Текст книги "Четыре подковы белого мерина"

Автор книги: Наталья Труш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Конечно, напишу! – Заведующая Широкова закивала согласно. – А эту Белову я уволю!

– Не надо. Не увольняйте. Ну куда она пойдет? В дворники? Я думаю, она и так урок получила. Молодая еще. Не увольняйте. Пожалуйста…

– Ну ладно… – Удивленная Галина Васильевна проводила посетительницу на выход по лабиринту из шкафов и стеллажей. – Вам спасибо, что не жалуетесь…

– Да разобраться всегда надо. Была б там настоящая… почтальонка! А то ведь ребенок. Хорошо, что работает вообще. А ошибки… Их не делает тот, кто ничего не делает. Не увольняйте. Учите.

Следующие три дня у Лады были какими-то странными. Сначала она думала, что главный враг ее – это судья Сергеева, а она, как оказалось, просто выполняла свои обязанности. Не явился гражданин в суд – она объявила его в розыск. А потом в отпуск пошла. Имеет право.

Потом эта Белова Анна Владимировна, почтальон, которая не донесла до них судебную повестку. Ох и зла была на нее Лада! Пока не увидела эту испуганную девчонку. Да, безалаберную и безответственную, но не специально, не со зла, а по глупости своей. И бабка Протасова – та еще сплетница эта Протасиха! Где так все знает, а тут запуталась в трех соснах и вылепила девчонке то, что к делу совсем не относится. Стало быть, больше всех виноват Димкин папаша непутевый, Сережа Долинин, фамилию которого сын носит. Если б не он с его закидонами, которые завели его в места не столь отдаленные, Протасиха не ошиблась бы и не ляпнула про тюрьму, в которой сосед парится. Да и какой он сосед? Сережа в их квартире жил всего ничего, и было это давным-давно. Месяцев семь, не больше. Потом Димка родился, Сережа в армию ушел, и больше они вместе не жили ни в этой квартире, ни в какой другой. Никто из соседей и не знает-то его, кроме бабки Протасовой. И надо же было, чтоб именно к ней и завернула почтальонка со своим вопросом о проживании в адресе соседа Долинина. Вот ведь как бывает…

И вот надо же ей было в тот злосчастный день оказаться дома, и открыть дверь почтальону, и, не поняв, о ком идет речь, доложить, что сосед давно не проживает и вообще вроде в тюрьме сидит! «Ну, Протасиха! Сколько ее знаю, всегда она вот такая: слышит звон, да не знает, где он!» – без злости подумала Лада.

А что злиться? Больше всех, конечно, сам Димка виноват. Натворил дел, а она теперь разгребай за него!

Все, что случилось с Димкой, казалось Ладе чем-то невероятным, как будто было все это не в их жизни, а в каком-то кино. И хоть она сама раскопала всю эту историю, ей все казалось, что произошла чудовищная ошибка, и вот прямо сейчас откроется дверь и сын вернется.

Об этом она по прошествии трех дней и рассказала по секрету дяде Толе Комару.

– Дядь Толь, вы только маме ни слова, ладно? – попросила Лада. – Думаю, еще день-два, и Димку отпустят.

– Ладуся! Девочка! Ты не понимаешь ничего! Это система, и туда просто попасть, но очень трудно выбраться. И Димка не появится через пару дней. Поверь мне! Я это очень хорошо знаю! И надо собираться и ехать к нему.

– Дядь Толь, я же ничего не знаю, что там и как! Куда ехать, что делать?! – Лада была в отчаянии оттого, что услышала. Но поверила сразу. Дядя Толя был для нее авторитетом, он знает. И если он так говорит, то, значит, так оно и есть.

– Давай так договоримся: ты завтра же езжай туда, узнаешь все на месте, а вечером я позвоню – расскажешь, что и как. А потом решим, что делать. И держи себя в руках! Слышишь? Не рыдать! Все будет хорошо. А я тут попробую разузнать у своих, чем можно помочь.

Сколько раз раньше Лада проезжала мимо этого мрачного здания на Арсенальной набережной и никогда не задумывалась о том, что творится за этим забором из красного кирпича с витками колючей проволоки по верху, как там живут люди, и люди ли, а то ведь, наверное, все больше грабители и убийцы. А вот теперь и Димка там.

Лада притормозила у главного входа, посмотрела по сторонам. На противоположной стороне улицы стояли люди. Она сразу поняла, что это не туристы, которые пришли полюбоваться архитектурой «Крестов». Они высматривали что-то за стеной, высчитывали.

Лада перебежала проезжую часть и сделала вид, что кого-то ждет: посмотрела по сторонам, потом бросила взгляд на часы, потом снова по сторонам. Немного прошла по набережной вдоль гранитного парапета, за которым лениво плескалась темная невская вода. В сторону центра прошлепал маленький катерок, свистнув приветливо. Лада помахала кому-то на палубе, и ей этот «кто-то» ответил таким же приветом.

У Лады немного улучшилось настроение. Она еще чуть-чуть постояла на набережной напротив «Крестов», разглядывая мрачный фасад здания СИЗО. Отсюда были видны лишь схваченные крепкими решетками окна верхних этажей. Кое-где на решетках были привязаны цветные ленточки – наверное, таким способом арестанты давали своим родным и друзьям знать о себе.

– …Ну, про ленточки не могу ничего сказать, но мой сын написал мне, что окно его камеры смотрит точно на строящийся дом на той стороне реки, – пояснила Ладе женщина, к которой она обратилась с вопросами. – А вам пока надо собрать сыну передачу и, может быть, попробовать получить разрешение на свидание.

Еще Лада узнала у нее, что можно передать в СИЗО, а что – не примут. Сигареты из пачек надо высыпать в полиэтиленовый пакет, а конфеты освободить от фантиков.

– Почему? – спросила удивленно Лада.

– Ну как вы не понимаете? Мало ли что вы в бумажках и упаковках задумаете ему передать? Письмо какое или деньги. Вот потому и принимают все в таком виде – голеньком!

Вечером все это же самое ей тихонько рассказал по телефону дядя Толя Комар. А еще он сказал, что, скорее всего, Димке придется просидеть в «Крестах» до суда. А вот суд должен состояться с адвокатом, и тогда он получит условное наказание и будет освобожден из-под стражи прямо в зале суда.

– И еще, Ладусь, свидание с Димкой тебе сейчас никто не даст. Это решение выносит судья, а она у нас в отпуске.

Лада расплакалась. Не оттого, что у Димки все так сложно складывается, а оттого, что дядя Толя сказал «у нас». Впервые за эти дни она почувствовала, что не одна, что рядом близкие люди, которые разделяют их с Димкой беду.

Через две недели, когда, по всем подсчетам, должна была выйти из отпуска судья Сергеева, Лада поехала в районный суд. Судья была на месте, и даже была не занята, так что Ладу сразу к ней пропустили. Была она не очень молода, не очень красива, старомодна, со старушечьим пучком седых волос на макушке.

Лада сбивчиво объяснила ей суть своей просьбы, рассказала, что Димка не виноват, да и почтальон Анна Белова не очень виновата, и бабка Протасова тоже. А виноват во всем непутевый папаша Сережа Долинин…

Она так запутала судью, что та долго переспрашивала ее, кто сидит в «Крестах», кто и куда отправил повестку и что имела в виду бабка Протасиха.

Лада хотела начать снова и от Адама, но тут Сергеева вспомнила:

– Долинин – это угонщик, который на суд не явился?

– Он самый! – радостно откликнулась Лада.

– А повестку, говорите, почтальонша не принесла?

– Да! Я это выяснила, и заведующая почтовым отделением готова подтвердить. Из-за нее Димка сейчас в «Крестах»! Помогите!

Сергеева посмотрела в окно, протерла толстые стекла очков мягкой тряпочкой и сказала:

– Знаете, может быть, вы меня еще благодарить будете за то, что ваш сын попал в СИЗО. Да-да, не удивляйтесь. Это своего рода прививка ему, на будущее. Вам, наверное, уже сказали, что за это правонарушение вашему сыну грозит условное наказание. Знаете, что такое условное наказание? Это для них мелкое недоразумение, тьфу! У кого его сегодня нет? Я считаю, что это безнаказанность. Ну, кто-то, может, и подумает в следующий раз, но, как показывает практика, для большинства это чепуха. И поверьте мне, многие очень быстро после этого совершают более тяжкое преступление и попадают за решетку надолго. А ваш сын получит хороший урок. Не переживайте так сильно, ничего с ним не случится. Поверьте моему слову и опыту, все только на пользу. Отправляйтесь домой и успокойтесь. Вот вам номер телефона, позвоните в конце следующей недели секретарю, она вам скажет, когда состоится суд.

Странно, Сергеева за пять минут убедила ее в том, что Димке пойдет на пользу вся эта ситуация, и Лада успокоилась. Она даже забыла попросить у судьи свидание с Димкой.

А на следующий день ей пришло письмо из «Крестов». Принесла его Белова. Лада возвращалась с работы часов в пять вечера. Издалека увидела сидящую на лавочке возле парадной Анну Владимировну. Узнала ее. И Белова тоже узнала Ладу – издалека помахала ей бумажкой. Она улыбалась своей бесхитростной улыбкой, протягивая Ладе письмо.

– Вот. Давно уже вас жду. Не стала в ящик опускать, а то вдруг опять куда… провалится. – Белова покраснела.

Лада взяла письмо, пробежала глазами адрес, кивнула Беловой:

– Спасибо!

– Да, пожалуйста! – откликнулась Анна. Помялась немножко и сказала: – Вы простите меня, а?

– Да простила давно… – обронила Лада.

– Ну, я тогда пошла. Еще будет письмо – я вот так же, из рук в руки…

– Спасибо, – еще раз поблагодарила Лада и поспешила домой.

Она внимательно изучила тоненький конверт. Странно. Почерк был Димкин. И одновременно – не Димкин! Вот так вот странно. Какие-то крючки-закорючки были точно прописаны рукой ее сына – она их хорошо знала, так как было время, когда они вместе часами пыхтели над домашними заданиями по русскому языку.

И в то же время это был не Димкин почерк. Слишком аккуратный. Хорошо выписанные буковки. Димка так никогда не писал. Если он спешил, то у него были просто каракули, причем угловатые, остренькие буквы порой почти лежали на одном боку. А потом вдруг разворачивались и ложились на другой бок. А вот чтобы прямо, по стойке «смирно!» – так Димка писать не умел.

Письмо – тоненький листочек в линеечку – тоже было исписано таким правильным почерком. Судя по первой строчке, Лада не сомневалась: писал Димка! Только он так говорил ей и писал в записках: «Мумуся!» Только он. А вот дальше…

Письмо было странное. Какой-то гладкий, будто специально заученный текст. Димка писал, что все у него хорошо, если словом «хорошо» можно назвать жизнь в «Крестах», что он надеется, что суд пройдет и его отпустят домой. Потом несколько строк о том, как он переживает и волнуется за Ладу и за бабушку с дедом. И наконец, «о деле». Димка так и написал: «Мам, а теперь о деле». Дело было такое, что Лада просто за голову схватилась! Димка ровно, как школьное сочинение, расписал ситуацию, при которой он «случайно разбил телевизор в камере», стоимость которого нужно возместить. «Мама, тебе позвонят, нужно будет встретиться с людьми и отдать им 500 долларов. Мама, если деньги не отдадим, у меня будут большие неприятности».

Хорошенькое дело! Пятьсот долларов! А где их взять?! Да еще и «большие неприятности». Только этого ей не хватало!

Лада трижды перечитала письмо. Вроде все понятно. Потянулся за чаем, задел за шнур, и телевизор слетел с полки. Все понятно, но интуиция подсказывает: что-то тут не так.

Почерк! Вот что не так! Этим красивым почерком, которого у Димки никогда не было, он хочет показать, что пишет не сам. Вернее, ручкой водит сам, но под диктовку. Точно!

Лада кинулась звонить дяде Толе. Он шепотом доложил, что сейчас спрячется в туалете и будет готов выслушать ее. Лада услышала, как дядя Толя прошлепал по коридору, как щелкнула задвижка на двери, и сдавленным голосом доложился:

– Есть, дочка! Спрятался от мамули твоей! Докладывай!

– Дядь Толь, от Димки письмо пришло.

– Ну?!

– Странное письмо. Вроде и он пишет, и в то же время – не он.

– Денег просит? – мгновенно догадался Комар.

– Да!!! А вы откуда знаете?

– Догадался! – Дядя Толя понятливо кхекнул. – Сколько просит?

– Пять сотен долларов. Пишет, что в камере разбил телевизор.

– Ну, понятно! Хорошо, что не сервант с хрусталем! Дочка, это обычная практика. Значит, так: никому никаких денег не передавать, ждать моих указаний. Завтра я подниму свои связи, решим, что с этой бедой делать!

– Дядь Толь… – Лада прикусила губу. – Я люблю тебя…

– Ну, дочка, ты только держись! Держись! Ты сильная, ты победишь. Вернее, мы победим. Мы все победим!

– Спасибо. – Лада вытерла слезу, которая предательски скатилась по щеке. – Я люблю вас с мамой…

В наше время, да и во все времена, наверное, связи решают все. Или почти все. У Анатолия Семеновича Комара связей хватало. Правда, в несколько иной сфере. Но уже через час директор завода железобетонных конструкций разговаривал с депутатом Законодательного собрания города, который возглавлял комиссию по правопорядку и законности. Депутату его представил начальник одной из колоний, в которой строили новый корпус для заключенных, а плиты, сваи, перемычки и лестничные марши им поставлял завод ЖБИ, которым руководил Комар.

Депутат внимательно выслушал директора завода, не задавая лишних вопросов, все понял и тут же перезвонил начальнику главка. А уже через час генерал-майор Радченко принял его у себя в кабинете.

– Дочка, ты тут посиди, – тормознул Комар Ладу, которая хотела следом за ним нырнуть в кабинет начальника Управления федеральной службы исполнения наказаний, и она, как прилежная девочка, присела на край парадного дивана с деревянной резьбой по спинке в приемной генерала.

– Кофе будете? – приветливо спросила ее симпатичная секретарша элегантного возраста.

Лада в ответ помотала головой и погладила резной подлокотник дивана:

– Как красиво!

– Да, это, знаете ли, наши подопечные такую мебель делают! – с гордостью сказала помощница генерала. – Делают и попроще, а это вот – по спецзаказу.

Разговор у дяди Толи и генерала Радченко был короткий. Лада не успела толком рассмотреть резьбу на мебельном гарнитуре, как дверь в кабинете начальника главка распахнулась, и он собственной персоной появился на пороге. В отличие от дяди Толи, который ростом и объемом походил на телефонную будку, генерал был под стать своей элегантной помощнице – стройный, среднего роста, в аккуратных очках в золотой оправе. Он приветливо поздоровался с Ладой и попросил секретаршу немедленно вызвать ему Чиркова.

– Это начальник «Крестов», – тихонько шепнул Ладе Комар.

– Чай? Кофе? – спросил генерал и пригласил всех к круглому низкому столику на резной ноге в окружении нарядных кресел с обивкой из синего бархата, на гнутых тонких ножках.

Лада от волнения с трудом осилила половину чашки, а дядя Толя, который никогда не страдал отсутствием аппетита, с удовольствием пил чай с печеньем.

Полковник Чирков моментально понял, о чем речь, пробежал глазами письмо, которое отдала ему Лада. Она попыталась объяснять, что писал письмо сын, но почерк явно не его, а это значит…

Чирков остановил ее жестом:

– Я все понял. Это обычный прием. Не переживайте. Сегодня же вашего сына мы переведем в другую камеру. Можете завтра прийти на свидание, и он вам сам скажет, что все нормально.

– Ой, а как мне оформить свидание? – встрепенулась Лада.

– Запишите мой телефон, подъезжайте ровно в полдень, звоните, я дам разрешение, – четко отрапортовал Чирков.

– Ой, а можно мы вдвоем? – снова спросила Лада. – Дядя Толя, он сыну моему… дедушка.

– Можно. Только паспорта не забудьте. Я жду вас.

Когда решается какой-то вопрос, груз падает с плеч, как после похода в хорошую баню. Еще вчера Лада металась, как загнанная в угол кошка. Так же метались мысли у нее в голове. Было страшно. Не за себя! За Димку, который, судя по этому письму, написанному каллиграфическим почерком, тоже был загнан в угол в тесной камере следственного изолятора «Кресты». И если бы не всемогущий дядя Толя Комар, для которого Лада почти как дочка, то она и сейчас тряслась бы и металась.

Вечером она вздохнула спокойно: «Наверное, Димку уже перевели в другую камеру…» – но уснуть все равно до утра не могла. Какой тут сон, когда мысли только об одном: как там ее непутевый ребенок?

Димка получил по полной программе.

Лишение свободы – штука страшная. Теоретически все знают, что это такое. А вот что чувствует человек, лишенный свободы, очень сложно понять тем, кто этого не пережил. Вот еще пять минут назад ты шел по своим делам, был весел, или печален, или задумчив – находился в своем мире. И вдруг все это обрывается в одно мгновение. И в замкнутом пространстве камеры, в одиночестве ли или в обществе незнакомых тебе людей, у тебя начинается иной отсчет времени. Время становится безразмерным. Его очень много, и убить его сложно. В КПЗ ни книжек, ни газет, ни радио с телевизором. А случайные собеседники, которые могут оказаться рядом, не всегда в радость, так как нередко они там находятся вовсе не случайно, а как раз наоборот – специально. Чтобы разговорить тебя, узнать подробности твоей истории, а потом выложить все это кому надо.

У Димки случай был особый. Он с его глупой ситуацией был никому не интересен. Как говорится, сам дурак, коль так глупо попал в неволю.

И сидел он в КПЗ в гордом одиночестве, вернее, лежал на деревянном помосте, застелив его тонким байковым одеялом, которое по совету дежурного по отделению милиции принесла его мать.

Если не спал, то думал. Только об одном: с какого перепугу его вдруг объявили в федеральный розыск? Милиционер, с которым Димка пообщался по этому поводу, ничего толкового ему не сказал: розыск и розыск. Вот он и ломал голову и не мог ничего понять, так как, уж кто-кто, а он-то знал, что ни в чем не замешан.

Ему и в голову не могло прийти, что все это из-за Анны Владимировны Беловой – безалаберной почтальонки, которая не донесла до него повестку в суд.

Так, в невеселых думках, он провел три дня, отоспался на три года вперед и в полном недоумении был этапирован в «Кресты».

Первых дней в «Крестах» он почти не запомнил: казалось, что все это происходило не с ним, а с кем-то другим, а он как будто смотрел кино и все ждал, что вот сейчас убьют всех плохих, и побегут по экрану титры, и зажжется свет. И можно будет погонять мысли по поводу фильма, что в нем было реальным, а что хитромудрый режиссер от балды придумал.

В камере, куда Димка попал, народ был пестрый: какой-то работяга, якобы убивший кого-то по великой пьянке, пара бомжей, чудненький Вася, место которому было в дурдоме, а не в тюрьме, угрюмый Гера, с кулаками размером с пудовые гири, которыми он не пользовался, так как был не от мира сего, тощий пацан – ровесник Димки, с которым он мог общаться на равных. Остальные – тени незаметные, серые. И три качка – три упитанных сидельца, которых, как потом Димка узнал, за глаза звали «маргаринами». Почему? А кто его знает – почему?! Маргарин и маргарин! Они заправляли всем в «хате», и все, кроме угрюмого Геры, им подчинялись. Гера был вообще вне всей этой политики. То ли за кулаки размерами с гири, то ли еще за какие заслуги. А может, и за все в комплексе.

В первый же день по «заезду» Димка держал ответ перед «маргаринами» и остальными сидельцами. Надо было отчитаться по полной программе, за что «на «Кресты» заехал. А если б он знал – за что?! Он так честно и сказал:

– Не знаю.

И тут же от души получил за «незнание» по почкам. Боль скрутила его, он понял, что никто с ним не шутит, и убедительно, насколько мог, рассказал, что схватили на улице, что находился в федеральном розыске и что, вероятнее всего, это как-то связано с тем, что полгода назад угнал машину, разбил ее и ждал суда.

Видимо, «маргарины» справились о нем где надо, информация подтвердилась, и от него отстали. Он был счастлив, когда о нем забывали, но иногда «маргарины» для развлечения принимались его воспитывать. После таких показательных выступлений Димка клялся в душе, что если он выйдет из «Крестов» живым, то больше никогда в жизни не совершит ничего, что может завести в «казенный дом».

Он думал о матери, которая, наверное, сходит с ума и не спит ночами. Скорее всего, она ничего не рассказала бабушке с дедом. И правильно сделала. Старые они, могут и не пережить этого.

Он сидел под самым потолком камеры на нарах и с тоской смотрел сквозь толстую решетку на волю. А она была так близка и так недосягаема! Там светило солнышко, которое не попадало в камеру, и катила крутую волну Нева. Волна разбивалась о борт маленького прогулочного катера, на котором гуляли по случаю ясного летнего дня и воскресенья беззаботные туристы, и до чуткого Димкиного уха долетал их счастливый смех. А от ветерка трепетал, как флажок, привязанный к решетке узкий длинный лоскуток красного цвета – опознавательный знак для тех, кто с набережной ищет их камеру. Он, этот лоскуток, трепетал и рвался, но узелок был крепкий, поэтому улететь лоскуток не мог, как привязанный за лапку голубь. Он тоже был не свободен.

– Долинин! – услышал Димка свою фамилию и чуть не упал сверху.

– А?!

– «А»! Бэ! Передачу принимай давай! – гаркнул в окошко «кормушки» вертухай.

Димка сполз с самой верхней шконки и принял по описи продукты, которые передала ему мать: пакеты-запарики с вермишелью, колбасу, зелень, овощи – огурцы с помидорами, яблоки, бульонные кубики, сухое молоко, чай, сигареты россыпью, конфеты, шоколад, кофе, сухари, пряники и большой пакет с кусками домашнего пирога. Даже затянутый крепким узлом, этот пакет имел особенный запах. Ну, то, что пирог с малиной, – это было очевидно. И малиновый запах поплыл по камере, смешиваясь с менее приятными запахами.

Дело не в малине.

Вместе с этим пакетом Димке передали запах родного дома – особенный, узнаваемый только им одним. Он легко представил мать, которая ловко лепила из теста большой пирог, выкладывала на нем малиновую начинку, заворачивала края и скрепляла всю эту конструкцию узкими полосками теста.

Пирог был фирменный, мамин. Она пекла такие на праздники. И вкус этого пирога знали все родственники, друзья и даже соседи.

От воспоминаний у Димки защемило внутри и защипало в носу, и он почувствовал, что еще мгновение – и он расплачется и опозорится по полной программе перед сокамерниками.

Он прикрыл глаза и за мгновение унесся далеко от этой вонючей камеры и от своего дурацкого настоящего в прошлое, туда, где жив был Глеб и мама была такой счастливой и молодой, и он, как домашний котенок, был всеми обласкан, обогрет и накормлен.

Димка сглотнул слюну. За последние две недели он ел нормально в КПЗ, куда мать приносила ему домашнюю еду. В «Крестах» он похудел за две недели килограммов на десять, так как совсем не мог есть то, что дают заключенным. Баланда, приготовленная то ли из рыбьих отходов, то ли из мелкой салаки, которую даже коты не едят, брезгуют. Она воняла так, что Димка готов был скорее сдохнуть с голода, чем хлебать эту серую жижу. Имя ей было «братская могила», из-за плавающих в воде голых рыбьих хребтов.

Хлеб в тюрьме тоже был странный. Про хлеб рассказывали, что его выпекают где-то по спецзаказу. Что это был за «спецзаказ» – страшно было подумать. Хлеб был несъедобным. Съедобной у него была лишь немного пропеченная корочка, но ее было так мало! А мякиш, похожий на пластилин, можно было слепить в ком и запустить им в стену, и он просто приклеивался к шершавой поверхности.

А вот лепить из такого «пластилина» было одно удовольствие. Тонкие Димкины пальцы ловко прорабатывали даже самые мелкие детали, и скоро он научился лепить симпатичные сувениры, которые разлетались, как горячие пирожки.

Этот его талант оценили сокамерники, и «маргарины» старались забывать о нем, хотя им надо было держать марку и отрабатывать на ком-то свои приемчики, чтобы остальные боялись.

Попробовать маминого пирога Димка не успел. Вернее, ему сразу дали понять, что пир горой не для него. От передачи ему достались лишь жалкие ошметки, и есть сразу расхотелось.

Он забрался на свою шконку под потолок, устроился поудобнее, подтянув колени к подбородку, нашел щелочку в зарешеченном окне, сквозь которую был виден город, солнечные блики на Неве и голубое небо, и перенесся мысленно туда, отгородившись от всех.

Наверное, это как-то оскорбило «маргаринов», и они, посовещавшись немного, приказали Димке слезать вниз.

– Дело есть, – важно сказал главный из них, бритый наголо Валера.

Димка тяжело вернулся из своего виртуального путешествия по воле, сполз вниз, не смея ослушаться, – почки все-таки было жалко!

– Давай, сынок, мамке письмо писать! – ковыряя спичкой в зубах, сказал Валера и подтолкнул Димку к столу. Ему придвинули чистый лист бумаги, дали ручку.

Димка сразу сообразил, что от всего этого надо ждать какого-то подвоха, а от него и скрывать не стали, что это будет письмо «с секретом».

– Ты, сынок, пиши сначала про жизнь в неволе, мамку успокой, чтоб не переживала. Ну, там, про здоровье свое расскажи, да про то, что все будет хорошо. Ну, а дальше мы тебе подскажем, что писать.

Димка сидел, уставившись в одну точку. Он уже понял, что у его матери таким способом будут что-то вымогать, – слышал про такие уловки. Наверное, деньги. И надо как-то дать ей понять, чтоб она не попалась на такую уловку.

– Что задумался, детина? – Один из «маргаринов» дал ему тычка под ребра. – Давай, пиши! «Маменька, добрый день але вечер!»

Компания дружно заржала над шуткой, а Димка понял, как надо писать, чтобы мать все поняла как надо.

Он вывел первую строчку аккуратно, тщательно выстраивая букву к букве, а не заваливая слова то на один, то на другой бок. Писать чужим почерком было очень неудобно, буквы так и норовили попадать, но Димка неторопливо выписывал их, как когда-то в прописи для первоклассников.

Когда он написал письмо наполовину, над ним навис «маргарин» Колян Арбуз и стал диктовать ему текст. Из легенды следовало, что Димка потянулся в тесной камере за чаем и случайно зацепил шнур от телевизора. В результате – телевизор вдребезги, а Димка – в должники.

– Сколько ж нам с его мамки-то попросить? – призадумался «маргарин» Миша Кнут и махнул рукой: – Ладно, мамка там не так богата, без папки живет, пусть засылает для начала пять сотен «бакинских», а дальше будем посмотреть.

Потом Димка таким же каллиграфическим почерком подписал конверт, который ему выдали с условием «Вернешь три!», и на этом урок правописания закончился.

Димка забрался под потолок, снова попытался найти удобную для глаза щелочку, но найти не мог. Настроение испортилось, и он уставился в корявую грязную стену камеры, думая о том, что будет, когда мать получит это письмо. И как его вообще отправят на волю? Внутри тюрьмы по ночам исправно работала почта. Письмо-«маляву» можно было отправить в любую камеру, если в нее была проложена «дорога», по которой гоняли «коней», перевозя почту. У Димки в первый же день отняли свитер, который распустили на нити. Из них и делали «дороги», ловко перекидывая концы нитей от камеры к камере. Для этой процедуры изготавливали из газетных трубок «ружье», которое «стреляло» специальными пульками. Главное, дунуть было посильнее в ружье! Говорят, были такие умельцы, которые «стреляли» на десятки метров. Пуля с наконечником из хлебного мякиша, похожего на пластилин, достигала цели, принося за собой кончик «дороги», которым выстреливали в обратном направлении, и между двумя камерами устанавливалась связь: тянешь за одну нитку – «конь» едет к соседям, где его принимают, а потом отправляют в обратный путь.

Димкино письмо, конечно, не тюремным «конем» было отправлено, а «ногами» – через контролера, который переслал его адресату в обход цензуры.

– Ну, теперь недельку подождем и позвоним твоей мамке! – сообщил Димке бритый Валера и радостно оскалился: – Мамка же не захочет, чтоб тебя тут за разбитый телевизор по почкам били или вообще на кусочки резали за какую-то железяку. Зашлет мамка денежку, мы тебе телевизор-то и простим, правда, братва?!

«Маргарины» радостно заржали над шуткой, а Димка подумал, что жить ему осталось ровно неделю. Во-первых, у матери денег нет, во-вторых, он своим письмом дал ей понять, что никакого телевизора не разбивал. Значит, по почкам он, судя по всему, получит хорошо.

А через неделю открылась дверь камеры, и вертухай гаркнул:

– Долинин! С вещами на выход!

Вещей у Димки было не так много. Одежду и одеяло у него отняли в первый же день и «рыльно-мыльные» принадлежности тоже. Тощий полиэтиленовый мешок с зубной щеткой, которая никому не приглянулась, долго не пришлось собирать, поэтому он через полминуты был готов. В голове была только одна мысль: «Куда меня?» Ему хотелось думать, что домой, и он очень надеялся на это, но его провели по галереям в другую камеру, и за его спиной снова захлопнулась дверь.

Счастье бывает разным. Для кого-то счастье – это хорошая машина и квартира, для кого-то – рождение долгожданного ребенка, а для кого-то – перевод в другую камеру следственного изолятора «Кресты». Просто в разные периоды времени и в разных жизненных ситуациях происходят разные счастливые моменты.

О том, какое Димке привалило счастье – попасть в камеру, где сидят нормальные люди, которые понимают тебя, готовы выслушать и помочь, он осознал к вечеру этого своего страшного дня. Его приняли настороженно, но довольно-таки дружелюбно. Пригласили за стол, угостили карамелькой и налили чаю.

Никаких «маргаринов» здесь не было. Главным был дядя Гена – мужичок лет сорока пяти, внешности непримечательной, простецкой. Говорил тихо, но его все слышали, так как в эти моменты слышно было даже, как муха пролетает.

В Димкину историю дядя Гена не очень поверил: загреметь в «Кресты» за такой пустяк, как угон машины без цели хищения, – это надо было сильно постараться. Но, пошептавшись вечером с кем-то возле «кормушки», дядя Гена внимательно посмотрел на Димку и сказал:

– Не соврал. И правда история какая-то мутная с тобой, но все так и есть. Думаю, недолго загостишься тут: суд назначат, и уедешь совсем. А вот про то, как жил до сегодняшнего дня в первой камере, расскажи подробней.

Димка, усвоивший главное тюремное правило – «Не болтай!», скупо рассказал о том, как прожил три недели в компании с «маргаринами», как его заставили написать матери письмо и как неожиданно в день и час «X» его вдруг перевели из той камеры в эту.

– Кто-то сильно хлопочет о тебе на воле, сынок, – сделал вывод дядя Гена.

– Кроме матери – некому, – ответил Димка.

– Ну, коль так, береги свою матушку. А здесь ничего не бойся. У нас тут люди живут, не звери. В тесноте, да не в обиде. Живи.

На следующий день после обеда Димке объявили о свидании. Дядя Гена распорядился приодеть его, и Димке презентовали носки, спортивные брюки и футболку. Бритвенный станок одноразовый тоже дали и мыло. Так что на свидание он отправился в хорошем настроении.

Лада еще издалека увидела, как он похудел и побледнел, и всхлипнула, а дядя Толя Комар больно сжал под столом ее руку и сказал: