Текст книги "Хозяйка старой пасеки 3 (СИ)"

Автор книги: Наталья Шнейдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

7

Стрельцов вылез из омшаника, как раз когда я закончила работать и размышляла – дожидаться ли его или отправляться вместе с Варенькой домой. Устала я как собака, даже на любопытство сил не осталось.

Исправник внимательно посмотрел на меня. Я выдержала его взгляд ровно столько, чтобы не казалось, будто я прячу глаза. Играть в гляделки я не собиралась. Как и гадать по его каменной физиономии.

Доктор появился следом за Стрельцовым. Неодобрительно посмотрел на свои испачканные туфли и начал шоркать ими о траву. Священник вылез последним. Он выглядел умиротворенным, будто грязь на обуви и подоле рясы его вовсе не касалась.

– Ничего необычного, – соизволил наконец сообщить Стрельцов.

– Ну и славно, – кивнула я, раздумывая, катить ли обратно тачку с инструментами самой или заставить кого-нибудь из людей. У Вареньки, кажется, подобных вопросов не возникало, потому что она взяла меня под руку, намереваясь развернуть к дому.

В самом деле, пусть мальчишки укатят. Р-р-аботнички.

Исправник решил вспомнить еще кое о чем.

– Что касается гидро… напомните, как вы это назвали?

– Глиняная прослойка, – улыбнулась я с видом «прелесть какая дурочка».

– Она есть, так что по весне можете не беспокоиться за сохранность содержимого погреба.

– Но из-за нее сохнуть будет долго, потому что воде некуда уходить, – заметил священник. – Надеюсь, в сундуках, которые там стоят, нет ничего ценного? Тогда можно будет просто оставить дверь открытой. Иначе все зарастет плесенью.

Я покачала головой:

– Ничего ценного нет, но я бы не хотела оставлять дверь открытой. Не ровен час, приблудится какая-нибудь животина и свалится. Жалко. Надо придумать что-то вроде решетки…

Хватит ли обрезков досок, пошедших на ульи? Герасим старался кроить дерево как можно экономнее…

Полкан, который все это время валялся в траве, положив голову на лапы, поднял ее и гавкнул.

– Хочешь сказать, что присмотришь? – хмыкнула я.

Он бодро завилял хвостом. Варенька рассмеялась, я тоже улыбнулась.

Послать кого-то из парней сколотить решетку? Но скоро станет совсем темно. Так ничего и не решив, я вернулась в дом. Расплатилась с мужиками, закончившими свою скорбную работу, и направилась в людскую.

– Вы хотели настоящего мужского дела? – заявила я подскочившим мальчишкам. – Завтра все, кроме Антошки, который идет с Герасимом, займетесь омшаником. Вынесете все, что там есть, на поверхность. Снимете всю мокрую землю до глины, насыпете песка. И сверху сухой земли. А то, что вытащите из ямы, отнесете к краю огорода, пересыпать компост.

Копорка – тоже органика, перегниет как милая. Заодно и навоз из навозника в дело пустим, нечего ему просто так воздух портить. В этом году огород уже не спасти, но ведь будет и следующий.

И после того, как мальчишки заменят земляной пол, нужно будет обработать омшаник серой, чтобы плесень не развелась в деревянных стенах, пока они сохнут. Заодно и от грызунов избавлюсь.

– Как прикажете, барыня. – Федька вытянулся «во фрунт», но получилось у него так потешно, что я едва скрыла улыбку.

– А что такое компост? – полюбопытствовал Данилка.

– Куча особым образом заготовленной гнили для огорода, – отмахнулась я. Заниматься прямо сейчас просвещением не было сил.

Мальчишки переглянулись с видом «опять барыня чудит». Придется все-таки объяснить.

– Земля в растения свои соки отдает. Чтобы она лучше восстанавливалась, надо хоть часть того, что взяли, вернуть. Поэтому сорняки, ботву по осени и прочее ненужное собирают, переслаивают навозом да землей и оставляют перепревать. Через полгода-год получается добрая жирная земля, которую потом хорошо на грядки добавить.

Данилка нахмурился.

– Дядька говорит, нехорошо навоз в поле закапывать, пусть и перепревший. Стебель у пшеницы да ржи выходит длинный, но слабый, ложится и зерно прорастает прямо в колосе.

– Правильно, потому что…

И как, спрашивается, объяснить неграмотным мальчишкам, что причина – в избытке азота, который пускает стебли в рост, при недостатке калия и фосфора, придающих им прочность?

– Потому что навоз сам по себе для растений слишком жирный. Это как человеку дать масло ложками есть.

– Вкусно… – вздохнул Кузька.

– Вкусно. Но съешь ты ложку, съешь две, а на пятой стошнит. Поэтому масло на хлеб мажут да в кашу кладут. А навоз нужно с золой, известью и костной мукой перемешать.

– Зола – это от дров, получается, мы то, что осталось от дерева, земле возвращаем, – задумался Данилка. – Костная мука – чтобы стебель крепкий, как кость, был?

– Можно и так сказать. То, что кости крепкими делает, сделает крепким и стебель.

Костная мука – источник фосфора и кальция. И если кальция вокруг сколько угодно – мел, известка – то другой относительно доступный источник фосфора не найти.

– Так что зола и костная мука крепость дают. А навоз – рост. Вместе получается как надо. Еще можно растения не сжигать, чтобы золу получить, а просто дать перепреть, как я и говорила. Хотя у нас нескоро будет столько компоста, чтобы на поле хватило. Пока только на огород. Поняли, что к чему?

Мальчишки закивали.

– Вот и хорошо. А потом ямы для силоса сделаем. Силос – это… – Я вздохнула. – Потом расскажу.

Софья говорила про «сезон». В самом деле, в природе предки молочного скота зимой ели сухую траву и побеги из-под снега. Но в природе они зимой и молоко не дают. Так что придется мне позаботиться и о сочном зеленом корме, если я не хочу лишиться молока на зиму. Да и курам в мешанку силос пойдет. Это только кажется, что до зимы далеко, моргнуть не успеешь – и холода.

– Барышня, дозвольте еще спросить, – снова подал голос Данилка. – Вам самой кто об этом рассказывал? Что крепость дает, что рост прибавляет?

– Книги. Умные люди изучают, как мир устроен, а потом пишут книги, чтобы рассказать об этом другим.

– Барышня, дозвольте мне с Герасимом грамоте учиться, – попросил Данилка.

Антошка хихикнул.

– Будешь ворон считать и звезды на небе?

– Дурак ты, дураком и помрешь, – огрызнулся Данилка.

– Конечно, учись, – вмешалась я. – Можешь прямо сейчас пойти и сделать себе дощечку для письма.

Я еще раз объяснила, как сделать церу. Убедилась, что мальчишка все понял. Задержалась в дверях, прежде чем уйти.

– Дурак не тот, кому господь ума не дал, а кто и даденым не пользуется, голову на плечах носит лишь для того, чтобы в нее есть.

Федька хмыкнул, ткнул Антошку кулаком в бок. Тот скривился, но отвечать не стал.

– Барышня, а мне учиться дозволите? – попросил Федька. – Раз уж дядька Герасим для такого не старый, то и я, наверное, могу.

– Дозволяю, – кивнула я.

И, кажется, мне нужно подумать, как организовать им место для занятий.

Но это может немного подождать. Зато распоряжения насчет завтрака-обеда-ужина ждать не будут. Я направилась на кухню.

Первое, что бросилось мне в глаза, – два накрытых тряпицей ведра на лавке.

Молоко!

– Сколько вышло? – спросила я.

Стеша разогнулась над тазиком с посудой.

– Два полных ведра. Хорошие коровы, удоистые. Что с молоком делать прикажете?

Два ведра. И это только после вечерней дойки. Пожалуй, я погорячилась с тремя коровами, но согласиться на две было бы слишком большой уступкой Софье. Уступкой, которую могли снова принять за слабость. Однако молока выходило явно больше, чем могли выпить мои гости и мои работники. Разве что три раза на дню готовить молочные каши, а в обед радовать всех молочной лапшой. Я мысленно хихикнула, вспомнив, что не пробовала это блюдо со времен детского сада. И, пожалуй, не хочу пробовать сейчас.

Воображение – от усталости, не иначе – тут же нарисовало мне Стрельцова на детском стульчике. Согнутые колени торчат едва ли не до плеч, кружевной слюнявчик. А на столе тарелка молочного супа с расплывающимся маслом и пенкой – как без пенки! И я с ложкой наперевес: «Это за маму, это за папу».

Не выдержав, я захихикала вслух. Опомнилась, увидев удивленные лица девочек.

– Подумала про молочные реки и кисельные берега, как в сказке. – Не говорить же им правду.

Девочки тоже разулыбались.

– Кисель вкусный.

Я не была уверена, что понятия о вкусном у нас совпадают. Судя по записям Глашиного батюшки здесь кисели варили из овса или гороха, плотные настолько, что можно было резать ножом, и считались они основным блюдом, а не десертом.

Впрочем, кисель тоже можно сварить молочный. Что еще? Экзотическая по местным меркам панакота, десерты с заварным молочным или сливочным кремом, зимой – мороженое. Блины и оладьи. Творог, сырники и запеканки. Манная каша – если я придумаю, как быстро и без усилий раздробить пшеничные зерна в манную крупу. Тогда и кашей по-гурьевски можно побаловаться. Молочные супы, и не обязательно та же лапша – скажем, крем-суп с грибами или тыквой. Или уха на сливках. Печенка тушеная в молоке. Смузи – тут я снова едва не захихикала, слишком уж не сочетался этот напиток с обстановкой моей кухни.

Но рано или поздно я сама взвою от молока на завтрак, обед и ужин в любых вариантах. А продавать некому: у всех вокруг свое хозяйство и свой скот. Значит, придется перерабатывать, как и все остальное, во что-то, что будет храниться, а в идеале – и продаваться.

Вот только во что? Сливки, сметана, творог… Всего этого много не съешь, и лежит оно относительно недолго, даже в леднике, за исключением разве что масла. И все это есть у всех.

Сыры? Разве что для собственных нужд, конкуренцию Софье с ее налаженным процессом и связями мне не составить, да и ссориться с ней не стоит.

Мысль крутилась, но отупевшая от усталости я никак не могла ухватить ее за хвост.

В каком виде молоко можно хранить долго? Сухое? Я примерно представляла технологию, и воспроизвести ее местными средствами нереально. Как и сгущенку. Все, что можно сделать в этих условиях – тянучку и щербет, однако сахар чересчур дорог.

Курт? Говорят, он может храниться годами. И делается довольно просто. Заквасить молоко, но не молочнокислыми бактериями, а термофильными палочками – получается не простокваша, а йогурт. Отцедить сыворотку, чтобы получилась сюзьма – аналог привычной нам сметаны, но погуще. Смешать с солью, скатать шарики и высушить до твердости камня.

Но даже если проигнорировать йогуртную закваску и сделать на обычной, как для простокваши – я сама не уверена, что смогу его есть. К подобным блюдам нужна привычка, как к борщу или гречке. Даже в Средней Азии, откуда родом это блюдо, раньше его кидали в супы, а сейчас это чаще не самостоятельное блюдо, а закуска под пенное.

Если бы можно было долго хранить обычный творог… Вспомнила! Дед рассказывал мне, что в его молодости, когда не было холодильников, творог сушили в печи, раскладывали в крынки и заливали маслом. В таком виде он мог храниться несколько месяцев. Если делать все правильно – перекладывать просушенный творог еще горячим в стерильную посуду и заливать прогретым, но не перекипяченным маслом, закрывать провощеным пергаментом наподобие консервы то, возможно, и храниться будет и дольше, особенно если в леднике. Надо попробовать. И, может быть, на него найдутся покупатели.

– Поставим на завтра овсяную кашу на молоке, – решила я. – Готовьте, чтобы на всех хватило, и господам, и людям.

Как раз к утру стомится в остывающей печи.

– Остальное пока в ледник. Сливки снимем на сметану и масло, из остального сделаем творог.

Если сушеный заливать маслом, то и обезжиренный подойдет.

– Стеша, завтра с утра, как коров подоишь, сходи к своим. Матушке своей скажи, что в доме еще один покойник, посидеть бы надо.

– Как прикажете, барыня.

– И с подругами поговори, нужна скотница и горничная.

Дом огромный, две девчонки со всем не справятся, даже если я буду помогать им с утра до ночи.

– По змейке в день, как и вам.

Хорошо, что удалось продать Медведеву свечи и договориться о новой партии. Плохо, что в ближайшее время других источников дохода не предвидится.

Да, и еще надо купить еды в деревне, хоть пару кур. Не медвежатиной единой.

Это пусть сделает Акулька. Пришлось и ее подробно проинструктировать и выделить денег.

Заодно и проверю, насколько честна грамотная дочка дьякона. А что я буду делать, если выяснится, что она меня обманывает, – решу завтра.

Все завтра. А сейчас до спальни бы доползти.

Однако отложить все дела и разговоры на завтра снова не получилось. Выйдя из кухни, я столкнулась с землемером. Он поклонился.

– Искал вас попрощаться, Глафира Андреевна. Заключение исправнику оставил, он обещал вам передать. Так что работа моя здесь закончилась.

– Куда ж вы на ночь глядя, да пешком? – оторопела я.

– Иван Михайлович по доброте душевной согласился подкинуть меня до почтовой станции. А там, глядишь, и лошадка какая найдется. А не найдется, так заночую.

– Зачем же вам платить за ночлег на станции, когда можно остаться бесплатно?

– Погостил я у вас, пора и честь знать, – замотал он головой. Но быстрый взгляд в сторону комнаты Савелия выдал его с головой.

– Покойник в доме вас… смущает? – прямо спросила я.

Землемер кивнул.

Что ж, у всех свои предрассудки. Так что пришлось мне сбегать за деньгами, чтобы расплатиться – и не забыть добавить сверху «благодарность за усердие». Иван Михайлович от оплаты отказался, заявив, что раз он приехал по официальному делу, то и платить мне не за что.

– А Марья Алексеевна? – не поверила я.

– Кирилл Аркадьевич заявил, что поскольку несчастный случай произошел по его недогляду, то и ответственность на нем.

Я кисло улыбнулась.

– Как вам будет угодно.

Гордость требовала немедленно пойти к исправнику и закатить скандал – дескать, мне не нужны его подачки, а доктора вызывала я. Практичность подсказывала, что исправник живет и столуется в моем доме. Да, в законах прописана постойная повинность – я обязана принимать его. Или полк солдат, если вдруг им необходимо будет разместиться на моих землях. Однако никакой компенсации закон не оговаривал.

Практичность победила. Мне еще Савелия хоронить.

Простившись с доктором, я наконец могла пойти спать. Оставалась самая малость – одолеть лестницу. Признаться, меня подмывало просто сесть на ступеньку и отключиться так, но не поймут.

Поднималась медленно, почти как Марья Алексеевна совсем недавно. Разве что не задыхалась и не шаркала. Я-то была здорова. Так что к распахнутым дверям гостиной я подошла совершенно бесшумно.

Стрельцов сидел у стола, ссутулившись над какими-то бумагами, и одной этой позы – при его-то обычно прямой спине – хватило, чтобы внутри что-то сжалось. Он словно согнулся под невидимой ношей, и казалось, будто она вот-вот раздавит его.

Исправник потер переносицу, провел пальцем по бумаге жестом полуграмотного крестьянина, кое-как разбирающего буквы. Откинулся на спинку стула и закрыл лицо ладонями, с нажимом проводя ими сверху вниз.

Столько безнадежной усталости было во всем его облике, что мне захотелось обнять его, взъерошить волосы – интересно, какие они на ощупь? – и увести отдыхать. Похоже, не одну меня сегодняшний день укатал почти вусмерть.

Я тряхнула головой, как будто это могло выбить из нее нелепые желания, осторожно спустилась на несколько ступенек и нарочно оступилась. Правда, равновесие потеряла по-настоящему, так что и взвизгнула без фальши, и в перила вцепилась всерьез. Стрельцов вырос надо мной почти мгновенно, подхватил под руку.

– Глафира Андреевна? Все хорошо?

– Да, – процедила я, злясь на саму себя. Охота мне было щадить его самолюбие, он-то мое явно не щадит! Да и не привиделось ли мне – сейчас исправник выглядел прямым и уверенным, как всегда. – Оступилась, – зачем-то пояснила я вполне очевидное. – Спасибо, что поймали.

– Не стоит, – улыбнулся он. – Чем вы намерены занять вечер?

– Здоровым сном. И вам от души советую поступить точно так же. Сегодня у всех был трудный день.

– Благодарю за заботу. Но перед тем, как мы разойдемся по своим комнатам – хотите изучить протокол осмотра тела?

Я вздохнула.

– Там есть что-то заслуживающее внимания?

Продираться через врачебный почерк и заковыристые термины не хотелось совершенно. Но вместо ответа Стрельцов собрал со стола бумаги и всунул их мне в руки.

Впрочем, почему «вместо»? Вполне себе очевидный ответ.

Почерк у Ивана Михайловича оказался вполне разборчивым – совсем не такой, как у врачей нашего времени. И формулировки не походили на канцелярско-протокольные. «При первоначальном осмотре тела покойного Савелия Никитича Кузьмина, мужеска пола, обнаружено…»

Дальше шло подробнейшее описание позы тела и положения конечностей, лежащих рядом предметов (злополучной колоды), со следами крови и прилипшими волосами, одежды и ее состояния вплоть до целости всех пуговиц и пыли на обуви, хотя мне всегда казалось, что такие вещи – дело Стрельцова.

«На затылке рана овальной формы с истечением крови и мозгового вещества…»

Следует ли мне скривиться, как это сделала бы любая приличная барышня на моем месте? Не стоит. Актриса я отвратительная, да и в приличные барышни не гожусь.

«При повторном осмотре обнаружены отломки затылочной кости, вдавленные в вещество мозга с размозжением оного и повреждением оболочек мозга, что и послужило причиной смерти».

Я еще раз перечитала описание. В самом деле, очень неудачно свалился: костные отломки разорвали твердую мозговую оболочку как раз в месте слияния сосудов, собирающих кровь от мозга. Такие повреждения несовместимы с жизнью.

«По обе стороны от грудины следы заживающих ожогов…» Хорошо я его приложила, даже стыдно немного.

А это еще что?

«На груди и левом надплечье повязка, пропитанная сукровицей и гноем. После удаления повязки обнаружена сквозная рана, проходящая через переднюю грудную мышцу в подмышечную впадину и далее сквозь широчайшую мышцу спины…»

И было очевидно, откуда взялась рана. Вот ведь повезло гаденышу! Под мышкой проходит крупный сосудисто-нервный пучок, попади пуля чуть иначе – и никуда бы Савелий не убежал. Правда, допрашивать бы снова было некого, однако Марья Алексеевна сейчас спала бы с целыми ребрами, а остальные не получили бы впечатлений, без которых прекрасно можно обойтись.

Хотя Варенька, наверное, с последней фразой бы не согласилась.

8

Я подняла голову. Зачем-то подровняла стопку бумаги, прогладила пальцем края – не выбивается ли где-то листок – прежде чем опустить на стол.

– Почему сейчас?

– Не понимаю вас.

– Перестаньте, Кирилл Аркадьевич. Все вы понимаете. Я не пыталась притвориться, что свежа как роза, бодра и готова разбираться с делами, пока они не закончатся. Очевидно, что я закончусь куда раньше дел.

Он повел рукой, словно собирался меня перебить, но я не остановилась.

– Не надо рассказывать мне, будто я прекрасно выгляжу и справлюсь со всем. Я не настолько дура, чтобы в это поверить. Я спросила, может ли дело подождать до утра. Вы вручили мне протокол, давая понять, что до утра дело не подождет. Однако я не вижу здесь ничего, что не могла бы узнать утром. Савелий мертв, это уже точно не изменится. Почему сейчас? Особенно если учесть, что и вам не помешал бы отдых?

Он улыбнулся, как кот, играющий с мышью.

– Прямой вопрос заслуживает прямого ответа. Потому что сейчас вы устали. Устали настолько, чтобы не следить за тем, что и как говорите. Вы правы, в этих бумагах нет ничего срочного. Савелий не воскреснет ни завтра, ни к скончанию времен. Что по-настоящему срочно – посмотреть, на что именно вы обратите внимание в этом протоколе, когда у вас нет сил притворяться невинной барышней.

И почему я не удивлена?

– У меня действительно нет сил притворяться прелесть какой дурочкой или хрупким цветком. И никогда не было. Поэтому я задам еще один прямой вопрос – вы и контрабанду хотите повесить на меня? Учитывая, что… как вы там сказали? «Хозяйка задает тон всему, что происходит в доме»?

Он промолчал, и это молчание было красноречивей любых слов.

– Что ж, спасибо за честность. – Я вспомнила еще кое-что. – И раз уж вы разоткровенничались за ужином – не расскажете заодно, сильно ли Кошкин пострадал от того диверсанта с гранатами?

– Почему Кошкин? – удивился он.

– Вы сказали, что грабили тех, кто возит чай, фарфор, шелка и так далее. Это хатайские товары, насколько я понимаю. Кошкин торгует чаем в нашем уезде.

Стрельцов ответил не сразу, как будто мой вопрос натолкнул его на какую-то мысль.

– Не совсем так. Он возит чай из Хатая через наш уезд в Белокамень. Минуя ярмарку в Великом Торжище.

– А заодно продает цыбик-другой местным помещикам.

Стрельцов кивнул, как-то отрешенно, словно продолжал что-то обдумывать.

– Так сильно ли он пострадал? – напомнила я.

– Куда меньше, чем конкуренты…

– … которых не стало после тех нападений.

– С чего вы взяли?

– С того, что мой управляющий сказал: раз я рассорилась с Кошкиным, мне придется самой ездить за чаем на ярмарку в Великое Торжище.

Стрельцов неопределенно покачал головой – ни да, ни нет.

– Честность заслуживает ответной честности. Возвращаясь к… – Он указал на протокол. – Вы не разочаровали, Глафира Андреевна. Ни испуганных охов, ни притворных обмороков. И внимательное изучение деталей ранений. Настолько внимательное, будто они о чем-то вам говорят.

– Они говорят мне о том, что человек, который едва не убил нас всех сегодня – мертв. Страху я натерпелась сегодня в омшанике столько, что на сегодня его запасы исчерпаны, и уж не буквы на листе бумаги способны их возобновить.

Я снова начала просматривать протокол.

– Что вы ищете теперь? – полюбопытствовал Стрельцов.

– Описание старых шрамов. Боевых ранений.

– Их нет.

Я покачала головой.

– Очевидно, что это Савелий лез тогда в дом. Однако то, как он вел себя в день вашего приезда, никак не вяжется у меня с образом опытного боевого мага, которого даже вы не смогли одолеть.

– Мне нравится это «даже», – хмыкнул исправник. – Я-то обычный человек. А что до Савелия… внешность часто обманчива. И чем искуснее хитрец, тем лучше умеет казаться не тем, кто он есть в действительности.

– Может быть, – проворчала я, старательно отгоняя ощущение, будто на самом деле исправник снова говорит вовсе не о Савелии. – Вам виднее, с вашей-то работой.

– Не расскажете мне, зачем бы он мог лезть в дом посреди ночи?

Я усмехнулась.

– Правде – представления не имею, что ему понадобилось – вы не поверите. Врать не вижу смысла. Разбирайтесь сами.

– Разберусь, будьте покойны. Надеюсь, вам не будут сниться кошмары этой ночью. Я бы себе этого не простил.

Нет. Спать. Немедленно. Потому что мне опять чудится намек в его словах. В этот раз – не на возможное преступление.

– После такого денька я буду спать как убитая. Чего и вам желаю.

– Спать как, – он выделил голосом это слово, – убитый – это прекрасно. Главное, чтобы действительно «как». – Он улыбнулся.

Я ответила такой же ехидной ухмылкой.

– Мне невыгодно, чтобы вас сменил другой исправник. Какой-нибудь тупой солдафон, который потащит меня в тюрьму за убийство тетушки… и ваше заодно. Вы по крайней мере умеете думать. Когда не цепляетесь к словам. И есть надежда, что вы найдете настоящего преступника. Доброй ночи.

– Доброй, – согласился он. – Тем более что следующий день будет не менее хлопотным, чем сегодняшний.

– Прошу прощения?

Что он еще приготовил?

– Мне придется обыскать магией весь дом. Зачем-то ведь Савелий в него полез. А вам придется за этим наблюдать, во избежание… недоразумений.

– Обыскивайте сколько вам заблагорассудится, – фыркнула я. – А насчет недоразумений… Мы снова возвращаемся к вопросу о вашей беспристрастности и моем доверии. Вы живете в этом доме не первый день.

По его лицу пробежала тень, но я не дала ему возможности ответить, повторив:

– Доброй ночи.

А вот насчет «спать как убитая» я не угадала. Свалилась-то я и правда без задних ног, но через какое-то время проснулась от звука шагов. Вот скрипнула половица. Еще раз.

Я резко села, зажигая волшебный огонек. Никого.

Померещилось?

Снова скрип. По гостиной кто-то ходил.

Неужто Полкан опять проворонил незваного гостя? Или это свои? Или Полкан даже залаять не успел, прежде чем его…

Я подхватила кочергу, резко толкнула дверь.

Кто-то ругнулся.

В паре шагов от меня стоял Стрельцов, потирая лоб.

– Прошу прощения, Глафира Андреевна, – сказал он прежде, чем я пришла в себя. – Бессонница.

Я вздохнула, подавляя желание добавить кочергой.

– Возьмите у Марьи Алексеевны обезболивающее. Уснете как миленький, – проворчала я. Захлопнула дверь, просунула в ручку кочергу.

Натягивая на голову одеяло, я не знала, чего хочу на самом деле – чтобы он попытался пробраться с другой стороны или чтобы оставил меня, наконец, в покое. Впрочем, усталость быстро избавила меня от дурацких размышлений.

Разбудил меня смутно знакомый голос.

– А я говорю – глупости все это!

– Почему? – А вот это Стеша. Только с кем она спорит в моей комнате?

– Потому что неча матери перечить, вот почему!

Я перевернулась с боку на бок. Нет, не в моей комнате. Просто у меня окна нараспашку, люблю спать в прохладе. Но неужели Стеша успела уже сходить в деревню и вернуться? Сколько же времени сейчас?

– Я не спорю, маменька. Я прошу растолковать. Может, я не понимаю чего-то.

Так, кажется, я не только на Вареньку плохо влияю.

– И растолкую, ежли ты сама дура. Неча курице мечтать о соколином полете. Грамота – барская забава. Простым людям она незачем.

– Барышня говорит, грамота нужна ума набираться, чтобы дурой не быть.

– «Ума набираться», – передразнила Прасковья. – Что господам хорошо, простому человеку – беда. Дашка вон тоже думала, что ума наберется, когда писание взялась читать. Три раза прочла от корки до корки и ума лишилась.

– Маменька…

– «Маменька». Тебя, рябую, и без того не всякий замуж возьмет. А если, не дай боже, прознают, что грамотная? Это ж курам на смех: девка вместо огорода да дома книжки читает.

– Так нету у нас книжек-то!

– Значит, и грамота тебе не нужна. Все, я сказала. Благословения не дам. Иди работай, а то барышня заругает.

Я вздохнула. Вот так вот. Ты из кожи вон лезешь, чтобы найти и вытащить на поверхность скрытый потенциал ребенка, разбудить в нем интерес и найти мотивацию, а потом кто-то перечеркивает все парой фраз. Совершенно искренне желая добра.

С точки зрения Прасковьи, быть как все – проверенный веками способ выживания, а грамотность – опасная мутация. И даже если я попытаюсь ее переубедить, рассказать, что грамотность – это инструмент, чтобы узнавать новое, понимать мир и адаптироваться к нему, – она не услышит. Я – барыня. Я живу совсем в другом мире. Мире, где женщина не становится старухой к тридцати из-за изматывающего физического труда, где связи и деньги решают любые проблемы. Мире белого человека в колониальной стране.

И вообще я эксплуататорша-угнетательница, хмыкнула я про себя.

Вот подушку уже поугнетала, сейчас вылезу из кровати и пойду угнетать Марью Алексеевну вопросами о здоровье. А потом всех остальных домашних – необходимостью утреннего чая.

А еще очень хорошо бы угнести исправника кочергой, чтобы он поумерил свой расследовательский пыл, но устав благочиния вряд ли одобряет такое поведение. Ладно хоть, против возможности понежиться в кровати еще пару минут, прежде чем начать бегать, ни устав, ни исправник не возражают.

Вот только понежиться мне и не дали. В дверь осторожно постучали, и голос Вареньки спросил:

– Глаша, ты спишь?

– На этот вопрос нельзя ответить «да», – проворчала я, садясь в кровати. – Что случилось?

– Там опять явился этот противный купчина. Я хотела сказать, что ты не принимаешь, но Марья Алексеевна считает, что лучше его не гнать. И Кир тоже так сказал.

Ну вот и доброе утро. Впрочем, неужели я всерьез ожидала, что оскорбленный в лучших чувствах купец не вернется? У него бизнес-проект на кону.

– Сергей Семенович встал?

– Да все уже поднялись, кроме тебя, – хихикнула Варенька.

– Тогда попроси его, пожалуйста, провести купца через его флигель в мой кабинет.

До чего все же неудобная планировка! А поменять местами кабинет и спальню – тут же начнут трепать, что управляющий может в любой момент подняться из своего флигеля в мои покои. И там хоть десять замков вешай, хоть пояс целомудрия надевай прямо поверх платья.

Хотя болтать в любом случае начнут, даже если бы Нелидов был в два раза старше и в четыре раза толще Кошкина. Поэтому мне стоит выкинуть из головы всякие глупости и собраться. Разговор явно будет нелегким.

– Кир просил передать, что он очень хотел бы тоже поприсутствовать при беседе. Если ты не против.

Если я не против, как мило.

– Разумеется, пусть присутствует.

Раз уж обещал защищать меня от охотников за титулом и приданым. Помнит ли он сам о том обещании? Впрочем, неважно. Я не могу залезть к нему в голову и подправить мысли, как мне удобно. Стрельцов поступит, как считает нужным. Понять его я все равно не в состоянии – разница даже не в пару поколений, а в пару веков. Так что пусть все идет как идет.

Собиралась я не торопясь, но и не затягивая время специально. Прожженный купчина наверняка не из тех, кого можно утомить или вывести из себя долгим ожиданием. Единственное лишнее дело, которое я себе позволила, – заглянуть к Марье Алексеевне.

Генеральша, одетая в халат, возлежала на горе подушек и думок. В руках у нее были жития.

– С юности их не открывала, а оказывается, преувлекательнейшее чтение! – сказала она вместо приветствия. – Вот, скажем, святой Макарий. Был он полководцем великим и немало земель рутенских освободил от басурман. А потом все бросил и ушел в пустыню. Семь лет молился, и Господь посылал ему мед из трещины в скале и дожди, чтобы святой мог подкрепить силы для дальнейшей молитвы. А потом Макарий пошел проповедовать к диким племенам у северного моря. Разбойники его ограбить хотели, но он их своими речами так растрогал, что те разрыдались и обратились в истинную веру. Потом стаю волков усмирил, белого медведя голыми руками взял… – Она потрясла книгой. – Чем не роман! И это только начало. Я, пожалуй, еще почитаю, Ивану Михайловичу на радость. Если я тебе сегодня не нужна, конечно.

– Как вы можете быть не нужны, Марья Алексеевна! – улыбнулась я. – Ваша помощь бесценна. Поэтому вам необходимо отдохнуть на радость не только Ивану Михайловичу, но и нам всем, чтобы мы не беспокоились о вашем здоровье.

– Ой, лиса… – разулыбалась она. Посерьезнела. – Слышала я, Кошкин приехал. Не подписывай ничего, пока исправник не заверит.

– Спасибо за напутствие, – кивнула я. – Отдыхайте.

– Доброе утро, – приветствовала я собравшихся, заходя в кабинет.

Не хватало только Марьи Алексеевны. Даже Варенька скромно примостилась в углу – то ли не нашла себе более интересного занятия, то ли предвкушала очередное представление.

Судя по виду Стрельцова, для него утро было еще более «добрым», чем для меня. Я-то хотя бы выспалась, а что не позавтракала – так будет причина выпроводить Кошкина побыстрее. А вот у исправника под глазами залегли темные круги.