Текст книги "За стеклом (сборник)"
Автор книги: Наталья Нестерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
СОМНИТЕЛЬНЫЕ ЛАВРЫ
Настя прибежала к маме странно возбужденная, размахивая книжкой с пистолетами и оголенными красотками на обложке.
– Мама, ты читала последний роман дяди Родиона?
– Нет еще. Про что? Опять убийства и постельные сцены?
– Хуже, то есть лучше. Отпад! – Настя произнесла любимое словечко. – Умереть и не встать! Тут такие матюки, такая похабщина! Сорокин отдыхает!
Лена взяла книжку, прочитала несколько страниц и возмущенно запретила дочери брать в руки эту гадость. Они немного подрались, выхватывая книгу из рук друг у друга. Победила Настя, точнее, аргумент – на каждом углу продается, завтра же новую куплю. Лена отправилась излить гнев подруге по телефону.
– Как вы могли! Ведь дети, подростки читают! Интеллигентные люди, называется! Чему вы их учите?
– Да, – вяло отозвалась Алла Воробейчикова, – полнейший абзац. На меня в суд подают, скандал вселенский.
– Зачем Родион написал такое?
– Он не виноват, – уныло ответила Алла, – я напортачила.
И объяснила Лене, как работал семейный литературный конвейер, выходивший в свет под псевдонимом Тит Колодезный.
Родион сочинял сюжет, колотил на компьютере диалоги, описание погонь, перестрелок и прочих детективных атрибутов. Периодически вставлял в текст указания жене, начинавшиеся ласковым обращением «Воробей!» и выделенные курсивом. Поскольку дело было семейным, Родион в своих вставках веселил жену тем, что употреблял многие глаголы, существительные и прилагательные совершенно нецензурные, подчас – изощренно матерные.
Далее за текст бралась Алла. Выполняла указания, заменяла курсив литературно и цензурно безупречным текстом.
Так было и с последним романом. Но проклятый компьютер почему-то перенес на дискету вариант Родиона, а не причесанный текст Аллы.
Она же вела рукопись в издательстве и несла полную ответственность. Конечно, кроме редактора еще многие работают с книгой. Но привыкшие ко всему сотрудники лишь пожали плечами. Сочли, что грязная брань – это специальный прием. Благо примеров в современной беллетристике имелось немало.
Главный просчет Аллы – не удосужилась заглянуть в рукопись перед сдачей в типографию. Навалились другие заботы, она и махнула рукой. Кроме того, старший корректор, опытная и надежная, как учебник русского языка, хотя и высказала решительное отвращение к такого рода заигрываниям с читателем, конкретных замечаний не сделала. Алла понимающе кивнула: мол, не для нас, эстетов, писано. И отнесла наборщице – вносить корректорскую правку.
Книга вышла. Любители жанра через каждые три – пять страниц могли любоваться курсивом.
«Воробей! Здесь надо… (зафигачить) сексуальную сцену. Пусть он… (восторженную) дамочку так… (отделает), покрутит на… (фаллосе), чтобы ей вся последующая жизнь грандиозным… (половым актом) мечталась».
«Воробей!.. (стащи) у Тургенева описание… (деревенского), (розового) утра. Кажется, есть в… (гениальных) “Записках охотника”».
«Воробей! Требуются… (трогательно-вздыхательные) чувства героини».
«Воробей!.. (опиши) женский костюм, в котором дорогая… (падшая женщина) идет на… (промысел).
И так далее.
В издательстве разразился дикий скандал.
Крайней, и справедливо, была редактор Алла Воробейчикова. Начальник топал ногами, брызгал на нее слюной, грозил судом и требованием покрыть все производственные расходы. Коллеги смотрели на Аллу как на безнравственного плагиатора.
– Кошмар! – согласилась Лена. – А что Родион? Очень переживает?
– Родион как раз потешается. Говорит, что коммерческой литературе, как публичной девке, даже сексуальные маньяки в кайф. Еще не вечер, подожди, кипятком мочиться от восторгов начнут.
Лена утешила подругу, сказала, что после увольнения поможет найти работу. Например, с Булкиным поговорит о необходимости принять еще одного сотрудника. Все равно Булкин не вникает в дела, оболванить его нетрудно.
Родион оказался прав. Скандал обернулся триумфом. Через несколько дней после выхода грязной книги распространители опустошили склад издательства, а читатели сметали книгу с прилавков. В прессе появились отзывы критиков, растолковывавших новаторский ход Тита Колодезного, который фамильярным обращением к читателю «Воробей!» призывает к сотворчеству, соавторству и полету фантазии. Курсивные вставки несут колоссальный заряд экспрессии, вроде пощечины по лицу, отпущенной не для оскорбления, а с целью заставить человека впасть в творческий экстаз.
Лена Соболева рецензии прочитала и полностью с ними не согласилась. Ей не хотелось, чтобы ее или Настю хлестали по лицу с какой угодно целью. Лена подозревала, что и автор бестселлера не рад вспыхнувшей шумихе. Она позвонила Родиону и сказала, что не надо расстраиваться, каждый может совершить ошибку с последствиями. Например, ее мама однажды дала им в дорогу вареную курицу, в которой находилась бацилла сальмонеллы. Они курицей угостили приятелей, случайно оказавшихся в соседнем купе. Отпуск семья Соболевых и еще четверо сотрапезников провели в одесской инфекционной больнице с подозрением на холеру. Об угрозе страшной болезни сообщили в Москву, их квартиры вскрыли и от потолка до пола залили хлоркой.
– Спасибо, Лена! – рассмеялся Родион. – Утешения принимаются с благодарностью.
Алле дали премию. Титу Колодезному повысили гонорарную ставку, опасаясь, что его переманят конкурирующие издательства. Так и случилось: Родиона засыпали предложениями, одно выгоднее другого. Просили в том же русле – боевик, курсив, матерщина.
Алла ликовала и рассуждала об экзистенциальном опыте русского народа, воплотившемся в табуированной лексике. Но Родион наотрез отказался работать в предложенном направлении.
– Воробей! Я поганить русскую словесность не желаю!
– Ты не понимаешь! – возмущалась Алла, которой очень хотелось славы. – Завтра в издательстве найдут другого Тита Колодезного, он станет шлепать романы и пользоваться твоими лаврами!
– Флаг ему в руки! Я в знаменосцы похабщины не рвусь. Я могу писать пустоголовые детективы, могу в устной речи с близкими людьми подпустить словечко! Но ковать славу на матерщине! Охотников хватает. Завтра найдется какой-нибудь доморощенный маркиз де Сад, помноженный на Чикатило, и опишет, как приятно старперу насиловать младших школьниц. Будут книжку покупать? Взахлеб! Новым Набоковым назовут, «Лолиту» вспомнят. А его надо прилюдно, на площади, кастрировать – на глазах у поруганных детей и несчастных родителей.
– Родик! Но область литературы, экспрессия, заключенная…
– Заткнись и не рассказывай мне о литературе! Кому не хватает такой экспрессии, пусть ходит по общественным сортирам и на стенках читает. А мне не хватает хорошего ужина. Мы сегодня есть будем? Или опять в меню хрен с приветом?
Алла отправилась на кухню придумывать ужин. Ах, как бы ей хотелось самой подхватить взметнувшееся тиражами знамя Тита Колодезного! Но к сожалению, Алла была способна только описать женский туалет, осовременить русские пейзажи, сворованные у великих писателей XIX века, и – высший пилотаж – скомпоновать эротические сцены, взяв за основу любовные романы нескольких американских плодовитых, как крольчихи, писательниц.
Она решила не торопить события. Вдруг Родион передумает? А пока организовать вечеринку. Убить двух зайцев: отметить новоявленный бестселлер и познакомить Лену с мужчиной, который способен вернуть подруге пошатнувшееся женское самоуважение.
– Художник Федот Сворыгин, – делилась Алла с Родионом за ужином, состоящим из быстрой в приготовлении и химической на вкус импортной лапши, – для Лены сложноват будет. Ей не понять его творческой манеры. Когда я рассказывала, что Федот рисует собак с вывернутыми внутренностями, она предложила вызвать к нему в мастерскую членов общества защиты животных.
– Федот, да не тот, – согласился Родион.
Тут же выразил сомнение:
– Воробей! Ты какую-то муру затеяла. Лена Соболева не по части амурных интрижек.
– Игорь Шульгин! – продолжала Алла, не вслушиваясь в комментарии. – Поэт и вообще импозантен, если не перепьет. Заворожит Лену стишками. Нужен именно человек творческий. Чтобы она увидела разницу между каменноголовым инженером и личностью одухотворенной.
– Языком молоть – не членом орудовать, – цинично напомнил Родион. – В прикладной сфере поэты технарям проигрывают. Скажем честно, в подметки не годятся.
– Пусть это будет не физическое совращение, а духовное, интеллектуальное! – мечтала Алла.
– Тут наши пострелы, – согласился Родион, – поспели. Поэты заморочили бабам голову на три века вперед, инженерам и не снилось.
ПРОХОЖИЙ В ПРИХОЖЕЙ
Лена готовилась к вечеру у Аллы с лихорадочностью гимназистки перед первым балом. Ей нужно было доказать самой себе, что она все еще привлекательная женщина. Но убедиться в этом можно было только при помощи окружающих, в особенности, говоря честно, – мужчин.
Это был ее первый выход в свет в новом обличье. Лена перерыла свой гардероб, но дочь забраковала все наряды.
– Смешение стилей, – качала головой Настя, – как будто ты раздела в подъезде какую-нибудь мать семейства.
– Я и есть мать семейства.
– С такой прической?
Лена примерила Настины юбки, узкие и короткие, и пришла в ужас. Разглядывая себя в зеркале, она поразилась тому, как легко одежда превращает добропорядочную женщину в пошлую кокетку.
В конце концов Лена достала с антресолей коробку со своими прежними, двадцатилетней давности, нарядами. Пересыпанные нафталином, они хранились, чтобы потом быть разрезанными на кусочки и послужить орнаментом для покрывала в фольклорном стиле. Черное кримпленовое, с яркими красными маками платье, которое Лена носила еще до замужества, выглядело вполне современно.
– Класс! – одобрила дочь. – Мама, ты совсем не поправилась. А синтетика – модный писк. Только потеть в ней нельзя. Но ты ведь танцевать не собираешься?
– Не собираюсь, – сказала Лена, которая плохо понимала, на что готова отважиться.
Чтобы выветрить запах нафталина, Лена платье постирала и высушила утюгом.
– Нужны сапоги, – заявила дочь.
– С платьем? – удивилась Лена. – Сапоги для зимы и осени.
– Ты ничего не понимаешь. Тонкие, длинные, до колена. У Таньки такие есть. Сейчас позвоню, она принесет.
– Ни за что чужое не надену!
– Мама, ты хочешь папу вернуть? Нам с Петькой нужен отец.
– Но при чем здесь чужие сапоги до колена?
В итоге Лена все-таки натянула сапожищи, черные лакированные, на большой платформе.
– Чего-то не хватает, – задумчиво сказала Настя, глядя на маму в необычном одеянии.
– К этим сапогам, – буркнула Лена, приноравливаясь к походке на котурнах, – не хватает кнута или плетки. И я смогу изображать садистку-извращенку на маскараде. Дочь? У нас с тобой точно шарики за ролики не заехали?
Настя, которая собственноручно нарядила маму и сделала макияж, была совершенно не уверена в том, что родную маму в подобном виде можно выпускать на люди. Но свои сомнения Настя поборола:
– Без экспериментов истины не установишь! Мама! Не бойся! Но лучше поезжай на такси.
Как назло, то есть ко всеобщей радости, вернулись погожие деньки – бабье лето. Москвичи сбросили пальто, наслаждались последним теплом, и Лена не стала дополнять свой гламурный антураж стареньким плащом. Ехала в платье и сапогах – вот бы Сидоркин порадовался ее эстрадному стилю, будто скопированному с какой-нибудь поп-дивы.
В метро (еще чего, без острой необходимости на такси тратиться!) на Лену оглядывались. На переходе и после пересадки дважды пытались пристать молодые люди с короткими стрижками. Непривычная к вниманию окружающих, Лена чувствовала себя голой и беспомощной, одновременно – слоном на ярмарке, на которого все таращатся.
Лене казалось, что народ к ней принюхивается, так как душок нафталина ожил и, смешавшись с духами, давал о себе знать странным ароматом.
Алла хлопнула в ладоши при виде подруги.
– Ну ты даешь! Впрочем, хорошо, мне нравится.
В комнате, потягивая коктейли, сидели шесть человек. Лену познакомили с присутствующими, но она мгновенно забыла их имена, потому что в устремленных на нее глазах мужчин нахально светился пошлый интерес, а у женщин – неприкрытое раздражение.
«Ладно, – подбадривала себя Лена, – подавитесь. Надо было еще клипсы нацепить, как у гадины Ивановой».
– Лена, это Игорь Шульгин. – Алла голосом выделила его имя и еще для надежности сама скрепила руки новых знакомых.
Лене послышался вздох женского облегчения.
– Поэт, переводчик, – продолжала Алла, – замечательно интересный человек и прочая, прочая. Игорь, это моя школьная подруга, женщина загадочная и непредсказуемая.
«Назвать меня загадочной и непредсказуемой – все равно что трехногой», – подумала Лена, но увидела себя в зеркале из-за плеча Аллы и обреченно кивнула – непредсказуемая, вполне.
Шульгин был длинноволос, лохмат и производил впечатление человека, имеющего обыкновение спать в одежде.
– Что вы будете пить? – спросил он Лену.
– Минеральную воду, пожалуйста.
– Джин с тоником?
Лена посмотрела на него с удивлением, потом сообразила, что не попросить спиртного означало выставить себя белой вороной. В таких сапожищах да не пить?
– Отлично, – кивнула она и постаралась повторить одну из ужимок Аллы.
Лена и Шульгин не участвовали в общем разговоре. Лена не разбиралась в предмете – обсуждался эпатажный спектакль модного режиссера. Шульгин был занят какими-то своими мыслями и изучением рисунка ярких маков на Лениной груди.
– Господа! – призвала к общему вниманию Алла. – Я сгораю от страстного желания…
– Подожди, пусть хоть народ уйдет, – перебил жену Родион.
– От страстного желания послушать новые стихи Игоря. Пожалуйста, не отказывай хозяйке дома. – Алла скорчила капризную гримаску.
– А то ужина не получишь, – вставил Родион. – Читай быстрей, она еще на кухню и не заглядывала.
Игорь отошел в противоположный конец комнаты, как-то по-ленински захватил одной рукой на груди рубаху, а другую отвел за спину. Вонзил взгляд в Лену и принялся читать:
Веет ветер в моей прихожей,
Загляни сюда, прохожий.
Я живу, ни на кого не похожий,
Жизнь глядит на меня скверной рожей.
Я котенок, я только родился,
Слеп и мокр и скулю от счастья.
Я тянусь к сосцам заветным
Через головы, лапы братьев.
Как сильны твои пальцы, прохожий,
Что швырнули нас в чан отхожий.
Я захлебываюсь, тону, похоже…
Люди! Мама! Помоги же мне. Боже!
Несколько секунд все молчали, как бы переваривая услышанное. «Жалко котеночка, – подумала Лена. – Только почему он скулит? Скулят собаки. Ничего не понимаю».
Заговорила Алла:
– Потрясающе, Игорек, ты создал всепоглощающий образ! Краткий миг от рождения до смерти, от счастливого вздоха до…
– Параши, – подсказал, усмехнувшись, Родион.
– Примитивный размер, пыльный ямб и глубокая мысль, – обронила худая дама в очках. – Это ново.
– Хороша концентрация идеи, – поддакнул спутник очкастой, – именно так и надо писать теперь: в одном слове заряд романа.
«Какая я отсталая, – сетовала мысленно Лена. – Мне Пушкин нравится, Блок, а в этой поэзии ни бельмеса не смыслю».
Она пожаловалась на свое невежество Алле, когда они отправились на кухню готовить ужин.
– Главное в поэзии суггестивность и импрессионистичность, – объяснила Алла.
– А по-русски?
– Внушение, наваждение, чувство, которое вызывают у тебя звуки, ритм.
– Но у меня они ничего не вызывают!
– Крепись, это не сразу приходит. Главное – хвали автора, говори, что от его поэзии балдеешь. Что мы можем соорудить из имеющихся продуктов?
Если к Лене собирались прийти гости, она за два дня начинала жарить, парить, варить студни, крутить голубцы, шинковать овощи, печь пироги и украшать торты. К приходу гостей валилась с ног, но стол прогибался от разносолов.
Алла никогда не утруждала себя кулинарным подвижничеством, хотя следила, чтобы спиртного было вдоволь. Голодный гость не страшен, а вот недопивший!
Она вытащила из холодильника пакет с мясом. Сквозь мутный полиэтилен кровавопромокше просвечивал магазинный ценник: «Фарш котлетный “Новинка”».
– Будем делать рулет, – решила Алла. – Назовем его «Прохожий». Нет, Игорь обидится.
– «Отхожий», – уточнила Лена. – Посмотри, какого цвета фарш, его нельзя есть.
– Нормального цвета, государственного. Распластаем массу большим блином. Ногти у тебя – сила. Сколько стоят?
– Конкурсный образец, – сказала Лена, выковыривая фарш из-под искусственных ногтей. – На мне опыты ставили. А что в начинку?
– Посмотрим, что имеем. – Алла присела у раскрытой дверцы холодильника. – Так, каша гречневая, утренняя, годится. Что в баночке болтается? Горошек зеленый, идет. Лучку порежь. Мало получается. Заглянем в шкаф. Ты гляди, изюмчик, его туда же.
– Алла!.. – ужаснулась Лена. – Каша на молоке плюс горошек и изюм – от такой смеси у гостей в кишечнике случится революция! Они вздуются как воздушные шарики!
– Ничего, не улетят. Сейчас в духовочке запечем. Заворачивай, заворачивай, не морщись. Потом на блюдо положим, вокруг огурчики, помидорчики – пальчики оближут. Я тебе гарантирую. Готово? Все, пошли общаться. Теперь главное не забыть, а то сгорит.
Стараниями Аллы Лена оказалась тесно усаженной на диван рядом с поэтом Шульгиным. Он был немногословен, только смотрел на Лену, как бы ожидая чего-то. «Надо стихи похвалить», – сообразила она.
– Мне очень понравилась ваша поэзия, – выдавила Лена, – так импрессионистично и…
Второе слово она забыла.
– Вы тонко понимаете, – зашептал в ответ поэт. – Предчувствую в вас тонкую душу. Ах, какой запах от вас исходит, он кружит мне голову.
Шульгин уткнулся ей носом в плечо и шумно засопел.
Лене стало неловко. «Моль ты, что ли, – подумала она, – нафталин тебя притягивает».
И осторожно отлепила от своего плеча мохнатую голову.
– С каких языков вы переводите? – спросила она.
– С удмуртского, нанайского, башкирского.
– Все их знаете? – поразилась Лена.
– Нет, конечно. Зачем? Есть подстрочники. Это вообще было в прошлые времена, когда издавали творчество малых народностей. Перевод как способ самовыражения меня не привлекает. Истинное вдохновение индивидуалистически рефлекторно.
– Да, конечно, – кивнула Лена, делая вид, что поняла мысль поэта.
Поэт Шульгин провожал Лену домой. Всю дорогу до метро и от, в вагоне, наклонившись к ее уху, он читал свои стихи. Лучше бы он этого не делал, так как у Лены от его поэзии разболелась голова, нахлынула тоска, воспоминания о том, как Володя читал ей в молодости Блока. Портрет поэта так и остался незаконченным… Лена шмыгнула носом – слезы подкатили.
– Боже! – Шульгин захватил ее руку и принялся осыпать поцелуями, быстро двигаясь от кисти к плечу. – Какое сопереживание! Какая тонкая душа!
Он уже вознамерился впиться ей в шею, но Лена вывернулась и облегченно заявила:
– Мы пришли, вот мой подъезд.
– Послушайте из моего раннего. Вы должны оценить!
И опять замолол рифмованную белиберду, открывая перед Леной дверь.
Шульгин надоел Лене смертельно. Своим творчеством он на корню задушил проклюнувшееся было у Лены чувство гордости за свой успех и забытое волнение, которое бывает на свидании с молодыми людьми.
«Из раннего» Шульгин дочитал на ее лестничной площадке.
– Замечательно, – сказала Лена устало. – Я провела чудесный вечер. Спасибо вам!
Поэт захватил ее руки:
– Вы не хотите пригласить меня на чашку чаю? Я еще вам почитаю.
Привести этого лохматого домой, где дети, и дальше слушать? А вдруг Володенька вернулся?
– Уже поздно, – сказала она торопливо. – Дети и муж уже, наверное, спят. Вернее, муж не спит, ждет меня.
– Как муж? – поразился поэт. – Алла сказала, что вы разведены..
– Она поторопилась. Мы помирились.
– Но помилуйте, – в голосе поэта звучало обиженное возмущение, – а что буду делать я?
– Поедете домой.
– На чем? Метро уже закрыто.
– На такси.
– На такси у меня нет денег.
Лена ссудила поэту деньги, которые он принял с видом оскорбленного достоинства и, не прощаясь, стал спускаться по лестнице.
– Сам дурак, – пробормотала Лена, входя в квартиру, – прохожий в прихожей.
Володи дома не было. Лена тяжело вздохнула и отправилась в ванную смывать макияж.
Из зеркала на нее смотрело чужое, замученное, вульгарно декорированное лицо. Зачем все это? Глупости какие. Что она с собой наделала? Как теперь Володя на нее посмотрит? Что подумает? Он ее любит такой, какая она есть в натуральном виде. Или уже не любит? Хотелось плакать, но еще больше спать.
ОТКРОЙТЕ, МИЛИЦИЯ!
Наряд милиции забрал Володю из ДЭЗа (по старой терминологии – ЖЭКа) в районе Чистых прудов, где он расспрашивал об Иванове, живущем на улице Мясницкой. Сотрудницы ДЭЗа сразу настороженно отнеслись к его расспросам об Иванове, его комплекции и сережках жены Иванова.
– Зачем вам? – спрашивала техник-смотритель, удивительно похожая на Лену.
Володю это сходство коробило.
– Я должен Иванову большую сумму, – врал он, морщась. – У меня есть деньги, но я не знаю, когда он бывает дома, да и вообще, тот ли это Иванов.
– Подождите, – велела Ленин двойник и выскочила из комнаты.
Вернулась она умиротворенная, слегка злорадная и почему-то предложила Володе попить чайку.
– Мне некогда, – сказал он, – если вы не можете мне помочь, я лучше уйду.
– Нет-нет, – замахала руками двойник, – подождите, я сейчас документы подниму.
Две другие сотрудницы искоса рассматривали Володю, но, как только он поднимал на них глаза, тут же утыкались в бумаги и принимались лихорадочно их листать.
Когда в комнату вошли старшина и рядовой милиции, женщины дружно испустили вздох облегчения.
– Где наводчик? – спросил старшина.
– Вот он. – Женщины, как по команде, указали пальцем на Володю.
– А ну, пошли! – велел ему старшина.
– Как это пошли? – возмутился Володя. – За что?
– В отделении разберемся, пошли, я сказал.
– Никуда я не пойду!
Володя не только пошел, но засеменил быстро, потешно и на цыпочках: рядовой профессионально оторвал его от стула, захватив сзади рубашку на вороте и, придушив, потом поддернул брюки на спине вверх, и они болезненно передавили промежность. Володя чуть не скулил от боли, чертыхался и размахивал руками, пока его спускали в столь унизительном виде по лестнице и заталкивали в милицейский «уазик».
Бессонную ночь он провел в камере предварительного заключения в обществе хулиганов, воров и дебоширов. На допрос Володю вызвали только в полдень следующего дня.
– Следователь Егор Егорович Иванов, – представился очень низкого росточка мужчина одних с Володей лет.
Услышав фамилию, Володя вздрогнул.
– Ага, вот и мне интересно, – ухмыльнулся следователь, – почему все Ивановы? Что за специализация такая?
Он рассматривал список, конфискованный у Володи при задержании. Затем пододвинул к себе бланк протокола и стал спрашивать:
– Фамилия? Имя? Отчество? Год, место рождения? Адрес?
– По которому прописан или по которому живу в настоящее время? – уточнил Володя.
– Все запишем, и по тем, что промышляешь, тоже.
– Послушайте, это недоразумение. Никакой я не вор и не наводчик.
– А кто?
– Рогоносец.
– В каком смысле? – не понял следователь Иванов.
– В прямом, то есть в фигуральном. В этом списке любовник моей жены.
Следователю послышалось «любовники».
Он вытаращил глаза и вытянулся на три сантиметра.
– Во! Все? Зациклилась на Ивановых?
– Надеюсь, что только один, – хмуро ответил Володя.
Когда он закончил рассказывать свою печальную историю, следователь расхохотался:
– Ну, мужик, ты даешь! Мы сегодня все утро телефоны обрываем, звоним по городам и весям, народ отправили по адресам, которые ты вычеркнул. Ни одной зацепки. Умора! А он любовника вычисляет! Не обижайся, что я смеюсь. Представляешь, серийный грабитель, который чистит только Ивановых? Давай знакомиться. Как тебя, Володя? А я Егор.
Они пожали друг другу руки.
– На работе что у тебя? – поинтересовался Егор.
– Прогул запишут.
– Сейчас устроим. Давай телефон.
Егор разговаривал с Володиным начальством так строго, что на том конце поинтересовались, сколько еще дней Соболев будет занят на важном оперативном задании.
– Он вам сам сообщит, – отрезал Егор.
– Ну что, я пойду? – спросил Володя. – Не выспался я из-за ваших преступников и тренировку пропустил.
Егор задумался, потом вдруг заявил:
– Я тебе помогу. Конечно, использование служебного положения и прочее, но в таком деле… Должна же быть мужская солидарность? Ты у меня поспи здесь на диване, пока я смотаюсь в тюрьму на допрос. Потом возьмем милицейскую машину и проедем по твоим адресам. Этот мой однофамилец в штаны наложит, гарантирую.
Утром, то ли от выпитого накануне джина, то ли из-за стихов Шульгина, у Лены болела голова, вставать не хотелось. Петя стоял рядом с кроватью и что-то быстро бормотал.
Расчет его был прост: промямлить информацию, чтобы она была не понята. Потом, когда дело дойдет до разборки, честно вопить: я говорил, я передавал, я не виноват, что ты не слушала!
Номер не прошел.
– Меня в школу вызывают? – переспросила мама. – Почему? Говори четко! Как это не знаешь? Кто вызывает? Мария Гавриловна? Ладно, приду. Ой, как голова болит! Скажи Насте, чтобы принесла мне анальгин и воды.
Классный руководитель 6 «Б» класса, Мария Гавриловна, чей педагогический опыт исчислялся полутора годами, увидев Лену, невольно воскликнула:
– Ой, как вы изменились!
– У меня неприятности дома, – пояснила Лена.
– Да, конечно, я понимаю.
Что она понимала, осталось для Лены загадкой, как и то, о чем вела речь учительница.
Она говорила о проблемах полового воспитания в школе, о выпущенных учебных пособиях, которые вызвали критику педагогов и родительской общественности. Однако вопрос с повестки дня не снят, половая жизнь…
«Куда ни плюнь, – думала Лена, – кругом половая жизнь, другой не осталось. Но я-то здесь при чем? В эксперты точно не гожусь».
Мария Гавриловна приблизилась к сути.
В 6 «Б» классе началось и уже перекинулось на 6 «А» увлечение пририсовывать великим ученым и писателям, чьи портреты представлены в учебниках, гениталии, обозначающие их половую принадлежность. Мальчики обзывают девочек сексапильными чудачками. Обзывают всех, кроме Наташи Бочкаревой, потому что она лопоухая.
– И Петька рисует, обзывается? – уточнила Лена. – Я дома ему такие гениталии нарисую на его собственных ушах – ремнем!
– Бить – это не метод. – Мария Гавриловна поправила очки на переносице. – Собственно, я выяснила, что все началось с книги, которую Петя принес в школу.
– Какой книги? – замерла в страшном предчувствии Лена.
– О сексуальной жизни мужчины и женщины.
У Лены закружилась голова и подступила тошнота. Ее мальчик читал это!
– …Проблемы полового воспитания, – Лена с трудом вслушалась в то, что говорила учительница, – актуальны для подрастающего поколения. Но эта книга… Мне кажется, она для них слишком откровенная и перегружена информацией. Мальчики вычитали, что у одной женщины эрогенная зона находилась под коленкой, и теперь тычут всем девочкам шваброй в это самое место, то есть под коленку. Кроме Наташи Бочкаревой. Вам плохо? Воды?
«Своими руками. Дура, забыла, что мать. Ногти наклеила, идиотка, брови выщипала, по вечеринкам шляюсь, а сына упустила», – бичевала себя Лена мысленно.
– Где эта книга? – спросила она. – Я поговорю с сыном.
– Не могли бы вы, – замялась Мария Гавриловна, – немного подождать? Сейчас завуч читает, а потом еще учительница пения просила.
Адрес в Химках, по которому приехали Володя и Егор, был уже пятым.
– Последний, – сказал Егор и нажал на кнопку звонка.
– Кто там? – спросили за дверью.
– Милиция, откройте!
Послышались шум, возня, что-то упало с металлическим грохотом. Егор еще раз нажал на звонок.
– Улики прячут, – усмехнулся он, – ну, детский сад. Открывайте!
«Он!» – мысленно сказал себе Володя, когда дверь открылась и перед ними оказался здоровенный детина, в спортивных штанах и футболке, на голову выше Володи.
Егор давно усвоил привычку не задирать голову при разговоре с людьми выше его ростом, пусть сами склоняются. Поэтому и сейчас он уперся взглядом в грудь своего однофамильца и показал удостоверение пряжке на своем ремне.
– Иванов? – спросил Егор.
– Иванов.
Сердце у Володи застучало азбукой Морзе.
У детины оно тоже, очевидно, билось активно, потому что выглядел он испуганным и растерянным.
– Пройдемте, – сказал Егор.
Хозяин шагнул им навстречу.
– Да нет, в комнату, – усмехнулся Егор.
– Ага, понятно, сюда, – суетился Иванов.
– Изобретатель? – строго спросил Егор, рассматривая комнату.
– Нет, то есть да, то есть вроде того.
«Что мне сейчас делать? – спрашивал себя Володя. Они с Егором не договорились о совместных действиях, оплошали. – Бить этого Иванова? Дьявол, кастет забыл! Бить прямо сразу? Какой-то он жалкий, дрожит.
Начну драку, подведу Егора, он представитель власти».
– Значит, изобретатель. – Егор уселся на стул возле стола, положил портфель и достал бумагу.
Он кивнул Володе – присаживайся. Но тот приглашением не воспользовался, а хозяин приглашения не получил.
Пока Егор задавал протокольные вопросы о месте рождения и образовании, Володя испепелял Иванова взглядом злой ненависти. Но Иванов этих взглядов не замечал, не пепелился, так как прирос глазами к следователю.
– Слушайте меня внимательно, Иванов, и четко, правдиво отвечайте на следующие вопросы. – Егору пришлось приподнять голову, чтобы не упираться взглядом мужику в ширинку. – При каких обстоятельствах вы познакомились с Соболевой Еленой Викторовной?
– Кто это?
– Не надо юлить! Это не в ваших интересах. Из бюро изобретений.
– Беленькая такая?
У Володи кисти сжались в кулаки и потяжелели ноги.
– Когда начались ваши отношения? – продолжал допрос Егор.
– Год назад.
– При каких обстоятельствах?
– Она сидела, я пришел.
– Ясно. И как долго они продолжаются?
– Кто?
– Интимные отношения.
– В том смысле, что мне отказали?
– А, значит, сначала она отвергла ваши домогательства?
– Отвергла. Кучу бланков заставила заполнить, бюрократка. А пошлины у них такие, что никакой зарплаты не хватит.
«Сволочь, – думал Володя, – он предает ее как подлый трус».
– Вы хотите сказать, что не питаете к ней сильных чувств? – повысил голос Егор.
– Не то чтобы… Нет, я не обижаюсь, у нее работа такая. Сколько изобретателей, не выдержишь.
«Это ты у меня сейчас не выдержишь! Егора выставить за дверь, – лихорадочно планировал Володя, – а этого прибью торшером, вон в углу торшер стоит».
– Ну вот что, Иванов Семен Прокофьевич, тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения, ранее несудимый, – Егор хлопнул рукой по столу, – сядьте. Вы знаете, кто такая эта Соболева?
– Кто?
– Иностранная шпионка!
– Ох, елки-моталки! – Иванов опустился на стул.
«Что он несет? – поразился Володя и остановился на полпути к торшеру. – Какая шпионка?»
– Вот именно, – кивнул Егор.
Он строго посмотрел на Иванова, а потом на Володю, призывая и дальше хранить молчание.
– Понимать надо, Иванов! Она где работает? У нее же государственных секретов – как блох на собаке.
