Текст книги "Индия глазами русского Шивы. Роман-путеводитель"

Автор книги: Наталья Лайдинен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Тот разговаривал напряженно, даже зло, но отпираться не стал.

– Да, машину Елена продала. Документы-то все на нее оформлены были. Я не получал от тебя никаких денег, а долги надо возвращать! А если ты сам по-хорошему не возвращаешь и сидишь в своей Индии, то я вынужден был сам решать эту проблему.

На этом наш разговор завершился. Даже не знаю до сих пор, то ли туристы, с которыми я договорился, не передали ему денег на самом деле, то ли бывший дружок на пару с подружкой цинично решили на мне подзаработать, думая, что я уже не вернусь. В конечном итоге это было неважно. Я вспомнил, что у Ленки на самом деле была доверенность на машину. Скорее всего, продав машину, деньги они поделили.

А вскоре я получил еще одно письмишко от Jane. Оно было непривычно эмоциональным для нее.

Shiva, что за дела? – изумлялась она. – В асе тебя не найти. Проблемы давно разрулились. Я слышала, что ты завис в Индии. Кончай дурить, возвращайся. Есть пара очень интересных проектов.

Отвечать ей я снова не стал. А известный ей электронный почтовый ящик с легким сердцем закрыл как приличный кусок прошлой собственной жизни… Так сказать, отлогинился сознательно и бесповоротно. В этот момент я остро почувствовал, что между моей прошлой, еще такой близкой и знакомой в мелочах жизнью и жизнью нынешней пролегла черта, которая незаметно разрастается в моем сознании, превращаясь в пропасть. И даже если я вернусь в Россию, то вряд ли буду играть по прежним правилам.

В довершение рассказа о моих приключениях на випассане скажу только, что от той немки Хайди еще через несколько лет я получил письмо. Она писала, что бойфренд ее бросил через полгода после возвращения из Индии и укатил жить в Эквадор: там тоже дешево, жарко и весело. Она с горя села на тяжелые наркотики. Хотела приехать в Индию снова, еще раз пройти випассану или йогу, но как-то не сложилось. Теперь она сидит взаперти в какой-то известной швейцарской клинике, где ее выводят из депрессии и наркотического коллапса, и считает десять дней, проведенных в Дхарамсале, лучшими в своей жизни.

* * *

Подзаработав еще, я решил посмотреть Индию: овладела мной охота к перемене мест. Я много путешествовал по предгорьям Гималаев, жил в долине Куллу, упоминаемой в Махаб-харате. Ее еще называют долиной богов, и привлекает она самых разных людей со всего света. Здесь проходили пути братьев пандавов, жили мудрецы риши и сам Кришна. А чего бы и не жить: отличный климат, довольно мягкая зима, красота вокруг, фруктовые сады, горы, увенчанные снежными шапками.

Я прожил несколько недель неподалеку от Манали, поездил по окрестностям, искупался в местных горячих источниках святого Вашишты, даже поднялся на знаменитый перевал Рохтанг. Не сам, конечно, спортсмен из меня никудышный, а на автобусе. Мог бы наврать, как некоторые путешественники, но не буду. И без того ощущения были фантастическими: типичный старый индийский автобус, без стекол, с хлипкими дверьми, медленно, с трудом карабкается вверх по горной дороге. Нечто среднее между ковчегом и катафалком. Индусы громко трещат между собой и плюются в окна – это народная забава большинства автобусных путешественников. Вдруг прямо перед автобусом падает здоровенный кусок скалы.

Пара часов уходит на ожидание подмоги. На дороге неизбежно собирается длиннющая пробка, сзади сигналят разъяренные водители. Наконец прибывает местное МЧС в составе одного трактора из ближайшей деревни. Еще минут сорок уходит на расчистку пространства, но трактора явно не хватает, поэтому за дело берутся водители застрявших автомобилей, любопытные местные жители и даже пассажиры автобуса. Я тоже принимаю участие в этом процессе – оттаскиваю с проезжей части крупные камни.

Слава богу! Завал ликвидирован, все двинулись дальше. Но далеко не уехали: навстречу нам неожиданно вынырнул военный автомобиль. Наш водитель чертыхается, и есть от чего: это один из главных ужастиков индийских автомобильных дорог – колонна военных грузовиков навстречу. Справедливости ради надо отметить, что военные водители везде притча во языцех, не исключая России, но в Индии это проявляется особенно ярко. Ездят служивые здесь так редко и водят так плохо, что лучше сразу держаться от них подальше. В любой аварии будет виноват тот, кто не успел сориентироваться и не пропустил военного. Водитель нашего автобуса мгновенно напрягается и пытается из всех сил максимально прижаться к краю дороги: военная машина едет прямо посередине и уступать никому не собирается. Увы, на серпантине это непросто. Пока стоим и мучительно долго пропускаем грузовики, я смотрю в окно. Прямо подо мной обрыв – метров триста. Нехилое зрелище!

Еще через час выдвигаемся дальше. Серпантин сужается на глазах, автобус еле плетется и одним колесом фактически висит над пропастью. И при этом продолжает движение! Вниз смотреть уже откровенно страшно. Что делать? Кричать и выпрыгивать? Смотрю на остальных пассажиров. Ничего, смеются, спят, едят, громко болтают и совершенно не реагируют на особенности движения. И так мы едем еще почти полтора часа.

Потом – новое приключение. Въехали на горный хребет, а там – снег! Пассажиры рады, как дети! Полно индусов, тех, кто снега ни разу в жизни не видел или видел очень редко. Автобус по просьбам индусов останавливается, гогочущая толпа вываливается на обрыв, и начинается веселье: игра в снежки, проба снега на вкус. Самое смешное и неприятное, когда индусы снег в автобус затаскивать начинают. Все это тает, течет по сиденьям и под ноги – грязь невообразимая! Зато всем весело.

Пейзажи с Рохтанга открываются такие, что дух захватывает! Индусам, правда, на них наплевать. Они смотрели на меня как на душевнобольного, когда я с горящими глазами все фотографировал горы из автобуса, да так неистово, будто полнометражный фильм снимал…

* * *

В небольшом поселке Наггаре, несмотря на его удаленность от мира и железной дороги, всегда много русских. Дело в том, что именно здесь находится знаменитое на весь мир гималайское имение Рерихов. Среди приезжающих в эти места попадаются очень интересные люди – художники, философы, ученые. Поэтому в Наггаре я всегда останавливался с удовольствием.

Интересное наблюдение: когда поднимаешься вверх по узкой асфальтовой дорожке из поселка к рериховскому имению, со всех сторон мальчишки кричат: «Марьиванна! Марьиванна!» Довольно долго я не мог понять, что это означает. Пока один продвинутый искатель из Казахстана не объяснил мне, что так местные продают русским марихуану. Довольно прибыльная точка, между прочим.

В местном итальянском ресторанчике на крыше одного из отелей как-то днем я сидел и хлебал жидкий томатный суп в исполнении местного повара, который считается одним из суперских мастеров в долине Куллу. Ко мне подсел парень обычного для здешних мест вида: длинноволосый, задумчивый, в майке с надписью «Транс-Гоа».

– Привет! – обратился он ко мне по-английски. – Ты давно в Наггаре? Что-то я тебя тут не видел.

– Да нет, не очень. Несколько дней. А ты?

– Я тут живу уже два года. А ты откуда?

– Из России.

– О! – воодушевился парень, встрепенувшись и мгновенно переходя на русский. – А я Миша из Эстонии. То есть вообще-то меня зовут Микко, но для русских – просто Миша. Тут много русских, но никто подолгу не живет. Приезжают, музей смотрят, иногда панчакарму в отеле делают – и дальше едут.

– А ты сам почему в Наггаре живешь?

– Пробивает тут здорово. Энергетика такая мощная – Гималаи все-таки. Туристов много – можно деньги нормальные зарабатывать. Вообще-то Рерихам мои респекты. Я лично восхищаюсь. Такое сто лет назад замутили, что до сих пор народ будоражат. И едут сюда, и едут, как будто медом намазано. А тут всего-то несколько построек, смотреть-то особо нечего. Ну, дом, где они жили, но он все равно закрыт, чтобы индусы все не разворовали. Ну, могила старшего Рериха… – Миша почесал затылок и придвинулся ближе: – Просто Рерихи реально новую религию создали, принесли свет космической мысли, но человечество еще не доросло до нее. Мало кто понимает, что приближается время Майтрейи. Зато картины Рериха на аукционах миллионы стоят теперь, не то что мои…

– Так ты художник! – понимающе кивнул я.

– Угу. А ты что, тоже брат по разуму? Приехал в великие энергетические места вдохновение ловить?

– Нет. Компьютерщик я.

– Класс! – почему-то обрадовался Миша. – Среди реальных индиго много тех, кто интересуется передовыми открытиями, компьютерами. А я художник-абстракционист. Ты – наш человек, не зря мы тут встретились! Кстати, угости меня чем-нибудь, а то я тут продал картину, накупил красок, виски и дури. Пустой вот теперь. Жрать хочется, а из знакомых, как назло, сейчас на месте никого нет, занять не у кого. Но послезавтра начинается выставка, может, что и впарю туристам, жизнь сразу наладится. Я тут считаюсь талантливым, подаю большие надежды. Даже два раза чай пил в домике из рериховского сервиза. Соблазнил тут одну девушку из офиса…

Я заказал Мише жареной картошки, и он с жадностью сожрал все, что принесли на большой тарелке.

– Спасибо, друган! Вот что значит – братство. Русский брат не оставит голодным бедного эстонского брата. А политика – херня это все. Они там деньги делят, нефть всякую, а мы, простые люди, отдуваемся. Пошли, я тебе картины мои покажу!

– Пошли!

Миша жил на окраине Наггара в небольшом гестхаусе, издалека больше похожем на сарай. Мы шли к нему через извилистую сеть улочек, напоминающих тропинки. По пути впечатлила меня одна интересная сценка в нищем индийском дворе: худая высокая индуска, изогнувшись, поднимала здоровенный колун, а рядом стоял ее супруг в темных очках и держал шланг. Увидев нас, индуска разулыбалась и начала мощно молотить по полену, а мужик так и продолжал тупо стоять со шлангом, поливая одно и то же место на куцей грядке.

– Мечта… – вздохнул Миша. – Вот бы везде так было! Бабы дрова колют, мужики – медитируют.

Наконец мы прибыли к месту Мишиной дислокации.

– Там у меня внутри… того. Грязновато. Ты посиди здесь на скамейке, я тебе сейчас картины вынесу показать. Чтобы ты на свету все получше оценил.

Картины у Миши были очень странные. Я, конечно, в художественном деле не профи, но сказать, нравится или нет, вполне способен. Меня сразу напрягли кислотная яркость красок, полное отсутствие какой бы то ни было композиции и небрежность разбросанных по полотну крупных мазков. Основными элементами большинства картин были: исполненная в разных цветах и ракурсах знаменитая рериховская эмблема (три круга, вписанные в круг), хорошо уже знакомый мне бог Ганеша с затуманенными поросячьими глазками, горные вершины в ночной мгле и на дневном свету, божьи коровки, разноцветные звезды и почему-то двери. Попадались еще страшноватые чудища на тонких ножках а-ля Сальвадор Дали, гусеницы и бабочки.

Вот это внутренний мир у парня! Непростой… Интересно, Миша в жизни такой же неоднозначный, как и его художества?

– И сколько времени у тебя на одну картину уходит?

– Когда как. Если большая, то пару дней рисую. Тяжело, долго. Если поменьше, то за несколько часов намалевать могу. Ставлю мольберт обычно где-то между музеем и институтом Урусвати – и творю себе. Туристы подходят, интересуются. В дом-то не пускают вообще, а по кругу ходить скучно. Вот и общаются со мной. В институт, конечно, по билету войти можно, но что там увидишь? Всякие матрешки и русские народные поделки? Народу реального искусства хочется из рериховских мест! Они ради этого сюда и приезжают из своих тьмутараканей. Иногда картину видят – и сразу покупают. Так счастливы, благодарят еще! Я им там рассказываю всякую пургу про путешествия в астрале, космическое видение художника. Это как я картины пишу. А они, прикинь, все хавают и берут…

– И что лучше берут?

– А это смотря кто. Я тут психологом стал за это время, – подбоченился Миша. – Тем, кто помоложе и поадреналинистей, подавай поярче, чтобы обязательно грибы были, мухоморы или конопля всякая. Естественно, в философском развороте: на фоне космоса или астральной проекции души… Не хухры-мухры!

– Ты еще и душу рисуешь? Ну, даешь…

– Это я запросто! – раздухарился Миша. – Хочешь, для тебя за полчаса чего-нибудь нарисую? А еще аура хорошо расходится. Чем крупнее и ярче – тем лучше. А вот иногда приезжают люди посерьезней, с ними проблемы, конечно. Им всегда что-нибудь рериховское, сентиментальное хочется: горы там или как речка Биас за горизонт утекает. У Рериха что-то такое было. Но я реализм не очень люблю. Простора мне в реализме не хватает, полета. Я – художник нового поколения, эры Водолея. Кстати, кислоты хочешь? Мне сегодня несколько марок достали. Мои картины тебе откроются совсем в новом свете…

– Так ты это все под кислотой рисуешь? – начал понимать я лучше Мишино творчество.

– Не только! От пластилина или каши тоже не отказываюсь. Но кислота – это же ключ к дверям восприятия. Принял – и понеслось. Великая симфония космоса… Взорвем, что ли?

Через полчаса пошел дождик. Я, давясь от брезгливости, затащил ушедшего в беспробудный кислотный астрал Мишу в его грязную комнатенку без окон и положил на продавленную раскладушку. Художник эпохи Майтрейи бормотал иногда что-то матерное, тихо посмеивался, подозрительно косился на меня, чмокал губами, звал маму и явно был не способен ни к какому творчеству.

* * *

До поездки в Индию я как-то не задумывался даже о том, что семья Рерихов внесла особый духовный или какой-то иной вклад в мировую историю. Николая Рериха я воспринимал исключительно как художника, картины которого видел когда-то давно в Москве в Музее Востока.

А вот в Наггаре, побродив по имению, расположенному на нескольких гектарах индийской земли, я заинтересовался рериховским вопросом предметно. Почитал литературу в Интернете, с людьми поговорил. Честно говоря, смотрители музея ничего внятного мне объяснить не смогли или не захотели. Более того, они почему-то уклонялись от самых важных вопросов. По крайней мере, из их восторженных рассказов я так и не понял, в каких отношениях состояли Рерихи с Советской властью, британской разведкой и почему провалилась операция «Красный Восток». После вопроса о том, кем Рерих все-таки был в большей степени – художником или политиком, – служители со мной вообще перестали разговаривать.

В офисе музея висит огромный портрет Елены Рерих, увенчанный гирляндой из цветов. Так в Индии обычно почитают святых. Экзальтированное почитание Рерихов в наггарском имении меня немного смутило. Я ожидал встретить другой, более взвешенный и научный подход к анализу их жизни и деятельности. Но видно, дело за будущим.

К этому времени я уже полистал кое-что из Блаватской, начал читать «Агни Йогу», написанную Еленой Рерих якобы под диктовку Учителей. Впечатление сразу стало двойственным. Вопросов, как в Прашанти Нилаям, снова стало больше, чем ответов. На удачу, в один из дней неподалеку от института Урусвати я встретил историка-искусствоведа, профессора Сергея Ивановича Брусникина. Он одиноко стоял около входа в музей, мял в руках соломенную шляпу и печально качал головой.

– Жаль! Как жаль! – сокрушался он по-русски.

– Вам что-то нужно? Может быть, вам помочь? – Я подошел.

– Да нет, ничего. Вот, обидно. От музея Урусвати все, что осталось, – матрешки да русские национальные костюмы. Где все материалы? Вывезены были в СССР или в Штаты? Как бы интересно было сейчас их поизучать. Столько всего еще закрыто в архивах!

– Вы Рерихами занимаетесь?

– Да, занимаюсь. Долго работал в архивах разных стран: не только в России, но в США, Швейцарии. Книжку вот теперь пишу. Только мне уже сказали, что в России ее вряд ли издадут.

– Странно. Сейчас столько разной литературы выходит… К тому же, я думаю, она для многих может быть интересной. Вот я в Сети почитать пытался про Николая Рериха, но материалов мало, тяжело в чем-то разобраться. Одно впечатление: все друг друга ругают.

– Молодой человек! – Сергей Иванович посмотрел на меня поверх очков. – Давайте присядем на скамейку, поговорим. Давно с молодежью не общался. Вот вам лично что интереснее всего в творчестве и жизни Рерихов?

– Да все, наверно. Как жили, почему оказались в Индии. Что их там с Америкой связывало. Правда ли, что были планы по избранию Николая Рериха далай-ламой или это миф? Есть какие-то разрозненные факты, которые у меня никак в общую картину не сложатся, а от служителей музея ответов не добиться.

– Нашли, кого спрашивать! – недобро ухмыльнулся Сергей Иванович. – Им деньги платят, чтобы они говорили то, что им скажут. Есть, кстати, несколько ученых, которых сюда даже на порог не пускают, поскольку они правду найти и описать пытаются. Меня вот пока в лицо не узнают, к счастью…

– Но мы же в Индии, и сейчас не тридцать седьмой год! – усомнился я.

– Молодой человек! – Профессор посмотрел на меня поверх очков. – Мне нравится ваша горячность и наивность. Но надо смотреть правде в глаза. Открытие архивов по Рерихам очень многим невыгодно. На базе частичной информации люди конструируют мифы, зарабатывают деньги. А для меня на первом месте и прежде всего историческая объективность. Я ученый, и я против подтасовки и сокрытия фактов. Надо называть вещи своими именами и не стесняться того, что было. В нашей стране уже были попытки переписывать историю, чем это кончилось – всем известно. Такой вот у меня подход к истории вообще и к Рерихам в частности.

Так мы проговорили несколько часов, пока не начал закрываться музей и нас не попросили на выход сотрудницы с хмурыми лицами севадалов из ашрама Саи Бабы.

Мы продолжили разговор за чашкой кофе в отеле, где жил Брусникин. В тот вечер я неожиданно узнал очень много нового и интересного о жизни Рерихов после отъезда из России. У меня нашлось одно слово для описания услышанного тогда: искушение.

– Но тогда объясните: кто такие махатмы? Я видел тут их портреты. В книгах Рерихи называют имена: махатма Мориа, например… Как у Блаватской. Я прочитал в Интернете, что опубликованы тома переписки с ними! Неужели это просто вымысел?

– А интересовались ли вы, Федор, когда-нибудь значением слова «махатма»? – мягко спросил меня профессор. – Кого называют в Индии таким красивым словом?

– Точно не знаю. Наверно, это обозначение какого-то святого высокого уровня, учителя… – предположил я.

– Вот вы и попались! Великая сила мифа! – торжествующе блеснул очками Брусникин. – Все дело в том, что в Индии любого монаха, кроме саддху, можно назвать махатмой совершенно официально. Так что к великим космическим Учителям это слово не имеет никакого отношения. Под видом таких махатм могли выступать монахи, имеющие минимальные сиддхи. Просто для западного мира, в том числе для таких великих умов, как Рузвельт, это восточное слово имело магическое значение, любые двери отпирало. Таким образом, носители контактов с этими самыми махатмами могли претендовать на роль посредников с высшими мирами и реализовывать через это свои интересы, не всегда высокодуховные. Не буду утверждать, что именно так было и с Блаватской, и с Рерихами. Это надо еще исследовать. Но достоверно можно и сейчас сказать, что интересы у них разнообразные были: и творческие, и религиозные, и политические. Масонские еще интересы, возможно – разведывательные. Очень сложный, даже противоречивый набор, не правда ли? При этом я абсолютно не оспариваю возможности Елены Ивановны вступать в контакт с некими тонкими мирами. Вопрос только: что это были за миры? Так что, молодой человек, не анализируя детально весь этот пестрый букет, вообще к творчеству Рерихов подступаться нельзя. Одномерная ерунда получится. Думайте, молодой человек, анализируйте, сопоставляйте. Секты возникают там, где частичное знание умножается на слепость веры.

* * *

Через пару недель после встречи с Брусникиным я сидел неподалеку от места захоронения праха Николая Рериха и читал. Со мной рядом уселся интеллигентного вида мужчина в темных очках. Он внимательно посмотрел на меня и поздоровался по-русски. Меня сразу удивил его невозможно строгий по местным меркам вид: белая рубашка с коротким рукавом, галстук, дорогие часы на руке. Чем-то он мне сразу не понравился. Возможно, выражением лица: напряженно-холодным, несмотря на то что его тонкие бесцветные губы растянулись в приветственной улыбке.

– Какими судьбами в Индии? – задал он мне традиционный местный вопрос.

– Так, живу… – ответил я уклончиво, не понимая еще, кто передо мной.

– И давно живете, молодой человек? Федор, кажется, вас зовут? Или, может быть, правильнее Шри-шри Федя, начинающий гуру? – Его последняя ремарка прозвучала издевательски.

– Федор, – буркнул я. – Но откуда вы знаете мое имя?

– Мы все знаем. Так давно в Индии?

– Два года.

– А по каким документам тут проживаете, позвольте поинтересоваться?

– А почему это вы интересуетесь моими документами?

– Дело в том, что я – сотрудник посольства России в Индии. Мне работники музея доложили, что вы ведете себя подозрительно. Ходите тут каждый день, людям разные вопросы про сотрудников спецслужб Бокия и Блюмкина задаете, интересуетесь чем не надо. Позволю напомнить, что Блюмкину чуть не присвоили звание Героя Советского Союза в начале девяностых. Герой был, боец! Жаль, что произошел развал СССР и эта идея была похоронена. Придет еще время настоящих героев! Еще нам известно, что вы с профессором Брусникиным недавно общались. Кстати, какие у него творческие планы? Книжку-то дописывает?

– Вы лучше у него сами спросите, раз все знаете!

– А вот хамить мне не надо, Шри-шри Федя! С Брусникиным мы еще разберемся. Никакой книжки ему не будет! Мой вам добрый совет: лучше оставьте ваши изыскания по-хорошему, ни к чему это. Кстати, если у вас вдруг документы не в порядке, то могут быть серьезные проблемы. Депортация, знаете ли. Уголовная ответственность…

Я молчал, тупо глядя перед собой. Мне вспомнились рассказы Брусникина про препятствия, которые до сих пор чинят ему и его коллегам. Но трудно было поверить, что им чего-то нужно и от меня.

– Впрочем, есть выход, – меланхолично продолжал незнакомец, глядя на панораму Гималаев, – я знаю, вы тут много с кем общаетесь. Встречаетесь с русскими туристами. Делаете им экскурсии по Наггару и окрестностям. С поэтами, художниками беседуете. Люди к вам с уважением относятся.

– И что?

– А вот что. Если вы будете нам сообщать о том, кто приезжает, с какими целями, чем интересуется… особенно если это касается наркотиков, Рерихов, оружия, то вы сообщайте нам, пожалуйста. Еще нам кришнаиты интересны, экстрасенсы, всякие нетрадиционные ученые и знаменитости – их тут тоже хватает. В общем, надо фиксировать, какие настроения среди приезжающих, их имена, фамилии, адреса в Интернете. Работа несложная. И мы вас трогать не будем.

– Я подумаю.

– Подумайте хорошенько, Шри-шри Федя! – Мужчина снова улыбнулся и похлопал меня по плечу: – Вот вам моя карточка. Не сомневаюсь в вашей благоразумности. В таком положении, как у вас, без документов, в чужом государстве… Звоните, пишите в любое время, вы же всегда на связи, это у вас профессиональное, так сказать? И не стройте иллюзий, что Индия – большая страна. Мы всех, кого надо, тут очень быстро находим. Ну, мне пора… Красивые тут места, правда?

Я кивнул. Мужчина встал, поправил очки и помахал мне на прощание рукой. Я машинально посмотрел на визитку. Там стояло «Иван Андреевич Климов, атташе». Я сунул визитку в карман и уставился на неспешно текущую где-то далеко внизу реку Биас. Мне стало нехорошо, как будто я был пойман за руку на месте преступления.

* * *

На следующий день я собрал вещи и уехал из Наггара. После встречи с Климовым мне было не по себе. Как говорится, остался осадочек. Я и не думал, что в наше время возможны такие неожиданные встречи. Черт, прав был старик Брусникин! Рано еще расслабляться.

Уехать хотелось куда-нибудь подальше. Я в очередной раз неожиданно сыграл в рулетку с судьбой – сел в автобус и отправился горной дорогой прямо в Кашмир, увидеть, так ли страшен черт, как его малюют ребята, возвращающиеся из Шринагара с круглыми от пережитых экстремальных впечатлений глазами. Даже сейчас от воспоминаний об этой поездке дрожь по коже, хотя ни о чем не жалею. Увиденное оказалось покруче всех рассказов.

Высокогорная трасса на Шринагар через Лех открыта всего шесть месяцев в году. Особо не забалуешь: кругом блокпосты и пулеметы. Горы, конечно, потрясающие, но разглядывать их особо возможности нет. Каждую секунду есть риск сорваться вместе с транспортным средством в пропасть. На этом фоне подъем на Рохтанг показался мне развлечением для детей дошкольного возраста. Автобусы и джипы ползут по крутому, местами обледеневшему серпантину убийственно медленно. Если вдруг оползень – это все. Можно стоять несколько дней кряду без движения. Я ехал в автобусе, который путешественники здесь называют «скотовозка»: окна теоретически есть, но они настежь открыты и не закрываются, от холода зубы стучат. Вдоль дороги вместо горной свежести – страшная вонь. Долго не мог понять, в чем дело. Потом дошло. Сплошь и рядом в кустах – трупы диких животных. Ночами военные на блокпостах отслеживают обстановку. И если что-то вдруг неподалеку происходит, например ветка хрустнула, по предполагаемой цели немедленно палят из винтовки, а то и из пулемета. Естественно, трупы животных потом никто не убирает. Вот и получается смрад по всей длине дороги.

Можно было, конечно, миновать эти неприятные моменты и полететь на самолете, но куда мне – без документов! Можно было и в объезд гор отправиться, но я давно хотел увидеть настоящее высокогорье, трансгималайскую трассу. Уже трясясь в автобусе, вспомнил, как знающие люди рекомендовали перед поездкой в Кашмир обзавестись мусульманской шапкой или хотя бы отрастить бороду. Дело в том, что в Кашмире очень сильны мусульманские традиции и там периодически случаются стычки на религиозной почве. В остальных частях Индии мусульмане даже оказываются зачастую более здравыми, чем индусы. Но только не в этих краях. Бывают до сих пор в Кашмире такие страшные случаи: останавливают ночью рейсовый автобус. Религиозные фанатики заходят в него. Расстреливают всех не-мусульман и выбрасывают их тела из автобуса. Автобус с мусульманами едет дальше… И к служителям порядка в таких случаях взывать бесполезно – их просто никогда нет рядом. Поэтому путешествовать в автобусах решаются немногие европейцы, даже прожив в Индии много лет.

Ночевать в Шринагаре тоже бывает страшно. Обычно российские турфирмы из соображений безопасности селят туристов на так называемых хаузботах. Они все стоят длинными рядами на озере Дал. Добираются до них на лодках-шикхарах. Единственный плюс такого размещения – красивая поездка по озеру, особенно в июне, когда лотосы цветут. У гребцов весла с наконечником в виде сердца – очень романтично и красиво. Считается, что на хаузботах туристы более надежно защищены от перестрелок, которые в ночное время почти ежедневно слышны в Шринагаре. На самом деле случиться тут может что угодно и где угодно. Никто ни от чего вообще не застрахован. Пограничная зона жизни и смерти. После поездки сюда туристы настолько счастливы, что остались живы, что никогда не предъявляют турфирмам претензий за недостаточность комфорта во время путешествия и пребывания.

Обычно в Шринагар европейцы ездят на могилу пророка Иссы, которого многие считают Иисусом Христом. Я, желая разобраться, тоже не стал исключением: в первый же день своего пребывания в столице Кашмира я отправился на поиски пресловутого Розабала. Розабал – это вообще-то название европейское, сокращенное от «Рауза бал», что означает – «могила пророка». По пути меня развеселило, что один из главных проспектов в мусульманском городе носит название «проспект Иссы».

Гробница Розабал расположена в центре старого Шринагара, Анзимаре, в квартале Кханьяр. Снаружи гробница на меня особого впечатления не произвела. Обычная мусульманская святыня, к тому же огороженная железной оградкой со всех сторон, больше похожая на небольшой домик: крыша зеленая, рамы розовые, – даже веселенько получилось. Я постоял около Розабала какое-то время, не имея ни малейшего представления о том, как попадают внутрь и попадают ли вообще. Попутно заметил, что на меня очень недобро косились проходящие мусульмане, хотя я вроде бы ничего предосудительного не делал. Двое из них остановились на противоположной стороне улицы и начали что-то громко обсуждать, размахивая руками и показывая при этом на меня. У одного из мужиков было ружье. Пора сматываться, еще не хватало мне проблем у гробницы пророка!

Я уже было собрался уходить подобру-поздорову, но тут мое внимание привлекли двое – рослый бородатый кашмирец и опасливо оглядывающийся коренастый европеец, с расчехленной профессиональной фотокамерой и чемоданчиком, который семенил за ним. Они явно направлялись в сторону гробницы. Я пошел им навстречу и поприветствовал европейца. Он на секунду остановился. Оказалось, передо мной известный немецкий фотограф, который получил разрешение от мусульман отснять гробницу. Все происходило молниеносно, как в приключенческих фильмах.

– Можно с вами? – без особой надежды спросил я.

– Пошли! Только скорей! – махнул мне немец и покосился на мусульманина-провожатого. – Хоть подстрахуешь. А то от этих террористов непонятно чего ожидать. Вдруг заведет внутрь и по голове стукнет! Не найдут потом.

– А почему с этой гробницей строго так? – Я быстро пошел следом за фотографом, продолжая расспросы.

– Да была тут одна ненормальная американка недавно. Вместе с подельником пытались ночью могилу раскопать и останки извлечь, но их застукали на месте преступления. Был грандиозный скандал. С тех пор такие строгости и охрана, никого не пускают. Мусульмане не слишком любят, когда их святыни становятся достопримечательностями для ротозеев. Кстати, обрати внимание, гробница ориентирована на север– юг. Это мусульманская традиция.

Мы быстро зашли внутрь. Немец быстро достал из чемоданчика штатив и установил на нем камеру, прикрутив внушительного вида объектив.

– Помогай со светом, раз уже пришел! И за чемоданом следи, чтобы не стырили! С них станется…

Немец снова покосился на кашмирца. Я неумело развернул серебристый зонт, фотограф установил свет. В гробнице стало светло, как днем, даже глаза на мгновение резануло. Внутри были те же зеленовато-розовые оттенки, что и снаружи строения. Кашмирец мгновенно нарисовался перед фотографом и протестующее замахал руками, громко закурлыкав на своем тарабарском языке. Немец чертыхнулся, полез в карман и сунул ему несколько банкнот имени махатмы Ганди; кашмирец отошел, насупился и замолчал.