Текст книги "Портрет семьи (сборник)"
Автор книги: Наталья Нестерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Люба была прирожденной транжирой. Но долго этого не знала. Небогатое детство, скромная юность, подсчеты каждой копейки в первые годы семейной жизни. Но когда они с Антоном стали на ноги, обустроили квартиру в Сургуте, завелись лишние деньги, ведь зарплаты с северными коэффициентами платились немалые, Люба откладывать не умела, сберкнижка опустошалась во время каждого отпуска, который много лет проводили по одинаковой схеме: у Киры в Москве, у родных в Херсонской области и в Брянской.
– В санаторий поедем, – говорила Люба, – когда от старости заболеем и ноги протянем.
– Уже поздно будет, – возражала Кира. – В катафалке в санаторий не возят.
Часто, улетая после отпуска на Север, Люба занимала у подруги деньги, истратив свои до копеечки.
– Куда делись три тысячи рублей? – удивлялась Люба. – Как корова языком слизнула. Опять острая финансовая недостаточность и денежная непроходимость!
– Три тысячи! – поражалась Кира. – Бешеные деньги! Машину можно было купить! А ты все профукала! Не весь век на Севере жить будете! Надо экономить, откладывать на возвращение. Сама говорила, все так делают. Обещай начать новую жизнь. Я тоже начну! Я брошу курить, а ты бросишь…
– Только не мужа!
– Ты бросишь транжирить!
Перестраиваться Любе не пришлось. Антон стал зарабатывать много, потом очень много, потом немыслимо много. Даже Люба не могла все потратить. Но деньги, которые она очень любила за куражную свободу и возможность быть царски щедрой с родными и близкими, постепенно превратились во врагов. Они отдаляли от нее мужа, который уборочным комбайном катил по денежной ниве и не осматривался вокруг, ничего не замечал, Любу оттеснил на обочину. Деньги услали детей на учебу в престижную Англию и не отдали обратно. Люба ни за что бы не хотела вернуться в нищенскую молодость, но и счастья большая мошна не принесла. Это как искусственные клапаны в сердце – и без них загнешься, и с ними не в радость.
Люба тратила деньги, презирая их и одновременно не представляя, как может существовать без возможности позволить себе любой каприз.
Она была не лишена женской завистливой соревновательности. Когда банкирша Райка с соседней виллы установила у себя маленький фонтан «под античность», Люба свой бассейн обставила скульптурами безруких венер, бесштанных аполлонов, рогатеньких гермесов и амурчиков со стрелами.
– Точно стража или почетный караул, – покачала головой Кира, когда приехала в гости. – Плотно стоят.
– Тысяча долларов на квадратный метр, – подтвердила Люба.
Кира мягко пыталась выяснить, что произошло между Антоном и Любой, почему они, прежде неразлучные, могут месяцами жить друг от друга в отдалении. Кира спрашивала в свойственной ей деликатной манере:
– Ты не хочешь мне рассказать, что изменилось?
– У меня нет от тебя секретов, – отвечала Люба, – потому что ты их не поймешь.
– Затрудняюсь перевести эту фразу на логичный русский.
– Ты не представляешь, что такое большие деньги в первом поколении.
– Я читала Драйзера и Мамина-Сибиряка и знаю о тлетворных соблазнах капитализма теоретически.
«А я практически видела своего мужа, кувыркающегося в постели с двумя проститутками! – хотелось воскликнуть Любе. – Видеокассету какая-то добрая рука прислала, точно Антошка генеральный прокурор Скуратов. Хотели, чтобы я бурю подняла и мужу голову свернула. Но я на провокации не поддавалась. Новые приятельницы научили. Для них проститутки, соски их называют, – очень выгодный вариант. Точно одноразовые салфетки для мужа – высморкался и облегчился. А если заведется серьезная зазноба – опасность для денежек. С проститутками не заведется. Кира! Не могу я тебе объяснить, почему, пережив страшные минуты, я согласилась на поражение. По фактам ясно – из-за денег. По сути – ради Антона и детей. Я многое могу побороть, только не мужа и детей, когда сама на поверку такая же. Ты, Кира, однажды рассмеялась, когда я сказала: березовый сок с мякотью. Мол, такого не бывает – сок с древесиной. Милая моя подружка! Бывает! Сок пополам с опилками!»
Они разговаривали, когда Кира после страшной аллергии и отравления начала поправляться. Люба сидела рядом с ее кроватью.
– Почему ты молчишь? – спросила Кира.
– Можно так сказать: старый опытный камикадзе?
– Нельзя. Камикадзе – это одноразовый самоубийца.
Люба тяжело вздохнула. Не поймет ее подружка. И перевела разговор на другое:
– Будешь гадость из овсянки кушать? Нет? Давай поменяем врача? Найти такого, который разрешит тебе устрицы?
– И при этом не потребует повышенного гонорара?
– Вы ставите нереальные планы!
Кира подстроилась под ее настроение, они перебрасывались шутливыми фразами. Но в середине дурашливой болтовни Кира вдруг подняла руку, погладила Любу по щеке:
– Прости меня за назойливость! Но я все-таки скажу! То большое, здоровое и чистое, что есть в тебе, не могут уничтожить ни бешеные деньги, ни социальные извращения.
– Проститутки? – воскликнула Люба, полагая, что Кира внутренним чутьем увидела больную точку.
– Какие проститутки? – устало откинулась на подушки Кира. – Господи! Что тебе в голову лезет? Я имела в виду перекосы в нашем обществе, когда вчерашние друзья оказались на разных финансовых полюсах.
* * *
В отеле Люба упаковала свой багаж. Получилось пять чемоданов, кофр, две коробки с детскими колясками, два больших фирменных пакета с шубами. Третью, из чернобурки, шубу Люба собиралась надеть. Плюс дамская сумочка.
Люба подняла трубку и долго объясняла бестолковому портье, что ей нужно или одно большое грузовое такси, или три обычных.
В итоге ей подали четыре машины. Ехала в аэропорт, как арабская принцесса.
В кассе билетов в первый и бизнес-класс на самолет «Аэрофлота» не оказалось. Пришлось довольствоваться эконом-классом. За каждое лишнее место багажа (положено только два чемодана) заплатила по сто с лишним долларов.
Люба уже многие годы летала исключительно первым классом и проходила через VIP-залы. Ее заботой было сесть в лайнер, а там встретят и под белы рученьки отведут к «мерседесу» последней модели.
Теперь же она в шубе, которая грела как переносная сауна, с двумя большими пластиковыми сумками (опять шубы) закупорила проход в самолете и выслушала в свой адрес много нелицеприятного.
Когда наконец устроилась в тесном кресле, которое в сравнении с первым классом было сиротским, Люба себя успокоила – три часа лету, выдержишь. Но злоключения только начинались.
В Москве самолет почему-то не подвели к коридору-приемнику в здании аэропорта, а отогнали далеко и трап подали не скоро. Далее предстояло садиться в автобус. В первый автобус Люба втиснуться не смогла, да и не рискнула. Навыки штурма общественного транспорта были давно потеряны.
Лил дождь. Не по каплям сыпал, а падал с неба стеной. Меховой головной убор Люба не догадалась купить. Через несколько минут ожидания на летном поле Люба выглядела так, будто на нее опрокинули несколько ведер воды. Прежде роскошная черно-бурая лиса превратилась в жалкую, мокрую, драную кошку. Воду шуба не пропускала – она ее собирала и впитывала, прибавляя килограмм веса в секунду. От тяжести у Любы подгибались колени, по лицу бежали струи. Она готовилась к морозам и никак не ожидала всемирного потопа. С головы по волосам холодная вода текла на шею, лилась за пазуху; смешивалась с горячим потом. И это было так же противно, как если бы холодные змейки заползали под одежду.
Подошел второй автобус. Забираясь в него, Люба наступила на полу шубы, споткнулась, сзади подтолкнули, она проскользнула в автобус на животе, распластавшись, стукнулась головой о ножку сиденья. Кто-то помог Любе подняться и пошутил:
– В самолете нужно не только пить, но и закусывать!
На паспортный контроль стояла громадная очередь, как раньше перед открытием магазина, где, по слухам, должны выбросить зимние сапоги.
Шуба, продолжая греть как печка, начала отдавать воду. Под Любой растекалась лужа. Любе хотелось упасть в обморок. Но кто будет поднимать?
Ни Антон, ни его адъютанты не потрудились встретить Любу. И пять минут назад она уже валялась на полу в автобусе – не велико удовольствие.
С шубы текло, под шубой немилосердно парило, очередь продвигалась по миллиметру.
– Жарища! Топят, будто в бане! – Впереди стоящий мужчина снял легкий плащ и перебросил через локоть.
Люба последовала примеру, сбросила шубу, попыталась затолкнуть ее в одну из сумок поверх другой шубы, норковой. У сумки порвались ручки…
Если бы можно было, развернувшись, броситься назад и через несколько минут оказаться на родной Майорке, Люба так бы и поступила.
Пограничник долго рассматривал Любу, сравнивая с фото в паспорте. Сходство отсутствовало. Женщина с плаксивым выражением лица, размазанной косметикой, мокрыми волосами, облепившими череп, никак не походила на самодовольную особу с пышной прической на фото. Но компьютер за обладательницей паспорта никаких грехов не числил. Пограничник шлепнул печать и, морщась, протянул паспорт.
Теперь предстояло получить багаж. Восемь мест!
Как она их потащит? Бросить к лешему и уйти налегке? Нет, жалко! Дернула ее нелегкая затовариваться как спекулянтке!
Люба увидела носильщика с тележкой и бляхой на груди, бросилась к нему как к родному:
– Вы мне нужны! Только не один! Одного мало будет!
– Мадам! Что вы имеете в виду?
– Носильщик! – замахала Люба руками, увидев второго. – Ко мне!
Она получала багаж больше часа, потому что не помнила, как выглядят новые чемоданы. Несколько раз покушалась на чужие вещи, похожие на собственные, приходилось сравнивать с номерами на вклейке в билет. Номер состоял из восьми цифр, и запутаться было легко. От транспортера, который подавал багаж, Люба уходила последней. Облегченно перевела дух – ничего не потерялось. Но радоваться было рано.
На таможне ее задержали. Спросили, что в багаже.
– Золото и бриллианты! – огрызнулась злая и уставшая Люба.
Она не знала о существовании закона, запрещающего подобные шутки с таможней. За такие шутки можно несколько месяцев в тюрьме посидеть.
Любу вместе с багажом отвели в специальное помещение. В довершение всего собака – овчарка, обученная отыскивать наркотики, – вожделенно обнюхала кофр, села около него, завиляла хвостом и пустила длинную, до пола слюну.
Любе предложили честно признаться в перевозке наркотиков.
– Там собрасада! – возмутилась Люба.
Таможенники переглянулись: о таком наркотике они не слышали. И принялись с охотничьим азартом потрошить кофр. Достали большую упаковку собрасады – испанской колбаски. Овчарка просительно, с подвыванием, затявкала.
Перевозить через границу не упакованные фабрично продукты питания было нельзя. Кроме того, большая часть Любиного багажа попадала под статью мелкого опта (три шубы, две коляски, ползунков десять, бутылочек для младенцев двадцать…) и облагалась пошлиной.
У Любиной мамы была привычка, когда дети шалили или муж крепко пил, причитать: смерти моей хотите!
Глядя на развороченные чемоданы, вскрытые коробки, слушая обвинения в контрабанде, Люба окончательно потеряла терпение:
– Смерти моей хотите! Я так и знала! Имею право на один звонок!
Это она в кино американском видела, там при задержании герои всегда требуют телефон.
Она набрала сотовый мужа. Ответил охранник:
– Антон Егорович сейчас на совещании, подойти не может. Что передать?
– Гриша! Это Любовь Петровна! Меня на таможне трясут. Сейчас начнут раздевать и во все дырки заглядывать!
– Понял! Секунду!
Гриша тихо вошел в кабинет. Допустить, чтобы Любовь Петровну шмонали, было никак нельзя. Антон Егорович будет выглядеть лохом и потеряет лицо. Гриша тихо извинился и, не обращая внимания на грозный вид Хмельнова, приложил к его уху трубку.
– Ну? – рыкнул Антон.
– Гад! – прокричала Люба. – Я тебе этого не забуду!
Антон извинился перед участниками совещания и вышел за дверь.
– Где тебя носит? – гневно спросил он.
– Это тебя носит неизвестно где, когда меня… Подождите!.. Я имею право на звонок!.. А-а! Не отдам! Не забирайте…
В трубке раздались гудки отбоя. Антон набрал номер жены, телефон был отключен.
– Антон Егорович! – кашлянул Гриша. – Как я понял, Любовь Петровну на таможне в Шереметьеве трясут. Она сказала, уже раздевают догола.
Антон выругался, быстро зашагал на выход, попутно надавливая на кнопки телефона.
Любины злоключения оборвались внезапно. В комнату, где ее досматривали, пришел еще один таможенник, очевидно рангом повыше, что-то сказал своим подчиненным. Любины вещи быстро упаковали обратно в чемоданы и извинились за причиненные неудобства.
– Где собака? – спросила Люба таможенника-начальника.
– Какая собака?
– Которую вы голодом на наркотиках держите!
Люба отломила кусок собрасады, протянула обескураженному таможеннику, он машинально взял.
– Покормите пса!
Носильщики терпеливо дожидались Любу, споро погрузили багаж на тележки, выкатили в зал.
Люба была так зла на мужа, что не перезвонила ему. Она согласилась на предложение первого же таксиста, подскочившего к ней. Люба только спросила, большая ли машина. Получила утвердительный ответ. Любе очень хотелось, чтобы скорее закончился этот кошмар, быстрее оказаться дома.
«Большая машина» оказалась старенькой дребезжащей «Волгой». Чемоданы и коробки с трудом поместились в багажнике и на заднем сиденье – все, кроме одного. Его пришлось держать на коленях, а под ногами у Любы стоял кофр. При торможении, а их было немало, Люба билась носом о жесткий край чемодана.
Ключей от квартиры у нее не было. Консьержка новая, – Любу не знает и пускать в вестибюль отказалась:
– Мою сменщицу уволили, потому что пустила девушку с тортом и цветами, а она воровка! У вас столько вещей!
Люба не стала указывать на несуразность сравнения: кто же грабит с таким багажом? У Любы наступила та степень отчаяния и усталости, когда уже не ждешь от жизни ничего хорошего, калькулируешь несчастья и не удивляешься им. Поэтому она и на звонки не отвечала, хотя телефон звонил непрерывно…
Антон приехал в аэропорт, но жены не застал. Третья учебно-тренировочная поездка! И телефон Любы не отвечает! Гриша опросил таксистов и носильщиков. Подходящая по описаниям женщина, но сильно помятая, уехала на «Волге» сорок минут назад.
«Я ей кузькину мать покажу! На молекулы разберу! – внутренне кипятился Антон на обратной дороге. – Она думает, что у меня других забот нет, как в Шереметьево за ней кататься! Чего ей не хватает? Как сыр в масле! Нет, надо мне нервы мотать и дуриком выставлять! Чтоб ты сдохла!»
Но его ярость мгновенно улетучилась, когда они подъехали к дому. На скамеечке, окруженная коробками и чемоданами, под дождем виднелась жалкая фигура. В нелепой мокрой шубе, на голове полиэтиленовый пакет. Двумя руками держит сотовый телефон, смотрит на него не отрываясь и ревет белугой.
– Любаня! – подошел к ней Антон. – Что с тобой?
– Все хотят моей смерти! – Люба посмотрела на него. Заплаканное и залитое дождем лицо. – Чтоб я сдохла, да?
– Не преувеличивай! – возразил Антон.
Хотя несколько минут назад точно этими словами проклинал жену. Но в целом, а не конкретно!
Антон обнял ее за плечи, поднял и повел в подъезд.
– Занесите вещи! – велел он шоферу и охраннику.
Около столика консьержки задержались.
– Она меня не пускала! – плаксиво пожаловалась Люба.
– Уволю! – пообещал Антон.
– Не надо! – смилостивилась Люба.
– Хорошо! – опять быстро согласился Антон. – Пусть остается.
– Просто запомните меня, – сказала Люба.
Консьержка, застывшая по стойке «смирно», быстро закивала. В этом доме жили исключительно состоятельные люди. И никто из них не расхаживал с пакетами на голове!
АнтонОн помог жене раздеться. Люба уже не плакала, но причитала. Рассказывала о своих злосчастьях, которые начались, как только ступила на родную землю, то бишь борт самолета «Аэрофлота».
По ее словам получалось, что все люди были озабочены исключительно тем, чтобы обидеть ее, Любу. Издевались! И с погодой специально подсуропили!
– Эх, разбаловалась ты, мать! – усмехнулся Антон. – Помнишь, как раньше? Ночь, метель, а ты на саночках детей в садик везешь, они сугробами покрываются… У тебя на щеках красные полоски были – от слез, которые текли и замерзали.
Антон обнял жену и по-братски поцеловал в лоб.
– Сейчас тебе ванну сделаю, или сначала коньячку?
– Параллельно. У меня там «Пало» в чемодане, но не помню в каком.
Люба нежилась в большой ванне-джакузи. Горести отступали. Антон пришел с двумя рюмками в руке, одну протянул Любе:
– Прими лекарство!
Он сел на край ванны. Вода булькала и пенилась. Люба шмыгала носом, но уже не морщилась плаксиво. Она всегда называла свои глаза – большие, карие, круглые, в обрамлении густых ресниц – коровьими. «Как у телочки», – поправлял Антон, и сердце у него замирало от нежности.
Сейчас, несчастная, голая, с мокрой головой и с глазами обиженной доброй телочки, Люба выглядела необыкновенно молодо и трогательно.
Антон снял галстук, рубашку, расстегнул брюки и спустил их вместе с трусами. Люба всегда ругала его за привычку в одно движение избавляться от штанов, трусов и носков. Но теперь она молчала, с удивлением наблюдая за мужем.
Антон залез в ванну, прилег под бок жены, обнял ее за талию.
– Ты что придумал? – сконфузилась Люба.
Последний раз они занимались любовью… не вспомнить когда… Их отношения давно стали братскими и дружескими. То мощное влечение, какое много лет испытывали друг к другу, прошло, как все проходит в жизни. На месте эротической привязанности образовалась крепкая человеческая спайка, которую нельзя было разорвать.
Потому что нельзя прожить жизнь заново и второй раз по-настоящему врасти в другого человека. Так считали и Люба, и Антон. Оба ошибались!
– Что ты как маленький! – вяло сопротивлялась и внутренне ликовала Люба.
Антон целовал ее шею. Рука Любы скользнула вниз по его животу.
– Совсем не маленький! – признала она.
* * *
В московской квартире хозяйство вела приходящая домработница. Служба у нее была необременительной, уборка сводилась к вытиранию пыли. Антон не обедал и не ужинал дома, только пил кофе по утрам.
Сейчас они тоже могли пойти в ресторан или заказать на дом. Но решительно не хотелось никого видеть, даже официантов или доставщиков еды.
Люба и Антон ужинали крупно нарезанной собрасадой, сыром и сладким печеньем – все, что нашлось в доме. За много лет это был самый веселый и радостный ужин, просто королевский.
Они поговорили о детях, о родных. Люба рассказала о нововведениях на вилле на Майорке.
Антон в общих чертах поведал о служебных проблемах. Потом спросил:
– Почему ты все-таки примчалась? И что навезла в чемоданах?
– Детское приданое. Антон! Я очень хочу ребенка!
– Усыновить?
– Да, но родного!
– Как это родного? Наши дети, насколько я информирован…
– От детей дождешься! Это от Киры!
– Кажется, у нее будет внук? Ты собираешься украсть у подружки внука?
– Кто ж его отдаст? Внук – само собой отдельно. А Кира беременна отдельно.
– Внуком? – рассмеялся Антон.
– Очень смешно! – попеняла Люба. – Моя любимая подруга на сносях, а ты хихикаешь!
– Давай по порядку. Рассказывай все с самого начала.
– С начала я не знаю. В смысле – кто отец. Но точно не Сережа. Не обижайся, я подумала, не ты ли…
– Дурочка! – возмутился Антон.
– Ага! – счастливо подтвердила Люба. – Значит, так! Мне позвонила Кира…
Когда она закончила речь, большую часть которой составляли упреки в собственный адрес, Антон задумчиво кивнул:
– Теперь понятно и объяснимо поведение Киры.
– Что значит «объяснимо»? – насторожилась Люба.
– Кира приходила ко мне со странной просьбой отправить ее в командировку.
– И ты отказал? – ахнула Люба.
– Сначала. А потом она заплакала.
– Кира? Плакала? Довел бедную женщину до слез? Командировки ему жалко!
– Перестань кричать! Все я сделал, как она просила.
– Куда командировка?
– В Уренгой.
– Ты! Услал мою подружку рожать на Север? Антон, ты изверг!
– Никуда я ее не отсылал! И она не посчитала нужным мне признаться.
– Ты говоришь… как я. Ничего не понимаю!
– Командировка липовая. В Уренгое Киры нет.
– А где есть?
– Откуда мне знать? Меня используют втемную и еще претензии предъявляют!
Люба почувствовала, как благостное настроение, что царило после любовных забав в джакузи, начинает улетучиваться. Ей стало очень обидно. Ресницы задрожали, на глаза навернулись слезы. Вызвать их было очень легко – только припомнить события прошедших суток.
– Ты меня не любишь! – всхлипнула она.
– Я тебя очень люблю! – возразил Антон.
– Ты говоришь как пионер!
– Какой пионер?
– На линейке в школе, – вспомнила Люба детство. – Пионер, к делу защиты Родины будь готов! Всегда готов! А сам…
– Не плачь, пожалуйста!
– Ведь я все видела! Видела! Мне какая-то сволочь видеокассету прислала!
Антон потемнел лицом. Встал, хотел подойти к жене, обнять, но не решился, остался на месте.
– Про кассету я знаю, – сквозь зубы проговорил он. – И я очень тебе… у меня слов нет, как я благодарен тебе, что не подняла скандал. И я даже не могу попросить прощения, потому что…
– Ты и дальше? И сейчас?
– Нет! Люба, если человеку загоняют нож под ребро, просить прощения за маленький нечаянный порез по меньшей мере подло. Я подлец. Но это был маленький порез! Я очень тебя люблю! По-настоящему! Давно! Всегда!
– Вот брошу тебя, бандита с ножом! Тогда узнаешь!
– Пожалуйста, не бросай меня! – испугался Антон. – Ведь эта хрень, и с кассетой, давно была, года три?
– Три с половиной. Каждую ночь мне снится! Я тебя ненавижу половиной души, а другая половина… Чтоб она сгорела!
– Любочка!
И тут Антон совершил то, чего не делал никогда в жизни, да и предположить за ним, человеком далеко не романтическим и в эмоциях сдержанным, было нельзя. Он подошел к жене, встал перед ней на колени:
– Любочка, прости меня! Я люблю тебя больше жизни!
– Как в кино, – пробормотала Люба, у нее вмиг исчезли слезы. – И больше бизнеса? – допытывалась она.
– Больше, – ответил Антон не без секундного раздумывания.
– Дашь клятву?
– Ни с кем и никогда!
– Нет, поклянись, что ты со мной будешь исполнять супружеские обязанности два раза в неделю!
– И ты больше не уедешь? – обрадованно спросил Антон.
– Не по телефону же мы будем!
Он опустил голову ей на колени, облегченно вздохнул. Запустил руки под ее халат, сжал бедра:
– Какая ты красивая! Сегодня и вообще. Ты меня с ума сводишь!
Прежде их интимные утехи происходили исключительно в спальне и при погашенном свете. Отклонения Люба рассматривала как извращения.
Теперь же, после джакузи, они использовали не по назначению кухню. «Извращения», как заключила Люба, могут быть весьма приятны.
* * *
Утром она проснулась с улыбкой на губах. Такое случалось с ней всего несколько раз в жизни – когда начинаешь улыбаться и радоваться, еще не проснувшись окончательно. И первая твоя мысль: вчера произошло что-то невыразимо прекрасное.
Так было, когда Антошка объяснился в любви и предложил немедленно жениться, так было после рождения дочери и сына, так было… все! Остальное – мелкие радости, вроде покупки первого шкафа или первого кольца с бриллиантом.
Продолжая улыбаться, Люба повернулась к мужу, погладила его по щеке. Антон чмокнул губами, но не проснулся. Люба тихо рассмеялась.
Вспомнила, как вечером, прежде чем заснуть, вконец обессиленный муж простонал:
– Два раза в неделю? Сегодня что? Вторник. Значит, за вторник и пятницу мы уже отстрелялись.
– Берешь на пятницу отгул?
– Нет, беру повышенные обязательства. Мы будем жить с перевыполнением плана… – Последние слова он пробормотал невнятно, засыпая.
Люба откинула одеяло и встала. Подошла к зеркалу. Обычно после сна ее лицо припухало и выглядело несимпатично. Но сейчас зеркало показало отражение Любы двадцатилетней давности. Ни отеков, ни морщин, глаза сияют, рот до ушей.
– Чудеса! – промурлыкала Люба.
Сжала губы, нахмурилась, повернулась одним боком, другим – тот же чудесный эффект! Годы, запечатленные на лице, как корова языком слизнула. Она вспомнила, сколько времени и денег тратят на поддержание товарного вида ее приятельницы и соседки на Майорке. И выглядят как ожившие манекены. Все глупость! Красоту наводит не хирург, а любовь.
Мудрецов, которые внушили народу, будто надежда умирает последней или дважды нельзя войти в реку, надо разжаловать до умственно отсталых. Никаких надежд у Любы не было. Не сидела, тихо мечтая, что Антон ее приголубит. Она вовсе не хотела быть приголубленной! А вот случилось – и на седьмом небе. Если существует семь неб… небов (тут Люба запуталась, как сказать «небо» во множественном числе), то рек и речушек еще больше. Заходи не хочу! Хоть трижды, хоть пятириджи… русский язык! слова не сказать в простоте!
Люба хотела приготовить завтрак. Но готовить было не из чего. В доме миллионера имелся только кофе и три последних печенюшки. Дожили!
Какая она жена, если работающему как вол мужику нечего на зуб положить? Но идти самостоятельно в магазин Люба не рискнула. Хотя ко вчерашним своим страданиям в полете и в аэропорту уже относилась без трагедии. Никто ее не съел и даже не раздел на таможне. Сама виновата, рассиропилась на Майорке, форму общения потеряла. А раньше Кирин сын Лешка говорил: «Тетя Люба классно держит удар в магазине, вплоть до книги жалоб и предложений. Она такие предложения пишет, что у завмага волосы дыбом встают».
Сварив кофе, Люба пошла будить мужа. Но Антон уже встал, в ванной находился. Люба тихонько приоткрыла дверь. Антон красовался перед зеркалом, точно как она недавно. Вправо повернется, влево, щеки втянет, живот подожмет.
Живот у него, надо признать, выдающийся, окончательно втянуть не получается. Но в остальном!
– Херой! – искренне восхитилась Люба, как всегда по-украински хекающая в эмоциональные минуты.
– Ага! – по-мальчишески обрадованно кивнул Антон. – Ничего мужик, верно?
– Первый… нет, высший сорт! Но, Антоша, жрать нечего, только кофе можешь похлебать.
– Плохо службу несешь! – весело погрозил пальцем Антон.
– Исправлюсь! – пообещала Люба. – Ты мне дай сегодня Гришу и машину, ладно? Я продукты куплю. Что ты делаешь? – спросила она мужа, который покрыл щеки пеной из аэрозольного баллона. – Бреешься? Господи! Я тысячу лет не видела, как ты бреешься! А ты каждый день!..
Антон, дурачась, шлепнул ей на нос комочек пены и велел не подсматривать. Когда за Любой закрылась дверь, он несколько секунд стоял, держа в руке бритвенный станок и не прикасаясь к лицу.
Жизнь совершила невероятный кульбит. На асфальте цветы расцвели. Еще вчера он яростно злился на жену, а главными положительными чувствами к ней, матери его детей и верной спутнице, были уважение и стремление обеспечить ей максимальный комфорт. К дьяволу комфорт заграничный! А сам-то он! Не ожидал от себя! Как лось молодой, как волк голодный! И кто его реанимировал? Люба, жена, которую он тридцать лет вдоль и поперек…
– Моя женщина, – проговорил Антон и начал бриться.
Они сидели на кухне. Антон пил кофе, грыз печенье и думал о том, что надо заехать в ювелирный магазин и купить Любане роскошный подарок. Часы? Браслет? Сережки?
Но Люба сама заговорила о подарке, которого страстно желает:
– Антоша! Несмотря на повод нашего нового счастья, я по-прежнему хочу причину.
Антон посмотрел на часы и, вовсю улыбаясь, плавясь от самодовольства, хитро подмигнул:
– У меня через тридцать минут совещание. Не успеем, отменить?
– Ты не понял! – махнула на него рукой польщенная Люба. – Я хочу ребеночка.
– Настругаем Дюймовочку или гулливерчика, – согласился Антон. – Я только за.
– Не получится, – вздохнула Люба.
– Почему? У Киры получилось, а вы ровесницы.
– По-разному у женщин бывает, – ушла от подробностей Люба. – Мой срок детородной годности закончился.
– То, что осталось, – заверил Антон, – меня вполне устраивает.
– Хочу ребенка! – стояла на своем Люба. – Кириного!
– Почему ты думаешь, что Кира легко отдаст нам своего ребенка?
– У нее же внук будет!
– Любаня! Детей по справедливости не делят. Тем более чужих.
– Я Киру уговорю! Только надо сначала ее найти. Лешка и Сергей понятия не имеют, куда она скрылась, где прячется. Ты можешь объявить всесоюзный розыск?
– Не могу.
– Почему?
– Потому что Союза уже давно нет.
– Давай наймем частных детективов?
– Без толку! Если Лешка, у которого голова-компьютер, не может вычислить, где мать, никакой детектив не поможет. Деньги, конечно, возьмут и начнут резину тянуть. Многие дела и в бизнесе решались бы просто, если бы легко было беглецов ловить.
– Неужели нет выхода? – горестно всплеснула руками Люба.
После короткого раздумья Антон выдал:
– Кира должна снимать деньги в банке. В каком отделении, в каком городе – вот ответ. Но у нее были наличные, она мне призналась. Какая-то мелочь, тысяча или две. Хотя для провинции – это состояние. И Кира может долго не заглядывать в банк.
– Хоть бы она кошелек потеряла! – в сердцах пожелала Люба подруге. – Антоша! Ты думай, как ее найти, ладно? Сергей и Лешка, конечно, умные, но книжные. А ты практик и всех теоретиков за пояс затыкаешь!
– Буду думать! – пообещал Антон с довольной улыбкой. – Хочешь часики от Картье? Или сережки от Тиффани?
– Я хочу Киру! – капризно скривила губы Люба.
Девичья капризность совсем не шла пятидесятилетней женщине. Но это если со стороны смотреть. А для Антона и Любы, которых закружило на новом и неожиданном витке любовных отношений, все, вплоть до глупого сюсюканья при прощании у двери, казалось нормальным и замечательным.
После ухода мужа Люба позвонила домработнице. Несколько лет назад Люба сама нашла ее через бюро по трудоустройству, поставив условия: пожилая женщина без высшего образования. Потому что в уборке квартиры образование только вредит.
Присланная дама выглядела как обнищавшая аристократка: черный застиранный костюмчик, белая блузка, камея под воротником. Она призналась, что в свое время консерваторию не закончила и работала учителем музыки. Податься в домработницы ее заставили «крайне стесненные материальные обстоятельства». Люба сразу поняла: из нее домработница как из сита парашют. Но время поджимало, хотелось скорее уехать на Майорку, не видеть вечно хмурого и занятого мужа. Консерваторку приняли, и худо-бедно она грязь по углам развозила.
Именно по углам! Вчера Люба, во время страстного кухонного секса, будучи очень возбужденной и опущенной головой до пола, все-таки заметила слой застарелой грязи под холодильником. Утром, пройдя по квартире, обнаружила еще множество других нарушений гигиены. Квартире требовалась генеральная уборка.
Домработница-консерваторка приехала, безропотно приняла критику и схватилась за ведро с тряпкой. Люба посмотрела, как она работает, вздохнула и тоже заступила на вахту. Охранник Гриша, приехав за женой шефа, обнаружил ее моющей окна в гостиной.
