Текст книги "Испекли мы каравай (сборник)"
Автор книги: Наталья Нестерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Борис взял канистру, принес ее к машине. Татьяна и Федор Федорович наблюдали, как он через воронку льет бензин в бак. Борис выяснил, что до ближайшей заправки километров пятьдесят, но дареного бензина взял с запасом – вдруг опять придется кружить. Хотел в качестве жеста доброй воли предложить продукты, которые он вез сестре, все равно до Перематкина не добраться, но, увидев запасы в подвале, промолчал.
* * *
Борис закрутил крышку бензобака и еще раз спросил Татьяну:
– Может, я все-таки расплачусь за бензин?
Она, не отвечая, смотрела куда-то за его спину.
– Дым! – воскликнула она. – Смотрите, дым!
Борис и Федор Федорович одновременно развернулись.
– Ексель-моксель, мать моя женщина! – закричал старик. – Пожар! Моя хата горит! Бежим!
Белый дым со всполохами серого широким столбом поднимался к небу. Они бежали по только что расчищенной трактором дороге, дым становился все темнее, в нем показались языки пламени. Татьяна и Федор Федорович отстали, Борис прибежал первым и растерянно застыл, не зная, что делать.
Старый пятистенок из бревен соединялся переходом с какой-то постройкой. Горел переход, и уже занялась постройка, которая была коровником. Из его открытой двери валил дым. Тревожно мычала корова, и слышался женский крик, прерываемый кашлем:
– Иди, окаянная, вот горе! Зорька! Пошла! Федька! Где ты, старый черт?
О том, как надо тушить пожар, Борис знал теоретически. Заливать огонь водой, пеной, засыпать песком. Он схватил широкую лопату для расчистки дорожек, стал кидать ею снег на огонь.
– Брось! – закричал прибежавший Федор Федорович. – Руби крыльцо, отсекай, чтобы на дом не перекинулось. Петровна, ексель-моксель, тащи ему топор, багор, – скомандовал он и, закрыв лицо локтем, бросился в коровник.
Борис вслед за Татьяной побежал к сараю. Дверь его была заперта на навесной замок. Борис ногой вышиб дверь. Пока они нашли в темноте нужные инструменты, огонь уже полностью захватил крышу коровника и подобрался к дому. Рухнула внутрь стена коровника, и тут же с истошным мычанием из него выскочила корова. Она засеменила к калитке, раскачиваясь и припадая на все четыре ноги из-за непомерно огромного живота.
– Федорович! Анна Тимофеевна! – закричала Татьяна. – Где вы?
Ответом ей был надсадный кашель из горящего коровника.
Борис подскочил к дому. Занялся только угол крыльца. Дом можно было спасти. Он размахнулся топором и ударил по той части, где крыльцо примыкало к дому.
Он крушил дерево с остервенением дебошира. Ветра не было, и дым почти не мешал ему. Физической усталости он тоже не чувствовал – только страстное желание спасти чужое жилье.
Краем глаза Борис увидел, что Федор Федорович за плечи вытащил из сарая женщину. И буквально через секунду крыша коровника обвалилась. Дымная волна обдала Бориса, он закашлялся, отскочил в сторону. Посмотрел на свою работу, прикидывая, где нужно рубить дальше.
Появились новые лица, две бабки: одна маленькая круглая, как шарик, другая повыше, со странно перекошенными в одну сторону лицом и телом. Кругленькая бросилась помогать Татьяне оттаскивать тлеющее дерево, кривая бухнулась на колени рядом с Федором Федоровичем, который хлопотал у лежащей на земле жены.
– Нюрочка, что ты? Ушибло тебя? – причитал он. – Ексель-моксель! Хрен с ней, с этой коровой! Зачем же ты?..
Анна Тимофеевна тяжело дышала, с трудом проговорила, отталкивая мужа:
– Иди! Деньги там, в железной коробке, в серванте. Иди! Пальто мое новое и костюм свой – вынеси.
– Вот баба, ексель-моксель, – нервно выругался Федор Федорович, – нашла время о шмотках думать. Чуть не сгорела ведь!
Он бросился помогать Борису, но помощник из него был плохой. Руки, лицо Федора Федоровича были обожжены, на голове выгорели волосы. Он не чувствовал боли, пока не схватил лопату, тут же завыв:
– Е-е-е… ексель-моксель!
Огонь перекинулся на сенник – сарай для сена и другой, где хранились инструменты и инвентарь. Но дому огонь больше не угрожал. От коровника до того места, где раньше было закрытое крыльцо, – метров семь безопасной зоны. Татьяна и кругленькая старушка оттащили тлеющие деревяшки и те, что с запасом вырубил Борис. Обнажившийся вход в сени в полутора метрах над землей напоминал рот человека в истошном крике. Снег вокруг почернел от копоти и гари, грязными были лица, одежда людей. Даже у кривой старухи, не отходившей от Анны Тимофеевны, по лбу шла темная полоса сажи.
– А-а-а, – заикалась кривая, показывая на жену Федора Федоровича, – в-в-в б-б-б…
– Клавдя говорит, Аннушку в больницу нужно везти, – перевела другая старушка.
– Может, вызвать «скорую помощь»? – предложил Борис.
– Не-не-не, – затвердила Клавдия, – я-я-я, и-и-и, аж. – Она взмахнула рукой.
– Когда с ней инсульт случился, – снова пояснила кругленькая, – аж на следующий день приехали.
Они разговаривали, отвернувшись от пожара, словно не хотели видеть стихию, справиться с которой не могли. Шум огня напоминал звук сильного дождя с градом – рвался в огне шифер крыш.
– Ближайшая больница в Ступине, – сказала Татьяна, – это двадцать километров отсюда. Федору Федоровичу тоже срочно нужна помощь. – Она посмотрела на Бориса.
Федор Федорович тихо выл от боли, прикладывал горсти снега то к одной, то к другой руке и теребил жену, которая лежала с закрытыми глазами и часто-часто дышала.
– Нюрочка, ну ты как? Больно где? На нее балка свалилась. Надо теплое притащить. Замерзнет, у нее ж радикулит.
Он пошел к дому, кряхтя, подпрыгнул и навалился на порог, перенес тяжесть тела на локти, закинул одну ногу, потом другую, скрылся.
– Я подгоню машину, – сказал Борис и пошел к калитке.
Дорогу ему преграждала корова, черно-белая с животом, в котором мог находиться аэростат средней величины.
– Пропусти, пошла!
Корова не сдвинулась с места. Напротив, грозно замычала и опустила голову, направив на него рога. Борис взял обгорелое бревно, стукнул им корову по хребту:
– Пошла вон, я сказал!
Бревно сломалось, но и корова отступила, освобождая проход.
Борис не бежал – дыхание еще не восстановилось после тяжелой работы, – но трусил по дороге. Лихорадочное волнение подстегивало его – казалось, что двигаться надо очень быстро, его задача – обеспечить максимальную скорость всех действий.
Дорогу «Жигулям» загораживал трактор Федора Федоровича. Борис бросился в кабину, завел мотор и побежал к трактору. Не сразу разобрался в его немудреном управлении и чуть не въехал в собственный автомобиль. Свез трактор на обочину и побежал к «Жигулям». «Быстрее! Быстрее! Копаться – время терять», – злился он.
Валенки мешали управлять педалями, он снял их и бросил на сиденье рядом. Развернуться не получится, он двинулся к дому Екселя-Мокселя задним ходом.
Подъехав, выскочил прямо в носках на снег, чертыхнулся, надел валенки. Анну Тимофеевну уже укрыли одеялом в белом пододеяльнике, положили ей под голову подушку. Она была крупной женщиной, килограммов под девяносто, и Борис вдруг испугался, что не сумеет поднять ее на руки, особенно после пробежек и работы топором. О щуплом Федоре Федоровиче и говорить было нечего – старик тощий, да еще на полголовы ниже супруги. Борис не стал геройствовать.
– Таня! – распорядился он. – Бери за ноги. И несем на заднее сиденье. Потом сама туда сядешь, ее голову на колени положишь. Федорович! Не мешайся, куда ты со своими руками! Садись на переднее сиденье.
– Подождите! – попросила Анна Тимофеевна, когда Татьяна и Борис приноровились, чтобы поднять ее. Она нашла глазами кругленькую старушку: – Стеша! Христом Богом! Зорьке не сегодня завтра телиться. Стеша! Не брось кормилицу!
– Буде, буде тебе, – замахала руками Стеша, – ехай, не тревожьсь. Ниче с твоей коровой не станется. Несите ее, – обратилась она к Боре. – Да не ногами же вперед, ироды!
– С-с-с… – Клавдия пыталась что-то сказать кривым ртом.
– Счастливо, с богом! – перебила ее Стеша. Борис опасался, что после вчерашней метели не сможет проехать соседние села, если там не чистили дорогу. Но они благополучно миновали две деревни. Татьяна на развилках подсказывала путь – направо, вперед, налево. Федор Федорович, страдая от боли, тихо матерился. Никаких екселей-мокселей, «правильные» матюки. Машина шла ровно, но, когда слегка подпрыгивала, Анна Тимофеевна тяжело и жалобно стонала. Тогда Федор Федорович вздрагивал, оборачивался к жене и уговаривал ее:
– Нюрочка, потерпи, голубушка! Уже Лизуново проехали. Крепись, ласточка.
В отличие от него Анна Тимофеевна ласковых слов не говорила. Но ее речь, задыхающаяся, торопливая, без логики и связи между предложениями, почти бред, выдавала тревогу о хозяйстве и муже.
– Старый козел, – бормотала она, – от проводки загорелось. Сколько раз говорила – вроде пахнет. Клешни свои до костей сжег, работничек. Тебе только по сударушкам шляться. Что теперь с коровой будет? Стешка… не сглазила я ее корову, шутковала, а она зло держит. Люся! Где Люся? К ней надо. Ой, горе! Где теперь сено взять? Пропадет Зорька. Федя, ожоги хорошо мочой лечить, ты пописай на руки обязательно, слышишь? Так в груди давит, так давит! Люсю позовите.
– Анна Тимофеевна, где Люся живет? – спросила Татьяна.
– У вокзала, Федя, скажи. Ох, плохо мне.
– Федор Федорович, – повторила вопрос Таня, – где в Ступине ваша дочь живет?
– За переездом, красный дом кирпичный, о-о-о! – застонал он, едва не теряя сознание от боли. – Квартира семь. Владимирович, ты к ней съездишь?
– Конечно, – кивнул Борис, – не беспокойтесь.
– Все! Не могу! – зарычал Федор Федорович. – Тормози, Боря! На руки помочусь.
Борис остановил машину. Выскочил в носках, обежал машину, открыл дверь. Федор Федорович кое-как вылез.
– Мотню мне расстегни, – попросил он.
Его руки, красно-черные, в волдырях, действительно походили сейчас на клешни какого-то чудовищного животного. Обшлага рукавов нейлоновой куртки обгорели и местами впаялись в кожу.
– Не могу, заклинило. – Федор Федорович тряс своими страшными кистями под маленьким кусочком плоти. – Боря, давай ты, мочись на меня! Ох, ексель-моксель.
Борис расстегнул брюки, нисколько не заботясь, что все это может наблюдать Татьяна. У него тоже, но от волнения, дрожали руки, и сначала ничего не выходило. Потом полилось. Он прицельно орошал кисти старика.
– Полегчало? – спросил он, застегивая старику и себе штаны.
– Не пойму, горит до костей.
Когда они сели в машину, от мокрых носков Бориса обдуваемых теплой струей из печки, пошел характерный запах. Он смешивался с запахом от рук Федора Федоровича. Татьяну слегка начало мутить. В голове одна за другой мелькали мысли. Скоро они подъедут к больнице, по отзывам, нищей и плохой, как большинство сельских. Значит, нужны будут лекарства. Обязательно спросить какие. Корова Зорька. Кормилица семьи Знахаревых. Летом они продают молоко дачникам, на вырученные деньги живут целый год. Знахаревы гордые, Федор Федорович сколько ей помогает по соседству, а денег даже за расчистку дороги не берет. Нужно сено на корм Зорьке.
– Анна Тимофеевна, Федор Федорович, – обратилась к ним Татьяна, – где можно сено купить? У бабы Стеши только для козы припасено.
Старики не отвечали. Анна Тимофеевна дышала частыми булькающими всхлипами, а Федор Федорович поникнул головой, то ли уснул, то ли потерял сознание.
Больница находилась на въезде в Ступино. На больших металлических воротах висел замок. Борис, открыв окно, крикнул:
– Эй! Открывайте быстро!
Не дождавшись ответа, он вышел из машины. В проходной пусто. Взял монтировку из багажника и сорвал замок. Сегодня у него день открытых дверей.
Они подъехали к невысокому зданию, на двери которого было написано «Приемный покой». Татьяна осторожно положила голову Анны Тимофеевны на сиденье, вышла из машины и бросилась к дверям. Заперто. Двенадцать часов дня, а у них заперто. Она нашла на двери кнопку звонка и стала давить на нее. Никакой реакции. Слышно, как звенит звонок, но никто не торопится открывать.
– Померли все, что ли! – в сердцах чертыхнулся Борис.
Он просунул руку в открытое окно автомобиля и стал сигналить. «Жигули» на тихий гудок пожаловаться не могли. Короткий, длинный, короткий, короткий, длинный – больничный сквер с заснеженными деревьями отлично усиливал звук, не услышать их могли только покойники.
Через несколько минут в конце аллеи показалась женская фигура в белом халате. Борис убрал руку с руля.
– Шо гудите? Шо хулиганите? – закричала на них издалека и погрозила кулаком девушка.
Словно они не в государственное учреждение приехали, а вторглись в частную собственность.
– Мы привезли раненых с пожара, – торопливо объясняла Татьяна молоденькой медсестре, с не по-больничному обильным макияжем. – Старики, они совсем плохи.
– Все равно гудеть не надо, – раздраженно буркнула девушка, но от дальнейших упреков, которые вертелись у нее на языке, воздержалась.
Медсестра открыла ключом дверь приемного отделения и распорядилась:
– Заносите больных.
Она молча наблюдала, как Татьяна и Борис вытаскивали из машины Анну Тимофеевну, уже переставшую стонать и только хрипло дышащую, вели под руки Федора Федоровича, из его закрытых глаз по обожженному лицу катились слезы.
Сестра тяжело, с досадой вздохнула:
– Ждите. Я за врачом пошла.
Раскачивая бедрами, отнюдь не быстрой походкой, она двинулась назад по аллее.
Анну Тимофеевну положили на кушетке в коридоре, Федора Федоровича посадили в неудобное деревянное кресло с откидывающимся сиденьем. Ряды таких кресел прежде стояли в кинотеатрах. Лет двадцать назад.
Борис осмотрелся – убогость лезла из всех щелей. Обшарпанные стены, закрашенные темной краской, дощатый пол, протечки на сером потолке. Грязи нет, но уборка в подобном помещении не может скрыть свидетельств нищеты и обветшалости.
– Таня, я выйду покурить? – спросил Борис.
– Конечно, – ответила она, не поднимая головы и продолжая гладить руку безучастной Анны Тимофеевны.
На улице он подошел к сугробу, вымыл руки, а потом лицо снегом. Если не думать о том, что осталось у тебя за спиной, то вокруг радующая глаз картина – уснувший на зиму дом отдыха. Солнечный день, несколько деревянных зданий в старом парке, воробьи щебечут. Тишина, покой. Несчастные, обожженные, покалеченные старики не ко двору в этом сонном царстве.
Борис выкурил две сигареты, когда наконец пришли давешняя медсестра и врач – коренастый пожилой мужчина с ежиком седых волос. На приветствие Бориса он только кивнул, не разжимая губ. Любезностью в ступинской больнице не грешили.
Врач подошел к Анне Тимофеевне, взял ее руку, послушал пульс. Открыл ей веки – что он там мог увидеть в сумерках коридора? На Федора Федоровича глянул только мельком, спросил Татьяну:
– Откуда их привезли?
– Из Смятинова.
– Наш район?
– Не знаю.
– Наш, – подала голос медсестра, – это лизуновские.
– Пройдите. – Врач пригласил Татьяну в кабинет.
Он уселся за стол, выдвинул ящик, достал какие-то бланки, испробовал три ручки, пока не обнаружил одну пишущую.
– Фамилия? – спросил он.
– Чья? – растерянно прошептала Таня.
– Не ваша, конечно, больных.
– Знахаревы Федор Федорович и Анна Тимофеевна.
– Не частите. Сначала он. Знахарев Федор?
– Федорович. У них сгорел дом. На Анну Тимофеевну упала балка, очевидно, пострадала грудная клетка…
– Ваши диагнозы меня не интересуют, – перебил врач. – Вы привезли их страховые полисы?
Борис, наблюдавший этот разговор через раскрытую дверь, не выдержал, шагнул в кабинет:
– Послушайте, доктор! Как, кстати, вас зовут? Мы привезли не полисы, а людей в тяжелейшем состоянии! А вы здесь бюрократию разводите. Им нужна срочная помощь!
– Кто вы такой? – Врач словно ждал повода, чтобы вскочить и закричать на кого-нибудь. – Родственник? Что? Посторонний человек? Посторонним здесь находиться запрещается! Выйдите вон!
Голос у врача был зычный, густой. Татьяна испуганно сжала руки. А Борис, разозлившись, тоже повысил голос:
– Прежде чем я выйду, вы мне назоветесь и скажете, в состоянии ли оказать врачебную помощь старикам!
– Доктор Козлов меня зовут! Устраивает? Тридцать лет прослужил врачом на флоте, и вы мне не указывайте, как и какую помощь оказывать! Очистить помещение!
Багровый от крика, Козлов подскочил к Боре, толкнул его двумя руками в грудь. Борис вылетел в коридор.
– Ах ты! – Боря задохнулся от возмущения. – Ексель-моксель! – вырвалось у него. – Да я тебе!
Он шагнул к Козлову со сжатыми кулаками.
– Боря! – Татьяна бросилась к нему, схватила за руки. – Не надо! Успокойся! Это какой-то кошмар, недоразумение. Ведь мы в больнице находимся!
– Дед! – теперь заголосила медсестра. – Дед! Да ты обмочился! – Она стояла напротив Федора Федоровича, уперев руки в бока. – Нет, ну это надо же! Кто убирать будет? У нас нянечка только завтра придет.
– Доченька! – Федор Федорович, страдавший от стыда и боли, жалобно винился дрожащим шепотом. – Прости! Мочи нет терпеть.
– Мочи у тебя как раз навалом, – зло каламбурила медсестра.
Самое время для шуток. И место подходящее. Они в больницу приехали или в концлагерь? Борис постарался взять себя в руки и, чеканя каждое слово, спросил врача:
– Доктор Козлов! Пожалуйста, ответьте мне, будет ли в этой больнице оказана пострадавшим необходимая помощь?
– Будет! – Врач тоже сдерживал клокочущую (почему? кем вызванную?) злость. – Очистите помещение и дайте нам работать!
– Ну-ну! Работайте! – Борис взял ватную от растерянности Татьяну за руку и вывел на улицу. – Эскулапы хреновы!
Козлов вернулся в свой кабинет, швырнул в сторону истории болезни, которые начал заполнять, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать с обгоревшими стариками. Бабке нужен рентген, но их аппарат полгода уже не работает. Хирурга вызвать тоже не удастся – уехал в Москву на свадьбу дочери. Надо было заставить этих молодчиков везти стариков в Александров. Не сообразил.
– Ира! – крикнул он медсестре. – Веди деда в процедурную. Раны обработать и наложить асептическую повязку. И вколи ему… что там у нас есть? Димедрол с анальгином. Антибиотики потом назначу, пусть родственники купят. Пришли Сережу-охранника и Петрова из второй палаты, пусть на каталке бабку в реанимацию отвезут.
* * *
Тридцать лет служа на флоте, врачуя матросов и офицеров, Козлов мечтал о пенсии, о домике, доставшемся от родителей жены в Ступине, о яблоках из собственного сада и хрустящих огурчиках из парника. Но мечте не суждено было исполниться: во-первых, сельские занятия быстро Козлову надоели, а во-вторых, прожить на пенсию никак не получалось. И он пошел работать в больницу. Флотский опыт, которым он так гордился, привил ему командирский голос, манеру выражаться резко и грубо, но знаний медицинских не прибавил. И то, что в институте учил, забыл. На корабле чуть случай сложнее прыща или бородавки – списывай служивого в госпиталь, там разберутся. Козлов под пытками бы не признался в своем профессиональном бессилии. Больные, из-за которых он должен был, как студентишка, заглядывать в шпаргалки, вызывали у него ярую злость. Не сытый заслуженный отдых, а тяпку, грабли да врачебные ошибки приготовила ему жизнь в старости. Не почет и уважение патриарха, а небрежное отмахивание детей – слышали мы твои байки уже тысячу раз. Если бы можно было сдавать злость, как сдают кровь, то Козлов давно бы стал почетным донором.
* * *
Выйдя из приемного отделения, Татьяна и Борис топтались у машины. Они испытывали предательское облегчение – избавились от немощных стариков – и угрызения совести – в ненадежных руках оставили бедолаг.
– Едем, – решился Борис и открыл Татьяне переднюю дверь. – Куда теперь? К их дочери?
– Да, конечно, – быстро согласилась Татьяна. Новая забота оправдывала их бегство.
Оба не помнили номер квартиры, в которой жила Люся, да и дом нашли с трудом. А потом опрашивали людей: не знаете ли Люсю, в девичестве Знахареву, у нее сын Димка, родители в Смятинове живут? Зачем нам? У ее родителей пожар случился, ужас, нет, дом не сгорел, только сараи и коровник, сами в больнице. Из-за чего пожар? Короткое замыкание, очевидно. Люсю не знаете? А кто может знать?
Язык, который до Киева доведет, привел их к Люсиным дверям через полчаса.
– Ой, Татьяна! – воскликнула Люся, открыв на звонок. Но радостно-изумленное выражение ее лица, круглощекого, как у матери, быстро сменилось тревогой. – Что-то случилось с моими?
– Да, Люся, – кивнула Татьяна.
Она рассказывала, стоя за порогом, – от волнения Люся не пригласила их в дом.
– Ой-ёй-ёй! – заголосила Люся. – Мамочка, папочка мои!
– Ма-а-ам! – послышалось за ее спиной. – Ты чего?
– Димка! В постель! – развернулась Люся. – Ой, проходите, что же мы в дверях. Димка! Бабушка с дедушкой погорели!
Борис и Татьяна вошли в тесную однокомнатную квартиру. Димка, пятилетний мальчишка, босой, в цветастой девчоночьей пижаме, с лицом и руками разукрашенными зелеными точками, скорее восхитился, чем перепугался:
– Совсем погорели? До скелетов?
– Я тебе дам до скелетов! – Люся отвесила ему оплеуху. – Марш в кровать!
Димка обиженно надул губы и забрался в постель, которая была разложена из кресла-кровати. Люся металась на небольшом, свободном от мебели клочке в центре комнаты.
– Что делать-то теперь? Димка вот – подхватил ветрянку, и температура еще держится тридцать восемь. А Валерка, муж, уехал. Только на новую работу, дальнобойщиком, устроился. Что ж ему теперь? Увольняться?
– Ну почему увольняться? – Татьяна сделала шаг вперед, остановила мечущуюся Люсю и успокаивающе погладила ее по плечу. – Не переживай, главное, что родители живы. Ты можешь их навестить через несколько часов?
Димка, до которого, очевидно, дошел смысл происшедшего, вдруг зашмыгал носом и заревел. Люся мгновенно подхватила плач сына. Слезы полились в четыре ручья, сопровождаемые стенаниями молодой женщины и фальцетными всхлипами мальчишки.
Татьяна утешала Люсю, Борис присел к Димке и гладил его по голове:
– Ну-ну, казак, чего разревелся? Все будет хорошо. Бабушка и дедушка поправятся. Ты знаешь, что у них там сейчас во дворе творится? Бегает толстая корова и оглушительно мычит.
– Зорька? – заинтересовался Димка и перестал плакать.
Люся отлипла от Таниного плеча и тоже прислушалась.
– Зорька, – подтвердил Борис. – Хотела, между прочим, меня на рога поднять. Я так испугался! Схватил дрын, замахнулся на нее, а тут поскользнулся и – хлоп на спину. – Борис вскинул руки и изобразил падение. – Лежу, глаза закрыл. Все, думаю, сейчас она меня съест.
– Она людей не ест! – Димка усмехнулся глупости взрослого дяденьки. – Зорька воще не бодливая.
– Это ты знаешь, а мне-то невдомек было. Я ногами в воздухе подрыгал – ничего. Глаза открываю, а Зорька в стороне травку щиплет. То есть не травку, – поправился Борис, – а что-то там лижет на земле.
– Люся, Анна Тимофеевна бабу Стешу попросила о Зорьке побеспокоиться, – сказала Татьяна.
Это сообщение вызвало у Люси новый приступ метаний. Борис смотрел на нее и узнавал свое давешнее состояние – в момент волнения хочется куда-то бежать и быстро-быстро что-то делать. Люсе бежать было некуда, она курсировала, заламывая руки, от серванта до дивана и обратно, говорила без пауз:
– Стешка с мамой в контрах, на ножах, она думает, что мама ее корову сглазила, а мама не сглазливая вовсе, просто она пошутила. Стешка и бабу Клавдию подстрекает. У них страсти как в мексиканском кино. Еще и папу стараются припахать, а мама не дает, у них сыновья взрослые, но пьяницы, приезжают только гудеть в деревне, а папа почему должен на всех работать? Они завидуют, что мама в молодости в Ступино уехала и на фабрике работала, а они такие героини, что весь век в деревне, а теперь дачники не хотят Стешино козлиное молоко покупать, а у мамы покупают от Зорьки. Ой, а мама свою корову так любит, так лелеет, и теленочек скоро будет. Где ж я сена возьму? У Валерки зарплата только через десять дней, уехал, бессовестный, а я тут не знаю, что делать.
– Люся! – Борис слегка повысил голос. – Успокойтесь и сядьте!
– А? Да? – Люся замерла и плюхнулась на диван.
– Давайте разбирать проблемы по мере их срочности, – сказал Борис.
– Давайте, – кивнула Люся. – А вы кто?
– Меня зовут Борис Владимирович. Я приятель Татьяны Петровны. Приехал к ней в гости, – Борис удержался от усмешки, – и стал невольным свидетелем происшедшего.
– Борис спас ваш дом, – вставила Татьяна.
– Ой, правда? – Люся сделала попытку вскочить, но Борис жестом приказал ей оставаться на месте.
– Итак, – продолжил он, – у вас есть возможность вечером навестить родителей в больнице?
– Соседку попрошу за Димкой присмотреть, она в пять часов со смены приходит, – принялась рассуждать вслух Люся, но Борис ее перебил:
– Значит, проведаете их.
– Если нужны какие-то лекарства, – сказала Татьяна, – позвони мне, я номер сотового оставлю, или моим детям в Москву.
– Далее что? – спросил Борис.
– Надо дверь в дом заколотить, – подсказала Татьяна.
– Это несложно, – махнул рукой Борис.
Люся наблюдала за их диалогом, поворачивая голову то к одному, то к другому.
– Насколько я понимаю, – говорил Борис, – главная проблема заключается в корове.
– И особенно в корме для нее, – согласилась Татьяна. – Вряд ли кто-то из ближайших деревень запасает сена больше, чем нужно для его коровы. И ни одной фермы в округе я не знаю.
– Может быть, с учетом форсмажорных обстоятельств корову… – Борис запнулся, не зная, как поделикатнее предложить отправить корову на мясокомбинат.
Татьяна его поняла, и они вопросительно посмотрели на Люсю.
– Чего? – встрепенулась под их взглядами недогадливая Люся.
– Сама подумай, – сказала Татьяна. – Анне Тимофеевне после болезни будет тяжело с коровой, да и у Федора Федоровича руки сильно пострадали.
– Зорьку! На живодерню! – заверещал сообразительный Димка.
Он снова заревел. Мать его в этот раз не поддержала.
– Заткнись! – прикрикнула она на сына и отрицательно покачала головой. – Если мама узнает, что мы ее корову на мясо пустили, да еще, она телиться скоро должна… Не, я не могу. – В Люсином голосе послышались требовательно-обиженные нотки, словно взявшие на себя ответственность за происшедшее Татьяна и Борис плохо несут службу.
– Что вы предлагаете? – с легким раздражением спросил Борис.
– Я не знаю. Валерка приедет, он решит.
Татьяна видела мужа Люси, и он не произвел на нее впечатления человека самостоятельного в поступках. Скорее, напротив, подкаблучника у жены. Люся им командовала, как сержант новобранцем. Но вот поди ж ты, без мужа сама растерялась, опору потеряла.
– И к чему мы в итоге пришли? – Борис обращался к Татьяне.
– Оставим все как есть, – пожала она плечами. – Люся присмотрит за родителями и постарается раздобыть сено или какой-то еще корм. Мы возвращаемся в Смятиново, заколотим дом, – Татьяна на секунду запнулась, вспомнив, что ее собственный дом тоже остался с открытыми дверями, – ты приведешь себя в порядок и… и даже не знаю, как тебя благодарить.
– Ой, – подхватила Люся, – такое вам спасибо! По гроб жизни! Всем святым буду молиться!
– Оставьте! – Борис поднялся. – Выздоравливай, Чингачгук. – Он потрепал по волосам Димку, у которого зеленые точки и полоски на лице походили на боевую раскраску индейца.
– Люся, при первой возможности, – Татьяна тоже встала, – приезжай в деревню. Надо все-таки в доме посмотреть, вещи и прочее. Опять-таки баба Стеша. Я ей денег предложу, надеюсь, не откажется. Но ты теперь хозяйка, помни.
Люся не переставала твердить слова благодарности, пока провожала их до двери, а затем выскочила на площадку и еще кричала «Спасибо!» в лестничную шахту.
На улице Борис и Татьяна одновременно глубоко вздохнули, посмотрели друг на друга, улыбнулись.
– Таня, как в сем городе с милицией? – спросил Борис.
– Не знаю, – удивленно ответила Таня. – Здание милиции я видела, а ни одного стража порядка не встречала. Зачем тебе?
– Отчаянно хочется хлопнуть стаканчик. Пока доедем до деревни, там провозимся – все выветрится. Тебе с риском для собственной жизни, – лукаво усмехнулся Борис, – предлагаю сделать то же самое.
– Нет, ну я не до такой степени. – Татьяна включилась в игру. – Буйствую, конечно, но телесных повреждений еще никому не наносила.
– Тогда по сто грамм коньяку, – решил Борис, – и смирительная рубашка для тебя.
Единственное кафе, которое знала Татьяна в Ступине, оказалось закрытым. Они купили в магазине бутылку коньяку, пластиковые стаканчики и плитку шоколада. Распивали в машине. Борис опрокинул почти полный стакан, Татьяне, остановленный ее рукой, он налил на донышко. Закусили шоколадом. Борис почувствовал, как напряжение последних часов начинает отступать, жизнь возвращается в нормальное русло.
– Ну, рассказывай, – велел он Татьяне, тронул машину с места и двинул к выезду из Ступина.
– О чем?
– О своем самом позорном пьяном дебоше.
– Ты был его участником.
– Тогда о предпоследнем с конца или самом памятном для населения.
От глотка коньяку Татьяна перестала внутренне дрожать и даже почувствовала легкую игривость. Она не стала ломаться.
– Эта леденящая душу история произошла в период горбачевской антиалкогольной кампании. Точнее, в самом ее конце, когда бороться было не с чем – из магазинов почти исчезло спиртное. Как ты помнишь, народ тогда дружно бросился на производство клюковки – настойки на спирте «Роял».
* * *
Дома у подруги Ольги в тесном кругу (мама, папа, другая подруга, Лена, и она, Татьяна) было организовано застолье по случаю помолвки Ольги с кандидатом в мужья номер два. Таня пришла с заветной бутылочкой – клюквенным компотом, который по цвету не отличался от настойки, но алкоголя не содержал. Татьяна хотела убить двух зайцев – и белой (то есть непьющей) вороной не выглядеть, и не захмелеть. Компотик перелили в графинчик, точно такой, как с настоящей клюковкой. И конечно, их перепутали: перед женихом и Ольгиным отцом оказался детский напиток, а перед Татьяной – тридцатиградусный.
Она еще мысленно сокрушалась – горьковато, мало сахара положила.
По мере того как лица жениха и тестя становились все постнее, Татьяну охватывало радостное возбуждение. Ей открывались тайны мира, главная из которых заключалась в том, что надо жить честно и открыто. Говорить правду, и только правду, постоянно и всегда. Оживленно жестикулируя, она несла эту истину в народ. Народ энтузиазма не проявлял. Пришлось убеждать на примерах.
– Вот вы признайтесь, что воруете в магазине самообслуживания, – требовала она от жениха, – и вам станет легче.
– Ничего подобного! – возмутился он.
– А у кого глазки все время бегают? – Она погрозила пальчиком. – Книжки и приборы столовые у друзей таскаем?
Жених обиженно надулся. Татьяна переключилась на Ольгиных родителей. Им, она знала точно, есть что скрывать. Несчастные! Так и умрут не покаявшись. Она чувствовала за спиной крылья ангела, призванного отпускать грехи.
