Текст книги "Янычары. «Великолепный век» продолжается!"
Автор книги: Наталья Павлищева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Наталья Павлищева
Янычары. «Великолепный век» продолжается!
Рабыня
Эта старуха вознамерилась раздеть ее донага?!
Эме отбивалась, как могла, но девушек-служанок, которыми командовала старая ведьма, было слишком много. И никто не понимал французский язык, хоть плачь!
Для Эме, привыкшей в монастырской школе в Нанте, дабы укротить плоть, даже мыться в рубашке, остаться нагой посреди комнаты казалось невозможным.
Неизвестно, чем бы закончилось неравное противостояние, но раздались какие-то голоса, и служанки поспешно расступились в стороны, склонившись и с любопытством стреляя глазами из-под покрывал. В распахнутую дверь вошла высокая стройная женщина, в каждом движении которой чувствовалось достоинство, ее не согнули и не отяжелили годы, стан был прям, а походка легка, как в юности.
Эме, которую на время оставили в покое, невольно залюбовалась красавицей. Та окинула быстрым взглядом девушку и сделала едва заметное движение рукой. Повинуясь приказу, служанки мигом сорвали с зазевавшейся Эме то немногое, что на ней оставалось. Оказавшись голышом, девушка вскрикнула и закрылась руками – позади вошедшей стояли три черных гиганта.
Женщина улыбнулась:
– Их можешь не пугаться, это не мужчины, это евнухи.
Больше самих слов Эме поразило то, что с ней заговорили по-французски. Девушка вырвала из рук оторопевшей служанки свой немудреный наряд и, наспех прикрывшись им, бросилась к женщине:
– Вы говорите по-французски?! Пожалуйста, скажите им, что я свободная гражданка и меня нельзя здесь держать, меня будут искать!
Женщина сделала успокаивающий жест и действительно что-то сказала служанкам.
«Хвала Деве Марии, наверное, говорит, чтобы меня отпустили!» – обрадовалась Эме, поскольку те поспешно вернули сорванную одежду на место.
– Пройдемся по саду, нам нужно поговорить.
Не дожидаясь исполнения приказа, ее благодетельница повернулась к двери, Эме, одергивая платье, поспешила следом. Служанки набросили ей на голову большой платок, жестами показывая, чтобы укрылась. Не желая терять время на споры, девушка послушно поправила ткань.
Евнухи не отставали. Яркая стайка служанок – тоже. Эме вдруг подумала, как забавно будет рассказывать о случившемся той же Роз-Мари-Жозефине. Вот это приключение! Ее перепутали с кем-то, доставили бог весть куда и заперли в этом дворце. Ни одного французского слова за столько дней, ни одного знакомого лица! Зато столько всего непривычного – от еды и необходимости спать на низенькой кровати (это скорее высокий настил с тощим матрасом на нем) до постоянных требований кутаться, пряча лицо, и назойливых служанок, которые в помещении все пытались снять с нее то немногое, что удалось отстоять.
Да уж, повезло так повезло! Кто еще из подруг мог оказаться среди варваров, но в роскоши?
На дорожке сада черные гиганты отстали, служанки тоже держались поодаль. Женщина знаком подозвала Эме к себе:
– Мне сказали, что ты француженка?
– Да, я Эме Дюбюк де Ривери с Мартиники… – Не будучи уверена в географических познаниях собеседницы, она пояснила: – Это остров… французский… в Америке…
– Так далеко? Как же ты оказалась у берегов Марокко?
Эме решила быть предельно вежливой, похоже, от этой женщины многое здесь зависело, потому нужно доходчиво объяснить, что Эме с кем-то спутали, ей нужно как можно скорее добраться хотя бы до Франции. Правда, сначала следовало выяснить, где она вообще находится.
– Мадам, простите, как мне к вам обращаться?
– Зови меня Михришах Султан, как все.
– Мирхи… что?
– Михришах Султан. Я жена бывшего султана и мать одного из наследников престола, царевича Селима.
– Где я? – Внутри у Эме начало расти нехорошее подозрение, которое она старательно загоняла подальше, чтобы не ужаснуться по-настоящему.
– В Стамбуле. И я хочу тебе кое-что объяснить, прежде чем отправить на другой берег Босфора в Кючюксу.
Какой Кючюксу, при чем здесь какой-то Кючюксу?! Эме с трудом взяла себя в руки, заметив, что султанша с интересом за ней наблюдает.
– Мадам, простите, меня, наверное, с кем-то спутали. Я… – Эме смотрела в темные глаза Михришах, буквально вытаращив собственные, словно пыталась взглядом донести то, что не получалось словами. Может, султанша плохо понимает французский или она, Эме, с перепугу стала невнятно говорить? – …я француженка с Мартиники, это такой остров среди Антильских островов. – «Боже, зачем я это ей говорю?» – Я училась во Франции в монастырской школе и теперь возвращаюсь обратно к отцу… и братьям, – зачем-то добавила она и уточнила: – У меня много братьев.
Упоминание о братьях не произвело на султаншу ни малейшего впечатления, она явно не боялась многочисленных родственников Эме, живущих где-то далеко на Мартинике (если честно, то таковых не было, то есть родственники были, но немногочисленные). Однако ее губы чуть тронула сочувственная улыбка:
– Все, что было с тобой раньше, забудь. Прошлое нужно оставить за этим порогом. С сегодняшнего дня у тебя начинается новая жизнь. Неважно, кем ты была там, вне стен сераля, теперь ты Накшидиль. Поверь, это хорошее имя, на французский его можно перевести как «Прекраснейшая» или «Услада сердца». То, сможешь ли преуспеть и даже просто выжить в этом мире, зависит только от твоей разумности и готовности учиться. А еще от того, поймешь ли ты меня сегодня.
– Нет, нет, нет! Боюсь, вы меня неверно поняли, я не намерена злоупотреблять вашим гостеприимством. Пожалуйста, прикажите вернуть мне мою одежду и вещи и помогите сесть на любое судно, даже самое старое и ненадежное, которое идет в Америку или хотя бы во Францию.
В голосе Михришах при ответе появились металлические нотки.
– Я объясняю в последний раз. Если не поймешь, значит, на тебя не стоило тратить деньги, несмотря на твою красоту. – Недовольно глядя на Эме, она продолжила: – Где ты жила раньше и кем была – совершенно неважно. Теперь ты рабыня султанского гарема.
Эме не удалось сдержаться:
– Я не рабыня!
Она с ужасом вспомнила рабов отца, с рассвета до заката гнувших спины на кофейной плантации. Хотелось кричать от отчаяния, но из горла вырвался почти писк:
– Никто не может сделать рабом свободного человека…
Отчаяние, прозвучавшее в ее голосе, видно, смягчило султаншу.
– Накшидиль, ты рабыня, потому что тебя купили на невольничьем рынке. Тебе очень повезло оказаться не в нищей лачуге, а в самом роскошном гареме Османской империи. Мало того, если будешь меня слушать, а не твердить без конца, что ты свободный человек, то сможешь стать не джарийе, а сразу икбал, а то и кадиной, то есть женщиной, родившей султану ребенка. Лучше сына.
– Султанша… почему вы выбрали именно меня?
– Именно тебя выбрала не я, а жена алжирского дэя госпожа Фатима. Разве ты не видела ее? Тебе трудно осознать все сразу, потому поживешь пока в Кючюксу, там тебя кое-чему научат, приведут в порядок и постараются, чтобы ты понимала турецкий язык. Учись и не будь строптивой. Строптивым здесь одна дорога – в Босфор.
– Куда?
– В кожаном мешке в воды пролива. И забудь о своих правах, они остались в прошлой жизни. Теперь у тебя одно право: выжить.
Они сидели под крышей какого-то небольшого деревянного сооружения, стены которого представляли собой ажурную решетку. Михришах встала и направилась к выходу из беседки, Эме нерешительно последовала за ней. Но султанша словно забыла о девушке и их разговоре, она шла по дорожке сада, кутаясь в меховую накидку и не оборачиваясь.
Только теперь Эме осознала, как замерзла. В тонком платье и комнатных туфлях без задников, она дрожала на сыром ветру, словно одинокий лист на ветке дерева. Султанша что-то коротко приказала, и на плечи Эме набросили меховую накидку, увлекая в дом. Михришах так и не обернулась. Все верно, она и без того много времени потратила на строптивую француженку.
Эме словно впала в беспамятство, она позволила переодеть себя, закрыть лицо, унести в портшезе на небольшое судно, которое болталось на волнах, словно скорлупа грецкого ореха. Вяло протекла мысль, что гибель этой скорлупы была бы весьма кстати…
Кораблик не утонул, он даже выбрался от причала на простор пролива. Глядя на иглы минаретов, возносившиеся рядом с куполами мечетей на фоне стремительно темнеющего неба, на нагромождение незнакомых строений среди так и не сбросившей листву растительности, слушая чужую, немного гортанную речь, Эме начала сознавать, что не спит, что это страшная реальность, в которой она действительно рабыня, хотя и оберегаемая.
Девушка понимала, что ее никто не заставит выполнять черную работу, но Михришах сказала, что она должна стать женой султана и родить сына. Женой дикаря?! О нет!.. Ей, воспитанной в монастырской строгости, хотя и старательно увиливавшей от выполнения всех требований и запретов, сама мысль, что она может отдаться кому-то без венчания и благословения, казалась смертельной крамолой.
Эме вовсе не была ханжой и прекрасно знала, чем занимаются мужчины и женщины в объятиях друг друга. Они с кузиной Роз-Мари-Жозефиной во время прошлых каникул обсуждали этот вопрос, как и то, можно ли грешить до свадьбы. Пришли к выводу, что не стоит, нужно потерпеть, зато потом…
Монахини внушали, что грех прелюбодеяния ужасен, что за него Господь наказывает женщин жестоко, а совершившие этот грех оставшуюся жизнь проводят в раскаянии. Но кузины оглядывались вокруг и не видели, чтобы хоть кто-то из грешниц в чужой постели вне ее каялся. Разве только в случае нежелательной беременности, но и тут находился выход. Эме и Роз-Мари решили, что монахини просто не знают, как обстоят дела с грехами, поскольку сами их не совершали.
Но если флиртовать с мужчинами позволительно и до свадьбы, то изменять мужу можно только после нее. Хоть на следующий день, но после… Так поступают все порядочные девушки, они влюбляются, но дальше поцелуев не заходят. А чтобы долго не мучиться, стараются поскорей выйти замуж все равно за кого, лишь бы муж был состоятелен, имел положение в обществе (желательно при дворе) и закрывал глаза на шалости супруги.
Самим кузинам замуж пора: Эме скоро шестнадцать, Роз-Мари уже исполнилось…
Слушая журчание воды за бортом, девушка почти успокоилась, но воспоминания о прежней жизни, об оставшейся на Мартинике кузине, с которой она была дружна больше, чем с собственной сестрой, заставили сердце сжаться. Эме не вспоминала о своей семье, о братьях или сестре, об отце, который отправил ее во Францию к своему брату в надежде, что благодаря красоте и уму дочь найдет себе жениха, которому не потребуется ее приданое. Но дядя Эме предпочел отправлять племянницу на далекую Мартинику во время каникул, а в остальное время она училась в монастыре. Какие уж тут сказочно богатые влюбленные поклонники?
Эме подозревала, что дело не в дяде, а в тете, той совсем не нравилось, что супруг восхищается несравненной красотой совсем юной племянницы.
Вот и этим летом ее снова отправили далеко-далеко через океан, вместо того чтобы позволить остаться в Париже или хотя бы в Нанте и повеселиться на балах. Эме обманывала сама себя, никто на бал ее не пустил бы, даже останься она в семье дяди, – слишком юна, разве что через год…
Но теперь не будет и этого. Никаких года, двух или пяти! Теперь все равно, есть у нее приданое или нет. Теперь ее уложат в постель к старому мерзкому дикарю. Он, наверное, толстый и воняет… Чем же он воняет?.. Какая разница?!
Нет, только не это! Эме охватило отчаяние. Совсем рядом за бортом вода, уже темная в лучах заходящего солнца. Девушка осторожно оглянулась из-под своей накидки. Служанки притихли неподалеку, но если вдруг рвануться к борту, то можно успеть прыгнуть в воду. Это гибель, но разве не погибель то, что ей предстоит?
– Зря ты это задумала.
Эме даже вздрогнула от неожиданности, от того, что разгадали ее мысли, но главное, что голос принадлежал старой ведьме, которая распоряжалась служанками.
– Вы… вы знаете французский?
– Конечно. Во-первых, в Стамбуле многие его знают, во-вторых, я жила в Париже. Это было давно, но судьба сложилась так, что забыть язык мне не дают.
Эме схватила ее за руку:
– Помогите мне бежать!
– Куда? Вокруг на многие дни пути земли Османской империи, по которым не путешествуют юные девушки без охраны. Ты и мили не проедешь, как попадешь в лапы тех, кто продаст тебя подороже. Тебе повезло…
– Знаю, знаю. Повезло, потому что попала не в жалкую лачугу, а в самый роскошный гарем империи. Из лачуги было бы легче бежать.
– Куда? – снова поинтересовалась старуха. Удивительно, но голос ее был много моложе лица.
– На любое судно, которое плывет во Францию. Или во французское посольство.
– Побег любой женщины гарема означает, что суда, выходящие из Золотого Рога, будут проверяться досконально, а французское посольство… Не думаю, что они станут портить отношения с султаном ради спасения жизни одной девушки, даже не француженки, а креолки.
Эме сникла, она понимала, что старуха права – бежать из центра Стамбула через всю империю девушке невозможно. Оставалось одно – то, что не позволила сделать старуха.
А старуха вдруг попросила:
– Оглянись вокруг.
Даже в наступающих сумерках были видны напряженные лица служанок, в их с Эме сторону обернулись все, кто только мог отвлечься от корабельных забот, остальные поглядывали урывками.
– Если ты решишь что-то сделать с собой, их всех жестоко накажут.
– Как? – зачем-то прошептала Эме.
– Они отправятся в Босфор за тобой. Вспомни об этом, если вдруг соберешься убить себя. К тому же разве это не самый большой грех?
– Что же мне делать? – в отчаянии прошептала девушка.
– Может, все-таки попробуешь пожить и чему-то научиться? Нырнуть в Босфор или сделать так, чтобы тебя туда отправили в мешке, никогда не поздно. Попробуй сначала поступить, как тебе сказала госпожа Михришах Султан. Вдруг понравится?
– Не понравится! – заявила Эме.
Она не заметила, как старческие губы слегка тронула улыбка – былой уверенности в голосе строптивицы уже не слышалось.
– Восемнадцать лет назад прежнему султану из Грузии привезли в подарок красавицу. Ох и строптивая была! Все твердила, что ей здешняя жизнь ни за что не понравится. Но попробовала и… родила султану сына Селима.
Что-то в голосе старухи подсказало Эме ответ на вопрос, о ком речь.
– Это Мирхишах?
Собеседница тихонько рассмеялась:
– Не Мирхи, а Михри. Михри значит «луна». Запоминай. А еще запомни, что нужно добавлять слово «Султан» – это вроде королевы. Ты же не скажешь просто Мария-Антуанетта, обязательно добавишь «королева» или «Ее Величество».
– А шах разве не означает «правительница»?
– Шах значит «лицо», «личность». Михришах – Луноликая. А просто шах – правитель, лицо на троне. Но это у персов, у османов – султаны.
Так незаметно началась ее учеба. Старуха, которую называли игривым девичьим именем Далал, что значит «кокетливая», всегда была рядом, и стоило заметить хоть малейшие поползновения подопечной к суициду, напоминала, что пострадают все вокруг.
Но тогда она едва успела рассказать о Михришах, как утлый кораблик остановили. К ним приблизилось какое-то судно побольше, явно с проверкой. У Эме внутри затеплился огонек надежды: может, удастся привлечь к себе внимание и выбраться из плена?
Далал сделала ей знак, чтобы прикрыла нижнюю часть яшмаком – полупрозрачной тканью, и похлопала по руке:
– Сиди на месте, я сейчас вернусь.
На палубу их скорлупки прыгнул рослый человек, одетый в форму со странным головным убором – позади висела длинная белая часть, как у ночного колпака пожилых мужчин. Старуха с достоинством приблизилась к нему, что-то объяснила, тот недоверчиво выслушал и двинулся к стайке служанок, сидевших подле Эме.
У Эме невольно участилось дыхание – было заметно, что у проверяющего и Далал отношения не лучшие, они явно были знакомы, но не дружны. Может, этим воспользоваться? Вдруг этот человек поможет добраться до французского судна?!
Мужчина шагнул ближе, сразу выхватив взглядом из закутанных в ткани женщин фигурку француженки. Это было несложно, девушки держались от нее хотя и близко, но на некотором расстоянии. Эме вскинула глаза, закрыть лицо заставили, но смотреть-то ей никто не запрещал.
У проверяющего почти русые волосы и такие же усы. Он не турок! Хотя форма явно не европейская. Эме лихорадочно соображала, как заговорить, понимает ли этот человек по-французски, ведь Далал сказала, что здесь многие понимают.
Но тут их глаза встретились – пронзительно синие девичьи и серые стальные мужские. И от этой стали внутри у Эме все похолодело. Даже если бы человек протянул ей руку и сказал, что отвезет на Мартинику, девушка свою не подала бы. Не отвезет, скорее бросит в море, едва за эту руку взяв. Женоненавистник, для которого женщины разве что тело для утех.
Их перегляд длился всего мгновение. Эме глаза опустила и лицо прикрыла плотней. И все же он был готов схватить Эме и выдернуть из стайки служанок. Девушка невольно сжалась, решив сопротивляться. Но тут в разговор снова вступила Далал, теперь старуха не объясняла, она напирала на проверяющего, бросая ему в лицо гневные фразы почти визгливым голосом. Человек был вынужден отвлечься от Эме, которая поспешно спряталась за спины служанок.
Это выглядело смешно – невысокая, щуплая Далал защищала своих подопечных, словно орлица птенцов, она наступала на мужчину, буквально оттесняя того к борту, размахивала руками, показывая то на небо, то на берег, к которому плыли.
Наконец мужчина сдался. Махнув рукой, он ретировался на свое судно, а их кораблик продолжил движение.
Далал подсела к Эме, тихонько похлопала девушку по руке:
– Правильно сделала, что к Кубату за помощью не бросилась, этот не поможет.
– Кто он?
– Ага – янычар. Я тебе потом о нем расскажу. И послушай меня: для тебя единственная защита – это твоя красота, но и беда тоже. Если будешь умной, то сможешь добиться высокого положения в серале.
– Не нужно мне ваше положение, я домой хочу!
Старуха ничего не ответила, только сочувственно посмотрела.
Ага – янычар… Нужно запомнить. Слово «янычар» прозвучало очень грозно. Эме вспомнила, что ага означает что-то вроде «старший» или «начальник», и «янычары» она тоже слышала. Каждый раз женщины, произносившие это название, почти с испугом оглядывались, словно само слово могло вызвать присутствие злого духа. Решив расспросить подробно, Эме попыталась рассмотреть, куда они плывут – вдруг придется удирать, а она даже не представляет, в какую сторону бежать.
На небе уже загорелись первые робкие звездочки, еще чуть, и наступит ночь. Гребцы работали веслами изо всех сил – нужно было пристать к берегу до темноты.
Совсем до темноты не успели: когда борт коснулся небольшого причала, ночь вступила в свои права.
Девушек быстро провели по лестнице к большому строению. В темноте Эме не имела возможности разглядеть его, но поняла, что это какая-то летняя резиденция, большая часть окон была темной.
Потом они устраивались на ночь в единственной теплой комнате, ужинали и укладывались на тонкие матрасы. Эме давно возмущала привычка спать, не раздеваясь. Она предпочла бы вымыться и помолиться, но ни того, ни другого не получилось.
Наконец все угомонились.
Эме долго лежала без сна, пытаясь понять, не зря ли упустила хоть призрачную возможность бежать. Кто знает, вдруг тот суровый человек сумел бы ей помочь? Но вспоминала стальные глаза, смотревшие почти с ненавистью, и понимала, что нет.
Отсюда не убежишь: она лежала на большом деревянном настиле рядом со служанками, даже не с краю. Теперь все семь девушек, которые вокруг, будут внимательно следить, потому что их жизни зависят от ее поступков.
Решив помолиться хотя бы мысленно, она истово просила Деву Марию помочь выбраться из этого кошмара, обещая, что не взглянет ни на одного молодого человека до самой свадьбы, будет съедать все, что ей положат на тарелку, попросит прощения у тети за все неудобства, которые той доставила, перестанет дразнить недотепу-племянника и врать кузине Роз-Мари-Жозефине о своей блестящей жизни во Франции. А еще будет стоять в молитве ежедневно на час… нет, на полчаса дольше положенного… напишет благодарственное письмо монахиням… и… и даже не будет есть сладкое… целый месяц!
Несмотря на горячие мольбы, ничего вокруг не менялось. Видно, требовалось обещать что-то большее, но девушка не могла придумать, что бы такое обещать…
Невольно Эме начала вспоминать, чего лишилась и то, как это произошло…
Она потеряла счет времени еще на корабле, когда их после бури захватили пираты.
Не успели отплыть от берегов Франции, как попали в шторм. Сколько носило их корабль – неизвестно, но отнесло далеко на юг. Поломанные снасти не позволяли сопротивляться волнам и ветру, судно оказалось южней Португалии у берегов Марокко. Это последнее, что она узнала от капитана.
Потом их захватили пираты, отчаянно сопротивлявшихся капитана и команду почти всех перебили, а пассажиров, находившихся на борту, в том числе четырех женщин, увезли в разных направлениях. Эме не представляла, где теперь ее собственная горничная Анна, где сопровождавший их пожилой уже нотариус мсье Роже, который решил открыть свое дело на Мартинике, где мадам Валлет с ее служанкой Мари…
Ее саму сразу отделили от остальных и увели, тщательно укутав в гору тканей.
Дальше были полумрак и затхлость запертой крошечной каюты, потом снова переезды куда-то, но ей несколько раз позволяли вымыться и даже принесли платье. Одежда была велика: за те бесконечные дни, что они плыли, куда-то ехали, снова плыли, Эме похудела. Разговаривать не с кем, с девушкой объяснялись жестами.
Только раз она услышала испанский – когда следом за рослым, обрюзгшим мужчиной в комнатку, где пленница находилась, пришла красивая черноглазая женщина, придирчиво осмотревшая Эме. Эта женщина разговаривала со своей сопровождающей по-испански. Эме, немного понимавшая язык, попыталась объясниться, но ее и слушать не стали, короткий приказ – и путешествие продолжилось.
Неужели это были алжирский дэй и его жена Фатима? Имена ничего не говорили Эме, но она понимала, что женщина европейка. Как же она могла не озаботиться судьбой почти соотечественницы?!
Эме не заметила, как в молитвах и слезах заснула.
Приснилась ей кузина Роз-Мари-Жозефина, вернее, то, как они ходили к гадалке. Такое было на Мартинике. Роз-Мари предложила узнать свое будущее, они достали припрятанные луидоры и улизнули от бдительной гувернантки мадемуазель Питти. Просто старая дева не умела так быстро бегать и ловко исчезать за деревьями, как две озорные девчонки.
Конечно, после этого из-за жалобы мадемуазель они три дня просидели взаперти, но услышанное у колдуньи того стоило.
Едва завидев девочек, гадалка буквально возопила:
– О-о-о!.. Я вижу короны на ваших головах!
Эме прыснула от смеха после таких заявлений. Неудивительно, ведь только вчера они с Роз-Мари-Жозефиной играли в королеву и принцессу, нацепив на головы бумажные короны. Зато кузина слушала, просто раскрыв рот.
– Одна из вас будет правительницей Запада, другая – Востока! И ваши дети, у одной сын, у другой дочь, будут правителями, и ваши внуки тоже…
– А у кого сын? – ахнула Роз-Мари, которая всегда твердила, что у нее непременно будет сын.
– У тебя дочь, у нее сын. Ее сын будет королем, твоя дочь – королевой.
– Роз-Мари, пойдем, не то нам попадет, – Эме потянула кузину прочь, ей показалась насмешкой речь гадалки.
Та, видно, поняла, рассмеялась неприятным, почти злым смехом:
– Ты зря не веришь, юная госпожа. Ты будешь правительницей, причем дольше своей сестры, и твой сын будет править, и внуки тоже…
– Где?! – Эме сделала резкий оборот на каблуках, уставившись колдунье в лицо, но гадалку это не испугало.
– На Востоке.
– В Китае! – расхохотались уже обе девочки, бросившись наутек.
Но следующие три дня они играли в королев, правда, правительницей Востока изображала себя Роз-Мари-Жозефина, она вдохновенно придумывала истории о прекрасных правителях Востока, которые непременно влюбятся в красавиц с Мартиники (то, как эти правители окажутся на острове или сами красавицы у них в гостях, не обсуждалось) и преподнесут им полные ларцы драгоценностей.
Когда их освободили от домашнего ареста, выяснилось, что кузины едва не пропустили нежданный большой праздник, посвященный приезду губернатора. Роз-Мари буквально взвыла:
– Ну вот! Первый правитель здесь!
Мадам Питти, которая, кстати, звала Роз-Мари ее третьим именем – Жозефа, даже рассердилась и обещала, что если Жозефа не угомонится, то они рискуют получить еще один срок взаперти.
Губернатор оказался пожилым, толстым и страшно потеющим, он носил парик в руках и обмахивался им вместо шляпы, а в его свите не было никого, кто мог бы сойти за будущего правителя или прекрасного принца; девочки слегка приуныли.
И вот теперь ей приснился дом гадалки, и они с Роз-Мари. Гадалка расхохоталась в лицо Эме:
– На Востоке! Твой сын будет править на Востоке!..
Девушка, вскрикнув, рывком села.
Как же она могла забыть об этом пророчестве?!
Одна из служанок, разбуженная ее возгласом, подняла голову, беспокойно оглядываясь. А подле двери приподнялась, опираясь на локоть, Далал.
Эме легла на место, прижав руку к бешено бьющемуся сердцу, но заснуть до самого утра уже не смогла. Она будет правительницей на Востоке, ее сын будет править на Востоке, внук будет править на Востоке… Неужели гадалка предвидела именно это – что она попадет в плен и будет отправлена в Стамбул в гарем к султану? Но тогда колдунья права и в описании будущего ее сына и внука.
Эме стало так тоскливо, что она тихонько заплакала. Ей вовсе не хотелось, чтобы сын родился от варвара и правил варварами. К чему эта власть, если она так далека от любимой Франции?
На Мартинике они с Роз-Мари-Жозефиной мечтали о Франции, великолепной Франции, блестящей Франции, несравненной Франции. Балы, приемы, светские беседы, очаровательное общество, галантные кавалеры и прекрасные дамы…
И вдруг вместо всего этого женские фигуры, закутанные в ворох тканей, черные евнухи, сверкающие белками глаз, опасные янычары, странная речь и неизвестность впереди. Было от чего заплакать.
Тоскливое серое утро наступило не скоро, так всегда – если сильно устанешь, утро наступает, стоит смежить веки, но если ждешь первые лучи солнца, ночь длится немыслимо долго.
И все же, когда рассвело, сон сморил донельзя уставшую от мыслей и отчаяния Эме. Ее ничуть не обрадовало сообщение, что попала не в жалкую лачугу, а в роскошный гарем, рабыня есть рабыня.
Та, которой предрекли будущее правление на Востоке, спала беспокойным, горьким сном, не ведая того, сколько ей предстоит пережить, какое счастье испытать, какие удары судьбы вынести и что совершить ради своих любимых людей.
На следующий день Далал объяснила ей, что Михришах Султан – жена бывшего султана Мустафы III, который умер несколько лет назад. Султаном стал его брат Абдул-Хамид, во время правления Мустафы и даже до того Абдул-Хамид сидел в так называемой Клетке – покоях, куда нет доступа никому, кроме охраны, наставника для бесед, нескольких слуг и самого правителя.
Правитель туда не ходил, а вот Михришах Султан умудрилась не только посещать опального родственника, но и присылать в Клетку наложниц.
– Как такое возможно, если покои закрыты?
– Золото отпирает любые двери и любые души. Почти любые, – усмехнулась Далал.
– Но зачем она это делала?
– Понимала, что султан Мустафа не вечен, и хотела жить даже после того, как Абдул-Хамид взойдет на трон.
– У султана Мустафы были сыновья?
– Да, шехзаде Селим, сын Михришах Султан.
– Почему же султаном не стал он?
– Таковы законы и обычаи Османов. Когда-то султан Мехмед Фатих ввел закон, по которому пришедший к власти султан должен уничтожить всех остальных претендентов на престол, кроме своих сыновей. Многие были убиты согласно этому закону.
– Зачем?!
– Иначе начавшаяся борьба за власть между родственниками, даже если они братья, непременно развалила бы империю.
– Но почему братьям не жить рядом, во Франции принцы, братья королей, живут в свое удовольствие…
– И никогда не бунтуют?
Эме, вспомнив многочисленные попытки королевских братьев до Людовика XV организовывать заговоры, только вздохнула.
Далал усмехнулась, мол, то-то же.
– Со временем султаны перестали убивать своих родственников, но стали помещать их в Клетку.
– Как попугаев?!
– Нет, конечно. Я же сказала, что это просто покои, в которые запрещен вход…
– Помню. Но как же потом править империей человеку, проведшему пару лет взаперти и не знающему, что творится в его собственной столице?
– Пару лет! – фыркнула Далал. – Если бы пару. Абдул-Хамид просидел взаперти тридцать восемь лет, а, например, правивший до султана Мустафы III султан Осман III и вовсе полсотни. А как потом на троне? Не вздумай сказать кому-то, что я тебе рассказывала. Дай мне слово, иначе ничего больше не расскажу.
– Обещаю.
– Ладно, верю. Султаны после Клетки бывали ужасными. Столько лет без людей кого угодно сделают ненормальным. Султан Осман, о котором я тебе говорила, ненавидел женщин и искусство. Терпеть не мог музыку, любые изображения, даже красивую вышивку. А уж женщин ненавидел так сильно, что ходил в сапогах, подбитых специальными гвоздиками, чтобы его цоканье было слышно издали.
– Зачем, при чем здесь женщины?
– Служанки должны были успеть разбежаться, если приближался Повелитель. Кто не успевал, тот мог распрощаться с жизнью. А султан Ибрагим, прадед нынешнего султана, и вовсе чудил как мог.
– Как? – заговорщически шепнула Эме. – Далал, расскажи, я даже под пытками никому ничего не выдам.
Далал шарахнулась от нее:
– О Аллах! Что ты такое говоришь, какие пытки?!
– Это у нас просто так говорят. Прости, если испугала.
– «У нас», – передразнила ее старуха. – Нет больше никаких «у нас», привыкай к этой жизни и держи язык за зубами.
– Ну, Далал…
– Ладно, слушай.
Дальше последовал рассказ о султане Ибрагиме, который обожал запах серой амбры, но не ощущал его силы из-за плохого обоняния, а потому серой амброй невыносимо воняло все, что окружало Повелителя. Близкие падали в обмороки от этой вони, но Повелителя это ничуть не смущало.
Однажды султану сказали, что у русских так много мехов, что они выстилают соболями даже полы в своих дворцах. Уже на следующий день был издан указ, конфискующий меха, особенно соболей, у всех подданных. Султан окружил себя собольими шкурками, пока однажды не потерял сознание от жары в своих мехах.
Следующей выходкой Ибрагима было украшение своей бороды бриллиантами.
– Зачем?! – ахнула Эме. – Бриллианты в бороде?
– Да, ему сказали, что драгоценные камни весьма украсили бы его бороду. Он очень любил толстых женщин, чем толще, тем лучше. Ты ему не понравилась бы.
