Текст книги "Испекли мы каравай (сборник)"
Автор книги: Наталья Нестерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Наталья Нестерова
Испекли мы каравай
(сборник)
ИСПЕКЛИ МЫ КАРАВАЙ
Роман
В детстве Арина мало играла с куклами. Подаренные красавицы с пышными волосами, в нарядных платьях, пищавшие «мама» при качании, сидели в ряд на полке, пылились и с немым укором смотрели на Арину стеклянными глазками. У некоторых кукол со временем тяжелые мохнатые ресницы опустились на щеки и казалось, что куклы заснули, устав ждать. Стихией Арины были песочные куличики, а лучшими подарками для нее – формочки, ведерки, совочки. Мама оставляла трехлетнюю Арину в песочнице и отправлялась в магазин – дочь никуда не денется, будет «печь куличики» хоть целый час.
Когда Арина выросла из песочницы, на смену хрупким куличикам пришло тесто. Из него, как из пластилина, можно было лепить, но пластилин был мертвым бездушным материалом и вечным, а тесто – нежным, капризным и недолговременным, как все живое. Арину завораживало превращение смеси воды и муки в растущую массу. Тесто было живым – оно росло, дышало, увеличивалось в объеме, и этот процесс казался Арине сказочным. Арина чувствовала себя волшебницей, которой подвластно колдовство с предметами. Как фее из «Золушки», которая из тыквы сделала карету.
Однако главной феей, не сказочной, а реальной была Аринина прабабушка Галя. Она жила в тридцати километрах от города, в деревне, раскинувшейся на высоком берегу великой русской реки. Когда-то деревня была большой и богатой, с церковью в дореволюционную эпоху. Церковь давно разрушили, вымостив битым кирпичом дорогу к райцентру. Но и в советские времена деревня процветала, это была главная усадьба колхоза-миллионера: с клубом и школой, с фермой и маслобойней, с конезаводом и большими мастерскими по ремонту сельхозтехники. А с середины восьмидесятых деревня стала умирать, медленно и безысходно. Зарастали необрабатываемые поля и огороды, ржавела техника, опустели конезавод и ферма, закрылся клуб, дорожный асфальт усеивался воронками, как после бомбежки. Пустые коробки строений с выбитыми стеклами и провалившимися крышами пугали маленькую Арину, она думала, что там живут призраки, по ночам бродят мертвецы и дудят в страшные трубы.
– То не мертвецы, прости господи, – успокаивала правнучку бабуля Галя, – то ветер гуляет. Живыми в землю закопать бы тех, кто до такого разора хозяйство довел, – тихо добавляла она.
– Живыми? В землю? – таращила глаза Арина.
– Не слушай ты меня, старуху. Поди лучше посмотри, не подошла ли опара.
Бабуля Галя не признавала покупного магазинного хлеба, говорила, что им только свиней кормить и тюремных душегубов. Хлеб бабуля всегда пекла сама. Отдохнувший под льняным полотенцем, каким же вкусным он был! Хрустящая корочка, сладко теплая сердцевинка, да с молочком! Пальчики оближешь. Бабушка пекла и расстегаи с рыбой, и пироги с разнообразными начинками, и плюшки, и калачи – чего только не пекла, сколько рецептов помнила. Бабуля Галя была признанным мастером-хлебопеком в деревне. Другие женщины приходили к ней учиться, секретов бабушка не держала. Только все равно ни у кого не получалось таких вкусных хлебов, как у бабушки Гали. Сколько ни пытались односельчанки напихать в тесто побольше сливок, яиц и масла, не выходило, чтобы надкусишь булочку, жуешь-наслаждаешься и видишь, как со вздохом расправляется приплюснутое зубами место, булочка снова пышная и сдобная.
Арина застала край уходящей эпохи, когда в деревне еще играли свадьбы. Уехавшая в город молодежь по требованию родителей на родине отмечала бракосочетание.
Бабушке Гале заказывали свадебный каравай – самое прекрасное, по мнению Арины, произведение пекарского искусства.
Считалось, что каравай не могут печь свекровь или теща, а только деревенская женщина с добрыми руками и хорошей судьбой. Руки бабушки Гали, вне всяких сомнений, добрые и талантливые. Но судьба ее не баловала, напротив. Отца, братьев и мужа потеряла на войне, с двадцати семи лет вдовствовала. Старший сын погиб в автомобильной катастрофе, дочь, Аринина бабушка, умерла молодой от рака, сорока не исполнилось.
Спустя много лет Арина спрашивала маму:
– Почему бабушке Гале в деревне приписывали счастливую жизнь? Она всю войну получала похоронки, да и потом могилка за могилкой. У нее ведь остались только ты да я.
– Бабушка честная была, – отвечала мама. – Не гулящая, не сварливая, не злобливая.
– Ну и что?
– Не понимаешь? Одного человека комарик укусит и крику на весь свет, и все виноваты, и все плохие – огрызается, точно бешенством его заразили. А бабушку жизнь била – не комарики кусались. Однако никого она не проклинала, не жаловалась, не озлобилась. Как ее судьба ни испытывала, бабуля не потеряла доброты душевной и щедрости. А это, наверное, дороже всего.
– Я ведь похожа на бабулю Галю? – спросила Арина.
– Похожа, – рассмеялась мама. – Обе не девушки, а хлебопечки.
За долгую жизнь бабушка испекла тонны хлеба. Но каждый раз, отправляя тесто в печь, она волновалась и переживала. Так подлинный народный артист в триста тридцать третьем спектакле, выходя на сцену, испытывает душевный трепет.
Когда пеклись свадебные караваи, волнение было особым. Бабушка с утра мылась и мыла Арину. Они надевали чистое белье и повязывали головы платочками. Бабушка читала молитвы, Арина приплясывала на месте от нетерпения – опара подошла, пора замешивать тесто. Бабушка следила, чтобы, упаси боже, ни сквознячка в хате, ни грюка, ни стука, говорить можно только шепотом. Подошедшее тесто крайне нежно. Испугается ветерка или громкого звука – опадут внутри крохотные пузырьки, которые воздушность хлебу обеспечивают. Тесто слипнется, и вместо пышного каравая получишь клеклую подошву.
Каравай был обязательно круглой формы, по основанию его украшали большая коса или жгут, сверху – колосья, листья, цветы и даже тонкошеии лебеди. Когда бабушка позволяла Арине вырезать из теста листочек или колосок, радости внучки не было предела. Перед отправкой каравая в печь бабушка брала связку гусиных перышек и смазывала его маслом и взбитыми яйцами.
Пока каравай пекся, бабушка рассказывала, как строго в старину относились к выпечке каравая. Хотя Арина слышала этот рассказ несколько раз, он ей не наскучивал. Во время выпечки нельзя ругаться, спорить или говорить о плохом – о несчастьях или болезнях. Чтобы не припеклось поганое к молодоженам. Муку брали только пшеничную, самого лучшего сорта – для достатка молодым. По чуточке добавляли: ржаной муки – считалось, что она поможет молодым не зазнаваться друг перед другом и не ссориться; рисовой муки – для крепости отношений, сахар – для радости жизни; перца или сушеной редьки – для страсти. Про какую такую страсть бабушка говорит, Арина не понимала и допытывалась. Но бабушка только отмахивалась и говорила, что даже соль, которую в солонке поставят на каравай, готовили особо. Выбирали соляные камешки покрупнее и быстро промывали их в миске, чтобы не успели раствориться. Потом выкладывали кристаллы соли на чистый лист и сушили, в завершении толкли в ступке. Словом, каравай готовился по суеверным правилам, исключавшим любое постороннее, дурное вмешательство. Каравай до последнего момента никто не должен трогать и даже смотреть на него – чтоб не сглазили.
Волнительный момент – бабушка достает из печи свадебный каравай, руки у бабушки слегка дрожат. Облегченный вздох – удался! Готовый каравай был нежно золотистого цвета, румяный и блестящий.
На свадьбе, которую вместе с деревенской детворой Арина наблюдала из-за забора, каравай становился частью обряда. Родители встречали молодых с караваем, положенным на вышитый рушник. Жених и невеста отламывали по кусочку – чей кусочек больше, тот и глава семьи. Потом караваем обносили стол, и какой-нибудь ребенок, почему-то обязательно ребенок, наделял кусочками гостей. Считалось хорошей приметой, если хватит всем. Арина смотрела, как ломается, уменьшается, исчезает их красавец. Было обидно, но ведь каждый праздник когда-нибудь кончается.
Зимой, дома, Арина постоянно что-нибудь пекла. Родители перестали бояться, что она спалит квартиру, экспериментируя с газовой духовкой. Бабушка Галя говорила, что у каждой печи свой характер, который ломать нельзя, а нужно только подстраиваться. Газовая духовка, конечно, не русская печь, но тоже с норовом. Арина перепортила много продуктов, пока не добилась нужного качества выпечки. К двенадцати годам она прекрасно разбиралась в качестве муки, могла с ходу определить свежесть дрожжей. Подружки увлекались то музыкой, то танцами, то строем шли записываться в секцию фигурного катания, то дружно мчались на курсы по составлению сухих букетов. У Арины тоже менялись интересы – то дрожжевое тесто, то песочное, то слоеное, то пресное. Папа с удовольствием уплетал Аринины пироги и печенье, носил на работу в железнодорожное депо расстегаи с вязигой и палтусом. Хвастался – дочка напекла.
Мама требовала единственное:
– Чтобы на кухне было чисто после твоих готовок.
– А то будем звать не Ариной, а Акулиной, – веселился папа.
Это по поговорке о неряшливой женщине: «Видно, что Акулина пироги пекла – все ворота в тесте».
Когда дочь ходила в шестой класс, на ее увлечение родители наложили ограничение. В школе появилась новая учительница, ставшая классной руководительницей Арины. Педагог обратила внимание на руки девочки. Из-за манипуляций с духовкой у Арины случались маленькие ожоги на пальцах, запястьях, предплечьях. Эти ожоги, старые и свежие, навели педагога на кошмарные выводы. Она пригласила родителей в школу – в кабинет директора, где кроме него и классной руководительницы присутствовала еще и завуч.
Мама и папа Арины – простые люди, слесарь и табельщица в депо, испытывали естественный, с детства въевшийся страх перед школьным начальством. Увидев директора и завуча, которые еще в их бытность школьниками никому не давали спуску, Аринины родители окончательно оробели. Но если мама в крайнем волнении не могла слова вымолвить, то папа, напротив, становился ершистым, говорил лишнее – петушился.
– Объясните нам природу многочисленных ран на руках вашей дочери! – потребовала классная руководительница.
Мама услышала: «объясните природу», и почувствовала себя двоечницей, не подготовившей урок по географии, закаменела. Папа бросился в бой.
– Какие раны? – хрипло спросил он. – Кто нашу дочку бил?
– Это я у вас спрашиваю! – повысила голос педагог. – У Арины на руках следы систематических пыток! Живого места нет. Жестокое обращение с ребенком – это уголовно наказуемое преступление. Мы привлечем органы опеки и прокуратуру. Мы не позволим вам издеваться над ребенком!
– Вы что? – опешил папа. – Белены объелись?
– Как вы смеете разговаривать с педагогами в подобном тоне? Сразу видно, что за обстановка у вас в семье.
– Наша обстановка не ваше дело, прекрасная у нас обстановка.
– Это она печет, – тихо сказала мама.
– Вот именно! – подхватил папа. – Надо же! Записать нас в фашисты!
– Погоди, Володя, – заговорил директор, – не кипятись. Давай разберемся.
– Давайте! – Папа Арины покрылся красными пятнами, на шее у него выступили жилы.
– Каким был, таким и остался, – заметила завуч. – Кулаки раньше мысли. И Катя не изменилась. Тихая мышка.
Завуч смотрела на Арининых родителей с тихой грустью и безо всякого осуждения. В отличие от классной руководительницы завуч не верила, что Володя и Катя могут быть родителями-изуверами. С другой стороны, настороженность молодого педагога надо только приветствовать.
– Есть у Арины раны? – спросил директор.
Володя повернулся к жене с немым вопросом. Она мелко закивала, глотая слезы.
– Печет и обжигается, – едва слышно проговорила Катя.
– Печет у нас дочка, понимаете?! – громко повторил Володя.
– Что печет? – не понял директор.
– Все печет, каждый день. Булки, пироги, торты. Увлечение такое у Аришки. Хобби!
– Странное хобби, – подозрительно процедила классная руководительница.
– Какое есть! – огрызнулся Аринин папа.
– Плохо, что есть хобби, – не сдавалась учительница, – после которого ребенок изранен. У вас дочь за кухарку?
Мама Арины не выдержала и расплакалась, тем самым как бы подтверждая справедливость подозрений. Папа Арины теперь разозлился на жену:
– Перестань хлюпать!
Им понадобился еще почти час времени, чтобы расставить точки над «i», развеять сомнения.
В итоге завуч сказала, что любое увлечение положительно влияет на профориентацию ребенка. А директор добавил, что профориентация не должна наносить вред здоровью ребенка. Классная руководительница предупредила, что будет внимательно наблюдать за состоянием кожных покровов Арины.
«Следи, кто тебя саму покрывает», – хотел вмазать Володя, но сдержался.
Педагогическая беседа изрядно вымотала его нервы. По дороге домой на последних парах он еще обзывал учительницу дурой, но, переступив порог квартиры, обессилил. Мама Арины, напротив, точно зарядилась энергией. Робкая при начальстве, в отношениях с дочерью она поблажек не допускала.
Мама разошлась – кричала, что Арина их опозорила, что все девочки как девочки, а их дочь на пирогах и булках повернулась. От мучного толстеют, они с отцом уже поперек себя шире. И чтобы Арина больше к духовке не подходила, и грамма муки в доме не будет, и пусть Арина только попробует замесить какое-нибудь тесто. Приготовленные дочерью аппетитные пончики в сахарной глазури отправились прямиком в мусорное ведро.
Неожиданный и непонятный вызов папы и мамы в школу («Обязательно оба родителя», – подчеркнула учительница) Арина переживала не меньше их самих. Постаралась, чтобы пончики удались. Пончики удались на славу и… были выброшены на помойку. Арина от обиды разревелась во всю глотку, ведь ничего плохого не делала, и наказание было несправедливым. Папа, мечтавший о бутылке холодного пива и тихом журчании телевизора, схватился за голову. Обычно у них тишь да гладь: дочь кашеварит, жена вяжет на спицах, сам он комментирует новости или сериалы по телеку. А тут одна кричит, другая рыдает – сумасшедший дом. Воспоминание о поруганных пончиках также тревожило. Враки, что к пиву только соленое. Испробовано – под сладкую сдобу пиво отлично идет.
– Заткнитесь! – скомандовал Володя. – Обе замолкли. Так! Ариша, упражнения с духовкой отменяются, потому что ты в ранах и на нас пальцами показывают. Мы тебе купим пианино, будешь музыке учиться.
– Не хочу музыке! Сошью большие рукавицы до локтя и обжигаться не буду.
– Ты не будешь торчать у плиты, как каторжная! – стукнула по столу мама. – У тебя должно быть детство, интересы разные, как директор сказал.
Володя с удивлением посмотрел на жену. Директор ничего не говорил про детство с разными интересами, но, по сути, мысль была верной.
– В деревню убегу! – пригрозила Арина. – Буду жить в бабушкином доме.
– Бабушка уже три года на том свете, – напомнила мама.
– Пусть! Вы такие бесчувственные, что мне лучше на том свете с бабушкой! – икая после рыданий выпалила Арина.
Мама испуганно заткнулась. Папа почувствовал второе дыхание: обстановка требует руководства.
– Слушайте меня! – велел он. – Аришке разрешается подходить к духовке только перед праздниками и нашими днями рождения.
Вспомнил, что через несколько дней его именины, обещал приятелям принести на работу чудо-пирожки. Дочка пекла их – объедение, крохотные, на один укус: квадратные – с зеленым луком и яйцом, овальные – с мясом, кругленькие – с капустой, конвертиком – с рыбным паштетом, сердечком – с яблоками или с вареньем.
– И чтобы без рукавиц в духовку не совалась! – грозно продолжил папа. – Проверю. Один ожог, и будет, как мама сказала, – прощай духовка. Приговор понятен?
– Да, папа.
– Приговор обжалованию не подлежит. Ты домашнее задание сделала?
– Почти, – замялась Арина.
– Марш, готовиться к школе!
Когда дочь вышла из кухни, мама и папа переглянулись.
– Пончики не сильно выпачкались, – прошептала Катя, заглянув в мусорное ведро.
– Доставай. Пиво будешь?
Запрет на практические занятия привел к тому, что Арина увлеклась сбором рецептов. У всех девочек были альбомы, куда записывались стихи, преимущественно – любовные, поэтом-фаворитом считался Эдуард Асадов. Странички украшались приклеенными фотографиями, личными и портретами известных актеров из журналов, нарисованными цветочками и орнаментами по периметру.
В альбоме Арины тоже были цветочки и прочие украшательства, но вместо стихов и мудрых мыслей – пекарские прописи. Арина по памяти восстановила бабушкины рецепты, переписывала из журналов понравившиеся варианты, даже ходила в читальный зал библиотеки и штудировала книги по кулинарии.
В школе Арина училась на твердую «тройку», звезд с неба не хватала. Ее считали недалекой, но смирной, доброй и покладистой девочкой. Популярностью у мальчишек она не пользовалась, хотя внешне была симпатичнее многих школьных прим. Но те вели себя раскованно, если не сказать развязно. Шутили смело, курили демонстративно, за компанию выпивали – словом, были компанейскими девчатами, с которыми интересно проводить время. Арина прекрасно понимала, что с ней не интересно. О чем говорить? О творожном тесте на кефире? Какому парню это понравится? Только Юрке Озерову. Хотя с ним за десять лет школы Арина парой слов не перекинулась.
Юрка – двоечник, хулиган, оторва, был проклятием Арины. В младших классах он изводил Арину тычками и щипками, стрелял в нее из рогатки, брызгал чернилами на новое платье. Повзрослев, Озеров перешел к атакам посерьезнее: пытался лапать, загнать в кусты или на чердак. Правда, он несколько раз пускался в нечто подобное объяснению в любви. Мол, ты должна стать моей девушкой, никто тебя пальцем не тронет, а меня должна слушаться и все позволять. Решительный отпор Арины только раззадоривал Озерова, который к последнему классу превратился в приблатненного наглеца. Однако сразу после выпускного вечера Юрку забрали в армию, и Арина вздохнула свободно.
Родители хотели, чтобы дочь получила высшее образование. Они усвоили два термина: «бюджетное» и «коммерческое». Бюджетное образование предполагало бесплатное обучение, но для этого требовалось отлично сдать вступительные экзамены, на что Арине рассчитывать не приходилось. Ее пугала перспектива учебы в вузе. В школе была скука смертная, а в институте наверняка того хуже. В школе Арина пялилась на доску, на которой решались алгебраические уравнения или писались мудреные химические формулы – ничего не понимала и чувствовала себя лишней на этом празднике научной мысли. В институте формулы будут еще сложнее, и она снова окажется дура дурой среди умных зазнаек.
– Коммерческое мы осилим, – говорил папа. – За гроши двоек не ставят. Все учатся, а наша дочка без высшего образования?
Маме тоже хотелось, чтобы дочка была с дипломом.
Отец предложил:
– Выбирай любой институт, где есть коммерческое отделение. Хоть в юристы иди, хоть в программисты.
Арина была в отчаянии. Выпускные экзамены сдала как в тумане. Отчаяние всегда заканчивается – удачей или новым меньшим отчаянием, но заканчивается. Арине выпала удача.
На автобусной остановке Арина увидела объявление – Московский институт пищевой промышленности производит набор абитуриентов на заочное отделение. Экзамены – в конце августа, в филиале института, находящегося в их городе. Есть коммерческое отделение. Но самое потрясающее! В перечне кафедр института значилось: кафедра технологий хлебопечения. Арина смотрела на это объявление как на послание личного ангела-хранителя и чуть не плакала от благодарности.
Папе было безразлично, в какой вуз дочка поступит, главное – корочка о высшем образовании. Московский институт – даже почетнее. Только на заочное можно поступать? Пусть заочное, хотя и дневное потянули бы, потуже затянув пояса. Но коль заочное, надо работать. Где ты хочешь, доченька, работать? На хлебозаводе? Там же каторжный труд, хуже шахтерского забоя!
Все равно! Арина понимала, что теперь, в главном уступив, может диктовать условия. Мама и папа напрягли связи. У слесаря и табельщицы тоже есть знакомства. Не в высших эшелонах, конечно, но на своем уровне. Без связей в наше, да и любое время не захватить места под солнцем, даже под его, солнца, слабыми лучами.
Арину устроили в кондитерский цех при хлебозаводе. Там делали торты, пирожные, ром-бабы, кексы, куличи к Пасхе и на заказ выполняли многоярусные свадебные торты или юбилейные – с шоколадными числами «50» или «60» в центре.
Несмотря на устройство по блату, Арина получила работу крайне тяжелую физически и совершенно тупую в творческом смысле. Неподъемные мешки с мукой, тяжелые противни, жар печей, мучная пыль. В цехе работали женщины давно огрубевшие, битые жизнью, хотя и не злые, но сварливые, с мелочными претензиями к непосредственному начальству и с глобальными – к правительству, депутатам и прочим олигархам. Здесь не было важной составляющей: желания, чтобы плоды твоих трудов порадовали людей. Бабушка Галя каждую плюшку, ватрушку, коврижку мысленно заговаривала: удайся, понравься, будь вкусненькой. Нечто невидимое, неосязаемое – посыл души – Арине казался обязательным.
А в цехе говорили только о выработке, о плане, премиях и штрафах. С равным успехом здесь могли бы не торты печь, а древесный уголь обжигать. Хотя главный технолог была специалистом высокого класса, художником, этаким кондитерским скульптором. Когда она украшала свадебные и юбилейные торты, все собирались смотреть на мастерское владение кондитерским шприцем – на замысловатые виньетки, букеты розочек и гроздья винограда из сливочного крема, на фигурки зверюшек (детские персональные торты) из мягкого и мгновенно застывающего шоколада.
Это были редкие моменты, когда забывали о рутине, потоке, конвейере. Моменты короткие, через полчаса вспыхивала очередная свара: Таня разбавила коньяк, Маша тоже разбавила, обе хотели стырить. В результате пропитка для ром-бабы представляла собой слабенький сиропчик. «Сожрут, не заметят!» – как правило, звучало в финале примирения. Вот это «сожрут» Арину коробило более всего. Зачем работать, если испытываешь отвращение к результатам своего труда? По наивности Арина задавала подобные вопросы. В ответ слышала: «Молодая еще, с наше тут помудохайся».
Производство многих кондитерских изделий вызывало у Арины отвращение. Длинный нечистый стол с поверхностью из нержавейки. Кондитеры стоят в ряд: перед одной женщиной готовые испеченные круглые бисквитные коржи, женщина зачерпывает из ведра рукой крем, обмазывает корж, сверху ляпает другой корж и опять мажет кремом, быстро проводит рукой с кремом по периметру круглой стенки будущего торта, передвигает следующей работнице. Та, опять-таки рукой, зачерпывает из миски гранулы посыпки и превращает высокий периметр во вполне аппетитный бортик торта «Мечта». Последняя женщина самая ловкая и опытная, быстро украшает кондитерским шприцем поверхность торта. Три минуты – и получите свою «Мечту».
Сегодня опять не вывезли продукцию? Не наши проблемы! Пусть переклеят ценники с датой изготовления и датой годности, не впервой. Но нам выработку засчитайте, не обязаны за чужую халтуру отвечать и на штрафы влетать!
Работники кондитерского цеха были совершенно справедливы в том, что их труд надо оценивать по количеству произведенной продукции, а не по той, что дошла до потребителя. С этим Арина не могла бы спорить. Но качество! И жуткая антисанитария! Руками крем бухают на коржи! В туалет сходят – и за крем берутся. А руки помыть не подумают. Почему никто из потребителей не отравился за время работы Арины в кондитерском цехе хлебозавода? Загадка, но факт. Наверное, у россиян очень крепкие организмы, закаленные бациллами от других производителей пищевой промышленности.
Перед визитами и инспекциями: санэпидемстанции, пожарных, руководства завода и прочих проверяющих – наводилась подлинная чистота. Не уборщица тетя Маня старыми тряпками возила по столам и по полу, а все работницы драили цех – с потолка до пола. Надевали чистую униформу, доставали кондитерские лопаточки и уже не быстро пальцами крем по коржам тортов размазывали, а лопаточками – замедленно, для прессы.
Первый такой субботник Арины случился во время посещения их цеха вице-губернатором, фланировавшем в белом халате. И группу телевизионщиков, освещавших «поход в народ», тоже обрядили в чистые халаты. Хотя обычно грузчики в замасленных телогрейках с улицы через весь цех волокли мешки с мукой в кладовую, очень неудачно расположенную.
Журналист, очевидно, выбрав по моложавой фактуре Арину, подсунул ей микрофон:
– Как вы считаете, что нужно сделать для лучшей работы вашего цеха?
– Приходить вам сюда каждый день! – выпалила Арина.
Повисла пауза.
Арина сморозила глупость. Это читалось по всем лицам: театрально наряженных сослуживиц с лопаточками в руках, поджавших губы директора хлебозавода и его заместителей, скривившихся журналистов, которым был нужен не честный, а удобный ответ. Только вице-губернатор сохранял тренированное благодушие.
Он подошел к Арине, больно захватил ее за щеку указательным и большим пальцем, помотал из стороны в сторону:
– Не шали, красотка!
Продолжая улыбаться, тяжко вздохнул, развел руки в сторону, пожал плечами. Мол, девушка хотела привлечь его внимание, знаем мы таких. Это была игра на публику и для эфира не годилась.
– Вырезать потом, – бросил телевизионщикам вицегубернатор.
Кавалькада во главе с ним вышла из цеха. Сослуживицы на разные голоса принялись осуждать Арину: если она хочет тут работать, пусть не выпендривается.
То, что работать на хлебозаводе ей не нравится, Арина поняла быстро. Но ради самой главной встречи, случившейся в кондитерском цехе, Арина согласилась бы торчать тут до скончания века. Главная в ее жизни встреча – знакомство с Филиппом.
Арина волокла тяжелый мешок с мукой, когда неожиданно мешок захватили мужские руки:
– Дай, я отнесу.
Арина разогнула ноющую спину. Парень, симпатичный, легко вскинул мешок и понес в цех.
– Коней на скаку тебе не хватает? – спросил он.
– Каких коней? – удивилась Арина.
– Что перед горящими избами. Национальная забава русских женщин, вроде биатлона. Первый этап – кони на скаку, второй – горящие избы. Есть и другие силовые виды спорта – тетки в оранжевых жилетах с ломами на железнодорожных путях, зимой и летом.
Парень говорил с непонятным раздражением, точно Арина в чем-то провинилась.
Потом Арина узнала, что Филипп после армии устроился на хлебозавод слесарем по наладке оборудования. Точнее, его приняли на ставку слесаря, чтобы зарплата была выше, а трудился он на подхвате у старых мастеров, учился. Филиппу тоже не нравилась его работа. Но не потому, что было скучно, неинтересно или трудно. От вида женщин, которые подвергаются тяжелым физическим нагрузкам, Филиппа коробило. В кондитерском цехе еще сносно, в хлебопечном – каторга. Бабы что ломовые лошади, хотя войны давно нет. При этом сам Филипп и его мастер-наставник разгуливают с легким ящичком для инструментов. Специалисты! Подобная расстановка сил казалась Филиппу подлой, точно спрятался он за спины женщин, ловко устроился. Возможно, со временем Филипп приспособился бы, перестал терзаться тем, что прохлаждается на легкой работенке, когда бабы горбатятся. Однако Филипп не хотел приспосабливаться и подумывал о другой работе. Его останавливала только надежда мастера вырастить себе достойного помощника и заместителя. Мастер был отличным мужиком и одновременно каким-то троюродным дядей Филиппа.
А потом Филипп прочно увяз на хлебозаводе, потому что здесь работала Арина.
– Куда сыпать? – спросил Филипп.
– В мукопросеиватель, – ткнула пальцем Арина.
– Да у нас тут добровольные грузчики появились, – хохотнула одна из женщин.
– То женихи на Аришку слетаются, – подхватила другая.
И третья нашла, что сказать, и четвертая не задержалась с крепким словечком. На хлебозаводе женщины брехливы, как цепные собаки, и ядовиты, как змеи. Филипп к этому уже привык: не краснел, не огрызался и не обижался. Теткам ведь требовалась разрядка, пусть словесная, пусть с матерком. Подражая мастеру, Филипп иногда вступал в перепалку, подыгрывал, веселил женщин. Но умел и не замечать колючих подначек. В тот раз, когда впервые Арину увидел, демонстративно не замечал и не слышал.
– У тебя когда смена заканчивается? – спросил он.
Арина фыркнула: мол, сразу на «ты» и по-деловому свидание назначает, скоростник. Не на ту напал.
– В четыре у нее смена заканчивается, – ответил кто-то.
– Буду ждать тебя за проходной, – сказал Филипп.
– Вот еще! – мотнула головой Арина.
– Придет, придет, – заверили женщины.
Во время обеденного перерыва они всегда говорили о болезнях. Заводские новости и телесериалы успевали обсудить до обеда. Про различные хвори и способы лечения говорили в сорокаминутный отдых: обстоятельно, со смаком – любимая тема. Конечно, у всех женщин были проблемы с позвоночником, болели суставы, отекали ноги, варикозно корячились вены. Плюс запоры и поносы у внуков, нутряные болезни у дочерей, невесток, соседок. Лекарствам, которые выписывали врачи, противостояли народные средства и заговоры целителей. Арина вставляла в ухо наушник плеера и включала тихую музыку – слушать про болезни, лекарства и чудодейственные заговоры надоело.
Но в тот день, после выступления Филиппа с мешком муки и назначения свидания, во время обеденного перерыва женщины почему-то не обсуждали слабительные средства и методы очищения организма от шлаков. Они впали в романтически-историческое настроение. Вспоминали, как познакомились с мужьями, не упоминая про постылые будни с вечно пьяным супругом. Не клеймили мужиков, а рассказывали про первые свидание, про свадьбы, рождение первенцев. Лица женщин разгладились, как будто морщинки испугались светлых воспоминаний и спрятались.
Арина ждала, что к концу обеда товарки все-таки скатятся к негативу. Потому что они давно разучились радоваться продолжительно, только вспышками. Если случалось что-то хорошее, обязательно заходила речь о плохом, которое непременно последует. Дали премию – отлично, но в следующем месяце, как пить дать, зажмут. Родился внук – большое счастье, но молодым негде жить. Купили машину, но подержанную. Отметили выход на пенсию, но пенсии хватает только на квартплату. Но этот разговор неожиданно закончился не мрачными прогнозами и пессимистическими сетованиями, а советами Арине не проморгать Филю. Сразу видно – парень надежный и крепкий, малопьющий и совестливый. Арина только фыркнула в ответ на прямолинейное и неуклюжее сводничество.
Хотя Филипп ей очень понравился, Арина не собиралась демонстрировать свою симпатию. Она постарается быть загадочной.
Арине не раз говорили, что у нее красивое, простое, открытое лицо. «Простая, открытая» – это про собачью морду, считала Арина. Друг человека с восторгом выполняет команды: «Ко мне! Лежать! Дай лапу!» – получает за это косточку и прыгает от радости. А женщина должна быть загадочной, вроде спрятанного клада, который мужчина стремиться отыскать и насладиться в трудах обретенными сокровищами. Подобные мысли Арине внушили статьи в глянцевых журналах и романы зарубежных беллетристок, чьи книги выпускались в ярких обложках со знойными красотками и красавцами в момент объятия – вскрытие клада, очевидно.
