Текст книги "Царь Грозный"

Автор книги: Наталья Павлищева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Кроме Михаила Глинского, «сильным» человеком семибоярщины был еще один младший брат Василия III, князь Андрей Старицкий. Он, пожалуй, меньше всех зависел от Елены и ее сына, а вот прав на престол имел достаточно. Слишком многие в Москве, да во всей Руси считали развод и тем более второй брак Василия незаконным, а значит, и рожденного в нем сына тоже незаконнорожденным. Князь Андрей Старицкий имел свой немалый удел, сильную дружину, но главное – права на шапку Мономаха! Потому был самой страшной угрозой для Елены и ее сына. Такого человека, как и его брата Юрия Дмитровского, княгиня никак не могла оставить не только на свободе, но и на земле вообще. Дни Андрея Старицкого были сочтены.

Князю удалось бежать в свой удел в город Старицу, но его достали и там. Сначала заставили подписать «проклятую» грамоту о верности новой правительнице. Но и после этого Елена не могла быть спокойной. По совету Телепнева она вызвала Андрея Старицкого в Москву под предлогом необходимости в его дружине. Князь, заподозрив неладное, сам в столицу не поехал, но допустил роковую ошибку – отправил на государеву службу почти все свои войска.

Этой оплошностью не преминул воспользоваться Телепнев, по приказу Елены он немедля, но тайно двинулся с московскими войсками к Старице. Нашлись люди, предупредившие князя Андрея об опасности, он смог бежать в Торжок, но тут допустил вторую ошибку. Вместо того чтобы уйти в Литву, он зачем-то направился в Новгород. На сторону Андрея встал не весь город, потому он не рискнул биться с московским войском, приведенным Телепневым. Напротив, поверил его клятвам и поехал в Москву, просить прощения у невестки. Надо ли объяснять, что совсем не для того, чтобы пожурить, вызывала князя в Москву Елена Глинская? Андрея Старицкого заковали в железную маску и бросили в темницу, где за полгода уморили. А по всей дороге от Москвы до Новгорода расставили виселицы, на которых повесили бояр, поддерживавших опального князя!

А вы говорите Иван Грозный…

В результате всех «боевых действий» жестокой вдовы опекуны маленького князя Ивана были попросту уничтожены либо настолько загнаны в угол, что не подавали даже слабого голоса. У власти осталась, по существу, сама Елена Глинская. Но она не могла допустить, чтобы это поняли свои собственные подданные и иноземцы тоже. Потому все активнее стали распространяться слухи, что Василий на смертном одре передал власть своей умной и деятельной супруге. Дворцовые лизоблюды даже стали называть Глинскую «Великая Елена Русская».

Чтобы разгон семибоярщины не выглядел попросту захватом власти не только у бояр, но и у собственного сына, Глинская принялась усиленно изображать участие в управлении государством маленького князя. Иван важно восседал на троне в великокняжеском облачении со специально изготовленным для него скипетром небольшого размера, якобы принимая послов. Заседал в Боярской думе, куда самой Елене вход был закрыт, но там имелся свой рупор – глава бояр, все тот же Овчина Телепнев. Видимо, по ночам получая в ложнице княгини наказы, Иван Федорович днем воплощал их на заседаниях.

Надо отдать должное Телепневу, его, видимо, тяготило такое положение, ведь Овчина был очень неплохим полководцем и явно жаждал совсем другой славы, чем сомнительная слава любовника-подкаблучника у вдовой княгини. Случай довольно скоро представился.

Положением Москвы поспешил воспользоваться польский король Сигизмунд, двинувший свои войска сначала на Стародуб, а потом вместе с литовцами на Чернигов. И там, и там нападение смогли отбить местные воеводы, а из Москвы спешно отправилось с ответным ударом русское войско, которое и возглавил Телепнев. Русские опустошили немало литовских городов, дошли до самого Вильно, но осаждать сильную крепость не стали, решив, что уже достаточно нагнали страху на противника, ушли, дограбив оставшееся по пути. От имени князя Ивана Елена щедро наградила победителей, забыв, что те разоряли ее родовые земли.

Оказавшись у власти, тем более после устранения неугодных бояр, Елена Глинская поспешила изменить придворный этикет. Московский двор того времени просто поражал богатством и устроенностью. Вдовая княгиня придала своему окружению исключительно пышный вид. Для стольников, чашников, кравчих, прислуживавших на обедах, специально шились богатые наряды. С каждой переменой блюд изменялся и их вид, одежда была из дорогих роскошных тканей. У заезжих купцов для княжеского стола в огромном количестве закупались золотые и серебряные блюда, бокалы, чаши. Количество перемен блюд было просто немыслимым, в поварне холопы изощрялись, придумывая все новые и новые. Придворные не отставали, они принялись наряжаться в яркие одежды из дорогих тканей, украшенные жемчугами и драгоценными каменьями. У мужчин вошло в моду носить каблуки, гладко бриться и даже румянить щеки и подводить глаза! Женщины тоже без меры пользовались белилами, красками для губ и бровей и благовониями.

Даже очень терпимый к выходкам знати митрополит Даниил осудил стремление двора разукрасить себя. В Москве еще были живы в памяти времена княгини Соломонии, когда гораздо больше ценилась забота о душе, посещение монастырей считалось для правительницы более приемлемым, чем безумно долгие и богатые застолья и шумные развлечения, а стремление к роскоши вообще ненужным. Естественно, что красавица мало задумывалась о пополнении казны.

Но одно полезное дело для Руси Елена все же сделала. Дело в том, что страна столкнулась с явной нехваткой обыкновенных монет. Спрос всегда рождает предложение, потому стали плодиться фальшивомонетчики, в большом количестве чеканившие разновесное серебро. В результате правительство изъяло из обращения старую разновесную монету и перечеканило заново по единому образцу. Им стала новгородская деньга, получившая название «копейка» по изображению всадника с копьем. Полновесная новгородка вытеснила московскую «сабляницу», на которой всадник держал в руках саблю. Так Русь получила то, что пережило многие века и разные государственные устройства, – копейку. Хотя ценность эта монетка имела в разные эпохи разную, всадник на ней все так же держит в руках разящее копье, и название не поменялось. Право, будет очень жаль, если Россия все же потеряет свою многовековую монетку.

Правление Елены Глинской продолжалось менее пяти лет, в последний год, видимо, предчувствуя скорую гибель, она все же ездила по монастырям, замаливая свои грехи. Наверное, княгиня очень боялась предстать пред Богом, за ней числилось много чего. Глинскую, скорее всего, попросту отравили, до того она надоела боярам своим властолюбием и зазнайством. В ночь на 3 апреля 1538 года бояре смогли вздохнуть спокойно – проклинаемой ими княгини Елены Глинской не стало. Бояре восприняли эту смерть как праздник. Вряд ли горько плакал кто-нибудь, кроме двух сыновей – Ивана и Юрия, да еще мамки Аграфены Челядниной и Ивана Овчины Телепнева. Дети – потому что умерла их мать, а взрослые – прекрасно понимая, что привилегированного положения при покойной княгине им никто не простит.

* * *

– Бог благословляет тебя, государь князь великий Иван Васильевич, Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Тверской, Югорский, Пермский, Булгарский, Смоленский и иных многих земель. Теперь ты государь всея Руси. Будь здрав на великом княжении, на столе отца своего-о-о… – Голос митрополита Даниила низок и мощен, а потому гудел под сводами собора.

Трехлетнего малыша едва видно под большими бармами, богато расшитыми священными знаками. А уж из-под шапки вообще высовывался только его длинный нос. Чуть мотнул головой, чтоб шапка не наползала на глаза, мать дернулась помочь, но взгляд митрополита удержал ее на месте. Князь должен сам, потому как теперь он не княжич, а князь! Глазенки маленького Ивана с любопытством разглядывали все вокруг. Ему очень хотелось потрогать висящее на длинной цепи кадило митрополита или снять эту большую тяжелую для детской головы шапку, но мать смотрела строго, и он старательно сидел прямо и ручками ничего не трогал. Потом его почему-то бросились поздравлять, даже мать. По поведению взрослых Иван понял, что он теперь главный! Это было внове, но все равно ребенку больше всего хотелось, чтобы действо поскорее закончилось.

Дома отчего-то радовалась и мамка Аграфена, звала его великим князем, смешно кланялась. Потом Ивана угостили всякими сладостями, брату Юре тоже досталось. Иван понял, что сегодня был какой-то большой праздник, который касался прежде всего его, что заслуга в этом празднике его матери и что она очень довольна.

Если маленький князь не понимал, что произошло, то Елена не могла нарадоваться: ведь получилось по ее задумке. Теперь она не просто мать маленького княжича, она великая княгиня, мать венчанного на царство Великого князя Ивана IV Васильевича, хотя ему от роду всего три года! Это даже неплохо, что всего три, пока будет править мать, и постарается, чтобы бояре не мешали.

В дверь опочивальни, где сидела Елена, наблюдая, как мамка Аграфена переодевает Ивана в ночную рубашечку, чтобы уложить спать, постучали. Стоявшая ближе к двери девка вопросительно глянула на княгиню. Елена кивнула:

– Впусти.

Она ждала Телепнева и не ошиблась, пришел именно он. Склонился перед маленьким Иваном, снова поздравляя с венчанием. Мальчик смотрел на боярина, прикидывая, стоит ли дернуть за красивую блестящую пуговицу на кафтане, которая давно нравилась? Он уже осознал, что сегодня можно все, потому дернул. Телепнев рассмеялся:

– Нравится? Давай оторву.

Треснула нитка, которой была пришита пуговица, и драгоценность перешла в ручку малыша. Иван довольно рассмеялся, ему определенно нравился этот день!

Елена, чуть скривив губы в улыбке, все же позвала:

– Пойдем ко мне в светелку, поговорить надобно.

Ее не остановил недовольный взгляд мамки Аграфены. Та фыркнула: и о чем только думает?! Едва мужа похоронила, как тут же с чужим мужем разговоры бесконечные говорить взялась! Но великой княгине было не до нее, есть дела поважнее недовольства Челядниной. А вот Телепнев дал себе слово постараться больше не оказываться в княжьих покоях в неурочный час, не то впрямь обвинят в том, чего и не было!

– Мыслю, как бы избавиться от опеки над сыном, – безо всяких предисловий начала Елена.

– Тебе венчания сегодняшнего мало?

– Что венчание? Если Ивану под боярами сиднем сидеть до пятнадцати лет, то какой с него прок?

– Зачем тогда устраивала все это? – недоумевал Телепнев. Овчину обидело то, что Елена обошла даже его, обратилась к митрополиту сама. Но выговаривать ничего не стал. Княгиня поняла обиду, положила холеную руку на его рукав.

– Не обижайся на мою поспешность, тебя вчера не было в Москве, а я торопилась.

– Чего торопилась-то?

Не отвечая на заданный вопрос, Елена начала говорить о задуманном:

– Соберу новое окружение для великого князя, двор надо поменять. Посоветуй, кого взять, чтобы не отсекать сразу всех, убирать постепенно.

Телепнев изумленно уставился на княгиню. Она начала показывать свой характер! Да, боярам еще предстоит узнать, какова настоящая Елена Глинская! Но, подумав, покачал головой:

– Трудно будет. Семибоярщина сильна…

– Кто? – изумилась Елена.

– Бояр при княжиче семь, оттого и семибоярщина.

– Иван великий князь, не зови его княжичем! – Телепнев готов был поклясться, что в голосе любовницы послышались не обещавшие ничего хорошего нотки. Ого! С ней надо осторожней, не то найдет себе другого, а его отправит в темницу помирать от голода.

– Конечно, конечно, – поспешил отвлечь от своей оплошности. – Оставленная опека просто так власти не отдаст.

Елена недобро усмехнулась:

– Заберем сами!

Телепневу очень хотелось спросить, кто это мы, но не рискнул.

– Елена, среди опекунов Михаил Глинский, как с ним сладить?

– Сладим! Среди бояр нет единства, каждый на себя тянуть станет. Тем и воспользуемся.

Весь вечер Телепнев размышлял о том, как же он плохо знал Елену. Эта способна не просто венчать маленького сына на царство, но и взять власть в свои руки, отодвинув в сторону бояр, назначенных самим великим князем в завещании. А кто не пожелает подвинуться, тому и до плахи недалеко. Почему же Василий не разглядел такой нрав у своей молодой жены? Или разглядел, потому и оставил целых семь бояр опекунами, а ее саму в положении простой вдовы?

Телепнев старательно гнал от себя мысль, что бояре могут быть не просто отодвинуты, а даже уничтожены, и что ему самому придется принимать в этом участие, если не хочет оказаться в опале. Верно опасался, так и произошло.

Над суздальскими монастырями кружат обеспокоенные птицы. Звон разносится по округе, но звон тот не светлый, радостный, а поминальный…

В монастыре звонят колокола, потому что из Москвы принесли тяжелую весть – умер великий князь Василий Иванович. Монахини молятся за помин его души. Грешен покойник, ох, грешен. Его главный грех – старица Софья, а в миру Соломония – вместе со всеми стоит на коленях, истово кладет поклоны. Старицы тоже женщины, нет-нет да кто-нибудь бросит любопытный взгляд на Софью – не радуется ли, что обидчик помер? Князь Василий сильно обидел жену, сослал в монастырь, зная, что тяжела. Верно сделала старица Софья, что не отдала ему сыночка, каково было бы мальчику при мачехе, да еще такой, какова новая княгиня? Говорят, зла, ненавистна, властолюбива. Иноземка, одним словом, что ей на Руси?

Волей-неволей появлялась мысль, как будет теперь? Княжич совсем мал, кто править станет? Снова приглядывались к Софье старицы, не пора ли всему миру предъявить Георгия? Тому лет много больше. Настоятельница не выдержала, после вечери зашла к Софье в келью. Старица стояла на коленях перед образами, молилась. Перекрестившись, матушка присела на лавку, огляделась, хотя хорошо знала каждую мелочь в келье. Было тех мелочей совсем немного, хотя и дано на содержание Софьи и ее сына князем достаточно, но живет старица скромно, почти как все. Настоятельница вспомнила слухи, что ходили по Москве, мол, князь и Новодевичий монастырь для своей жены строил, да почему-то отправили ее сюда, в Суздаль, видно, и впрямь не своей волей шла.

Окончив молитву, Софья поднялась с колен, приветствовала игуменью. Та не знала, с чего начать осторожный разговор. Но на вопрос о мальчике Соломония сразу отрицательно покачала головой:

– Ни к чему ему Москва. Раньше хотела, чтобы стал великим князем, чтобы за меня, поруганную, отомстил, а теперь по-другому мыслю. Он еще мал, быстро изведут, там есть кому… А подрастет, сам решит, что делать. Войдет в силу, я ему расскажу, как доказать, что он княжий сын.

– Как? – не удержалась настоятельница.

Соломония чуть подумала, но все же усмехнулась:

– Знак есть на теле такой, как у покойного князя был.

Они еще долго разговаривали, никогда прежде старица Софья не беседовала о своей жизни, о поломанной судьбе, о сыне. Не утерпела настоятельница, задала еще один вопрос:

– Неужто ты не догадывалась, что князь задумал про тебя?

Соломония тяжело вздохнула:

– Господь ему судья! Видела я все, да верить не могла, что любимый муж вот так предать может. Ладно бы просто сказал, что другую взять хочет, я бы сама постриг приняла, думала об этом, чтоб его освободить. А тут… после стольких лет молений Господь наконец дитя дал, а он даже поинтересоваться не сподобился, все Шигоне поручил! Позорили всяко, мол, волхованием занималась. Брат мой тоже хорош, наговорил, чего и не было вовсе…

Сердце настоятельницы обливалось кровью, ради новой женитьбы князь отправил Соломонию в монастырь. Вот и живет маленький княжич простым дитем в женской обители. Тоже верно, пусть лучше без княжеской шапки, да живой, чем наследником, да травленный…

Снова помянули князя, помолились, прощая его грехи.

– Каково теперь будет? – горестно вздохнула настоятельница. – Кто на Москве править станет? Князь, слышно, при сынке своем малом бояр оставил.

Соломония вдруг резко ответила:

– Это не его сын!

– Откуда ты знаешь?! – ахнула настоятельница.

– Знаю. Не его.

– А чей, Телепнева думаешь? – осторожно поинтересовалась монахиня.

– Телепнева? Не-ет, куда ему! Захариха просто Еремея нашла.

– Кого?

– Да так, помнилось что-то. – Больше Соломония ничего рассказывать не стала. Пожалела и о том, что проговорилась.

Она не стала говорить матушке, что тот же человек, который сообщил о смерти великого князя, тайно привез с собой и троих москвичей. Соломонии показал грамотку от любимца княгининого Телепнева, в которой тот слезно просил укрыть всех троих от чужих глаз. Сначала не поверила, решила, что это ненавистная соперница старается, чтобы вызнать, где Георгия прячет, но только глянула на тех, кого привез, и все поняла. В Суздале никто великую княгиню Софью Фоминичну в глаза не видел, а Соломонии минуточки хватило, чтобы понять, кто перед ней, да и Василису, несмотря на пройденные годы, тоже узнала. Одно время жена княжеского конюха даже за цареградской царевной ходила, да потом исчезла куда-то. Говорили, мол, живет в Китай-городе, печет пироги и ими торгует. Неудивительно, если родишь сына от братца великой княгини, то добра на княжеском дворе не жди ни для него, ни для себя, особенно если сын вот так похож на саму Софью Палеолог, а муж-конюх вдруг исчез неведомо куда. У любимца Глинской не хватило духа уничтожить женщин и Еремея, потому и поспешил спрятать их в далеком Суздале.

Пока все трое живут на окраине Суздаля в доме одной из прислуживающих Соломонии женщин, но через несколько дней Еремей поселится в мужском монастыре, а женщины уйдут в вотчину Шуйских.

Соломония обещала никому ничего не рассказывать. Сердце старицы уже успокоилось, она не проклинала ни мужа, ни соперницу, пусть им, один уже в могиле, вторая вдова. Мальчику, ею рожденному, править не дадут, да и долго ли проживет?.. Для себя Соломония решила, что сбережет своего сыночка, чего бы это ни стоило.

Она не знала, что так и придется сделать. Елена не так глупа, чтобы, приказав уничтожить мамку и пирожницу с ее сыном, забыть о Соломонии и ее сыне.

Рано утром, до света, из ворот женской обители выехали два возка. Старались не шуметь, проснулся только старый сторож, что отпирал и запирал ворота, даже собаки не залаяли. Также тихо проехали улицами Суздаля и скрылись в предрассветном тумане. Кто поехал и куда? Это осталось загадкой. Только с той ночи опустели небольшие кельи старицы Софьи, видно, не вынесла бедная тяжести ударов судьбы, не смогла жить рядом с могилкой горячо любимого сыночка.

За день до того похоронили вдруг заболевшего маленького Георгия, которого Соломония родила уже в обители. С чего заболел, ведь был же крепеньким? Пошли слухи, что потравили те, кто из Москвы дурные вести принес. Может, и так, только мать слезы лить в обители не стала, схоронила бедолагу и отправилась подальше. Тоже верно, добрались до сыночка, доберутся и до нее. От нынешней ненавистной правительницы-разлучницы надо держаться подальше.

Так рассуждали монахини, а возок тем временем уносил сидевших в нем в далекий каргопольский скит, подальше от людских глаз, что злых, что добрых. Никто не должен знать, куда уехала старица Софья и кто с ней.

– Не высовывайся! Закрой полог! – строго скомандовала мать мальчику, любопытно высунувшему мордашку.

– Никого же нет, – раздосадованно протянул тот.

– Вот доедем до места, там и станешь глядеть вокруг, а пока сиди тихо!

Приказ матери раздосадовал маленького путника. И чего она боится? Вокруг почти темно, никого не видно, да и кто их может испугать? Чего боится такая смелая мать? Она то и дело заставляет возницу смотреть, нет ли за ними кого следом?

Вообще, вокруг творилось что-то непонятное. Его посадили под запор безо всякой на то вины, заставили говорить шепотом и никого не окликать. А в обители, где все так любили маленького мальчика, целый день стоял плач.

– Мама, что случилось?

Мать прижимала сына к груди и уговаривала:

– Молчи, только молчи пока! Я потом тебе все расскажу.

Когда это потом?

А еще мать молилась, точно была очень грешна, клала поклоны весь день и всю ночь, рыдала и умоляла Господа простить ее за что-то.

А потом они вдруг среди ночи тайно уехали, даже с сестрами монастырскими не простились. Одно мальчик понял уже хорошо – его почему-то прячут от всех, даже случайных встречных людей на дороге.

Всю дорогу они ночевали в самых малых и худых избах, стараясь выбирать глухие деревеньки и объезжать подальше места, где много людей. Когда добрались до места и сопровождавший их человек кивнул: «Вот ваш скит», стало совсем тоскливо.

Вокруг шумел под напором ветра темный лес. Вековые деревья качали только верхушками, стояли плотно, а потому были крепки у земли. Перед приехавшими высился тын, собранный из таких же огромных деревьев, небольшие воротца в нем вместе с этими в два обхвата стволов надежно защищали от любого непрошеного гостя. Ни поверх тына заглянуть, ни в щель. И хотя поляна, вычищенная под скит, довольно велика, Соломония передернула плечами:

– Точно в клетке какой.

– Пока так, – отозвался сопровождавший. – Там есть все, пока поживете.

Внутри действительно оказалось все, что нужно. Стояла изба-пятистенок, скотный двор, еще домик, видно, людская, и банька. Сердце бывшей княгини сжала тоска. Сколько же придется здесь жить? Но иначе нельзя, новая княгиня наверняка запомнила то неосторожное проклятие прежней, не простила, а значит, станет искать и мстить. Здесь надежно, если и найдут, то пока доберутся, можно будет сбежать. Главное, чтобы не поняли, что Соломония не одна, чтобы поверили в ту детскую могилку в суздальской обители. Для матери самым важным было сберечь жизнь своего сына.

Жизнь в далеком скиту, что на каргопольской земле в темных непроходимых лесах, покатилась потихонечку.

Соломония вернется в Суздальский монастырь после смерти Елены Глинской, но вернется одна и никому не расскажет, кто был с ней в скиту и куда девался… Для всех ребенок, рожденный бывшей царицей Соломонией, а к тому времени старицей Софьей, похоронен умершим пяти лет от роду в детской могилке на монастырском кладбище. Через много столетий ушлые потомки обнаружат в детском гробу… тряпичную куклу, одетую в заботливо вышитую рубашечку. Но еще раньше до этой могилы доберется тот, для кого она страшнее любой молвы, потому как означала существование очень опасного призрака.

* * *

В углу горела небольшая лампада, и на столе всего один поставец с тремя свечами. Для небольшой комнаты, в которой за скромным ужином сидели двое – только что выпущенный вдовой княгиней из тюрьмы князь Андрей Шуйский и дьяк удельного князя Юрия Дмитровского Третьяк Шишков, – было вполне достаточно. Говорили совсем тихо, ни к чему ни лишние уши, ни лишние глаза.

Третьяк оправдывал удельного князя Юрия:

– Его бояре приводили к целованию, заперши… Какое то целование? То невольное целование.

Князь Андрей не торопился с ответом, он старательно обгладывал крылышко, раздумывая. Дядя малолетнего царя Ивана удельный князь Юрий Дмитровский снова звал к себе в удел на службу. Заманчиво, да Шуйский только что отсидел пять лет именно за верность этому князю. Конечно, великого князя Василия нет в живых, за малолетнего Ивана, которого вдруг венчали на царство, правят те, кто в силе, но кто знает, как повернет? Больше всего Андрея Шуйского волновала возможность прогадать, поддержать не того. Он хорошо понимал, что, оказавшись у власти, Юрий Дмитровский не пощадит ни вдовую княгиню, ни ее щенка, ни тех, кто не поддержал его в трудную минуту. Но если князь Юрий проиграет, то второй раз та же Елена не пощадит самого Шуйского.

Куда ни кинь – всюду клин!

– Подумаю, – вздохнул князь Андрей. – Пока еще руки да ноги болят от оков, какие пять лет носил…

Дьяк не слишком приятно усмехнулся:

– Долго не думай, князь, от долгих мыслей головная боль бывает…

Андрей понял, что выбор труднее, чем он ожидал.

Шишков засиживаться у князя Андрея не стал, поспешил вон, да и хозяин не слишком старался задержать опасного гостя.

После ухода дьяка Шуйский долго сидел, уставившись на пламя свечи, пока та не стала коптить, догорая. В себя князя Андрея привело только появление слуги, менявшего огарок на новую свечу. Решение было принято – попытаться поговорить с умным и влиятельным князем Борисом Горбатым-Шуйским, тот лучше знал нынешние московские дела. Князь Андрей даже с братом Иваном советоваться не стал.

Но разговор с Горбатым ничего хорошего не принес. Князь Борис поморщился:

– Снова ты с удельным княжеством связываешься? Не ко времени, верно говорю. Хотя великого князя Василия нет уже, но власть в крепких руках. Не поеду к Юрию.

Андрей едва сдержался, чтобы не спросить, в чьих это крепких руках. Зато испугался, что Горбатый донесет о разговоре, и поутру побежал доносить сам. Опоздал, князь Борис Горбатый и впрямь все пересказал Михаилу Глинскому. При разбирательстве больше поверили Борису Горбатому, чем бывшему в опале за измену Шуйскому. Кроме всего, он дал вожделенный повод Глинскому и Елене уничтожить Юрия Дмитровского!

Князь Михаил не совсем понимал племянницу, ну чего она так взъелась на бедолагу Юрия? Конечно, он опасен как претендент на власть, если брать по прежним правилам, то наследовать умершему Василию должен был брат Юрий, а не малолетний сын Иван, так издревле повелось на Руси. Кроме того, немало тех, кто до сих пор считал, что развод Василия с Соломонией неправеден, а потому женитьба его на литовке Елене незаконна. Но ведь Иван уже венчан на царство, да и с Юрия можно взять грамоту с крестным целованием, что от шапки Мономаха откажется на веки вечные. Куда он денется, согласится, целовал же, присягая еще не венчанному Ивану. Жизнь, небось, дороже?

Но Елена словно взбесилась, требовала одного: обоих братьев умершего Василия извести! Всех, кто им служит или служить желает, уничтожить! Особо злилась на самого Юрия и на жену младшего брата Андрея княгиню Ефросинью.

– Эта-то что?

Глаза Елены зло блеснули:

– Удавить вместе с ее щенком! – И глухо пробормотала, дядя едва расслышал: – Чтоб не болтала обо мне дурного!

Брата умершего Василия III князя Юрия Дмитровского и все его окружение ждала незавидная судьба. Сам Юрий был закован в оковы и помещен в мрачную темницу, где умер медленной голодной смертью.

Княгиня нервно теребила в руках край большого плата, которым покрыта голова. Со всех сторон приносили неприятные вести – князья, бояре и воеводы расползались кто куда мог. Литовские войска стояли у границы, нацелившись на Чернигов и Смоленск. От Сигизмунда Елена не ждала ничего хорошего, но никак не представляла, что война с Литвой начнется так скоро. А тут еще измена в войсках! Многие воеводы и боярские дети бежали в Литву, рассудив, что служить литовке, самовольно усевшейся на московский престол, ничуть не лучше, чем служить самой Литве. Михаил Глинский скрипел зубами, он понимал, что племянницу не любят в Москве, но не думал, что настолько! Москва потеряла свою притягательность для очень многих. И не без помощи злой, надменной литовки, быстро опорочившей супружеское великокняжеское ложе.

Елена расправилась с изменниками с неженской жестокостью. Помогая ей в дознании и розыске, дядя упустил из виду свое собственное положение, которое вдруг стало шатким.

Началось все из-за того же Телепнева. В очередной раз услышав краем уха, как поносят его племянницу за блуд, Михаил Глинский не выдержал и отправился поговорить с вдовой княгиней. И у самой ее опочивальни встретил Ивана Телепнева! Тот хорошо чувствовал свое особое положение при княгине, едва склонил голову перед старшим его по возрасту и положению Глинским, точно одолжение делал. Это разозлило дядю правительницы еще больше.

– Почему подле тебя снова этот конюший?! Так-то ты блюдешь мужнину честь?

Елена приподняла бровь, выражая крайнее недовольство:

– Телепнев во главе Боярской думы ныне стоит! Советуюсь я с ним.

– По ночам и в опочивальне?!

– То мое дело! – резко оборвала дядю правительница.

– Нет, не только твое! Известно тебе, что блудницей на Москве зовут? Словами непотребными поносят?

– А вот ты и разберись с теми, кто поносит, вместо того чтобы мне плакаться! – Глаза Елены метали молнии.

Глинский даже растерялся. Похоже, она даже молвы людской не боится, верно ее еще при жизни государя блудливой кошкой прозвали. И как с такой бабой сладить? Он вспомнил слова умиравшего великого князя, который предупреждал, что допускать до власти княгиню нельзя, потом беды не оберешься. Все верно понял про свою жену князь Василий, да не послушал его предостережений Михаил Глинский, слишком заманчиво было самому править за племянницу. Не вышло, как бы теперь головы не потерять.

Для себя Михаил Глинский решил, что Телепнева пора убирать. Он не знал, что то же самое решил про него Телепнев, услышав от любовницы о беседе с дядей. Ночная кукушка дневную всегда перекукует, Телепнев, внушающий свои мысли под покровом ночи в постели, оказался сильнее. Ему понадобилось совсем немного жарких ночей, чтобы убедить блудницу, что для нее важнее сожитель, чем дядя. Михаила Глинского обвинили в том, что опоил зельем умирающего князя. Особо кощунственно это обвинение звучало со стороны Елены. Но ради любовника вдова была готова на все, даже уморить голодом в тюрьме своего дядю. Елена Глинская предпочла голубоглазого красавца, ублажающего ее в ночи, к тому же не слишком смелого, чтобы спорить открыто со своей благодетельницей, единственному, не считая малолетних детей и их мамки Аграфены, родственнику, стоявшему за нее. Было ли это ее ошибкой? Возможно.

Овчина Телепнев, которого интересовала только собственная жизнь, не только не смог спасти свою любовницу, но и не спасся сам.

Иван Телепнев ходил в опочивальню княгини уже не скрываясь. От кого таиться? Все и так знали о его положении, а саму Елену заискивающе величали Еленой Великой или Еленой Русской, словно подчеркивая, что забыли ее литовское происхождение.

Овчина Телепнев стал совсем близок и дорог правительнице после того, как обманом выманил в Москву удельного князя Андрея Старицкого и схватил его.

Старицкий оставался единственным соперником, который мог побороться за власть с малолетним царем Иваном. Дядя маленького Ивана по старым понятиям имел больше прав на шапку Мономаха, чем племянник, но никто из Боярской думы или окружения правительницы Елены не собирался допускать его в Кремль.

Уезжая к себе в Старицу, князь Андрей Старицкий попытался намекнуть Елене о том, чтобы дала еще городов в удел. Ответ получил не слишком ласковый, мол, хватит и того, что имеет. Правда, был жалован шубами, кубками и конями. Обиженный князь отбыл со своим семейством, не скрывая неудовольствия.