Текст книги "Первоцвет"
Автор книги: Наталья Баранская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Наталья Баранская
Первоцвет
Аркадий Львович, редактор, сидел за письменным столом, а молодой писатель Юрий Платин напротив в кресле, выставив вперед длинные ноги.
– Мне нужен небольшой рассказ, страниц семь-восемь. Срочно нужен. Замена. Сразу же пойдет в набор.
Платин шевельнулся и спросил лениво:
– Сюжетный или «поток жизни»?
– «Поток!» Говорится «поток», а получается манная каша, размазанная по тарелке…
– Которой лисица, – Платин уставил палец в направлении стола, – кормит читателя-журавля!
– Это я – лисица? Ну-ну… Итак, нужен рассказик. Сюжетный. С оригинальным концом, с интересной завязкой. Через три дня.
– Три дня… Семь страниц… Завязка, развязка. Много чего-то вы хотите. Нет у меня сюжета.
– Эх, вы, а кто-то из великих говорил: укажите любую вещь и через два дня будет рассказ.
– Чехов. Пепельница. Про два дня не помню.
– Ленивый вы, Юра, Мы в ваши годы строчили полполосы в сутки по заданию редакции. Впрочем, виноват: журналист и писатель – большая разница. Ну, соглашайтесь!
Юрий вздохнул. Не хотелось ему браться. Не было подходящего сюжета. Но он понимал: дело не только в рассказе. Повесть его залежалась на этом столе.
Он поднялся.
– Ладно, договорились.
– Вот и славно. Жду вас, – редактор перекинул листки настольного календаря —… в пятницу, тринадцатого.
– Зачем же тринадцатого? Минуем это число.
– Нет-нет. В выходные мы с главным прочитаем, в понедельник в набор.
Аркадий Львович поднялся и дружески подтолкнул Платина к дверям, как бы говоря «за дело, за дело!».
– Вы меня писать гоните, а сюжета нет.
– А он не здесь, ваш сюжет, он там – за дверью.
– Это мысль. Напишу о первом, кого встречу.
– Ну и славно… Надеюсь, это не будет наш главный.
Оба засмеялись, и Платин ушел.
Спускаясь по лестнице через две ступеньки, Платин уже сердился на себя. Только профаны думают, что рассказ в семь страниц написать в десять раз легче, чем повесть в семьдесят. Но Аркадий Львович прекрасно знает, что значит написать рассказ за три дня.
Платин вышел из тяжелых стеклянных дверей. Майский теплый ветер принес запахи бензина и свежевскопанной земли. Мимо прошла девушка в красном брючном костюме, светлые волосы по спине, сумка на ремешке через плечо.
«Банальный сюжет», – подумал Платин и перекинул взгляд в другую сторону. Старушка в долгополом пальто тащила капроновую сумку с покупками и громким шепотом считала деньги. «Бытовой, заземленный сюжет. Не пойдет, надоело».
Платин резко отвернулся от старушки и наскочил на молодую женщину, чуть не сбил ее с ног. Чтобы удержать ее, удержаться самому, он обхватил ее за плечи. Она подняла сердитое лицо, взглянула гневно, потом удивленно.
– Казинька! – вскрикнул он. – Это ты?!
Аня Казик была его одноклассница. Они расстались двенадцать лет назад. Он уехал в Москву в Литературный институт: два его рассказа прошли по конкурсу, его вызвали, он был принят.
«Аня+Юра=любовь». Это была первая любовь. Она началась в девятом, им было по шестнадцати. Безумная любовь. С долгими прогулками, поцелуями, ссорами, ласками, двойками, ревностью, слезами и объяснениями. Сияющая, горячая, чистая, изнурительная первая любовь.
И он отказался от нее. Пришлось выбирать, он выбрал институт, а потом – литературу.
– Юра? Я бы тебя не узнала. Ты еще вырос. – Она улыбнулась чуть насмешливо. – И такой… лохматый.
– А ты, Казик, все та же смуглая девочка с большим ртом, полным белых зубов, и такая же милая…
Ему хотелось стоять долго, держать ее за плечи и вспоминать. Но она выскользнула из его рук.
– «Милая», может быть. Но не Казик. Я давно уже Кузнецова.
Он помрачнел, она рассмеялась, и глаза ее радостно блеснули.
– Ты, кажется, хотел, чтобы я осталась старой девой…
Он взял ее под руку, они пошли в ту сторону, куда направлялась она.
– И где же он – Кузнецов?
– Кузнецов улетел.
– Он летчик?
– Нет, пассажир. – Она забавлялась его нелепой растерянностью. А он, глядя на ее свежий не накрашенный рот, вдруг ощутил вкус яблока. Ее губы почему-то всегда пахли яблоками.
– Мой Кузнецов – военный. Он улетел домой. Мы сейчас на Дальнем Востоке. Нас перевели недавно.
Она со вкусом выговаривала эти «мой», «мы», «нас». Огорчение Платина не только забавляло, но и радовало ее.
Не забыла она, как провожали его после окончания школы в Москву, как прощались на перроне. Ей удалось улучить минуту и шепнуть: «Я буду ждать тебя, пусть долго, все равно…» А он ответил сухо: «Я не могу думать сейчас о таком далеком будущем». Поезд тронулся, она повернулась и побежала скорей прочь, чтобы остальные не увидели, как она плачет.
Пришло письмо от него – с нежными словами, но письмо не о ней, не о любви, не о разлуке. Он писал об институте, товарищах, занятиях.
– Ты не ответила на второе мое письмо, Казинька…
Она не ответила, правда. Юрий прислал его не скоро. В это время она познакомилась с Кузнецовым.
– А ты помнишь, когда написал второе письмо? Через год!
– Через год? Не может этого быть!
Не помнит. А она помнила.
Кузнецов приезжал в командировку, пробыл десять дней. Влюбился, объяснился, все в темпе – он торопился уезжать. Она дала согласие. Мать плакала, отец стучал кулаком по столу: «Не смей бросать техникум». Аня не сдавалась. Ей хотелось уехать. Остальное казалось несущественным.
– Казинька, у тебя была большая коса. Я помню, как завивался ее конец – ты накручивала его на палец…
– Юра, ты склонен предаться воспоминаньям, а я тороплюсь, – вечером я улетаю, у меня еще куча дел…
Она остановилась, хотела освободить свою руку. Но он придержал ее и сказал умоляюще:
– Хорошо, не будем вспоминать. Прости. Расскажи о себе. Давай посидим часок где-нибудь. Тут близко кафе… Мы могли бы в Дом литератора, но если ты торопишься…
– Нет-нет, мне надо еще многое успеть – разные покупки…
Она отказывалась, но твердости в ее голосе не было, и он продолжал уговаривать:
– Не будь такой скупой. Подари мне хоть полчаса. А потом можешь взять меня в носильщики. Я буду таскать за тобой свертки и сумки, а если ты купишь попугая, то и клетку с попугаем.
Он немного играл, но игра была искренней, подкупающей.
– Ладно, полчаса, не больше. Если это близко. Я, кстати, проголодалась.
– Вот и отлично. Я тоже.
И, взяв ее за руку, как они ходили когда-то, Платин энергично зашагал в сторону кафе. Это была обыкновенная «стекляшка», но уже с летней терраской под тентом.
Платин быстро нашел меню, подозвал официантку, и пока Аня выбирала кушанья, заказал вино и салат. Он наполнил бокалы, вино было легкое, светлое.
– За тебя, – сказал Платин. – Расскажи о себе, Казинька. Как живешь, что делаешь?
Аня пила вино маленькими глотками и молчала. Что рассказывать? Она была женой военного. Просто женой, и все.
– Лучше ты расскажи. Что пишешь? Что напечатано? Я читала «Третий сигнал»…
Это была его повесть – пять лет назад она сделала его известным. С тех пор он печатался. Вышел и первый сборник. Он назвал несколько своих вещей. Она их не читала.
Платин понял, что ей это неинтересно.
– У тебя есть дети? – спросил он.
– Конечно. Двое. Мальчик и девочка.
Она почему-то сказала это резко и тут же спросила:
– А у тебя? Кто есть у тебя? Он ответил мягко, печально:
– Никого, Представляешь – никого.
– Ты разве не женат?
– Говорю тебе – нет.
Не будет он рассказывать, что женат был недолго, развелся, потом сошелся с другой, и уже года два, как расстался и с ней. Он был убежден, что личная жизнь не удалась, потому что женщины не хотели или не могли понять, как трудна его работа – нервна и неровна. Жены – первая и вторая – были непохожи, но обе хотели размеренной жизни, регулярных денег. А те, что не дорожили этим, проходили, не задерживаясь возле него.
Любил ли он по-настоящему? Сейчас ему казалось, что никого, кроме Ани Казик, он никогда не любил. Неустроенность и неприкаянность его встали перед ним в самом жалостном виде. Юрий вздохнул и сказал мрачно:
– Я был счастлив только раз в жизни. Тогда.
Она посмотрела внимательно, и в ее карих глазах прошла тень – сожаления или недоверия – он не понял.
Во время еды они обменивались короткими репликами: о Москве, как хороша она и как суетлива, о погоде, такой капризной, об удобствах и недостатках воздушного транспорта.
За это время он успел разглядеть ее, увидел, что она не так юна, как ему показалось, хотя стройна и легка почти по-прежнему, оценил строгий вкус в одежде и осудил излишек колец на тонких пальцах. Прелестная молодая женщина, непонятная ему, чужая и вместе близкая. Он хотел бы почувствовать в ней простоту и открытость, но ощущал только скованность и напряженность.
Все чаще и чаще они замолкали. Мысли ее уходили куда-то далеко, лицо становилось мягче, нежней. «Должно быть, думает о своих ребятах, соскучилась, рада, что скоро увидит».
Он ошибался. Она думала не о детях. Детей у нее не было. На третий год брака она родила преждевременно, ребенок погиб, она долго болела и детей больше иметь не могла.
Платину она солгала – не хотела говорить о своем несчастье. Пусть думает, что у нее все прекрасно, лучше, чем у него. А сейчас она в самом деле счастлива. Только к Юрию это не имеет никакого отношения. Встреча с ним разбудила горькую память, оживила обиду. Она винила его во всем: в том, что вышла замуж без любви, в смерти ребенка, бездетности.
И вообще – хватит разговоров. Она встала.
– Мне пора, Юра. Спасибо.
– Тебе спасибо, Казинька.
Он поцеловал ее руки, сначала правую, потом левую – ее она пыталась отнять.
– Я пойду с тобой, я тебе помогу.
– Нет-нет, я тебя не возьму. Я буду покупать такие вещи, на которые мужчинам смотреть не положено.
Это было сказано кокетливо, жеманно, и он подумал, что она – типичная военная дама с периферии. И все ж расставаться ему не хотелось.
– Тогда позволь мне проводить тебя вечером. Откуда ты летишь? Каким рейсом?
– Ни в коем случае! – Это вырвалось горячо, испуганно. Затем она добавила спокойно: – Это неудобно, там будут знакомые.
– …Они расскажут Кузнецову, и он устроит тебе сцену ревности…
Она засмеялась, но он увидел морщинку между бровей – признак недовольства, он это помнил. И все ж почему-то продолжал настаивать.
– А если я встречу тебя в аэровокзале случайно? Я разыграю удивление, ты представишь меня знакомым – «товарищ по школе». Я скажу, что лечу куда-нибудь на Юг…
Она молчала. Он почувствовал, что надоел ей и она действительно хочет расстаться.
– Ну что ж, – вздохнул он с притворной грустью. – Прости и прощай. Дай хоть посажу тебя в такси. Куда тебе: в ГУМ, ЦУМ или Детский мир?
– Не надо. Будь здоров. Рада, что повидались. Последние слова прозвучали совсем холодно. Она повернулась и пошла легко и быстро. А Платин, постояв минуту в печальном раздумье над этой неожиданной встречей, бросился вдогон автобусу, вскочил на остановке и поехал домой.
Весь путь думал он об Ане Казик, видел ее—прежнюю, мысленно разглядывал теперешнюю, сравнивал, говорил себе, что ничего общего нет, и все же ощущал вкус яблока на губах.
Дома вспомнил он о рассказе, об Аркадии Львовиче, чертыхнулся, сказал, что писать не будет ничего, взял кипу журналов, лег на тахту, перелистал один, другой, ни за что не зацепился, пошел на кухню, достал из буфета коньяк.
Он сидел за пустым столом, курил, пил рюмку за рюмкой и думал, что литература – выдумка, мираж, туман, блажь, а настоящая жизнь – любящая и любимая жена, двое детей – мальчик и девочка.
Эта настоящая жизнь есть у Кузнецова, а у него, Платина, почему-то пустой дом, пустые журналы, туманы и миражи. И во всем этом виновата литература. С этими мыслями он и заснул на тахте одетый.
В это самое время во Внуковском аэропорту объявили посадку на рейс до Адлера. Аня и ее молодой спутник нашли свои места в самолете и сели, прижавшись друг к другу. Они молчали. Мысли их летели вперед – к морю, кавказскому берегу, где они будут вдвоем, одни.
Он был эстрадным певцом, выступал несколько раз в Окружном доме офицера, где Аня вела культработу. Увлечение это длилось уже год, но виделись они нечасто, украдкой и только первый раз смогли уехать вдвоем. Кузнецову Аня сказала, что едет на курорт лечиться, как и в прошлом году. Кузнецов не расспрашивал, он и сам уезжал нередко в командировки. Разлуки его не волновали. Брак их еще держался, но почти одними внешними жесткими скрепами.
Утром Платин принял душ, выпил кофе, походил по квартире и сел писать. Через два дня рассказ был готов. Назывался он «Первоцвет».
Это был рассказ о мужчине и женщине, в юности любивших друг друга, разведенных судьбой и встретившихся через много лет. У каждого семья, обычная, будничная жизнь. Ни он, ни она не пережили большой любви, не испытали счастья. И теперь, вспоминая юность, каждый жалеет о том, что они не вместе.
Рассказ получился грустный и светлый. Начинался он описанием маленького белого цветка с нежно-кружевным венчиком на тонком стебельке. Неказистый цветок, почти без запаха, вернее, он пахнет только талым снегом, весенней свежей травой. Это ранний цветок. Сорванный, он быстро вянет.
В пятницу тринадцатого Платин положил на стол Аркадию Львовичу семь страниц, отпечатанных на машинке.
Откинувшись на спинку кресла, он стал смотреть, как редактор читает его рассказ. Он любил следить за лицом читающего, улавливать смену чувств, соотносить их с текстом.
Лицо редактора от страницы к странице становилось все темней и темней. Окончив, он посмотрел на Юрия, достал сигарету, сделал несколько затяжек и тогда только сказал:
– Юра, вы написали короткий, но, увы, чувствительный рассказ. Что с вами сталось? Не ожидал…
Юрий поднялся и, протянув длинную руку, сгреб рассыпанные по столу листки.
– Стойте! Что вы делаете?! – Аркадий Львович схватил его за руку. – Дайте договорить. Рассказ необходимо немного посолить или, черт побери, поперчить. И потом – что это за имя «Казя»? То у вас, господа-писатели, идут одни Ларисы и Валерии, то начинаются Насти да Фроси. Есть же хорошие женские имена. Вот, например, Аня. Просто, мило, интеллигентно. А Казя… это что ж – от Казимира, что ли?
Аркадий Львович был очень расположен к Платину, знал его с первых шагов в литературе и позволял себе говорить с ним грубовато-откровенно, без околичностей.
Платин стоял над ним – сутулый, мрачный.
– К чему вы это… Я говорил – не выйдет. Не вышло, и все. Точка, Отдайте.
Теперь оба держались за изрядно помятые листки.
– Юра, что за шутки. Вы – не ребенок. Я ведь договорился с вами, и, в общем-то… для вас. Рассказ надо «довести» – вот и все.
– А, делайте что хотите, «доводите», «докручивайте». Сыпьте соль, перец…
Платин опустил руку, повернулся, сделал три шага и хлопнул дверью.
Аркадий Львович посидел несколько минут, успокаиваясь, потом взял ручку в три стержня и принялся за работу.
Имя «Казя» он заменил другим – «Аня» (Платин, кстати, не возражал против этого имени). Переименовал и героя – слишком много Геннадиев стало на страницах наших журналов. Он выбрал созвучное – Георгий.
Посмотрев с минуту в окно, Аркадий Львович произнес медленно: «Та-ак, та-ак». Кажется, он придумал, как приперчить пресноватый рассказ, снять с него идиллическую фату. Для этого нужно всего-навсего выстроить маленький зигзаг в сюжете, в самом конце.
У Платина рассказ кончался просто.
Герои долго прощались, им было нелегко расстаться. Но вот они разошлись. Увеличивается расстояние между ними, и каждого захватывает свое. Он торопится домой, зная, что жена волнуется всякий раз, когда он опаздывает. Казя едет на вокзал, садится в поезд и уже ощущает радость от скорой встречи с домом, мужем, детьми.
Аркадий Львович придумал новый, совершенно неожиданный конец.
Аня вовсе не едет на вокзал, как сказала Георгию. Нет, она отправляется на свидание к своему другу, который ждет ее у кинотеатра «Россия».
Редактор чуть помедлил и добавил: «С уже купленными билетами».
Заглавие он зачеркнул. Тут нужно другое. Пусть Платин придумает что-нибудь.
Затем Аркадий Львович вызвал свою помощницу Касю Георгиевну (полное ее имя было Кассиопея) и попросил позвонить Платину – согласовать правку.
