Текст книги "Ярослав Мудрый"

Автор книги: Наталья Павлищева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

С дальней улицы послышалось мычание – это выгоняли коров в стадо, перекликались люди. Отчего-то сжало сердце. Сама не зная почему, Марина вдруг осторожно, стараясь не шуметь, закрыла большущий засов на двери. Снова прислушалась, нет, тихо, только слышно, как колотится сердце.

Постепенно она немного успокоилась. Но, уже собравшись вернуться на ложеё, вдруг услышала чьи-то осторожные шаги. Это не могла быть дуреха Славка, та всегда топает, как гридь, потому сердце у Марины сжалось от страха. Но она тут же мысленно осадила сама себя: если бы шли убивать, то напротив, не стереглись бы. Мысли метались, как мыши, застигнутые котом, подумалось, что убивать тоже можно по-разному, ежели ядом или тайно, то стереглись…

За те несколько мгновений, когда слышала шаги и кто-то стукнул в дверь, передумала сколько, что в другое время хватило бы на день.

– Кто? – Голос у княгини от испуга был хриплым. Путша даже засомневался, не мужик ли у нее.

– Княгиня, открой, это боярин Путша.

– Чего тебе надо ночью-то?

Как он прошел мимо стражи или ее и впрямь внизу нет?

– Князь помер…

Боярин не рискнул назвать Владимира по имени, а у Марины ухнуло сердце: не Святополк ли? Ей не очень был нужен муж, но его смерть могла означать и ее собственную погибель.

– Ка-какой князь?

– Старый. Открой, не время бояться.

Дрожащими руками Марина отодвинула засов. Путша скользнул внутрь так, словно был вдвое тоньше собственного объема. Тут же прикрыл дверь обратно. Не обращая внимания на то, что Марина не совсем одета, тихо и быстро заговорил:

– Князь Владимир помер. Пока суд да дело, надо бежать! – Видя, что та не совсем понимает, что сказано, добавил: – Тебе бежать надо!

– А… а Святополк?

– Он уже бежал, я помог. Собирайся.

– А где Славка?

– Кто?

– Служанка моя, Славка, пошла узнать, что случилось. Где она?

Путша смотрел на жену Святополка и злился, муж нерешителен, жена нашла время о служанке заботиться!

– Не ведаю я, где твоя служанка. Самой бы уцелеть!

Марина хотела сказать, что без служанки не справится, но потом сообразила другое:

– А куда бежать?

Путша еще раз оглянулся, словно опасаясь, что его услышат, и совсем тихо сообщил:

– У меня пока спрячешься, а после переправлю тебя к отцу. Князь туда доберется сам.

Только тут наконец до Марины дошло, что князь Владимир умер, в Киеве хаос, а муж уже бежал. Она словно очнулась от сонного состояния, метнулась по ложнице:

– Сейчас, я быстро!

Путша сообразил, что собирать хозяйку должна служанка, но искать дуреху времени не было, потом только попросил:

– Ты многое не бери, у меня, чай, не в узилище, моя баба все даст.

– Я только свое, чего оставить нельзя. – Марина и впрямь собирала только иконы, пару книг и кое-что из совсем личных вещей.

– Накинь что сверху, чтоб не сразу поняли, что это ты. Ни к чему лишних глаз, да и рассвело уже.

– Отвернись! – вдруг резко скомандовала княгиня. – Отвернись, говорю!

Путша подчинился, злясь на надменную польку, нашла время наряжаться! Сказано же, что боярыня все даст.

– Пошли! – Марина переоделась быстро. Но когда Путша повернулся, то едва узнал княгиню. Та поверх своей одежды натянула, видно, Славкину, перед боярином стояла толстая, замотанная платом баба. Не знай он, что это Марина, не сообразил бы. Путша протянул руку за узлом, который тащила баба, но та отвела руку в сторону:

– Ты что, боярин, нешто можно холопкины вещи таскать. Сама я…

Тихо засмеявшись, Путша первым шагнул за дверь. Да, такую просто так не возьмешь! Это не Святополк, этой дай волю, так и под себя Киев возьмет! На мгновение, всего на мгновение мелькнула такая шальная мысль, но боярин даже додумывать ее не стал. Марина и вовсе не имеет прав на Киев, это не Ольга, которая осталась вдовой с малыми детьми. Эта княгиня совсем чужая Киеву, она может стать только разменной монетой, когда Путше придется выторговывать жизнь себе. Но для этого такую «монету» надо было припрятать и не упустить. А еще чтоб до поры никто не узнал о ее местонахождении.

От небольшой избы, в которой под замком жила жена опального сына киевского князя, быстрым шагом удалялись двое – присматривавший за княгиней Мариной боярин Путша и какая-то девка, тащившая узел. Но всем было не до них. Пронесся слух, что помер сам князь Владимир!

Гудел Киев, гудел Вышгород, люди тянулись к Десятинной, потому как говорили, что князя положили там. Одно то, что князь помер, а другое – кто наследником будет?

Простому люду что? Им лишь бы поборов поменьше да жизнь спокойней. А вот бояре да купцы, что поторовитей, забегали, запереживали… Под кого вставать, под кого голову клонить? А ну как просчитаешься и не к тому примкнешь? Кузнец может лишиться своей кузни, но умение при нем останется, усмошвец и в малом городишке свои сапоги да порошни шить будет, кожемяка тоже работу найдет… А вот купец, коли разорят дочиста, может и не встать снова на ноги. Не говоря уж о боярах, которым и вовсе головы лишиться можно.

Вот и ломали головы, трясли бородами. Кинулись освобождать Святополка, все же как-никак князь, да старший сын Владимира, а того нет! Бежал Святополк из-под стражи, пока с его отцом суетились!

Путша вместе со всеми охал и ахал, делая вид, что ничегошеньки не ведает о побеге Святополка, поминутно крестился и в то же время зыркал по сторонам глазами, точно проверяя, как ведут себя остальные. Он уже успел отправить Марину в дальнее свое селище под пригляд верного слуги Порони, ей дали расторопную, но не менее преданную служанку Талю. И Пороне, и Тале было строго наказано бегства княгини не допустить, если что, так и особенно ее не жалеть. А пригляд чтоб был ежечасный:

– Ни на минуточку глаз с нее не спускать! Ежели сбежит, так я с вас самих шкуру спущу! Она хитра, а вы будьте хитрее. Но чтоб и обиды ей не было никакой!

Пороня только затылок поскреб, а хитрая Таля заверила боярина:

– Не бойсь, не упустим.

Путша надеялся на изворотливость Тали и силу Порони.

Он так задумался о Марине, что не услышал, как сбоку осторожно подошел боярин Еловит, потому, когда Еловит осторожно окликнул его, даже вздрогнул.

– Ты чего это дергаешься? Рыльце в пушку?

– Чего? Какое рыльце?

– Святополка ты выпустил? А княгиню его?

– Тьфу на тебя! Мелешь что ни попадя! – разозлился Путша. – Не ровен час услышит кто!

– А ты не трусь, я не из болтливых. Поговорить нужно. Отойдем?

Но говорить об опасных делах в Десятинной негоже, слишком много ушей и глаз, потому не спеша, хотя обоих так и подмывало торопиться, зашагали к дому Путши. По пути со скорбным видом кивали всем приветствовавшим, сокрушенно качали головами, мол, какое горе, Еловит даже слезу с глаз утер, чем немало подивил Путшу.

Они надежно спрятали жену опального Святополка, настолько надежно, что она больше вообще не появилась в Киеве. Хотелось поторговаться с ее отцом, польским королем Болеславом, но тот взял Киев не сразу, а когда взял, торга не вышло. Княгиня исчезла неведомо куда, судьба ее неизвестна.

Ночью к терему в Ракоме подъехал всадник. Его долго не хотели пускать, подозревая неладное, вдруг новгородцы таким образом пытаются выманить стражей и отворить ворота? Только после того, как гонец объявил, что он от княжны Предславы к князю, а стражи убедились, что за спиной прибывшего никого нет, ворота приотворились. Гонец въехал, спрыгнул наземь и потребовал спешно отвести его к Ярославу.

Дружинник сокрушенно покачал головой:

– Не ко времени, погодь хоть до утра. У нас тут такое днем творилось, что и вспомнить страшно.

Но гонец возражал:

– Некогда ждать, в Киеве тоже такое, что как бы нам всем за голову не схватиться!

Больше ничего говорить не стал, не велено, но что-то в его голосе заставило гридей все же пойти к князю. Ярослав, услышав, что спешный гонец от сестры, приказал вести к себе.

– Что? – Он уже ждал чего угодно, даже что отец примирился с Болеславом или печенегами, чтобы побороть его. Беда никогда не приходит одна, сейчас, когда ему попросту некуда деваться, из Киева не могли прийти хорошие вести. Ждал чего угодно, но того, что узнал, не ожидал никак.

Гонец протянул грамоту, писанную рукой Предславы. Глядя поверх нее на дружинника, Ярослав развернул. Но стоило вчитаться в первые строки, как о гонце было забыто. Предслава сообщала, что умер отец! Князь Владимир сильно разболелся и отдал богу душу в Берестове. Первым о том узнал Святополк, нашлись бояре, что помогли ему выбраться из узилища и взять Киев под себя. Князь Владимир похоронен в Десятинной рядом с княгиней Анной. Но самое страшное не то – Святополк послал убийц к Борису, и брата больше нет. И на Глеба тоже послал убийц. Очередь за самим Ярославом!

Ярослав смог только прохрипеть:

– Когда?..

Гонец, все еще стоявший в ожидании приказа князя, почему-то шепотом произнес:

– В середине июля…

Получалось, что времени прошло немало. Ярослав закрыл глаза, пытаясь собрать мысли воедино, не получалось, одна опережала другую. Отец умер, Святополк, который совсем недавно сам предлагал ему сговор, теперь убивает братьев и, если верить Предславе, а ей нельзя не верить, готов убить и его самого! А у него перебита дружина и разлад с Новгородом.

– Почему раньше не сообщили?

– Никак, князь, княжна в обход князя Святополка меня отправила, попался бы, головы не сносить.

– Святополк дружину на меня собирает? – Ярослав кусал губы от волнения.

– Пока нет, но готовится.

– Иди, – махнул рукой князь. Ему нужно было остаться одному, попытаться хоть что-то придумать.

Ярослав раз за разом перечитывал послание Предславы, хотя уже давно знал его наизусть. Какая же умница сестра, что сумела предупредить!

Полная луна высвечивала каждую кочку на дворе. Его уже убрали, но память осталась… Ярослав стоял перед раскрытым окном, не замечая ни луны, ни заметно крепчавшего перед рассветом ветерка. Утро застало князя все так же перед окном. Какой-то холоп, вприпрыжку несущийся через двор, чтобы успеть затопить печь в поварне, замер, увидев Ярослава, стоявшего истуканом со сложенными на груди руками.

Первым, кого позвал к себе князь, был Блуд. Но князь уже давно не советовался со своим кормильцем, только приказывал. Иногда Блуд даже вздыхал, зря он так, со стороны виднее… Вот и вчера тоже, Блуд не стал бы избивать новгородцев, лучше было взять с них большую виру, и себе польза, и им урок на будущее – не иди поперек князя! А теперь вот как с городом говорить? Даже Блуд не мог придумать, с чего начать. То есть понимал, конечно, да только князю это дорого обойдется, многим жертвовать надо будет. А так, нанял бы на ту виру еще больше варягов, чем на Поромонь-дворе перебили…

Так размышлял бывший княжий кормилец, с кряхтеньем поднимаясь по ступенькам крыльца. Не спал князь всю ночку-то, не спал… Рано поутру вон зовет. Ага, как дел натворить, так без Блуда, а как исправлять, так и старый воевода надобен стал… Блуд ворчал, но радовался, что снова нужен Ярославу. Снова будет хоть на что-то годен. Князь и впрямь не спал, глазища вон какие, ввалились глубже некуда. Воеводе стало жалко своего воспитанника; умный, расчетливый, решительный, ему бы княжить и княжить, а вон приходится…

Ярослав уставился на Блуда каким-то странным взглядом и вдруг велел:

– Пойдешь в Новгород, пусть собирают вече. Да только на поле, а не в городе.

– Что?! – изумился тот. Чего его на вече-то несет? Вчерашнего новгородцы не простят, для веча рановато, сначала надо поговорить кое с кем, подарки поднести, горожанам что-то хорошее сделать, а уж потом на площади орать, как вчера смог.

Но Ярослав не собирался с Блудом ни спорить, ни что-то объяснять, только коротко бросил:

– Собирай вече! Князь Владимир умер…

Воевода глядел вслед удалявшемуся из горницы князю раскрыв рот. Не в силах справиться с изумлением, он коротко икнул и почему-то сказал сам себе:

– Ага-ага…

Над Новгородом снова зазвучал вечевой колокол. Горожане не могли понять, что еще случилось за ночь, если с утра пораньше зовут на вече. Меж ними ходил слух, что в колокол попросил ударить князь Ярослав. Что это? Мало того, просил собраться в поле, не на вечевой площади. Князя ждали с опаской, а ну как решил требовать выдачи сбежавших вчера? Хотя самые решительные полегли под мечами княжьих дружинников, но готовых вступиться за своих осталось немало.

Ярослав подъехал к собравшимся людям один, дружинники остались вдали. Шел к помосту, сильно хромая, толпа безмолвно расступалась перед ним, кто со страху, кто из уважения, все же князь… Он взбирался на помост, ни на кого не глядя, потом все же поднял глаза на притихшую площадь и вдруг… поклонился городу в пояс! Такого не ожидал никто. Ждали, что начнет казнить или корить, что потребует своим зычным голосом виноватых, но только не вот такого. Вече затихло так, что дальний плач ребенка казался криком. Голос Ярослава был на сей раз тихим и хриплым.

– Любимая моя и честная дружина, избил вас вчера в безумии своем! Теперь мне того и златом не искупить!

Стоявшие ближе могли поклясться, что видят на лице князя слезы! Показалось? Нет, не показалось, Ярослав действительно плакал. Утерев слезы тыльной стороной ладони, он снова поклонился горожанам.

– Отец мой, князь Владимир, умер, и Святополк сидит в Киеве, избивая братию свою. Погибли князья Борис и Глеб. Хочу на него пойти. Пойдете за мной?

На несколько мгновений снова воцарилась тишина. И вдруг толпа выдохнула в едином порыве:

– Пойдем, князь!

Раздался чей-то звучный голос:

– Хотя и побиты братья наши, можем, княже, за тебя бороться!

Теперь рыдал уже не только Ярослав, даже у Блуда, много чего повидавшего на своем веку, на глаза навернулись слезы. Для всего Новгорода, и для его жителей, и для князя эти слезы были очистительными. Они точно смыли все причиненные обиды, примирили Ярослава с Новгородом.

Сфенг

Тмутаракань далеко от Киева. Так далеко, что птица устанет крыльями махать, пока долетит, а конь скакать, пока доскачет.

Но в Тмутаракани живут русские люди, и это русское княжество. Русские там жили издревле, а под Киев город и княжество встали по воле князя Святослава, до того город звался Самкерцем и был под хазарами. От Хазарии стонали многие порубежные русские земли, сколько материнских слез пролито по погибшим или плененным сыновьям, сколько отцовских сердец изболелось по женам и дочерям! Хазарский полон как яма бездонная, уводили и уводили русичей проклятые, торговали людьми, как скотом, на рынках Итиля, Саркела, того же Самкерца… Плененные мужчины слыли хорошими работниками, сильными, выносливыми, хотя не всякого русского заставишь в полоне работать. Иной скорее под плетью или мечом погибнет, чем голову перед насильником склонит. А другой и работать станет только с надеждой бежать, добраться до своих и вернуться к проклятым с мечом в руках.

Все страдали от хазар – и поляне, и северцы, и те же вятичи… Потому когда собрался на них князь Святослав, то хорошая рать под его руку встала. Но князь хитрый, чтоб хазары заранее не изготовились, сделал вид, что вовсе и не на них идет, отправился сначала к вятичам, вроде тех сначала под себя брать.

И на Хазарию пошел не по Днепру и через Русское море, а вятичскими лесами. Понимал, что обычным караванным путем ему в Итиль – столицу Хазарии – не пройти. Он только пороги днепровские пройдет, а в Хазарии знать будут, потому как надо спуститься мимо печенегов по Днепру, пройти Русским морем до Боспора Киммерийского, чтобы попасть в Сурожское море, которое греки Меотийским болотом за малую глубину зовут.

А по берегам Боспора города стоят – Корчев да Самкерц. И сам Боспор не столько велик, чтоб пройти беспрепятственно, это не Цареградский Босфор, хотя и тот опасен. Сурожское море и впрямь мелкое выше меры, старики рассказывали, что были времена, когда его и вовсе не было, тек Дон-Славутич прямо в Русское море, а на месте Сурожа озеро плескалось.

Из-за своего мелководья море с норовом, в нем, как в корыте, любая волна даже при малом ветре – беда. Потому и сидели хазары спокойно, держа под своей рукой Корчев и Самкерц, не пройти мимо войску ни русскому, никакому другому.

А от Сурожа русским надо было еще и Доном проплыть мимо Саркела, что укреплен сверх меры с помощью греков. Русские эту крепость Белой Вежей звали. От нее волоками через степь до Волги, что хазары Итилем нарекли, и до самого Итиля почти у Хвалисского моря плыть. Такой путь смерти подобен, лучше сразу отказаться. Не боялись русских хазары и не ждали. Итиль и укреплений-то почти не имел, никому в голову не могло прийти, что его кто-то брать станет.

Не пройти ни одному войску такой путь. А князь Святослав осилил. Но не Днепром и Русским морем на хазар пошел, а через вятичей. У тех побыл, заручился, что в спину не ударят, спустился Волгой до Волжской Булгарии, взял на меч их столицу Булгар, хотя те особо и не сопротивлялись, скорее сделали вид, что противятся, разметал по степи буртасов и отправился Волгой к самому Итилю.

Но не крался, как тать в ночи, а напротив, отправил к Кагану в Итиль сообщить, что «Идет на Вы!», была у князя такая традиция. На все вопросы, для чего заранее предупреждает противника, отвечал, что предупреждает тогда, когда времени подготовиться у того уже нет, а дрожь в коленках появится. А со степняками и того хуже, не брось вызов – разбегутся по всей степи, лови потом каждого бека по отдельности и воюй или жди удара в спину.

Хазарский царь Иосиф войско собрал, конечно, Святослав не ошибся в своих расчетах, не все беки успели (или захотели) встать под Иосифа, но все же хазары воины отменные, с такими на кулачный бой не выйдешь! Одни бессмертные чего стоили. Рассказывали, что в стародавние времена такие же были у Дария Великого, самая сильная часть, охранявшая самого правителя.

Но Святослав все продумал верно, и Иосифа раньше времени из Итиля выманив, и людей своих вооружив и обучив даже с бессмертными биться. Славный бой вышел, ох славный! И правнуки помнить будут, как разбили знаменитое хазарское войско русские под предводительством князя Святослава! Сумел он противопоставить всем ухищрениям хазарских полководцев свою хитрость, во всех придумках их передумать.

А после боя с Иосифом, когда тот с трудом смог удрать с малой частью своих бессмертных, князь Итиль грабить не стал, простой люд не тронул, себе забрал только сокровища Кагана.

За Итилем пришла очередь остальной Хазарии. Всю прошел князь Святослав, где сами под его руку вставали да клялись в верности, там не трогал, а тех, кто сопротивлялся, – стирал с лица земли. Пришла очередь и Самкерца.

Но к этому времени уже среди союзников Святослава недовольные нашлись. Это были печенеги! Никто не помнил, чтобы вольные степняки с кем-то вот об руку ходили, а князь Святослав сумел договориться, хазарские земли, что он не обижал, следом печенеги грабили. А теперь стали требовать бо́льшую долю добычи. Дело не в доле, князь никогда себе много не брал и ничего не жалел, но печенеги простой люд в полон гнали. К чему одних освобождать, чтобы другие тут же рабами становились?

А тут из Самкерца гонцы примчались – чуя последний час, хазары в городе и в Корчеве, что на другом берегу Боспора, лютуют, людей бьют, все жгут! Святослав, помня, что в Самкерце русских много, рвался освободить, а печенеги – грабить. Тогда князь предложил союзникам забрать свою очень немалую долю и отправляться восвояси. Кто знает, как повернуло бы, да предложения русские подтвердили видом своих дружин, вставших в полном боевом облачении. То ли печенеги вспомнили, как русские не побоялись хазарское выученное войско, то ли решили пограбить их на обратном пути, но свою долю в добыче взяли и ушли. Разведка, посланная следом, сказала, что ушли невозвратным путем.

Теперь Святослав бросился спасать Самкерц и Корчев. От Самкерца мало что осталось, и люди не все выжили, а в Корчеве жители сами справились со своими поработителями. И самкерцы, и корчевцы помогали русским чем могли, даже головы хазарских наместников принесли Святославу на блюде! Но для князя куда более значимым подарком была золотая цепь, что жители поднесли в знак благодарности и уважения. Святослав не любил золота, ни единой гривны не было на его шее, только в ухе серьга с тремя черными жемчужинами, а вот эту цепь надел, не смог отказать, когда подал ее старый русич замотанными тряпицей обожженными руками. Князь низко склонил голову перед стариком, чего никогда не сделал был ни перед одним врагом.

С тех пор Самкерц назвался русским городом и стал именоваться Тмутараканью.

Корчев тоже хотел бы под русского князя встать, но Святославу ни к чему было ссориться с греками, да и греков в Корчеве куда больше, чем русских было. Так и остались на одном берегу русская Тмутаракань, на другом – греческий Корчев. Позже и Корчев русским станет, а тогда князь Святослав в обратный путь засобирался.

Но отправился так, что никто его замысла снова понять не мог! Перед князем лежала Таврика, и сил оборонять ее у греков не было, мог бы весь полуостров под себя взять, а он вдруг повернул в Киев еще и тем путем, каким пришел! Когда Святослав объявил, что идет на Саркел, что на Дону, даже свои воеводы плечами пожали:

– Да к чему тебе эта крепость, князь?! Там только Иосиф с сотней своих бессмертных сидит, что с них возьмешь?

Но Святослав оказался прав: оставь он живым хазарского царя, и его именем проклятый каганат возродится снова! Да и для тех же вятичей или булгар живой Иосиф – это живая Хазария. А по Днепру возвращаться тоже было нельзя, там русские полки поджидали обиженные печенеги, пороги пройти не дали бы.

Вот и пришлось Святославу сначала уничтожить Саркел, а потом снова пройтись по хазарским и булгарским землям, подтверждая свою победу. Это тоже дало свои результаты, те беки, что в боях вместе с Иосифом не участвовали, принесли богатые подарки, спеша заверить русского князя в своей верности. Вятичи тоже осознали, насколько силен киевский Святослав, потому дань обязались платить исправно ему. И печенеги остались сидеть у порогов ни с чем, скрипя зубами от ярости на хитрого русича.

Позже они взяли свое: именно от печенежской руки погиб, возвращаясь из последнего похода, князь Святослав. Печенежский князь Куря сделал из его черепа чашу, отдавая дань уважения сильному воину – князю Святославу Игоревичу. Что ж, у каждого народа свои способы почитания воинов. Святославу от того не легче.

В Самкерце Святослав посадил Сфенга. Чего только ни говорили об этом мальчике! Но, похоже, правы были вездесущие ромеи – не только в Киеве у князя были сыновья, в далекой Тмутаракани тоже оказалась своя плоть и кровь. Дальние сурожские земли мало интересовали киевлян, разве только купцов. И дальний отпрыск княжеского рода тоже для них мало значил, кто знает, где еще рассыпаны сыновья беспокойного князя, если он считаные дни дома в Киеве проводил? Пусть себе прав на киевский стол он не имел, а кому же помешает сильный князь в далекой Тмутаракани?

Сфенг держал княжество твердой рукой, по заветам Святослава – выше всего ставил свою дружину, но и людей не обижал. В Тмутаракани его любили, греки считались, а беспокойство если и доставляли, так только все те же степняки. Судьба у Руси такая, чтобы со Степью воевать?

После гибели князя Святослава в Киеве за власть сцепились его сыновья. Это все было так далеко от Тмутараканских земель, казалось таким мелким и неправильным, что Сфенг только морщился, слыша рассказы о бесконечных стычках братьев. Он никого из них не видел и не знал; даже женившись, Владимир не позвал Сфенга на брачный пир, хотя от Тмутаракани до Херсонеса не самый дальний путь. Тмутараканский князь обиду не высказал, но глубоко в сердце затаил. Не признавал его Киев своим, совсем не признавал.

Честно говоря, в стольном граде почти никто и не знал о существовании Сфенга. Помнили, что есть дальняя русская земля Тмутаракань, до которой добраться уж очень трудно из-за печенегов, помнили про походы князя Святослава, но где это и кто там – задумывались мало. Со своим бы разобраться.

И вот теперь князь Владимир умер. А ведь был он таким же побочным сыном Святослава, как и сам Сфенг! Только Ярополк и Олег рождены от той, которую киевляне своей княгиней признавали. Но оба были убиты, и власть перешла к Владимиру. В Киеве эту власть признали, Владимира назвали своим князем. Почему бы им и Сфенга также не признать? Его право на Киев, как ни крути.

Князь мерил шагами палату. Он, как отец, не любил замкнутого пространства дворцовых покоев. По дедине и отчине Сфенг старше всех сыновей Владимира, но кто о нем в Киеве слышал? Там Сфенг чужак. А Киев для него? Если честно, то тоже чужой город. Зачем тогда рвется взять под себя Поднепровье?

И вдруг Сфенг понял, чего же в действительности хочет – исполнить мечту князя Святослава. Русь должна простираться от новгородских и псковских земель до самого Русского моря! Будь князь Владимир умнее и сговорчивей, давно могли примучить печенегов настолько, что стояли под русской рукой, дань платили исправно и конных в войско поставляли.

Но киевский князь так боялся за свою власть, что и слышать не желал о союзе с Тмутараканью против печенегов! Ему было достаточно, что Тмутаракань – русское княжество, хотя и дани в Киев не шлет и что степнякам всегда угроза с юга есть. Печенеги о той угрозе помнили, присмирели, хотя и не раз предлагали Сфенгу сокрушить Владимира общими усилиями.

Сфенг сначала смеялся над такими посулами, а потом заявил, что если еще раз против своих выступить предложат, то сам сокрушит печенегов и без помощи Киева! Видно поняли, что это не пустая угроза, и Тмутаракань не трогали, и Киеву не слишком досаждали.

Тмутараканский князь не мог понять драчки за власть между братьями, неужто нельзя блюсти дедов закон и править по старшинству? Мало на Руси земель, чтоб еще русские головы в битве меж собой класть?

Сфенг и теперь не вмешался бы в киевскую свару, но когда услышал, что братья в борьбе меж собой чужих на помощь зовут, то не выдержал! И теперь вот метался по палате, пытаясь успокоиться и холодным разумом принять верное решение.

Ничего не получалось. Тогда он велел кликнуть Тегдага. Старый колдун знал все, но советовался с ним князь только в крайнем случае, все же христианину негоже к пророчествам прибегать. Сфенг не забывал, что он Петрос в крещении, а значит, должен быть тверд, как камень.

Тегдаг усмехнулся, услышав призыв князя. Горд Сфенг и чтит свою веру. Князь Святослав не променял своих богов на ромейских, сколько мать ни просила, и сыновей не позволил крестить. Но погиб языческий князь, и дети стали христианами. Это бы нехудо, да только о чести забыли, язычников погаными зовут, корят всячески, а сами кровь братскую льют хуже степняков. Сказывают, в Киеве не только брат на брата встал, но и сын супротив отца. Князь Ярослав поднялся против своего отца Владимира. Мыслимо ли такое? Покарают боги Русь, ох покарают!

Что задумал Сфенг? Какой ему совет нужен? Тегдаг не зря носил такое прозвище, был он не просто ведуном, он колдовал, то есть знался и с темными силами, умел видеть будущее. Колдун не сразу отправился к Сфенгу, сначала надо было посмотреть, что князя ждет. Тегдага мало волновало будущее Киева и гораздо больше – Сфенга и Тмутаракани. То, что увидел, немного озадачило старого колдуна, но сказать об этом Сфенгу надо, потому он поторопился к князю.

В Сфенге удивительно сочетались крепость и основательность отца и стройность и гибкость матери. Рослый, сильный, темноглазый и светловолосый. Такое нечасто встретишь. А его сын Мстислав от своей матери унаследовал уже совсем темные огромные глаза и тонкий стан.

Князь не стал объяснять, зачем позвал, колдун и без того все понимал, только вопросительно протянул:

– Что скажешь?

Тегдаг нахмурился:

– В Киев хочешь, князь?

– Да не в Киев хочу, а хочу, чтоб эти щенки меж собой Русь не разодрали окончательно! Владимир, глупец, удумал между ними уделы поделить, теперь жди беды. Один того и гляди поляков наведет, другой все за море глядит, третий слаб настолько, что печенеги хоть завтра Киев возьмут… Только и знает, что поклоны бить да молиться, а власть свою показать неспособен! Прости, господи. – Сфенг быстро перекрестился в сторону красного угла на икону с лампадкой перед ней. Губы Тегдага под вислыми усами едва заметно дрогнули, но он промолчал. – Что делать-то?!

Колдуну очень хотелось сказать, чтоб попросил совета у своего бога, которому кресты кладет, но он и тут промолчал, негоже чужих богов обижать, даже если они отнимают у тебя мальчика, которого воспитывал. Вместо ответа Тегдаг разложил на столе свои амулеты, что-то зашептал, делая вид, что пытается прямо сейчас узнать ответ.

Но он не мог обмануть Сфенга, слишком хорошо знавшего старого колдуна. Князь давно понял, что еще до прихода к нему Тегдаг все вызнал в своей каморке.

– Не тяни, говори, что узнал.

– Скажу… Я скажу, а ты думай, как быть… Сам думай, я здесь не помощник. Про тебя говорить или про Русь?

– А и то, и другое не можешь?

Вот Сфенг в этом весь, ему нельзя половину или просто по частям, давай все и сразу. Сказывается горячая кровь предков по матери.

– Можешь в Тмутаракани остаться, совсем отделиться от Руси. Тогда твой род продлится долго, княжество сильным каганатом станет. А Русь… ее не будет. Часть отойдет к полякам, часть шведам, другие растащат по малости…

– А если в Киев пойду? – Голос князя был чуть хриплым, это выдавало сильное волнение.

Тегдаг чуть помолчал, потом вздохнул:

– Тебе все одно Киевом не править. Под себя возьмешь, да недолго там пробудешь. И сыну твоему не править, хотя он сильным князем будет, хорошим воином и правителем. Но им твой род прервется. А Русь? Уцелеет и твоими силами тоже.

Он ничего не стал больше говорить. Как будет, рассказывать не вправе, да и ни к чему, человек не должен знать события своей жизни. Ему можно только позволять делать выбор. Часто этот выбор очень нелегок, как вот сейчас для Сфенга. Он должен выбрать между будущим своего рода и своей земли. Хотя какой своей? Сфенг на Руси никогда не был, и если бы племянники свару не затеяли с помощью чужаков, так и вовсе не собрался бы.

Князь замер, задумчиво глядя в окно. Тегдаг понял, что он больше не нужен, потому тихо вышел, закрыв за собой дверь. Он не успел далеко уйти, как увидел Сфенга, куда-то мчавшегося на лошади во весь опор. Поехал в степь думать, бешеная скачка хорошо отвлекала, помогала принять решение не только тмутараканскому князю.

Тегдаг чуть покачал головой, он-то знал, что если Сфенг выберет второе, то проживет совсем недолго, но не из-за киевлян, а погибнув совсем в другой стычке. Жертвовать собой и своим родом ради далекой Руси? Неужто зов крови окажется так силен, что вмешается князь в свару за Киев? Но Тегдаг понимал, что вмешается и что окажись он сам на месте Сфенга, поступил бы так же. Что ж, его право…