы избавились от верхней одежды (надеюсь, мы правильно поняли смысл предложения) и втиснулись по обе стороны от больной. Места на диванчике чуть-чуть не хватало на троих. То, что надо.
Кэт наклонилась к уху Долли и зашептала виновато и громко:
– Извини, что опоздали, по дороге сигареты кончились, выскочила купить, а подлец-голубь на голову нагадил. Пока оттерлась да отмылась, – она в доказательство поболтала мокрой головой.
Долька ткнулась мне в шею и прыснула. Умница-Катька делала глупую морду, хлопала блестящими ресницами. Доктор сообразил, что пора начинать доклад.
Вначале была изложена самая современная концепция русского вируса, от истории его появления и распространения, до существующих методов лечения. Оказывается, сия подлая разновидность, в отличие от европейской и африканской сосестер, развивается с рядом особенностей и в более сжатые сроки, но тоже в две стадии. Было констатировано, что, судя по результатам обследования, Долли находилась в начале второй стадии болезни. Имелось: повышение температуры до тридцати восьми градусов, обильное ночное потоотделение, стойкое увеличение размеров лимфатических узлов, расстройство деятельности кишечника, похудание. Доктор забросал нас цифрами анализов, тыкал пальцем в графики, диаграммы.
Короче, вкалывал на полную катушку. Мы впали в легкий транс и ритмично кивали головами, одобряя проделанную работу.
– Что меня ждет? – нетактично прервала извержение медицинской премудрости Долька, когда светило сделало в рассказе паузу для закачки в легкие порции воздуха.
Набравшееся воздуха светило окинуло взглядом аудиторию, оценивая степень нашей готовности получить в морду. Видимо решив, что публика достаточно загипнотизирована, оно изрекло:
– Знаете, современная медицинская школа считает, что больной должен все знать о себе, чтобы бороться за жизнь вместе с врачами. Поэтому мы говорим пациентам правду. У зараженных R-вирусом развиваются вторичные инфекции и опухоли, такие, как саркома Ренчи, появление которых связано с дефицитом клеточного иммунитета. У разных больных отмечают преобладание тех или иных симптомов: у одних поражаются легкие, у других – нервная система, третьих мучает водянистый частый стул и др. Не могу пока сказать, что достанется конкретно вам. Я буду вести вас, вы будете аккуратно соблюдать мои требования и…
– Да поможет мне Господь, – закончила Долли.
– Вынужден предупредить, что вы несете уголовную ответственность за распространение R-вируса.
Вам необходимо изменить отношение к себе, не допустить заражения людей по вашей вине. Теперь вы для них – источник опасности. Помните – кровь, влагалищные выделения, рвотные массы, которые тоже могут содержать кровь – яд. Следите, чтобы сексуальный партнер пользовался презервативом. Женские гигиенические пакеты, перевязочный материал обязательно складывайте в герметичный контейнер. Раз в неделю будет приезжать утилизатор из специальной службы и менять контейнер. Если кровь попадет на белье или одежду, необходимо прокипятить вещи в течение 20 минут. Вот брошюрка, тут подробно описаны меры безопасности.
– Все? – спросила Долли, принимая книжицу.
– Вам нельзя беременеть.
– Еще чего!
– Просто предупредил. Не представляете, сколько людей пыталось увековечить себя подобным образом.
– Вряд ли найдется псих, желающий сделать мне ребенка.
Она обернулась ко мне.
– Ты уже написала песни для нашего альбома? Кэт шепнула по секрету о вашем договоре с Ильей Тимофеичем.
– Придумала парочку. Сегодня покажу.
– Мне ведь следует спросить у него, – она мотнула подбородком в сторону Айболита, – сколько я проживу? Я хочу записать альбом, я должна рассчитать силы и время. Спросить? – она ждала решения.
– Валяй. Понимаешь, реальная ситуация от этого не изменится: не станет ни хуже, ни лучше. Ты просто будешь знать.
– На сколько я могу рассчитывать, доктор? – спросила она, глядя по-прежнему на меня.
– Точно не скажу. Думаю, шесть-восемь месяцев могу гарантировать. Большую часть этого времени вы проведете в стационаре. Активную деятельность планируйте на первые три.
Мама Долли наконец-то забилась в истерике. Муж и эскулап галантно вились вокруг нее, булькая водой из графина и распространяя резкий запах корвалола. А на мою долю выпали: белое лицо Долли, полуоткрытый рот с синими губами, черные, почти без радужки глаза, во тьме которых плескался безграничный, всевластный ужас. Я сжала в руках ее ледяные пальцы, выгребла из пяток упавшие туда остатки мужества и наглости и рассмеялась.
– Фу ты! – надеюсь, прозвучало с облегчением. – Слава Богу, думала, эти скряги пожмотятся, дадут месяца два, а они ничего, молодцы. Восемь месяцев – прорва времени, можно Землю на камешки разобрать, не то что альбом состряпать. Мне бы кто пообещал, что я столько проживу, я б тому золотой унитаз бесплатно сваяла, а то хожу по улицам и только озираюсь – непременно кирпич норовит по макушке тюкнуть, или машина переехать, – несла я всякую чушь, лишь бы закидать бездонную черную пропасть в глазах Долли. Из-за ее спины выглядывала ошарашенная моей наглостью бледная Катюха. – Пойдем скорей, надо это дело отпраздновать по полной программе.
– Ты правда так думаешь? – долькин голос звучал недоверчиво.
– Честное унитазостроительное! – убежденно солгала я. – Сейчас заедем к тебе, переоденемся и рванем кутить, или как это теперь называется? Где у вас отдыхают такие придурки, как мы? Совсем Москву не знаю.
– Найдем местечко. Но сильно напрягаться не стоит, завтра с утра репетиция, вечером работаем в «Хромом льве», – несколько охладила мой псевдо-пыл дисциплинированная жена продюсера.
Мы взяли, да и ушли, бросив мамочку – рыдать, отчима – хлопотать, доктора – наблюдать за ними.
Уже в коридоре я вспомнила, что забыла перчатки на диванчике, оставила Долли на Кэт, вернулась, прикрыла дверь. Мизансцена не изменилась. Спектакль продолжался.
– Попрошу внимания! – рявкнула я командирским голосом. Мамочка, икнув, заткнулась от неожиданности, отчим присел. – Можете в отсутствии Долли выть, грызть вены, выбрасываться с горя из шкафа – ничего не имею против. Но если какая крашеная сука лет примерно сорока взрыднет при ней в ее адрес – выпотрошу к чертям на мелкие кусочки.
– Что вы себе позволяете! – исторг вдруг из себя культурный защитник отдельно взятой замуж дамы.
Ишь ты, разговаривает!
– Спасает рассудок вашей дочери, – ответил за меня доктор. – Вы же не хотите, чтоб она последние полгода жизни провела в психиатрической лечебнице?
– Не хотим.
– Тогда послушайте умный совет – заткнитесь.
Я подмигнула Айболиту и выскочила за дверь. Пора было начинать кутить. Часики тикали, долькино время убегало.