Текст книги "Пыль небес"

Автор книги: Наталья Игнатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

– Касса взаимопомощи, – перевел Тир. – А зачем? Мал, тебе что, деньги нужны?

– Да деньги-то всем нужны. – Мал был, как обычно, рассудителен. – Нет, прямо сейчас мне не надо. Я так, вообще. Опять же Казимиру, сами знаете, всегда не хватает.

– Пенсионный фонд. – Риттер сказал, как гвоздь забил. – Вот что по-настоящему нужно. По порядку, господа. Сначала… Суслик, как ты назвал? Да, клуб. Сначала делаем клуб. А на его базе, имея соответствующее обеспечение, все, что сочтем нужным. Есть у нас деньги?

– Прямо сейчас? – слегка улыбнувшись, уточнил Тир.

Его поняли и ответили улыбками. Равно легкомысленными и предвкушающими.

Деньги? Да ради всех богов, деньги – не проблема. Добыть их гораздо проще, чем надолго сохранить.

– Э, э, – Шаграт постучал по столу бокалом, – а название?

– А как ты думаешь, зеленый? – насмешливо спросил Риттер.

– «Антиграв», ясное дело!

– Ну вот видишь. Ты сам догадался.

ГЛАВА 6

И в жилой решили зоне

строить дом по всем статьям.

Светлана Покатилова

«Антиграв». Отличное название. Говорящее.

Землю купили на окраине столицы, еще не в пригородах, но уже не в городе. Выбирали максимально удаленную точку из тех соображений, что для пилотов и двести километров – не расстояние, что уж говорить о двадцати пяти?

Неожиданно загорелся энтузиазмом Казимир и тоже решил поучаствовать. Старогвардейцы, за исключением Шаграта, относились к Казимиру дружелюбно. Хороший пилот, хороший командир, опять же Тир многим ему обязан – чего к такому человеку плохо относиться? Казимир Старую Гвардию терпеть не мог, всю, за исключением Тира. Но кто об этом знал, кроме него самого?

Хм, Тир знал.

Но молчал. Он действительно считал, что многим Казимиру обязан.

А в реализации их затеи с «Антигравом» светлый князь проявил себя толковым организатором, администратором и юристом. Обязанности финансиста легли на плечи Риттера. Менеджером по кадрам стал, естественно, Тир, кому же больше-то? Кадры, сообразив, с кем имеют дело, становились аж шелковыми от послушания и усердия.

Эрик, который был в курсе даже незаконных делишек Старой Гвардии, а про законные знал вообще все и всегда, отметил с завистью, что «Антиграв» будет единственным на землях империи предприятием, строительство и работа которого будут протекать без воровства.

– А вы назначьте Суслика министром, – посоветовал Мал, – главным по ворью… то есть наоборот… ну чтоб их не было, в общем.

– Чтоб их не было? – Тир возрадовался. – Эрик, а это мысль. Отдавайте их мне, в самом деле. А хотите, я еще и искать их сам буду? Вот увидите, мигом переведутся и воры, и взяточники, и… кто там еще вам мешает? Конкуренты какие-нибудь?

– Какие конкуренты у императора? – удивился Мал.

Эрик нахмурился и погрозил Тиру пальцем:

– Отставить инициативу! Наши законы суровы, но не бесчеловечны. Летаешь, вот и летай, с ворами я как-нибудь сам разберусь.

Вот они и летали. То на границе, где при одном только слухе об их появлении противник, кажется, выполнял команду «нишкни». То в столице, где теперь всем хватало дел и даже Шаграт перестал бедокурить и больше не пугал мирных жителей полетами на максимальной скорости в двадцати сантиметрах над мостовой.

Через три месяца, к концу набаха, «Антиграв» открылся. При большом стечении народа. Пилоты собрались не только со всей столицы, но и из всех крупных вальденских городов… Определенно новости здесь расходились слишком быстро.

С кертами началась очередная война, поэтому отпускников, которые могли себе позволить потратить время на полет до Рогера, набралось меньше, чем было бы в мирное время. И все же, глядя на заполняющую залы «Антиграва» толпу, Падре пробормотал с легкой угрозой:

– Вот сейчас бы всем вместе на казармы «Грифонов», да, Суслик? А то и на Железяк!

– Обострение конфронтации, – вздохнул Тир.

Он не против был подраться и никогда не избегал конфликтов, но он – это он, а другие – это другие. Пилоты только в небе – бойцы, а на земле… эх, да что там говорить. Земля вообще неподходящее для пилота место.

О разговоре с Эриком, последовавшем сразу после событий в «Черепице», не знал никто. А Эрик мог бы не узнать о роли Тира в этих событиях, поскольку и пилоты и «Грифоны» были уверены, что дело разрешилось к обоюдному удовлетворению обеих сторон. Но Тир обязан был рассказать о том, что воздействовал на императорских солдат. И он рассказал.

А куда было деваться?

Эрик, выслушав его, стал мрачен и спокоен. Дурной знак: чем сильнее его недовольство, тем он спокойнее с виду. В душу к императору Тир не лез – ну его, и так ясно, что сейчас накажет.

– Ну раз уж сами пришли, господин фон Рауб, – сказал Эрик, – значит, понимаете, что сделали?

– Так точно, ваше величество. – Тир даже не пытался изобразить раскаяние. Ему не следовало вмешиваться, это правда. Но, вмешавшись, он сделал то, что должен был. И это тоже правда. А еще правда то, что ни в каких обстоятельствах нельзя применять свои способности к людям, которые служат Эрику.

Да. Тир все это понимал.

– Мне следовало бы отправить вас под арест, – холодно сообщил его величество, – но делать это с мотивировкой «за черное воздействие» – значит, снова отбиваться от советчиков, рекомендующих убить вас и решить таким образом массу проблем.

– У вашего величества из-за меня масса проблем? – уточнил Тир.

– Не перебивайте, – приказал Эрик все так же ровно. – Я приказываю вам, господин фон Рауб, с этого дня избегать конфронтации с полком «Грифонов» и с любыми другими пехотинцами. Даже если на вас попытаются напасть. Как вы будете выполнять приказ – дело ваше. Отступайте, убегайте, зовите на помощь… действуйте в меру своей фантазии. Но чтобы никакого воздействия на моих людей, ни физического, ни тем более сатанинского, или кто там у вас в хозяевах.

– У меня в хозяевах – ваше величество.

– Тарсграе, Суслик… – Эрик сжал зубы. Потом глубоко вздохнул и покачал головой: – Ты даже камень выведешь из терпения. Я заключил договор с демоном, но это не делает меня хозяином демона. Избегай конфликтов. Просто – избегай. Потому что иначе ты когда-нибудь втянешь в серьезные неприятности и себя и меня. Это понятно?

– Так точно, ваше величество.

– Надеюсь, что понятно, – пробормотал его величество без особого доверия в голосе. – Иди, пилот.

Что ж, «Антиграв» был отличным способом избегать конфликтов. Любых. Кроме тех, что возникали в самом «Антиграве», но разрешать внутренние проблемы входило в обязанности персонала.

А еще «Антиграв» был по-настоящему хорошим местом. Бар, ресторан, гостиница, игральный и танцевальный залы, собранные под одной гигантской крышей, каким-то образом сохраняли и поддерживали на своей территории атмосферу летного поля. По извечной причуде человеческой психики пилоты на поле говорили о женщинах, а в «Антиграве», в обществе женщин, – о работе. Может быть, дело было в этом. Может быть, в том, что здесь были только свои. Может быть, в чем-то еще.

Тир обнаружил, что ему нравится то, что они сделали.

Им всем нравилось.

И не было никакого специального распоряжения, однако очень скоро их стол в темном и дальнем уголке бара перестали занимать даже те, кто прилетал издалека и знать не знал о местных традициях.

Там, за этим столом, Старая Гвардия собиралась в основном под вечер выходного дня. Но кто мог заранее сказать, какой день у них окажется выходным?

– Уважают, – сказал Шаграт. – Хе, то-то же!

ГЛАВА 7

Сила есть, только сильный в беде.

Евгений Сусаров

В двадцатых числах рефраса весь цивилизованный и не очень мир потрясла новость: Эльрик де Фокс отрекся от эстремадского престола.

Лонгвиец!

Добровольно…

Быть этого не могло, однако случилось. В Эстремаде по этому поводу проводились праздники и массовые зачистки недовольных. Одновременно. А почему бы нет? Кому праздник – тем праздник, а кто недоволен, те праздника не заслужили. Логично?

– Не так страшен черт, как вы о нем думаете. – Тир, окажись он в Эстремаде, был бы, пожалуй, в числе тех, кто веселился. Несмотря на идиосинкразию на любое массовое веселье.

– Гораздо страшнее, – возразил Риттер.

Риттер был необъективен: орден святого Реска добился богатства и власти в немалой степени благодаря Лонгвийцу. Понятно, что Риттер, как правоверный ресканец, готов был защищать барона де Лонгви от любых нападок. Но сейчас это было глупо, потому что факт оставался фактом. Лонгвиец отрекся от престола, сделал это на условиях эстремадцев, устроивших из отречения целое шоу. Тир даже пожалел о том, что не был в это время в Перенне, столице Эстремады, и не видел своими глазами… хм, чего не видел? По слухам, действо было глумливым и унизительным. Не много радости видеть такое. Каким бы ни был барон де Лонгви гордецом и самодовольным ублюдком, как бы Тир к нему ни относился – все равно радости немного.

Вообще нисколько.

Не имея ни капли собственной гордости, знать не зная, что такое чувство собственного достоинства, Тир не любил, когда в унизительных ситуациях оказывались люди, для которых и гордость и достоинство – не просто слова. И сам со своими жертвами никогда так не поступал: его работой было причинять физическую боль, любым способом, хоть словами, но только физическую.

В общем, он подумал-подумал, решил, что Лонгвийцу поделом, но эстремадцы перестарались.

– Если бы они вышибли его с боем, – согласился Падре, – это было бы нормально. Пусть даже переворот, но переворот со шпагами в руках, а не с кинжалом из-за угла. И уж тем более не с удавкой… а тут без удавки не обошлось. Задумали свергнуть его с высоты, прибегли ко лжи; устами благословляют, а в сердце своем клянут[13]13
  См.: Псалт. 61:5.


[Закрыть]. Заговорщики хреновы… За пять-то лет он уже столько успел там сделать, что стоило бы спасибо сказать. Я, дети мои, всей душой за короля одной со мной крови, но добиваться этого нужно было войной.

Новость обсуждали несколько дней. И на летном поле и в «Антиграве». Поговорить людям больше не о чем?

Выяснилось, что Лонгвиец дал слово никогда больше не завоевывать Эстремаду.

И вот тут перемкнуло Падре.

Старогвардейца Хоналена Монье никто не назвал бы спокойным и хладнокровным, он был рассудительным и умным, но его рассудительность и его ум были густо замешены на эмоциональности, чувстве юмора и горячей, эстремадской крови. В тот день, когда в газетах и в пересудах появилась информация о том, что Лонгвиец дал обещание, и о том, что в обещании было слово «никогда», рассудительность и ум взяли отгул.

Падре прокомментировал новость чудовищно грязными ругательствами. Отвратительно грязными. Он обругал нового эстремадского короля, его двор и вообще всех организаторов переворота.

Ругался он весь день. До вечера. Досталось уже не только его землякам, но и техникам, и гвардии, и старогвардейцам, и Эрику. Последнему, правда, сразу после учебного боя, а в это время ругательства – это еще не ругательства, а родной язык.

Тем же вечером Падре встретился с Клендертом. А Клендерт после этой встречи нанес визит Тиру. Пришел узнать, не стал ли Падре в Старой Гвардии неофициальным – а может, уже и официальным? – ведущим пилотом? Потому что такой требовательности и напора, с какими столкнулся в беседе с ним Клендерт, можно было ожидать от человека, привыкшего к беспрекословному подчинению.

– От тебя, например, – добавил он в качестве иллюстрации. – Ты, Суслик, так удивляешься, когда твои распоряжения не бегут выполнять сию секунду, что их таки бегут и выполняют сию секунду. Вот и Падре сегодня… Ты мне скажи: давать ему информацию, которую он требует, или врать, что я не могу ее добыть?

– Не ври, Майр. Ты лучше никому из нас никогда не ври.

– Так это-то ясно. – Куратор отмахнулся. – Я же не о том, чтобы вас обманывать, Суслик, я о том, что для Падре лучше будет. Не у его величества же мне спрашивать, верно? А после Эрика кто за вас за всех отвечает? Ты отвечаешь. Ну, я понял, понял, будет ему все, что он хочет.

И стало. Уже через два дня. Падре больше не ругался – больше, чем всегда, не ругался, – сказал только, что новый король втянул Эстремаду в большую беду.

Попросив объяснений, старогвардейцы услышали, что объяснять что-то Падре готов только под выпивку, а в этом ангаре он способен решать судьбу Вальдена, но не способен хоронить свою Родину. Фразу насчет похорон Тир счел преувеличением. Да, раньше Падре не склонен был к аффектации, но бывают в жизни случаи, когда излишний драматизм начинает казаться наиболее естественным поведением.

Забавно то, что пять лет назад, когда Эстремада была захвачена, Падре переживал гораздо меньше. Обругал Лонгвийца последними словами и на этом успокоился. А сейчас, когда Эстремада освободилась, психует четвертый день.

Люди – странные создания. Даже лучшие из них бывают непоследовательны.

Объяснения Падре давал в «Антиграве». Ввиду серьезности разговора Старая Гвардия и Казимир собрались не в баре, за своим столом, а в одном из кабинетов ресторана. Тир убедился, что «глушилки» включены, Шаграт убедился, что сырое мясо в меню наличествует, остальные убедились в том, что рашадского хватит.

Рашадским – «рашадским зельем», если полностью, – в Саэти называлась водка. По месту изобретения. И в Саэти, как и на Земле, считалось, что под тяжелые думы и необходимость принимать сложные решения рашадское идет лучше любого другого напитка. Разумеется, Тир этой точки зрения не разделял. И, разумеется, здесь и сейчас он обходился водой. И, разумеется, его обозвали отщепенцем. Словом, все было как всегда.

А потом Падре сказал, что информация, полученная от Клендерта не должна выйти за пределы собравшейся за столом компании. Падре был уверен во всех, кроме Казимира, но Казимир дал слово, что забудет обо всем, что услышит сегодня вечером.

Услышав про «слово», Падре помрачнел и предложил выпить по второй.

История же в Эстремаде действительно вышла мерзкая. Не шпаги, какие уж там шпаги, а именно что удавка. Заговорщикам удалось захватить кого-то из людей Лонгвийца, после чего барона просто и пошло шантажировали. Дело грязное, с этим был согласен даже Тир, не умеющий почувствовать, что такое эта самая грязь, но знающий, что именно люди так называют. И дело до обидного нелепое.

Чтобы де Фокс, с его-то репутацией, с его-то возможностями, повелся на банальный шантаж? Да кто он после этого?

– Эльрик де Фокс он после этого, – сказал Риттер, – Эльрик Осэнрэх, по-вальденски – чудовище. Суслик, скажешь хоть слово про рациональность, и я тебя в стол вобью.

Тир, чуждый воспеванию чудовищ, пожал плечами и промолчал. Риттер подождал, убедился, что угроза принята всерьез, и объяснил:

Объяснил, что Эльрик Лонгвиец, Эльрик Чудовище, Эльрик Неистовый, и прочая, и прочая никогда не бросает своих людей. Их немного – своих. Кто они для Лонгвийца, сказать трудно: друзья, или единомышленники, или верные слуги. Пожалуй, правильным будет каждое из определений. И не надо думать (тут Риттер одарил Тира взглядом, от которого Тиру захотелось самому побиться головой об стол), не надо думать, что Лонгвиец – мягкосердечный дурак и им можно манипулировать, попросту вылавливая его людей. Там такие люди… связываться с ними себе дороже. Даже если на кону стоит целая страна. Но правда остается правдой, ради них де Фокс готов на все.

– И они это знают, – добавил Риттер, – те, кто служит ему, знают, насколько они ценны. Его никогда не предавали. Ни разу за пятьсот лет.

– Есть поговорка, – Мал разлил еще по одной, – что не бывает «бывших» людей де Фокса.

Казимир пренебрежительно фыркнул. Но тоже обошелся без комментариев. Риттер, когда хотел, умел смотреть очень выразительно.

– Даже те, кто ушел от него к другим господам… – Падре выпил и пренебрег закуской, – даже они, Суслик, считают, что служат Лонгвийцу. И заметь, это такие люди, такие ценные… что новые господа это терпят.

– А Лонгвиец за этих ценных людей впишется, если что? – поинтересовался Тир.

– Да, – кивнул Риттер.

– Тогда он просто дурак.

– А ты думаешь, – спросил Риттер очень серьезно, – Эрик не сделает для любого из нас то же самое?

– Когда мы перестанем служить ему?

– И тогда тоже.

– Для вас, пожалуй, сделает. По крайней мере, я не удивлюсь. Но разве я когда-нибудь говорил, что Эрик – светоч мысли?

– А себя ты вычеркиваешь сразу? Суслик, это ты дурак, а не де Фокс. Худший вид – дурак, который кажется умным.

– Мстить он будет, – сказал Падре горько. – Те, кто в этом участвовал, содрали с него обещание не убивать их… суки трусливые, скоты, у меня слов для них нет. Лонгвиец их не убьет. Их – нет. Он все сделает для того, чтобы их убили сами эстремадцы, или… я не знаю, чтоб они сами себя порешили. За удаль в бою де Фокс не судит, а вот за подлость… Как бы от его суда нам всем, всей стране, кровью не захлебнуться.

– Расскажи Суслику, – посоветовал Риттер, – про ваш орден.

– Орден Юцио, – Падре уставился в пустую рюмку, – да, это была страшная история. Мне повезло, что я стал юцианцем уже после того, как все закончилось.

«Все» закончилось давно. Лет пятьдесят назад. А до этого, в течение столетия, Лонгвиец убивал юцианских монахов. Убивал, под настроение, когда пачками, когда по одному, мог годами не вспоминать о них, и орден вздыхал, вознося Богу благодарственные молитвы, но потом все начиналось снова.

В приступах особо дурного настроения Лонгвиец вырезал монастыри целиком. Полсотни человек – с легкостью. Не трогал только детей. Шефанго вообще не обижают детей.

Он требовал извинений. Но если первые, погибшие в начале кровавого столетия юцианские братья еще знали, за что должны извиниться перед ним, то новые поколения понятия не имели, в чем же они провинились. Орден, теряясь в догадках, теряя людей, тем не менее, держался. Соображения были простыми («И типичными для смертных», – не удержался от шпильки Тир), да, простыми и типичными: если предшественники, несмотря на убийства, считали, что извиняться не нужно, значит, извиняться не нужно.

Так оно и тянулось. Удивительно, что в этих условиях в орден еще шли новые люди. Хотя ситуация не оглашалась, и о том, насколько опасно быть юцианцем, знали лишь те, кто имел возможность получать больше сведений, чем простые смертные.

И только через сто лет начальство ордена не выдержало террора и склонилось перед сумасшедшим шефанго. Магистр попросил аудиенции, и де Фокс согласился встретиться с ним и с главами орденских служб.

– Ваша милость, – заговорил магистр, убедившись, что его не убьют сию же секунду, – соблаговолите ответить, за что мы должны извиниться?

Де Фокс долго смотрел на них, на братьев в бело-голубых рясах, смиренно стоящих у дверей его приемного зала. А потом рассмеялся. Юцианцы, наслышанные о характере Неистового, решили, что теперь они точно погибнут. Оказалось, нет. Оказалось, что им просто удалось развеселить его милость.

– Так вы, бедолаги, – сказал барон, – даже не знали, за что я вас убиваю? А ведь и правда, сто лет прошло. Что-то я не подумал… вы ж короткоживущие. Да все просто, святые отцы, ваш орден когда-то убил двух человек, которых я приказал не трогать.

– Сто лет назад? – уточнил магистр.

– Нет… – де Фокс задумался, – сто семь. Несколько лет я вам дал, чтоб одумались, а потом начал убивать.

– Мы, – сказал магистр, – приносим свои извинения от имени ордена, от имени наших почивших братьев, и каждый – от себя лично. Самые искренние извинения, ваша милость. Самые покаянные.

– Извинения приняты, – просто ответил де Фокс. – Можете идти. Больше я вас убивать не буду.

– Он такой, блин, справедливый, – прокомментировал Тир, когда прошел первоначальный шок, – аж страшно делается. Но все равно, Падре, это – история, это – в прошлом. Что он может сейчас? Не будет же убивать одного за другим всех эстремадцев. Это все-таки не орденских монахов резать. Прости, конечно, но сколько-то там монахов и население целого государства – вещи несопоставимые.

– Орки, – Падре только досадливо помотал головой, – орки, Суслик, могли бы с тобой поспорить. Они сказали бы совсем другое. Совсем. Для Лонгвийца нет разницы, скольких убить. Было бы за что. И наверняка он уверен в том, что Эстремада заслужила неограниченное количество смертей. Мать его… это такое кровожадное чудовище, Суслик, это такая жуткая тварь, что ты по сравнению с ним – дитя, отрывающее крылышки у мух.

– А что орки? – Тир посмотрел на Шаграта.

– Красноглазый – убийца, – сказал Шаграт.

Это прозвучало пугающе. В устах орка – пугающе. На памяти Тира Шаграт никого еще не называл убийцей, для него убийства были в порядке вещей, были так же естественны, как для самого Тира.

– Эльрик де Фокс убивал их сотнями, – прозвучал спокойный голос Риттера.

– Он на них охотился, – добавил Мал. – У нас все это знают.

– Да. – Риттер кивнул. – Орки были дичью, де Фокс – охотником, орочьи земли – его охотничьими угодьями. Это продолжалось год. И даже церковь, хоть орки и не христиане, и вообще не люди, но даже церковь взывала к нему, настаивая на прекращении кровопролития.

– У него ожерелье, – проворчал Шаграт и подвинул к себе тарелку Падре.

– С орочьими клыками, – подтвердил Мал. – Клыки он брал только правые и выбирал самые крупные. И нанизывал ожерелье. Там две тысячи клыков.

– Правых? – повторил Тир с легким восхищением. – И только самых крупных?.. Если это правда, то ваше пугало начинает мне нравиться.

– Урод ты, – безнадежно сказал Падре, – демон паршивый. Пошел бы, купил у Лонгвийца душу, что ли. Я б тогда, по знакомству, попросил, чтоб ты ему запретил Эстремаде мстить.

– Да не будет ничего. – Тир никак не мог подобрать слова, чтобы они поняли то, что он чувствовал. – Все изменилось. Лонгвиец, он… если уж вы тут вспомнили о клыках, так вот его клыки кто-то вырвал, а может, они выпали. От старости. Осталась только репутация. Которую поддерживают разные паникеры, вроде тебя, Падре. Уверен, в Эстремаде таких тоже предостаточно, пугают друг друга шефангской местью и срутся от страха.

– Пятьдесят лет, – напомнил Падре. – Пятьдесят лет назад его клыки еще были на месте.

– Пятьдесят лет – это много. Вы все воспитаны на своей истории, для вас Лонгвиец – нечто вечное, неизменное и страшное, но это особенности восприятия, не больше. Падре, я же видел его, я с ним, можно сказать, поговорил, нахамил даже. Он – памятник. Железяка, каменюка, что угодно. Вы же не боитесь статуй на площадях? Лонгвиец – такая же статуя. Символ эпохи, причем, ушедшей. Его вышибли из Эстремады, его заставили дать разные обещания, и он ничего не сможет с этим сделать. Он ничего не будет делать. Черт… только я понятия не имею, как донести до вас эту простую мысль, чтоб вы мне поверили.

Они не поверили. Они думали, что знают Лонгвийца, хотя знание это было почерпнуто из книг и страшных историй. А Тир – он тоже не мог сказать, что знает Лонгвийца. Но он видел, что времена изменились. Он, в конце концов, разбирался в людях как настоящий демон, и то, что Лонгвиец – не человек, ничего не меняло.

…Отсыпались и трезвели уже на борту летящего на юг шлиссдарка. Эрик был с ними, точнее – это они были с Эриком. Шесть походных коек на почти пустой палубе, четверо пилотов, спящих крепким, безмятежным сном запойных пьяниц.

Эрик не спал, сидел на палубе, рядом со своим болидом, курил и смотрел на восток. Увидеть рассвет, будучи в небе, – хорошая примета.

Тир, разумеется, тоже не спал. И бодрствовали четверо «Стальных», охраняя императора Вальденского.

– Война заканчивается, Суслик, – сказал Эрик, когда небо на востоке начало окрашиваться в разные оттенки красного, а земля стала непроглядно, бездонно-черной, – война без победителей… ты доволен?

– Все войны бессмысленны, – откликнулся Тир. – Керты помогли вам сделать Вальден империей. Да. Я доволен.

– Вы будете сопровождать меня на переговорах.

– Почему мы?

– Потому что заслужили, Суслик, – его величество усмехнулся сквозь завесу табачного дыма, – потому что вас все еще недостаточно хорошо знают. И потому, что искусство может и должно приносить пользу. Ты согласен?

– Со всем, кроме последнего тезиса.

– Неужели?

– Я понимаю, ваше величество, что проел вам мозги рациональностью, пользой и целесообразностью вещей. Но искусство – не вещь. Искусство – явление. Какая от него польза? Никакой. Оно не для того.

– Для чего же?

– Не знаю, – Тир пожал плечами, – честно, не знаю. Оно просто есть, необъяснимое и бессмысленное, но если бы его не было, люди остались бы животными, а демонов вообще не появилось.

– А искусство убивать?

– А такого нет, ваше величество. Убийство – это или ремесло, или способ выжить.

В полдень царь Акигардамский и император Вальденский подписали договор о полном прекращении военных действий. Но так и не заключили мира.