Текст книги "Сахарница"

Автор книги: Наталья Пряникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Сахарница

Когда мне было лет 6–7, мама купила в «Юбилейном» сахарницу. Для конца XX века она выглядела вполне оригинально, особенно в наших краях. Прибежав с улицы домой, я, обычно не проявлявшая интереса к посуде, как и все нормальные дети, увидела такую красоту на столе и сначала замолчала, потом закричала:

– Ого-го-го!!!

И восхищенно прилипла к ней, долго рассматривала, боясь дотронуться. Мне казалось, это самая красивая вещь на свете и каким-то невероятным везением она досталась нам. Я спросила маму затаив дыхание, не веря в возможность такого счастья:

– Ты подаришь мне ее когда я выйду замуж?

Мама засмеялась и заверила меня,что отдаст мне все, что мне захочется. И каждый раз, когда мы пили чай, я разглядывала сахарницу и думала, что потом я возьму ее себе и мой муж упадет в обморок, когда увидит такое богатство, и скажет:

– Что же ты молчала, что ты наследница с такой великолепной сахарницей!

И у всех, кто пил чай в нашем доме, всегда взгляд застревал на ней, и все замечали, какая у вас мол красивая сахарница. А мы жили на севере, где чай пьют по шесть стаканов десять раз в день, так что никто там не понимает что смешного, что Фрося Бурлакова заказала семь стаканов чаю, а сколько же их заказывать. А сахарница была центром этих церемоний.

И когда я выросла и уехала учиться, я приезжала к маме, и на столе меня встречала эта сахарница. Когда мы уезжали, мы взяли ее с собой, и она появилась на столе в новой квартире как вещь первой необходимости, раньше диванов, чтобы был чай, чтобы был дом. И когда я снова уехала жить в свой дом, приезжая к маме в любое время суток, хоть ночью – сначала видела свет на кухне ( мама встала приготовить чай), потом чай с сахарницей на столе. Часто мама со смехом напоминала:

– Помнишь, как собиралась приданое-то себе взять?

А я говорила, что когда-нибудь возьму, но пусть пока здесь, с тобой, так хорошо.

И вот в пустой маминой квартире я увидела на столе пластиковую банку с сахаром. А сахарница заботливо убрана в шкаф. Ведь когда я приеду, буду так рада пить чай с сахарницей, которая мне так нравилась в детстве.

Трудности перевода

В 70-х в глухой северной деревне еще не было электричества и автобусов. А лес, чугунные утюги и волки зимой были. Однажды из подъехавшей телеги выпрыгнула восемнадцатилетняя девчонка в модном белом пальто, белом берете и белых сапожках на каблуках. До этого в деревне ничего моднее валенок с отворотами не видели, поэтому все сбежались посмотреть на нового фельдшера, прибывшего из далеких краев.

Деревенские очень скоро привыкли к «новой врачихе», которую звали просто Надюхой. Она тоже привыкла к местным нравам. Например, здесь не было ни заборов, ни замков на дверях.

– А пошто? – недоумевало население. – Вона палку поставь у двери, знач неть хозяв.

Кому же придет в голову заходить в дом, в котором никого нет?

Также местный народ совершенно не давал работать, заставляя фельдшера при вызове гонять чаи, пока не лопнешь. Вопрос «Чай будешь?» там не существовал вообще. Как и понятие «забежать на минуточку». Переступая порог дома, каждый автоматически попадал за стол. И только отдав дань церемонии чаепития, выпив не меньше шести стаканов, гость мог откланяться.

При первом посещении больного, мама, которая тогда еще не была мамой, а была просто Надюхой, пыталась отбиваться от гостеприимных хозяев с чаем, но те просто не понимали, о чем говорит этот человек. Никогда раньше они не слышали, чтобы отрицание и “чай” употребляли в одном предложении. Поэтому они просто улыбались и наливали маме чай, толкая ее в направлении стола.

– Ну хорошо, только одну чашку.

– А? Сколько? Одну чего?

Новый фельдшер сразу поняла, что чай пить придется, и нет никаких путей к отступлению. Пришлось научиться пить быстро, обжигаясь, и попутно спрашивать о жалобах. Но это оказалось еще труднее, чем отказаться от чая.

Когда, напившись чаю до одури, что у нее булькало в животе, мама приступала к осмотру, все пациенты говорили одни и те же непонятные слова:

– Ох, милая, косья коснит.

Она растерянно переспрашивала:

– Что?

Больные повторяли по несколько раз, на всякий случай громко крича в ухо фельдшеру (мож, глухая), но она все равно не могла понять, что за странная неизвестная болезнь поразила всех этих людей. Перерыв Справочник Фельдшера, она не нашла ничего подобного. А северяне стали сомневаться в компетенции нового врача, который таких элементарных симптомов не знает. По деревне шептались:

– Ох, сердешная, чему их тама учуть только, ничаво не знат.

Мама плакала украдкой, но не сдавалась.

Как-то шла она по деревне и услышала ругань у одного дома:

– Ах ты пес, глянь-ко, косья исть не хоч.

Фельдшер подскочила к хозяйке, которая кормила собаку на улице, и, схватив ее за ворот, стала трясти и кричать:

– Что ты сейчас сказала? Что это? Покажи! Что за косья, чтоб они сдохли.

Женщина испугалась ополоумевшую врачиху, но на всякий случай, улыбаясь как можно приветливее, успокаивающим голосом произнесла:

– Да ты што, милая, косьев не видала? Вона они, моя шельма исть не хочет.

Мама посмотрела на кость, лежащую перед собакой, которая с интересом наблюдала за ней, виновато виляя хвостиком, и надеясь, что не она причина нападения на ее хозяйку.

– Так это что, кости, что ли? Косья ваши – это кости??? Тогда что такое “коснит”, а?

Женщина недоумевающе смотрела на странную новую фельдшерицу, которую (слава богу), ей пока вызывать не приходилось, и думала:

– Откуль она приехала, с Турции што ль.

А вслух сказала:

– Ну как, коснит – знач коснит.

Мама взвизгнула:

– Синоним скажи, синоним!!!

Хозяйка отшатнулась:

– Какой те ешо аноним, ты што? Ну што ты, милая, ну коснит. Ко-с-нит. Понимаш? Ну вот я тебе счас стукну по ноге и будет коснить. Поняла?

Мама вздрогнула при слове «стукну», но на что не пойдешь ради знаний. В ходе длительных переговоров этих двух цивилизаций было выяснено, что коснит – значит, ломит.

С этих пор проблем в коммуникации не было, и мама спокойно выполняла свою работу, пока не появился мой папа, который тогда еще не был папой, а был просто Мишкой. Он не стал долго думать, как подойти к маме: ясное дело, путь к сердцу медика лежит через болезнь.

Когда на мамином пороге появился какой-то парень и сказал:

– У меня тут это… Косья коснит, в общем, – она долго то ли смеялась, то ли плакала, заронив тень сомнения в его сердце ( мож, лучше ну ее, кто ее знает). Хорошо, что это была только тень, иначе мое будущее рождение оказалось бы под угрозой.

Папа стал так часто обращаться за медпомощью, что его мама совсем потеряла сон. Ранним утром она заваривала ему травы и ягоды и клала на лоб компресс из мокрыжника . Но болезный, не успев позавтракать, убегал за рецептом на порошки от нового недуга, которые стали поражать его молодое тело каждый божий день. Бабушка бежала за сыночком с плошкой морошки и кричала вслед:

– Сынок, полежи, куды ты больной-то.

Но папа очень торопился за порошками, которые только и помогают от его хворей.

Все-таки лекарства помогли, и папа выздоровел, а бабушка узнала, что скоро свадьба, и была рада, что папа успел вылечиться до такого важного события.

Жениху и невесте пригнали нарядную телегу, в которой они тряслись часа два до города и сильно запылились. А потом карета застряла в канаве, а они, нарядные, пытались ее вытолкать из болота. Мимо проезжал грузовик с бревнами. Водитель остановился, узнал в невесте фельдшера, которая недавно принимала роды у его жены, сообщил, что младенца назвали Надюхой, и довез до самого ЗАГСа.

По пути у мамы ветром унесло фату, и она плакала, что будет выходить замуж простоволосой, а папа с водителем успокаивали ее, что никто на нее вообще смотреть не будет, но она почему-то плакала еще громче.

Еще неделю кто-то ждал эти бревна, так как свадьба в деревне – дело долгое.

Я приехала в эту деревню уже лет в семь, на похороны бабушки. Меня очень удивило, что так далеко в лесу маму знают абсолютно все. И каждый вспоминает, кому она что сделала. Я слушала и не верила, что мама столько всего натворила. Даже кому-то ногу отрезала, но их это как будто и не беспокоит, – радуются, обнимаются. А когда недавно папа отпилил ножку у стола, мама так не радовалась.

Рыба

Папа был лесником. Уйти на месяц в лес, жить в землянке, зимовать «на хандоге», то есть на озере, и ловить рыбу, подарить маленькой дочке медвежий клык и обойму пустых патронов – все это было естественным порядком вещей.

Рыба у нас вообще была повсюду. Особенно, в ванной. Ну а куда же девать рыбу, которая живая доехала в папином рюкзаке, как вы думаете? Поэтому, бывало, когда я приходила из школы, а мама с работы, мы заходили в ванную помыть руки и видели, что там уже занято щуками, карасями, окунями и прочими хладнокровными. Ясное дело, в квартире номер 36 очередной раз открывался дельфинарий для всего двора. На мамин «плач Ярославны» – «Ну дай хоть помыться, изверг!» – папа выражал изумленное негодование:

– Да вы не мылись что ль?! Вам бы только мыться каждый месяц! А рыба где должна быть?

Мама делала большие глаза и выразительно молчала, всем видом демонстрируя, где место этой рыбе и вообще всей рыбе на планете. Я тоже прыгала вокруг них и вопила:

– Ну мамочка, ну пожалуйста! Мы можем мыться на кухне в раковине, пусть рыбка у нас останется!

Мама покидала место побоища с видом полководца, не сложившего оружие, и вынашивающего коварный план. И отправляя нас в выходной сладким голоском погулять подольше, встречала столом, поражающим изобилием блюд из рыбы. Папа вздыхал и садился за стол, а я, наивная, бежала в ванную поздороваться с Машей и Федей.

Нет, вы не подумайте, нормальное у меня было детство. Приходя из школы, я первым делом кормила крошками окуней в ванне, а гуляя на улице и увидев папу, который с таинственным видом крался домой, знала, что он несет за пазухой что-то интересное.

Однажды это был зайчонок:

– Вот, дочка, лес валили, а он выскочил, сдохнет.

Нет, не сдохнет, ведь ему попался папа, который принес его домой, и мы сделали ему дом в ящике. А ночью он будил весь дом барабанной дробью по доске. Папа с уважением говорил:

– Слышь, своих зовет.

А мама… Не буду повторять, что говорила мама. Нет, мы не ели зайчатину… Заяц ушел жить к кроликам, которых разводил папин друг. И нарожал много зайце-крольчат.

Я и мои друзья были детьми рабоче-крестьянского класса, которые ели икру из трехлитровой банки столовой ложкой. Столько было рыбы, мы ничего не могли поделать. Иногда папа подзывал меня и говорил:

– Найди-ка, Наташка, банку побольше. И мне не надо было объяснять – зачем. Всю рыбу, которую папа поймал, мы отпускали в местное озеро. А мы стояли на берегу и смотрели, как одуревшие от счастья караси уносятся от не менее одуревших местных ротанов.

Папа жалел меня, городского ребенка. И в спорах с мамой, на напоминание, что у него дочка, девочка, де-во-чка:

– Да знаю я. Бедный ребенок даже медведя не видел.

Мама хваталась за сердце и пила валерьянку, а потом требовала поклясться всей рыбой и всеми ёлками на земле, что папа не станет показывать мне медведя. Папа опускал глаза, и ковыряя носком сапога паркет, бормотал:

– Да что уж там, так если только, случайно попадется…

– Кто случайно попадется???

– Да не, никто…

Нет, конечно, мы не говорили, что папа брал меня однажды в лес. Нее, не далеко, не туда, где тайга, а поближе. Зачем же мы будем маму расстраивать. Хватит с нее и того, что еедочурка, которую мама наряжает в платья собственного пошива, а потом заплетает косички с прелестными бантиками, после всего этого вешает на шею медвежий клык на шнурке и с грозным видом предупреждает, что «возьмет логатину», если кто-то посмеет ей предложить его снять.

Для мамы было достаточно и того, что у папы целый город друзей. Друзей, у которых то дом строится, то жена рожает, то нога ломается. И все это не может происходить без папы. Его могло не быть дома, когда он там должен был быть, потому что «Витька же гараж строит», или дома можно было недосчитаться мебели, потому что «у Васьки же родня приехала с дитями». А дома вечером могли сидеть человек десять, нуждающихся в срочном уюте и ужине, потому что «они же ж с деревни нашей».

Друзья… Когда папы уже не было, а мы уезжали навсегда, я и мама, она вздохнула, глядя на тонну коробок и подъехавший железнодорожный огромный контейнер:

– Эх, как нам одним все это сделать, где все его друзья?

А друзья пришли, все человек двадцать, и все погрузили. Они пришли сразу, все, – «ведь у Мишки вдова с дочкой переезжают, надо помочь».

Журавли

У мамы с папой была самая веселая работа на свете. Мама работала на молочной кухне, где на карусели катались бутылки с молоком, а банки с творогом выскакивали из автомата. Конечно, мне бы тоже понравилось кататься и выскакивать. Так что маме с работой повезло. Но это еще что! Вот у папы не работа – мечта. Все хотят работать и гулять по лесу. Когда он берет меня в какое-то Управление, то по пути показывает, какие деревья он посадил. Получается, что все. Так что это мои деревья. А в Управлении тоже интересно – там играют в домино.

А однажды, пока я ждала папу, подъехала машина, откуда вылез нарядный дядя с лампасами и в фуражке. Фуражка не такая красивая, как у папы, но тоже ничего. Он зашел внутрь, а из машины вышла девчонка и спросила, откуда у меня такие патроны. Я сказала, что патроны у меня от папы, а у него даже ружье есть.

– А у моего папы тоже ружье есть и даже пистолет. А твой папа кто?

– Мой папа самый главный. И весь лес наш.

– Как это самый главный? Мой папа подполковник, и то не самый главный. А твой тогда кто? Генерал? Ха-ха.

– А мой главнее генерала. Он елки сажает.

– Хи-хи. Ой, елки сажает. Ну насмешила! Что же тут главного? Мой папа командует всей армией.

Я расстроилась и буркнула:

– Мой тоже может армией командовать. Но у нас мама есть.

Мне не понравилось, что кто-то не считает моего папу главным.

Когда мы пошли домой, я с укором сказала папе:

– Ты не самый главный. Полковник главнее.

Папа удивился, потом сказал нехорошее слово, которое мне не разрешают повторять, поэтому приходится уходить в комнату, чтобы высказаться. Он спросил:

– А ты думаешь, все должны быть главными?

Я подумала и ответила, что все не должны, а папа должен, ведь кто сажает деревья – тот и главный. Вдруг папа замер, поднял палец и шикнул:

– Тихо! Слушай.

Я ничего не слышала, кроме машин, людей и пилы. Мы долго стояли посреди дороги и, задрав головы, смотрели в небо, но там ничего не было. Минут через пять папа показал рукой на точки в небе и восхищенно прошептал:

– Журавли. Видишь?! Журавли летят!

Я видела только точки. Но он еще больше меня озадачил, когда спросил:

– Слышишь, как кричат?

Вот чего не слышала, того не слышала. Машины гудят, вороны каркают. А, да, вроде слышу, как кричат. Нет, это кто-то другой кричит. Журавли же не могут кричать «Ах ты бестолочь бестолковая».

Вдруг и я услышала еле слышный писк. Эти точки летели так далеко, что даже если они и кричали, то слышно было только слабое пищание. Но это было удивительное пищание, заглушаемое шумом улицы, которая этого не слышала и не видела. Кто-то, увидев, как мы стоим, задрав головы, тоже посмотрел в небо, но ничего не увидел и, пожав плечами, ушел. А мы слушали прекрасную музыку и смотрели на летящие точки. Я подумала, что это очень красиво, ведь они летят там в небесных просторах так высоко, что, наверное, видно космос, и поют свою песню. А мы, тут, на земле, их увидели и услышали.

Дома я спросила маму:

– Мама, ты знаешь, кто самый главный?

Мама рассеянно ответила:

– Не знаю. А кто? Мэр?

Я отрицательно покачала головой с очень мудрым видом и сказала:

– Наш папа. Наш папа – самый главный. Только он слышит журавлей.

В школе на уроке природоведения на вопрос – где живут журавли, я сразу вскочила и воскликнула:

– В небе! Они живут в небе!

Каждую весну и осень я ждала этого единственного дня, когда вдруг повседневный шум прорежет тоненький, еле уловимый звук, и в небе покажутся движущиеся точки. Каждый раз я останавливалась и слушала их, смотря в небо, приводя в замешательство окружающих. А прибежав домой, спрашивала папу:

– Слышал?!

Папа улыбался и кивал. Мама переспрашивала:

– Кто кого слышал?

Мы говорили:

– Журавлей.

Мама смеялась:

– Вы что, в телескоп смотрели?

А папа отвечал:

– Чтобы увидеть главное, телескоп не нужен.

День, когда все друг друга искали

В маленьком военном городке милиция очень скучала. Милиция быть должна, а делать ей нечего, потому что в маленьком военном городке ничего не происходило. Нет, конечно, кошки залезали на деревья, а в школах надо было рассказывать о правилах дорожного движения, но на этом все.

Если не считать доблестного поступка милиционера, который целый час конвоировал по городу девочку, которая подумала «А почему я не хожу по дороге, где машины ездят? Так ведь быстрее!", а когда за ней послышался голос из громкоговорителя: «Девочка, сойди с дороги на тротуар, ты в опасности», то только быстрее побежала вперед. Поэтому доблестный страж порядка вместо того, чтобы выйти и надрать уши, ехал за ребенком, сопровождая сию персону до места назначения, время от времени взывая к ее разуму в громкоговоритель.

Я все это видела своими глазами, потому что была той самой девочкой. В свое оправдание хочу сказать, что машин у нас было мало, а людей много, поэтому я и решила, что глупо занимать собой только одну дорогу, когда вторая почти пустая. И на призывы милиции уйти с дороги я не реагировала по той причине, что не понимала кому это он все говорит и зачем за мной едет.

Милиция жила спокойно. Но один день пришлось поработать. Это был день, когда к нам приехали родственники – мамина сестра с мужем и дочкой. Мы все дружили: папы с папами, мамы с мамами, дети с детьми. Папы соблюли все приличия, посидев с нами полминуты и сказали, что пойдут в гараж. Конечно, мамы знали, что супруги будут выпивать, но кто ж не выпьет, когда встречаются лучшие друзья. Папы ушли, остались мамы и дети. Прошло какое-то время и мамы забеспокоились, что благоверные в отсутствующем виде слишком долго. Они по всем канонам жанра нуар, застегнули плащи, накрасили губы красной помадой, и, тряхнув гривами, с воинственным видом покинули нас, бросив у двери: «Никого не впускать! Особенно этих козлов!» Мы твердо пообещали держать осаду, хотя насчет козлов не совсем поняли.

Папы ушли, мамы ушли, остались дети. Звонок. Открываем дверь и видим моего папу с разбитым носом. Мы пролепетали: «А мам нет, они ушли вас искать». Папа высказался по поводу некоторых предприимчивых дам и сказал, что пойдет всех искать, и чтобы мы никого не впускали, особенно этих куриц. Пока мы обдумывали информацию насчет куриц, снова зазвонили. За дверью стоял милиционер с дядей Юрой.. Он спросил голосом, точно таким, как в советских фильмах про милицию: «Девочки, это ваш папа?» Мы закричали: «Наш, наш, отдайте его нам! Не сажайте его в тюрьму, пожалуйста!» Милиционер пожал дяде руку: «Так бы и сказал, что к Мишке приехал, а то два часа катались». И только собрался откланяться, но, когда мы промямлили «А мамы тоже потерялись», встал как вкопанный и с горящими глазами спросил «где, когда, как, кто, почему, куда, зачем?» и еще парочку вопросов. Потом ушел, опять же как в советских фильмах про милицию, взяв под козырек, и настоятельно порекомендовав не только никого не впускать, но и никого не выпускать.

Прошла всего минута, как дядя, вскочив будто ужаленный, завопил «Чего я, дурак, сижу? Они же меня, наверное, ищут!» и убежал искать мам и моего папу, которые в это время искали его и папу, а папа мам и дядю. Мы сели в прихожей ждать следующего звонка в дверь, делая ставки, кого принесет на этот раз.

Принесло мам. Мы сообщили в хронологическом порядке о визитах папы, милиционера и дяди. Мамы, закричав «Дурни, они же, наверное, нас ищут!», убежали. Мы с сестрой решили, что закрывать дверь в этот день уже не стоит, и пошли спать. Потом сквозь сон мы слышали, как кто-то то приходил, то уходил, то две ноги топали, то четыре, по очереди в комнату заглядывали то одна голова, то две, то три, при этом составляющие постоянно менялись и чередовались. Всякий раз головы заверяли нас в успехе поисковых мероприятий, но снова убегали искать того, кто ищет их, и наоборот. Утром же мы вылезли на кухню и увидели, как родители в полном составе, как четыре всадника апокалипсиса после тяжелой ночи, мирно болтают как ни в чем не бывало. Но при виде единственных людей, которых этой ночью никто не искал, всадники зарделись как на смотринах и честно признались, что окончательно всех их нашел наш доблестный милиционер.

Папы в гараже, приняв на грудь, не сошлись во мнении с владельцами других гаражей и немного подрались. При этом дядя, который не знал города, оказался среди одинаковых гаражей и стал искать дорогу обратно, а папа стал искать дядю. Но дядю нашла милицейская машина. Машина сказала: «Гражданин, вы какой-то подозрительный». Гражданин ответил, что он не подозрительный, а иногородний, из далеких теплых краев, где нет столько проклятого снега, как у вас, в котором у нормального человека ноги заплетаются. Из машины хохотнули, что меньше пить надо и заметили, что нормальные люди дома спят. На что дядя возразил, что он нормальный, и готов это продемонстрировать любым возможным способом.

В машине предложили располагаться со всеми удобствами. Дядя сел, озвучивая свои права не давать показания без адвоката, как в американских фильмах про полицию. Милиционер засмеялся:

– Ладно, давай, говори адрес.

Дядя адрес назвал:

– Квартира 36, начальник, хы.

Тот тяжело вздохнул и стал возить незадачливого туриста по городу для опознания дома. Но дома у нас были все как один, типовые пятиэтажки. Пришлось заходить в каждую 36-ю квартиру каждого дома. В нескольких квартирах признались, что это их папа, в нескольких – что это их муж, в какой-то заявили, что этот мужик здесь постоянно околачивается, во многих предлагали погостить у них, раз уж своя квартира потерялась.

К тому времени, когда они позвонили в нашу квартиру, мой дядя уже не был уверен, что он мой дядя. Милиционер, доставив дядю к месту, не мог даже представить, что через час снова его найдет. Куда его везти, он уже знал. Они нашли папу, нашли мам, но до того момента, когда измученный милиционер – как курица разбегающихся цыплят – собрал наконец в одном месте всех четырех людей, прошло много времени, и они еще несколько раз находили и теряли друг друга, а найдя одну потерявшуюся часть, бросались искать другую, теряя при этом первую.

Милиционер доставил всех в квартиру номер 36, которая зарекомендовала себя в его глазах не хуже булгаковской, и гостеприимно предложил заглядывать в наши края почаще (наверное, скрестив пальцы за спиной), на что иногородние гости, закатив глаза, предложили лучше заглядывать к ним.

Всю последующую неделю до отъезда гостей наши родители смеялись и кричали, размахивая руками – «А помнишь..?!..а он-то…, а мы-то..!»

«Хорошо, хоть мы нормальные» – глядя на них, думали их дети.