Текст книги "Неподходящий жених (сборник)"
Автор книги: Наталья Нестерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Леша, я тебе помогу, – подхватилась Маша.
И не забыла полотенце – протереть тарелки, которые наверняка были пыльными.
– Настя! Ты еще моей старшей дочки не видела! – Ольга не оставляла попыток разжалобить меня.
– Да, представляю, какая нелегкая у тебя жизнь.
Ольга не помнит и не может помнить тот момент, когда у нее произошла переоценка ценностей. В отличие от меня и прочих личностей, подверженных анализу мотивов, задуренных психологией, Ольга живет сегодня и сейчас, на полную катушку. Если и тянет из прошлого воспоминания о чувствах и состояниях, то с единственной целью оправдать сегодняшние якобы проблемы.
Вопрос, кто из двух в семейной жизни счастливее? Первая – это я. Умная, чего лукавить, способная простить, понять, принять. И вторая – дура дурой, но с фейерверком страстей, пусть негативных, которым предшествовали сверхпозитивные. Ольга мужа поедом ест, я оставляю за Борисом право губить судьбу и печень. Ольга скатилась с облаков, я передвигалась по прямой.
– Настя, эй! Это у тебя после операции? После наркоза?
– Что?
– Отключаешься все время. Ой, чего скажу! У нас тут есть один целитель! Тебе к нему надо. Не черный ворожей, а с молитвами лечит. В восьмидесяти километрах от города живет. К нему очередь! С утра машины выстраиваются.
– Ты ездила?
– Ага!
– О чем просила?
– Нельзя рассказывать, – замялась Ольга, и впервые с ее лица сошло выражение абсолютной уверенности в своей правоте. – А то не сбудется.
– Следовательно, знахарь не помог?
– Пока.
– «Пока» имеет временные ограничения? От месяца до второго пришествия?
– Всегда ты такая, себе на уме, – упрекнула Ольга, точно мы виделись каждый день и она знает меня отлично. – То молчишь как рыба, то подковыриваешь, будто вилкой колешься.
– Рыба с вилкой?
– Я ж необидное имела в виду.
Рыба с вилкой – сюжет для вывески ресторана морской кухни. Однако я не могла не признать, что абсурдный образ имеет ко мне отношение. Кровь моя холодна, как у рыбы. В житейских морях я плаваю легко и свободно. Вилка – предмет из другого мира – также имеется. Если меня довести, способна вонзиться в горло противнику.
За ужином мы с сестрой объединили усилия, пресекая Ольгины попытки оседлать любимых коньков: трындеть про строптивую дочь и неудачника мужа. Я расспрашивала Лешу про былую службу и нынешнюю работу, но в этом доме ему рта раскрывать не позволялось. Стоило мужу начать рассказывать про гейзеры Камчатки, как встревала Ольга:
– Ты в них ошпарился. Представляете, девочки, приехал из командировки красный, как рак. Вот дурак!
Заговорил Леша о строительстве нового здания, Ольга перебила:
– Все со стройки тащат, крупно или по мелочи, один мой честный. – Последнее слово Ольга произнесла с удвоенной брезгливостью. – Сосед просил: утеплитель импортный достань, по магазинной цене возьму, а Лешка отказался. Трусом был, трусом и остался.
Было бы простительно и понятно, если бы Ольга, называя мужа дураком и трусом, взглядом, улыбкой, намеком давала понять, что на самом деле им гордится, критикует кокетливо, обзывает в шутку. Ничуть не бывало. Ей нравилось унижать Лешу, что и делала безо всяких намеков на женскую игру.
Когда покончили с горячим – пережаренной свининой с картофельным пюре, – мое терпение иссякло. Я расчехлила холодное оружие и нацелилась на Ольгу. Сложила приборы на тарелке, где осталась большая часть еды, вытерла губы салфеткой и заявила:
– Ребята, спасибо! Не каждое застолье, не каждый поход в гости способен поменять твои принципы.
Все посмотрели на меня удивленно, и я пояснила:
– Прежде была абсолютно убеждена, что рукоприкладство недопустимо в супружеских отношениях или просто – в общении мужчины и женщины. Если он поднял на нее руку, то она должна немедленно бросить агрессора. Послать его к черту, вызвать милицию, посадить в тюрьму – любые варианты приветствуются, кроме дальнейшего совместного существования.
– Правильно, – кивнула Маша.
– Но теперь я поменяла точку зрения.
– Почему? – спросила сестра.
– Потому что на месте Леши я давно бы накостыляла Ольге, потому что она заслуживает быть выпоротой. За грязь, которую льет на мужа и которую развела в доме, за то, что крысится на дочерей, наверняка прекрасных девочек. Таких баб, как Ольга, надо пороть изредка, но крепко, чтобы помнили свое назначение, чтобы не мололи языком и ценили, что имеют.
Это было грубо – признаю. Если бы показали на дверь, вышвырнули вон, я поняла бы.
Но их реакция была поразительной! Леша улыбался своей детски-мудрой улыбочкой. Маша закрыла руками лицо – смеялась.
А Ольга ответила со странной тоской:
– Куда ему, олуху. Пороть! – хмыкнула она.
Будто мечтала о крепком мужском кулаке, который подсветит ей синяк под глазом или сломает ребра.
Как всякий нахал и грубиян, не получивший отпора, я распоясалась:
– Ольга, – сказала я, – деньжонок-то подкопи, на алиментах не пошикуешь.
– Каких алиментов? – удивилась она.
– Леша тебя не сегодня-завтра бросит. Мужик красивый, сильный, умный. И зарабатывает, наверное, не гневи бога, порядочно. На кой ляд ему жена в роли бензопилы? На Лешу, определенно, уже охота объявлена. А ты в дальнейшем конкурсе не участвуешь, срезалась на первом туре.
Леша улыбался как-то по-особенному: с тайной гордостью и легким страхом. Я попала в точку? Мало того, что наболтала лишнего, так еще и накаркаю.
Но непробиваемая Ольга ничуть не насторожилась.
Махнула рукой:
– Кому он нужен.
– Кроме тебя, – уточнила Маша.
– Кроме меня, – согласилась Ольга и скорчила гримасу.
Изобразила мученицу и подвижницу, которая несет тяжкий крест.
Леша и Ольга нас провожали. Идти по тротуару в шеренгу по четыре было невозможно, поэтому мы разбились на пары. Маша с Олей что-то горячо обсуждали. Наверное, меня. Оля возмущается, Маша оправдывает мое поведение. Сестра обладает уникальной способностью позитивного сплетничания. В девяносто девяти процентах случаев у человека, с которым пять минут взахлеб общались, мы, сплетничая, выискиваем недостатки. А Маше не требуется самоутверждения за чужой счет. На критику, выпад, злою иронию у нее всегда есть пример, когда обсуждаемая персона продемонстрировала положительные качества. Маняша считает, что надо жить, опираясь на лучшее, что есть в человеке. Плохого, конечно, никто не лишен, но и ангелы среди людей не водятся. Иными словами, глупо тратить жизнь, расходуясь на негатив, когда можно наслаждаться позитивом. Это как путать сахарницу с солонкой. Пересластить не страшно, а пересолил – в рот не возьмешь. В этом Маша очень похожа на мою маму. Внешне – ни чуточки, а по характеру, настрою – один человек. Я же, обликом, – мамин слепок, но их духовная высота мне недоступна. Да, честно говоря, и не привлекает.
Мы с Лешей, убежав вперед от сестры и Ольги метров на двадцать, поболтали всласть. Причем, говорил в основном Леша. Дорассказал и про гейзеры, и про строительство уникального здания, про оригинальный метод опалубки, который предложил Алексей и его коллеги, а теперь из Москвы приехали инженеры-специалисты, мотают на ус, перенимают.
Опираясь на его руку, жилистую и мускулистую, вспоминала, как на этой руке пятнадцать лет назад висела Ольга, умостив его локоть меж двух полушарий своих некрохотных грудей. Я презирала тогда Ольгину прилипчивость, меня тошнило от их вожделения, которое наэлектризовывало воздух. Леша казался мне примитивным самцом, а Ольга – похотливой самкой. Теперь же я сама чувствовала, и не легкое сухое вино, выпитое за ужином, тому причиной, что от этого мужчины исходит настоящая сила – нежная, влекущая, надежная, головокружительная, по-настоящему сексуальная. К порывам я не склонна. Возможно, потому, что слишком мало в моей жизни было поводов для безрассудных поступков. А вот к анализу и прогнозу склонна в высшей степени. Ну, что Леша? Через две недели он мне наскучит до оскомины, потому что закончится пересказ его интересных жизненных событий, общим счетом с десяток, и начнутся повторы. Другое дело – муж Борис. Латентный алкоголик, несостоявшийся нобелевский лауреат, теоретик вне науки, он способен будоражить мой ум…
– Настена? Дрожишь, замерзла? – спросил Леша.
Мне показалось, что он захотел высвободить руку, на которую я опиралась, обнять меня за плечи, согреть. Но вовремя вспомнил, что сзади идет жена, только накрыл другой рукой и крепче прижал к себе.
– Почему ты с ней живешь? – спросила я.
Можно не удивляться моему вопросу: несколько последних часов я только и делала, что лезла в чужую жизнь.
– С этой брюзжащей мымрой? – продолжала я.
– Настя, не надо! – Леша слегка нажал на мою руку. – Ольга – жена. Точка. На кого ее брошу? А девчонки? Они у меня замечательные, жалко, что ты не познакомилась. Сочувствуешь мне?
– Невольно.
– Зря.
И не поднимая лица, я знала, что он сейчас улыбается, привычно, рефлекторно, обаятельно.
– Лешка, ты мне казался простым как валенок. Но сейчас я не понимаю тебя. Утаптываешься в землю под каблуком у постылой жены.
Он тихо рассмеялся:
– Настя! Ты хорошая, нормальная, теплая. А тогда, раньше, была сухой и твердой, как указка. Первая учительница в школе, – хмыкнул он, вспоминая детские страхи, – указку из рук не выпускала. Я отчаянно боялся указки, она мне казалась волшебной палочкой злой колдуньи.
– И меня тогда, пятнадцать лет назад, боялся?
– Нет. Я и помню-то тебя смутно. Только впечатление: указка, но без ядовитого наполнения. Не обижайся! – спохватился Леша.
– Кто обижается на впечатление, произведенное в прошлом столетии?
– В этом ответе – ты вся.
– То есть?
– Не могу пояснить, словарный запас не позволяет. Но вообще-то мы говорили обо мне, несчастном.
– А ты полностью благополучен? – ухмыльнулась я.
– Полностью только пациенты сумасшедшего дома счастливы, и то после лекарств. У меня все в порядке, на всех фронтах успешные наступления.
Он называет «успешным наступлением» свою вялую оборону от натиска жены?
– Лешка! – догадалась я. – У тебя есть другая женщина!
– Ничего тебе не говорил, – не без бахвальства ответил он.
– Которая боготворит тебя? Для нее ты – царь, бог и воинский начальник? Как Ольга в молодости? И давно связь? И не первая, поди?
– Много будешь знать, – его улыбка перешла в самодовольный смешок.
– Ларчик просто открывался.
– Что? – не понял Леша.
От моего минутного влечения к нему не осталось и следа. Дамский угодник! Козел на капустных грядках. Лешка, конечно, без труда находил… чего там «находил», сами в руки шли – одинокие женщины, которые влюблялись в него без памяти. А чего не влюбиться? Красивый, непьющий, мужественный и нежный одновременно – гремучая смесь для женской души. Гад и сволочь! Любовницы его, поведясь на Лешину якобы-слабость, думали, что оторвут его от семьи, получат в личное долговременное пользование. Дуры! Он к Ольге намертво приклеен. Хотя ее заслуга только в том, что первой на пути встретилась.
– Настя, какой «ларчик»? – повторил Леша.
– Который сундук с шутихами.
– Что? – снова не понял Леша.
– А тебе Ольгу не жаль? – резко спросила я.
– Только что ты называла ее мымрой, – напомнил Леша.
И голосе его прорезалась досада. Половой признак: мальчики, юноши, мужчины не любят, когда им тычут в лицо справедливой критикой, когда напоминают о дурных поступках. Чтобы сносно существовать, мужчина должен внутренне уважать себя более, чем уважают его окружающие. Даже мой сын, неправильно решив уравнение, пыхтит: «Я только знак перепутал, а так – все правильно».
– Предательством смываешь унижения в семье, зализываешь раны на стороне? – спросила я, оставив без внимания Лешин упрек.
Ответа я не получила – мы подошли к Машиному дому.
Элементарная вежливость диктовала, что Ольгу и Лешу с дочерями следовало пригласить в Москву. Девочки – пожалуйста. Но терпеть бесконечные жалобы Ольги? Или смотреть на физиономию доморощенного Казановы?
Если моя деликатность хромала, то у Ольги отсутствовала напрочь.
– Выберемся к тебе обязательно, – пообещала Ольга. – Давно я в Москве не была.
– Конечно, – без энтузиазма отозвалась я. – Показать девочкам столицу.
Мы попрощались, вошли в подъезд. Поднявшись на два этажа, в окно на лестничной площадке я увидела удаляющиеся фигуры Ольги и Леши. Он обнимал ее за плечи, она держалась за его талию – сладкая парочка, да и только.
У Ольги мы от чая отказались, пили его с Маняшей дома. Сестра заварила какие-то травки, угощала меня чудными вареньями и желе собственного производства – из брусники, черники, голубики, костяники.
– Наверное, мама была права, – сказала я.
Маша кивнула.
– Соглашаешься, даже не зная, о чем речь, – попеняла я.
– О чем угодно. Рано или поздно ты всегда приходишь к мысли, что мама пыталась донести до тебя истину, а ты ершилась.
– Мне ужасно не хватает мамы.
– А мне тети. Что на сей раз до тебя дошло?
– Когда Ольга в первый раз к нам приехала, паразитирующая влюбленная грезиетка! Мама сказала, что я ей завидую. Было обидно до слез. Тупой неряхе завидую я, вся из себя умная и правильная. А на самом деле, не отдавая себе отчет, я желала влюбиться с той же силой, что парализовала Ольгу. Страсть как безумство, помешательство, перечеркивание правил, устоев, морали – огонь души. Не случилось. Да и к лучшему. Что мы имеем на месте вулкана любви Ольги и Леши? Не лаву застывшую – увековеченный памятник великого счастья, а зловонное болото, к которому противно приближаться.
– Преувеличиваешь. Они, слава богу, не померли на пике своей любви, чтобы остаться в вечной памяти. Ромео и Джульетта, проживи вмести десять, двадцать, тридцать лет, неизвестно, какими эпитетами обменивались бы.
– Хочешь сказать, чем выше градус любви, тем ниже и больнее падение? Хотя синяков на Ольге я не заметила.
– Не слишком верь, когда Ольга клянет мужа.
– Маня, ты знаешь, что Лешка изменяет Ольге?
– Все знают.
– Даже так? – поразилась я. – Выходит, Ольга поедом ест мужа, вымещая боль измены?
– Как раз Ольга в полном неведении.
– Не поверю, что не нашлось доброй, в кавычках, души, которая не посчитала бы нужным раскрыть Ольге глаза.
– Периодически пытаются раскрыть.
– И что?
– Ольга не верит. Домой придет и Леше говорит: «Мне тут намекали, что ты с Анькой Павловой шуры-муры крутишь. Куда тебе, недотепа!»
– А он улыбается своей фирменной улыбочкой, – предположила я, – мотает головой и смотрит верным псом, хоть и беспородным, к собачьим выставкам не допущенным, зато своим и преданным.
– Примерно так. Хотя сравнение с собакой мне не очень нравится.
– Да он пес гулящий! Маня, а Ольга не придуривается? Может, это фантастическая игра на грани фола?
– Нет, Ольга не актриса.
– Тогда она сделана из мрамора, если не сказать – железобетона. Каменная баба. И ты ее жалеешь. Вот! Поняла, почему с Ольгой дружишь. Как со слепой, милость к инвалидам.
– Заблуждаешься. Я не оказываю милость Ольге, просто дружу с ней. Каменная она? Возможно. Точило-точило море камень, а он в гальку превратился и только красивее стал.
– Ты все время меня поправляешь, к каждому слову придираешься.
– Больше некому, я отдуваюсь. Ты Ольгу слепой назвала, а сама? Будто дальтоник – черное и белое. Чтобы оттенки заметить, тебе года, десятилетия требуются.
– Ой, вы все такие радужные! А я в черно-белом свете?
– «Мы все» – это твоя мама и я. Тети не стало, приходится мне окуляры тебе подкручивать. Не злись, пожалуйста! Когда ты вспыхиваешь, начинаешь говорить бог знает что. А потом терзаешься. Попей еще чайку?
– Наливай.
Сдерживая гнев, я глотала травяной чай, не чувствуя его вкуса.
– Маня?
– Да?
– О чем мы спорим?
– Пытаемся понять, почему Ольга вызывает у тебя активную неприязнь. А мне с ней легко, и тетя к ней хорошо относилась. Иными словами: мы говорим о тебе.
– Обо мне?
– Конечно. Разве не ясно?
– Допустим. Но поясни мне! Что в Ольге вас привлекает?
– Искренность чувств. Никаких двойных стандартов, интриганства, вранья. Живет как поет. Всегда что на сердце, то и на языке.
– С языка у нее льется бесконечный поток обвинений и претензий мужу и дочерям.
– А девочки замечательные.
– Мне постоянно приводят Ольгиных дочерей в качестве аргумента.
– Ты знаешь более убедительный аргумент в защиту хорошей семьи, чем славные дети?
– Но ты-то не пилишь дочь с утра до вечера, и я не собираюсь воспитывать сына на упреках. Не спешим брать на вооружение тактику великого педагога Ольги.
– Каждой семье – свое. Помнишь, бабушка говорила: всяк молодец на свой образец. Неужели тебе не ясно, почему Ольга так ведет себя?
– Совершенно не ясно.
– А кто у нас умный? – хитренько спросила Маша. – Кто у нас скромный? Кто ничтоже сумняшеся вешает на людей бирки и еще вслух поясняет значение надписей?
– Признаю критику. Такая вот я, рыба с вилкой.
– Кто-кто?
– Ольга меня назвала рыбой с вилкой. Даже не с трезубцем.
– Не могла Ольга, – уверенно помотала Маша головой, – выдать подобное сравнение. Ольга не злая, да и образное мышление у нее отсутствует. Это ты, как водится, слова из речи выхватила и приписала человеку то, что он отродясь не думал произнести. Я иду чайник подогреть, – поднялась Маша. – А ты задачку решай, Кобалевская!
В детстве я мечтала стать великим математиком. Женщиной-математиком, как Софья Ковалевская. Фамилию кумира перепутала и твердила: «Буду как Кобалевская». Мама и Маняша, поначалу недоумевавшие – кто такая Кобалевская? – потом уличили в ошибке. И если требовалось меня приструнить, говорили тихо: «Опять Кобалевская полезла».
– Сдаюсь! – подняла я руки, когда сестра принесла чайник. – Решение не найдено.
– Все очень просто, Настя. Все сложное – просто.
– Только не дави меня софизмами!
– Ольга боится сглазить, поэтому ругает детей и мужа. Знаешь, как подходят в коляске, в которой лежит младенец, и, чтоб не сглазить, плюют через плечо и говорят, что ребенок противненький. При этом улыбаются, всячески показывают, что дитя – прекрасное. У Ольги страх сглазить, накаркать беду разросся до гигантских размеров. Она такая – ни в чем удержу не знает.
– Гипертрофированное язычество.
– Можно и так сказать.
– Глупость и мракобесие!
– Настя! Если ты не смогла решить задачку, это еще не значит, что условия формулировали дураки. – Маша впервые за вечер повысила голос. – С чего ты взяла, что у Ольги проблемная семья, что у них разлад?
– У них – сказка! – Я не заметила, как, вторя сестре, тоже заговорила на повышенных тонах. – Идиллия! Муж гуляет направо и налево, дети, заходя в туалет, нос зажимают. Мамочка только и знает, что жаловаться. Это счастье?
– Да! – твердо сказала Маша. – Это их личное счастье. Потому что универсального счастья не бывает, только личное. В лотерею выигрывают, и то каждый радуется совпавшим потребностям – одному утюг необходим, другому холодильник позарез.
– Можно деньгами взять. Главное – выиграть.
– Ольга выиграла.
– А я?
– Ты брусничное варенье не попробовала.
– Машка, не юли!
– Отступление по теме, иллюстрация из прошлого.
– Валяй. Любите вы с мамой давить меня житейской мудростью.
Я поймала себя на том, что не в первый раз объединяю умершую маму и здравствующую сестру. Но Маша не обижалась, а мне доставляло удовольствие говорить о маме в настоящем времени.
– Ехала в поезде из Москвы, с зимних каникул, десятый класс, – рассказывала Маша. – В купе еще трое военных, форма зеленая, но работниками МВД были, как я поняла. Не милицейская форма, понимаешь? А просто военная.
– Цвет формы имеет значение?
– Не имеет. Просто я не знала, что в МВД есть люди, по-другому одетые. Я на верхней полке лежала, они внизу распивали и разговаривали. Тетя, когда провожала и увидела, что с военными поеду, обрадовалась.
– Они к тебе приставали? – Я похолодела.
– Что ты! Просто пили и беседовали. Настя! Ты хочешь быстро и ясно: икс, плюс игрек, минус зэт… Суть тебе подавай. Но мы, не Ковалевские, так не можем.
– Извини, рассказывай.
Про себя я с благодарностью отметила: Маша сказала Ковалевская, а не Кобалевская.
Машка лежала на верхней полке, закатившись к стенке. Внизу выпивали мужчины в военной форме. Они называли себя комиссарами. А были политработниками – второе Машкино откровение: мужественное слово «комиссар» обозначало – «политработник», как «сельхозработник». Одни пашут на ниве, на колхозном поле, другие – бороздят мозги, выходит. Комиссары-замполиты ехали с совещания, проводившегося в Москве. На какое-то время Маша, обдумывая новые понятия, отключилась от разговора. Снова прислушалась, когда кто-то из них повысил голос:
– Привожу пример. Замначальника колонии привозит жену. Божий одуванчик, Золушка, из кружев сделана. И она ему! Все знают! Каждое утро поднос в кровать. На подносе – чашка кофе, пончик или там горячий бутерброд. И вазочка! Обязательно маленькая вазочка, в которой цветок. Специально на подоконнике выращивала, каждый день розочку в вазочку. Розочку – в вазочку! На подносик, в постельку. Этому хрену, который до свадьбы не поимел только семидесятилетнюю тещу начальника. И после женитьбы! Регулярно в госпиталь бегал, когда сестричек на практику прислали. А она ему: розочку – в вазочку!
– Твои действия? – спросил другой голос.
– Вызвал Золушку, раскрыл ей объективную картину.
– Скотина!
– Попрошу в выражениях! Мы, коммунисты, всегда должны стоять за правду!
– И кого ты своей правдой счастливее сделал?
Маша перепугалась, что военные станут драться.
Но они только кричали друг на друга, ругались, забыв, что ребенок на верхней полке, кто-то сходил за дополнительной выпивкой в вагон-ресторан. А потом они дико храпели на три голоса, не давая Машке уснуть.
Она ворочалась и пыталась понять, кто прав, – тот, кто Золушке глаза открыл, или комиссар, который правдолюбца скотиной назвал.
И еще много лет, время от времени, возвращаясь к их спору, Маша искала ответ. Ей очень не хотелось бы оказаться на месте слепой Золушки, но и чудовищную боль нельзя человеку причинять. Даже хирурги во время спасительной операции не режут скальпелем тело, пока человеку не дали наркоз.
– Нашла ответ? – спросила я.
– Нет, не нашла.
– Хотя все элементарно. Есть черное и белое, неправда в красивых одежках и правда в голом виде.
– В одежках – симпатичнее, а голые… Ты помнишь, как мы впервые увидели голых?
– В бане? Тебе было десять а мне восемь. Жуть.
В петрозаводском доме отключили воду, и нас повели мыться в городскую баню. Конечно, мы не раз бывали на пляжах, но купальники, узкие полоски материи, отлично, как оказалось, маскируют тело. Мы с Маней в общей мыльной пережили стресс: десятки голых женщин! Отнюдь не Венеры, напротив. Тут и сям висячие груди, складки на боках, сплывшие животы и под ними темные кустики волос. Эти кустики были особенно отвратительными – мы не знали, что у женщин там подобное вырастает. Конечно, мелькали и стройные девушки, и шклявые девчонки нашего возраста, но они терялись в массе безобразных голых фигур, каких не увидишь на картинах художников. Говоря взрослым, а не тогдашним детским языком, мы получили эстетический шок. Помню, я подумала, что животные гораздо симпатичнее людей, хотя и не носят платья. А Маня разревелась в голос – от неожиданного и острого разочарования. Моющиеся женщины сновали с тазиками от больших кранов к мраморным лавкам, терли друг другу спины, шутили-похохатывалии, были возбужденно радостными, точно не в бане находились, а на празднике. Хотя им следовало глянуть в зеркало и умереть от ужаса. Мы боялись посмотреть на мою маму, которую никогда не видели голой (в купальнике – не считается). И у нее тоже кустик? Мама буквально волоком тащила нас по скользкому полу, велела брать тазики, окатывать кипятком лавки. Мама здоровалась с кем-то, в ком невозможно было узнать соседку, полную, добрую… когда в одежде.
– Первый раз моются? – спросила соседка.
– Впервые в бане, – ответила мама. И велела нам охранять лавку: – Маша с одного торца, стой тут, перестань плакать! Настя, ты с другой стороны! Что ты окаменела? Это обычные женщины. Говорите всем, что занято. Видите, сколько народу.
– Полгорода без воды, – подтвердила соседка. – Что, девчонки, не понравились вам бабы в натуральном виде? Привыкайте. Сами такими станете. А в мужском отделении, думаете, сплошь красавцы? Как же! Аполлоны. У них, брюхатых, еще между ног болтается…
Подоспевшая с тазиком кипятка мама попросила соседку не развивать тему. Окатила лавку, расстелила клеенку, принесенную из дома, усадила нас. Поняв, что и под дулом пистолета не заставишь нас передвигаться по мыльне, сама принесла тазики с теплой водой. И мыла нас по очереди. С непонятным ожесточением – сильно терла мочалкой спину, дергала волосы, вспенивая шампунь.
Ойкнув, я возмутилась:
– Мам, ты чего? Больно же!
– Терпи. Как вам не стыдно? – злым шепотом спрашивала мама. – Смотреть на взрослых женщин точно на уродов! Это не кунсткамера. Приятно старушке, что вы таращитесь на нее брезгливо? Марш под душ и на выход.
Одеваясь, мы снова увидели соседку – в платье, привычно добрую и острую на язык, жизнь вернулась на свой круг.
– И меня теперь, – усмехнулась Маня, – нагишом увидит дочка или какая-нибудь девчонка – испугается.
– Если еще пять-семь килограмм наберешь, – успокоила я. – Тогда в нудисты всей семьей подашься.
– Вот это – не про нас.
– Как меняется представление о прекрасном теле. Знаешь, еще до операции мне дали вредный совет – ходить в парилку, распаривать хрящи в позвоночнике. Глупость, но я тогда хваталась за любую возможность, лишь бы не операция. И вот как-то в парилке отсидела до полного не могу, добрела до двери, пытаюсь открыть, дергаю ручку – не поддается. Я двумя руками рву – ни с места. Умираю, круги синие перед глазами, а дверь не открывается. И тут с верхней полки спускается женщина… Брунгильда! Высокая, мощная, атлетичная. Отстранила меня и, одной рукой легко дернув за ручку, выпустила на свободу. Я приползла, задыхаясь, на диванчик и подумала, что никогда не видела женщины красивее. Тут не благодарность даже во мне говорила, а подлинное восхищение красивым телом, женственным и сильным одновременно.
– У Ольги тоже физическая сила – будь здоров. Мы как-то картошку копали у моей свекрови в деревне. Морозы ранние обещали, надо было срочно урожай собрать, а мужья, как назло, не могли вырваться. И Ольга мешки таскала, самую тяжелую работу на себя взяла. Я с ног валилась, а она, пока последний мешок не приволокла, не остановилась.
– Ага, возвращаемся к нашим баранам, к Ольге и Леше. Бараны – это образно, ничего личного.
– Да, – согласилась Маша, – из крылатого выражения.
Меня вдруг охватила легкость, которая случается в научных исследованиях после долгих поисков и разочарований, после бессмысленных опытов, когда ты неожиданно и остро предчувствуешь успех. Еще нет положительного результата, опыт не закончен, а интуиция уже ликует: победа!
Я приняла решение – и это победа. Но с сестрой не поделишься. Даже с Маняшей я не могу обсуждать проблемы своего мужа. Только с ним. Мои победы почему-то связаны исключительно с ломанием самой себя. Хотя, впрочем, что здесь уникального? Проще расквасить человеку нос, чем избавить его от химер.
Внутренняя работа мысли, которая давно меня терзала, не препятствовала способности вести беседу.
– Машка, правда есть правда и только. Факт, реальность, историческая последовательность событий и поступков. Остальное – трактовка и философия. Еще искусство, поэзия, например: «Ах, обмануть меня не трудно. Я сам обманываться рад». Леша изменяет жене – факт, Ольга дура, тоже факт. Ты – за поэзию и философию. Я – за реальную достоверность. Ни ты, ни я не поменяем установок. Более того, продолжим отстаивать их со свойственным нам темпераментом: ты – спокойно и ласково, я – грубо и несдержанно.
– Каждому – свое, – в который раз повторила Маша.
Я поморщилась:
– Не люблю обывательской мудрости. Вроде: все проходит, время лечит, скромность украшает, каждому свое, солнце встает на востоке, заходит на западе. Но самое интересное! Почему время лечит, кого скромность украшает? И если бы люди не задумались, какие силы поднимают солнце всегда на востоке, они бы остались жить в пещерах. Кстати, время не только лечит, но и убивает.
– Ты, наверное, хороший ученый.
– Неплохой.
– И все-таки грезиетка.
– Чего-чего?
– Когда ты впервые сказала, что Ольга грезиетка, я даже не поняла, как ты ее обозвала. Потом догадалась: грезиетка – от слова грезить. Суффикс «к» в русском языке имеет, кроме прочих, уменьшительно-пренебрежительное значение – профурсетка, нимфетка.
– В тебе заговорила учительница русского языка.
– Я и есть учительница, простая земная учительница русского языка. И спокойно живу, не зная, как работает сотовая связь и чем принцип передачи изображения у плазменного телевизора отличается от жидкокристаллического. Честно признаться, я и про движение солнца не ведаю, и многие другие вещи для меня загадка.
– Спрашивай – расскажу, если интересно. – Я откровенно веселилась.
– Не интересно, скромная ты наша всезнайка. Пойдем спать.
Маня стала убирать посуду со столика.
– Извини, – повинилась я. – Больше не буду. Договори, на самом интересном остановилась.
Сестру обидеть трудно, во всяком случае, на меня она обижалась редко и многое прощала. Но если уж случалось, то Маня каменела, заковывалась в броню обиды, которую ничем не прошибешь. Вот и сейчас все мои извинения, заискивания, подобострастные речи, даже попытки физического контакта – обнять, поцеловать – действия не возымели. Маша сухо говорила, что пора спать, поздно, увертывалась от моих рук.
Я долго не могла уснуть. На что Маша обиделась? Хоть бы сказала. Нет, сколько помню, никогда свои обиды не выставляет. Постепенно оттаивает, становится прежней, но без упреков и объяснений. Как мама. Несколько раз мама серьезно на меня обижалась. Вспыхивала и замыкалась, общалась сухо и только по необходимости: обед на плите, не забудь выключить газ, у тебя сегодня занятия с репетитором по английскому. Потом проходило, рассасывалось.
Неожиданно пришедшая мысль чуть не подбросила меня на кровати. Я живу у Маши больше недели, а говорим мы только обо мне: моей болезни, моей работе, моем самочувствии. Сегодня случилось отступление: перемывали косточки Ольге. Маша, как водится, позитивно сплетничала. Но ведь у Машки тоже есть семья, муж Семен, дочь. И мне в голову не пришло спросить сестру, есть ли у нее проблемы, что ее беспокоит. Нормальную жену и мать обязательно что-то беспокоит. А такая эгоистка, как я, талдычит исключительно про себя, насилует дорогих людей якобы умными наблюдениями и выводами. Чтоб она сгорела, Ольга… вместе с мужем. Дочерей можно оставить.
Самобичевание имеет автоматическую связь с самооправданием. Как выключатель и электрическая лампочка. На выключатель нажали – появился свет. Начал казниться – и тут же защитная реакция, доводы в свое оправдание. Ольга и Семен для меня – почти родительская семья. До определенного возраста ребенок не анализирует отношений родителей, они для него идеальны и абсолютны, вне сомнений и критики. Поэтому, если родители расходятся, ребенок может винить себя – «я был плохим мальчиком» или «я некрасивая девочка, поэтому меня не любят». При чем тут чужие разводы? Опять меня уносит. Есть Машка, которую я обидела, хотя люблю безумно, точнее – бездумно, как маму. Мне давно следовало повзрослеть. Но Маняша сама виновата: подчеркивает, что заступила на вахту после моей мамы… Оп-ля, еще одна лампочка зажглась… Я не заметила, когда уснула. Но и во сне меня терзали демоны, засыпали вопросами, на которые я не находила быстрого и правильного ответа. В наказание задавали следующую задачку, говорили, что она проще, но все равно я не находила решения. Демоны грозили меня убить за тупость и бестолковость, но оттягивали момент, подбрасывая новые вопросы. И это было так больно и страшно, как бывает только во сне: ты зависла на краю смертельной пропасти, знаешь, что в тебе есть силы отпрыгнуть от края, но сила твоя тебе не подчиняется. Утром я встала разбитая, как после пытки.
