Текст книги "Четыре подковы белого мерина"

Автор книги: Наталья Труш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Наталья Рудольфовна Труш
Четыре подковы белого мерина

 
Если бы письмо написать я мог
В 78-й самому себе,
Может, от чего-то бы уберег,
Может, все исправил в своей судьбе.
Сотня или даже полсотни строк —
И жизнь бы стала сладкой, как эскимо…
 
 
А все-таки не зря так устроил Бог,
Что в прошлое нельзя написать письмо…
 

Максим Леонидов. Письмо в прошлое

Внизу, словно собранный из игрушечных кубиков ослепительно-белого цвета, раскинулся на холмах вечный город. Экскурсовод обещал, что с этой точки он будет виден особенно хорошо. Не обманул. Красиво.

Город переползал с горки на горку, меняя цвет, теряя постепенно зеленые островки, – еврейская и арабская части Иерусалима отличаются друг от друга. Как сказал экскурсовод, арабы наплевательски относятся к ботаническим изыскам, посему арабская часть города – каменные джунгли.

Слева – зеленое, справа – белое, и посредине – золотой «Купол скалы» на Храмовой горе.

Картинка, которая давным-давно будоражила воображение Лады Стрелецкой, вдруг ожила: вдали по серым ленточкам дорог катили автомобили, небо над городом прочертил белым легкий спортивный самолет, внизу под горой носились и орали черномазые детишки, аплодировали серыми от пыли листьями-ладошками придорожные кусты, и зудел в траве невидимый израильский шмель.

Ладе даже снился этот город, будто манил к себе, и притягивал. Поэтому, когда в феврале ей стало совсем невмоготу, она плюнула на все, выцарапала из заначки доллары и купила себе недельный тур по Земле обетованной. И улетела, оставив ключ от квартиры лучшей подруге Веронике, которая любезно согласилась поливать цветы, кормить кошку Лапку и старого сомика Тёпу.

Вероничка готова была не то что неделю – месяц! – жить в Ладкиной уютной квартирке на окраине Питера и ухаживать за цветами и живностью, только бы любимая подруга хоть немного развеялась и забыла свой неудавшийся недавний роман.

В аэропорту Вероника со знанием дела наставляла ее:

– Береги ноги, там много ходить надо. Ты взяла кроссовки? Взяла?! Молодец! И туфли взяла? Как «зачем»?! Лад! Ну как «зачем», золотко мое! Ну не все же ты будешь по святым местам ходить?! Будут ведь вечера в отеле. Ну и что, что вы на колесах?! Ночевки-то в отеле! Нужны туфли и платье. Если уж не вечернее, то непременно нарядное. После ужина можно погулять. Лад, ну не сиди ты там как привязанная! Закадри кого-нибудь. Хватит уже в монашках ходить и верность хранить этому твоему Владу, будь он трижды невладен!

Лада посмотрела на подругу укоризненно.

– Ну все-все, молчу-молчу! Смотри, вон какой приличный дяденька летит. А-а, нет, пардон, он с тетенькой и выводком наследников…

Вероничка поискала глазами в группе пассажиров, улетающих в Тель-Авив, достойного ее подруги мужчину, но ничего приличного не нашла, махнула рукой:

– А, ладно, Ладка! Ты лучше найди там себе нашего бывшего соотечественника. Они, говорят, в состоянии ностальгии с радостью знакомятся с нашими женщинами. А жить там как классно! Тепло круглый год! По-русски все шпарят – никакого тебе языкового барьера!

– Верусик, ты закончила? – устало спросила ее Лада. – Молотишь и молотишь! Вот уж и правда – язык без костей! За Димкой не прошу присмотреть, денег будет просить – не давай! Еда у него есть. Если не утомит – позванивай ему по утрам, чтобы на работу не проспал, а больше ничего не надо. Лапку береги – она любит удрать на лестницу, потом ловить будешь сутки…

Лада наспех расцеловала подругу и, подхватив клетчатую сумку на колесиках, пошла к стойке паспортного контроля.

Это было особенное путешествие, в котором время сжалось в пружину. Неделя на знакомство со святыми местами Израиля – это капля в море. В Мертвом море… А если еще учесть, что по стране туристы передвигались исключительно на автобусе, то можно представить, сколько времени ушло на дороги.

Но любая дорога рано или поздно заканчивается, и та, самая длинная, что так долго вела Лару в вечный город, тоже закончилась. И ранним утром пятого февраля она стояла на вершине холма, с которого хорошо был виден Иерусалим. Он лежал перед ней как на ладони. И был впереди целый день в этом городе, по улицам которого ходил Богочеловек, в реальное существование которого она очень верила. Лада не сказала Веронике, что рванула в этот тур не только из-за заевшей ее текучки, дикой усталости и промозглой зимы. Просто пришло время отправиться за чудом в этот город, посещение которого – уже волшебство. Порой ей казалось, что она и жива-то еще только потому, что верит в чудеса.

И, стоя на пороге этого дня, она мысленно просила Его о помощи, и ждала той минуты, когда ступит на плиты улиц Старого города и пройдет неспешно армянским, а потом арабским кварталом к Храму. Ей хотелось проверить себя: зная этот маршрут по описаниям путеводителей, узнает ли она его в реальности? Таков ли он, этот путь, каким она себе его представляет?

– Вы не могли бы меня сфотографировать? – услышала Лада прямо под ухом.

– Могу, – повернулась Лада к просителю.

Он не был знаком ей. Хотя на свитере у него был опознавательный знак их группы – беджик с названием турфирмы «Кэтрин-Тур». Среднего роста, неприметный, сероглазый, не худой и не толстый, в стильных очках, которые поминутно поправлял. «Дужки надо поджать», – машинально подумала Лада.

Впрочем, это вряд ли избавило бы хозяина стильных очков от привычки. Это движение было как черта характера, как родинка на правой щеке, как застенчивая улыбка, с которой он попросил Ладу сфотографировать его на фоне вечного города.

В нем было все и не было ничего. Ничего особенного на первый взгляд. Незаметный герой оркестра, какая-нибудь крошечная дудочка, флейта-пикколо или скрипочка-альт. Скромная. Незаметная. Но убери ее – и расстроится ансамбль, и пропадет изюминка.

Сама она была совсем другой. Ее замечали всегда. Длинноногая, пепельноволосая, с правильными, красивыми чертами лица и стройной, совсем не оплывшей с возрастом фигурой, которой годы добавили только изумительной женственности, она одинаково привлекала оценивающие ее взгляды женщин и прикидывающе-озабоченные – мужчин.

А еще у нее были удивительные глаза, светлые-пресветлые, серые, чуть-чуть не дотянувшие до определения «стальные», но близко к этому. И взгляд соответствующий. «Насквозь вижу» – это как раз про такие глаза, обладательница которых была женщиной проницательной. Вероника ей даже советовала носить ложные очки, те, что с простыми стеклами, без диоптрий.

– Лад, ты как посмотришь, так знакомиться с тобой отпадает всякое желание! Ты извини, – говорила подруга, – но всякий человек, глядя в глаза другому человеку, желает видеть в нем расположенность к общению, как минимум. А у тебя тут вывеска: «Все ушли на фронт!» Или еще хуже: «Пива нет и сегодня не будет!»

Выслушав в сотый раз замечания подруги по этому поводу, Лада, в правила которой входило помимо всего прочего и такое: «Не посылать никого в задницу, чтобы туда не послали тебя!» – с нежной улыбкой сказала:

– Верусик! Знаешь что?..

– Что? – с готовностью выслушать откликнулась Вероника.

– А не пойти ли тебе в… далеко, с очками и замечаниями?!

Итак, в противовес заметной Ладе, мужчина был незаметным героем оркестра. Он протянул ей сверхтоненький цифровой фотоаппарат и сказал:

– Паша.

– Что? – переспросила Лада.

– Меня зовут Паша. Фамилия – Гронский. Адвокат Гронский. Может быть, слышали…

– Не слышала. Вы хотите, чтобы я вас сфотографировала?

– Совершенно верно! Тут все просто. – Адвокат Гронский потыкал кнопки своего фотоаппарата, отчего объектив выехал с характерным звуком «пи-и-и-и-у-у-у!». – Вид красивый, очень хочется на память, на фоне города…

Лада взяла протянутый цифровичок. Паша Гронский красиво привалился к балюстраде, Лада установила картинку на экране и мягко надавила на кнопочку.

Он улыбнулся в последний момент, и она увидела, что у него очень симпатичное лицо. «Добродушное и порядочное, – подумала Лада. – Хотя… лицо не может быть «порядочным». Это человек бывает порядочным, а бывает – не очень. А лицо бывает симпатичным или нет, и еще бывает «кавказской национальности». Смешно! Лицо определенной национальности!»

– Спасибо! – Гронский забрал у Лады фотоаппарат, посмотрел снимок. – А вас?

– Что «а вас»? – переспросила Лада.

– «А вас» как зовут и «а вас» не надо ли сфотографировать?

Лада внимательно посмотрела на Гронского:

– Зовут меня именем отечественного автомобиля, а фотографировать меня не надо – меня уже сфотографировали.

– Простите, «отечественный автомобиль» – это «жигули»?

– Да, не КамАЗ.

– Ну, тогда вы – Лада. Красивое имя! Редкое.

Такой непосредственности, какой-то детской коммуникабельности Ладе давно не приходилось видеть. Она всегда завидовала тем, кто вот так легко способен завязывать разговор. Лично для нее это всегда было большой проблемой. Почему-то думалось, что таким образом она собеседнику навязывает свое общение, пристает, отвлекает. Это был ее маленький «пунктик», доставлявший ей порой немало неудобств, с которым она безуспешно боролась. Правда, ей не скучно было в компании себя, любимой, поэтому она не очень страдала от «пунктика».

Наверное, из-за этого она и не замечала в течение трех дней Пашу Гронского, как, впрочем, и остальных путешественников. Она слишком погружена была в свои собственные мысли и совсем не присматривалась к соседям по автобусу и общему столу за завтраками и ужинами. Да и завтраки с ужинами были, как говаривала бабушка, «без церемониев». Скорое поедание пищи со шведского стола, когда завтракало и ужинало одновременно сразу несколько туристических групп, не способствовало обстоятельным знакомствам.

Ее новый знакомый не был сильно разговорчивым. Когда после завтрака в ресторане на горе их группа загрузилась в автобус, он просто сел рядом с ней. Нельзя сказать, что это было очень удобно. До этого Лада сидела одна на двух местах сразу, как это бывает, если путешествуешь в одиночестве. Но возражать против соседства она не стала. Гронский был ей интересен. И внешне совсем не противный, что было очень важно для нее. Как раз наоборот. Ей даже хотелось сказать ему, чтобы он чаще улыбался. И будь они знакомы подольше, она непременно сказала бы ему: «Паша, улыбайся на ширину приклада!» У него от улыбки, при которой он забавно не разжимал губы, появлялись симпатичные ямочки на щеках. Ладе это очень нравилось. У нее самой, по словам Веронички, улыбка была холодной, как у Снежной королевы, за что подруга критиковала ее.

– Тебя же все боятся! – говорила Вероника по этому поводу. – Ты бы хоть перед зеркалом, что ли, потренировалась!

Гронский Ладу не боялся. Он вообще относился к ней так, как будто они были знакомы всю жизнь. Скоро она поняла, почему он, пересев к ней в автобусе, не нарушил ее личное пространство. Они оба умели молчать, когда это было нужно.

Лада очень боялась, что он станет ей помехой. Предстоял день, который ей хотелось пережить по-особому, прочувствовать его. И меньше всего хотелось, чтобы к ней приставали с расспросами, мешали слушать экскурсовода и донимали ерундой, которая будет отрывать от главного. Но у него был талант: он умел молчать. Лада сразу оценила это уникальное качество. Когда ее Димка был маленьким, Лада так уставала от его болтовни, что даже придумала игру.

– Давай немножко послушаем тишину, а потом расскажем друг другу, что слышали. Годится?

– Годится, – радостно соглашался сын, и они ударяли по рукам.

Игру придумала Лада. Где-то слышала, что в море устраивают такие минуты тишины, чтобы услышать чьи-то сигналы SOS. И песня ей такая нравилась, про то, как на судне «Кострома» должны «услышать три минуты тишины».

Так что тишину Лада очень ценила. К счастью, даже в большом городе ей с этим повезло, потому что ее дом на окраине находился вдалеке от дорог, окна выходили в парк, под окнами – никаких футбольных полей и стихийных автостоянок. И самое главное – сверху над квартирой был только чердак, который запирался на большой навесной замок, и если нога человека когда-то и ступала по чердаку, то это была нога сантехника или электрика из их жилконторы, а не пьяного соседа.

Именно умение красноречиво молчать она и оценила в своем новом знакомом.

Вот так утром пятого февраля у Лады образовался спутник, сосед, собеседник, он же со-молчальник, Павел Андреевич Гронский – питерский адвокат. Наверное, известный, раз он при встрече сказал, представляясь: «Может, слышали?!»

Нет, она не слышала. Лада далека была от его мира. Но, наверное, даже очень известный, если он так сказал: «Может, слышали?!»

– …Мы будем сегодня много ходить, поэтому советую тем, кто еще не переобулся, сделать это, – услышала Лада обрывок фразы – экскурсовод давал туристам рекомендации по экипировке.

Экскурсовод им попался отличный. Бывший соотечественник, естественно, еврей, Леонид Нельман из Ленинграда. Поговорив немного с туристами о родном городе, он аккуратно перевел разговор на Иерусалим и более к воспоминаниям о родине не возвращался. Только грустно заметил:

– Я очень скучаю по Ленинграду. Когда я уезжал из СССР, мой город назывался так, и к другому имени я так и не привык. Но сегодня вы в гостях у меня, и я покажу вам другой город. Он удивительный. Он не похож на Ленинград, но, надеюсь, он вам тоже понравится.

Потом они ехали совсем недолго, вертели головой по команде: «Посмотрите налево! Посмотрите направо!» Город этот, который до сего дня казался Ладе игрушечным, волшебным, большой декорацией к театральному спектаклю, оказывается, жил современной жизнью. Стояли на перекрестках, пережидая красный свет, автобусы и частные авто, спешили по своим делам горожане, неспешно прогуливались в сквериках мамаши с колясками и пожилые люди – смешными и трогательными парочками.

Раньше Ладе представлялось, что в Израиле живут сплошные выходцы из республик бывшего Союза, из больших городов и крошечных местечек огромной некогда страны, которая поперла граждан с насиженных мест, заставила вспомнить про «историческую родину» только за то, что по паспорту они были не Ивановы и Петровы и выговор имели с упором на «таки да». Да мало ли кого за что поперли! В СССР, а потом и в России они были евреями или, того хуже, жидами, а тут по иронии судьбы стали русскими!

За завтраком Лада познакомилась в ресторане с охранником. Словоохотливый Семен Моисеевич за пять минут рассказал ей, что живет в Иерусалиме уже почти три десятка лет:

– Я люблю Израиль. Это моя родина, хоть и родился я в Москве. Но я не скучаю. Москва мне жизнь сломала. Я учиться хотел! Я, если хотите, с отличием суперпуперфизико-математическую школу окончил. А в университете меня завернули. Не поверите! Даже взятку не взяли! Просто завернули, и все. Так что я не скучаю, нет! Я не стал физиком, хотя мог бы. Но я счастлив тем, что внуки мои будут учиться в тех университетах, в которых захотят. И работать будут там, где им захочется.

Лада слушала этого немолодого уже человека, и ей было страшно. Она скучала по своему городу, скучала по Димке, даже по работе своей скучала. И хоть все это осточертело ей до зубовного скрежета и в отпуск она убежала и от хмурого города, и от Димки с его проблемами, и от работы, но она знала, что подойдет к концу эта туристическая неделя и самолет доставит ее в родной город. А там вместо солнца – до самого июня дожди со снегом, Димка, с которым она устала нянькаться, работа с сумасшедшей и неадекватной директрисой Светланой Генриховной, но там ей хорошо и спокойно, даже если день начинается с тревожного звонка или пониженного давления. Просто там, в этом городе, – ее дом и, уж простите за патетику, родина! Или, если проще, то место, где родился и вырос.

А у представителей этого народа есть место, где появился на свет, а есть – историческая родина. И первое – это весь мир, по которому раскидало сынов Израиля, и откуда они стремятся на землю предков, а второе – крошечная полоска суши, где с одной стороны море, с остальных – враждебно настроенные соседи. И ехать некуда…

Лада смотрела в окно и не верила, что все это сейчас происходит с ней, что проносящиеся за автобусным окном пейзажи – это не сон, и не кино, и не телевизионный «Клуб кинопутешествий», а реальная жизнь вечного города. И он не снится Ладе Стрелецкой, детскому психологу из Санкт-Петербурга. Она просто взяла и прикатила сюда на современном комфортабельном автобусе, похожем на муравья из-за зеркал заднего вида, забавно торчащих, будто усики рыжего трудяги. В салоне автобуса кондиционер, телевизор и кофеварка, как в номере отеля. Все земное, и пейзаж за окном хоть и не похож на слякотный петербургский, но вполне реальный.

И все же было в этом что-то ненастоящее, потому что ей всегда казалось, что Иерусалим – это чудо-город из детской Библии с картинками. И совершенно фантастическим, невероятным оказалось то, что они перешли неширокую улочку и попали в Гефсиманский сад, где росли оливковые деревья, с толстенными стволами, словно страшной ревматической болезнью искореженными, с небольшими кронами из серо-зеленых листьев.

– Они не помнят Иисуса Христа, – как о чем-то совершенно обыкновенном самозабвенно вещал Леонид Нельман. – Им всего тысяча лет…

Странно было Ладе слышать это «всего» по отношению к деревьям Гефсиманского сада. Еще совсем недавно ей казалось, что и сад этот – некое придуманное сказочником место, наподобие гриновского Зурбагана. Может ли такое быть, чтобы две тысячи лет тому назад по ступенькам сада поднимался необычный человек, чтобы на белом камне вблизи сада обратиться с молитвой к Всевышнему: «…да минует меня чаша сия», а потом покорно закончить: «…а впрочем, на все Твоя воля…»

Отсюда им открылся красивый вид на стену Старого города: белая широкая каменная лента ползла по холму в обе стороны, отделяя современность от библейской истории.

Автобус вскоре оставили и дальше отправились пешком. Под тем же палящим солнцем Земли обетованной, только без креста на спине, лабиринтом, уводящим за стену, узкими кварталами, населенными армянами, арабами и еще бог знает кем. Шустро сновали под ногами черноглазые ребятишки, готовые в мгновение ока утащить кошелек или фотоаппарат у зеваки-туриста.

Леонид уверенно вел их лабиринтами, и Лада удивлялась тому, как он помнит дорогу?! Впрочем, иностранцу, путешествующему по центру Санкт-Петербурга, тоже все показалось бы чрезвычайно запутанным. Заведи туристов, не знакомых с городом, на Дворцовую площадь с Невского, а потом выведи их на Миллионную, да заверни на Мойку, да прогуляй по переулкам… Тоже, наверное, покажется город сплошным запутанным лабиринтом. Так что удивляться сильно не приходится.

Так и все же не очень так. Все-таки европейский Петербург с его трехсотлетней историей и кварталы старого Иерусалима на подступах к храму Гроба Господня – это разное. Совсем разное. Вот и древняя римская улица Кард о, тянущаяся вдоль Еврейского квартала, только на глубине нескольких метров, подтверждение того, что «тот самый» город – город Христа, – он все же не на поверхности, а намного глубже, под культурным слоем, который археологи сняли лишь в одном месте.

Тут ли проходил тот страшный путь на Голгофу, где сейчас шли туристы, бог весть. Экскурсовод Леонид Нельман, улыбаясь своей снисходительной еврейской улыбкой знатока, развел руками:

– Все приблизительно, друзья мои!

Лада, поспешая за экскурсоводом, чтобы не пропустить ни единого слова, потеряла из виду своего нового знакомого. Потом поняла почему:

Леонид Нельман поставил Гронского замыкающим группы, вручив ему разноцветный зонт, чтобы опознавательный знак было видно всем, вот Павел и полз далеко позади, подгоняя всех отстающих.

Особенно его раздражали две до ужаса любопытные тетки, которые проявляли интерес не к истории и городу Христа, а к барахлу, которым были завалены мусульманские лавки. Они тормозили поминутно, рассматривая сувениры и прицениваясь к фруктам и серебряным изделиям.

На очередной остановке Гронский догнал экскурсовода и взмолился:

– Леонид, вторая смена! Предлагаю пастухом в хвосте поставить мужа одной из дам, которая не идет, а ползет! Умоляю! Я все-таки хотел бы ваш рассказ слушать, а не прайсами интересоваться!

Леонид рассмеялся:

– Отлично! Хорошее решение – привлечь к общественным работам мужа этой нерасторопной дамы!

На всякий случай Нельман продиктовал всем номер своего мобильного телефона и научил, как нужно действовать, если все-таки, отстав от группы, турист потеряется:

– Не пробуйте сами догнать и найти – не получится! Лучше всего в таком случае подойти к первому попавшемуся полицейскому, показать ему мой номер телефона и произнести магические слова – «гид Леонид». Полицейский сам сделает мне звонок, разберется, где мы находимся, и найдет способ доставить вас до группы.

Гронский передал зонтик новому дежурному, мужик распахнул его над головой и скомандовал своей неторопливой супруге:

– Валя, держи шаг строевой, а то я тебе буду на пятки наступать! И еще – всех касается, – зычно гаркнул мужик, – шаг влево, шаг вправо считаю побегом, за который расстрел на месте! Причем два раза!

Он смешно сделал ударение на втором слоге.

Леонид Нельман довольно хихикнул:

– Ну, теперь я за группу спокоен!

Гронский пробился к Ладе и сообщил ей радостно:

– Я уволен из знаменосцев! Как заваливший это серьезное дело.

Лада улыбнулась. Ей было приятно, что Павел Гронский догнал ее и что у него хорошее чувство юмора. Раньше ей казалось, что адвокаты люди очень серьезные, неулыбчивые, шуток не понимающие. Какие шутки в их деле?!

– Справедливость восторжествовала, – в тон ему ответила Лада. – Пусть заблудших овец пасет тот, кто это заслужил.

Путь тот к Храму Лада плохо запомнила. Да, собственно, и запоминать было нечего: кварталы налево и направо, узенькие улочки, лавка на лавке, зазывалы и шныряющие под ногами дети.

И дома, смотрящие подслеповатыми окнами в глаза друг другу, криво уходящие вверх, где между крышами нависали голубоватые лоскутки израильского неба, под которым трепетали на веревках стаи постельного белья.

С тех пор, как в субботу на Пасху в России начали показывать по телевизору схождение благодатного огня в Иерусалиме, Лада каждый год смотрела это чудо. Собственно, и поездкой этой «заболела» после такого вот первого просмотра. Прониклась. И умирала от желания хотя бы просто пройти по этому городу, прикоснуться к его камням, подняться на Голгофу и запалить пучок тоненьких свечей от необыкновенного огня. Ей всегда казалось, что именно тут будет услышана ее материнская молитва о сыне.