Текст книги "Сводки с семейного фронта"

Автор книги: Наталья Ожерельева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Все события в книге вымышленные. Любые совпадения случайны.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

За окном мелко моросит прохладный осенний дождь, осторожно смачивая пожелтевшую листву старых тополей. День с самого утра был грустным и пасмурным, лишь изредка сквозь плотные тучи пробивалось бледное солнце. Сегодня, девятого сентября, я выхожу замуж. Кто из девчонок не мечтал о свадьбе, представляя себя бесподобно красивой в белоснежном сказочном наряде принцессы, кто не мечтал о празднике, наполненном солнечным светом, музыкой, смехом и счастьем, когда двое навсегда соединяют руки, чтобы вместе пройти по дорогам жизни? Но жизнь так редко совпадает с красивыми сказками! Куда чаще в лицо заглядывает холодная реальность, по ходу действия освобождая мечтателя от наивных радужных иллюзий. И непогода за окном – самое маленькое из предстоящих разочарований. Куда больше я сожалела об отсутствии белого платья и фаты. Ведь без белого платья свадьба ненастоящая!

Свадьба… Если точнее – просто регистрация. Никакого белого платья, никаких гостей. Только я и мой будущий муж. О белом платье с фатой и говорить нечего, так как замуж я выходила, будучи изрядно беременной, до родов оставалось меньше месяца. В таком положении смешно даже и мечтать о свадебном наряде.

Регистрация назначена на два часа дня. С самого утра я вертелась перед зеркалом, наносила макияж, еще по-подростковому яркую боевую раскраску, раз двести причесывала волосы и поминутно расстраивалась из-за немалого восьмимесячного живота и отсутствия традиционного наряда невесты. Из глубины старинного, еще прабабкиного, трельяжа на меня смотрело лицо, на мой взгляд, вполне симпатичное – большие темно-карие глаза, прямой нос, яркие (от помады) губы, темные волосы до плеч. Лицо, в общем, ничего себе, если не заглядывать в боковые зеркала трельяжа. А вот если заглянуть… Господи, какой же у меня длиннющий нос! Потрогав его рукой, я впала в еще большее отчаяние. Хороша невеста! С животом, без платья и длинноносая! Какой ужас!

От огорчения у меня брызнули слезы из глаз. Ну, что это за свадьба?! Неужели я не заслужила большего?

Жених, увидев мои слезы и догадавшись о причине горя, ласково, необидно рассмеялся и обнял меня

– Малышка, да ты у меня самая красивая на свете! Ты очень красивая, ты же знаешь. А платье – ну, подумаешь! Зато я тебя люблю. И все у нас со временем будет, я тебе обещаю.

– Да-а, – проныла я, не желая так легко сдаваться, – потом-то, может, и будет, а свадьба – сегодня!

– А мы, когда станем богатые, потом обвенчаемся в церкви, и на венчание купим тебе самое лучшее белое платье.

– Ну ладно, – я протяжно вздохнула, хлюпнув напоследок носом, и прижалась к Пашкиной груди. – Если ты обещаешь, так и быть, поверю.

Он крепко обнял меня и, потихоньку покачивая, прижался губами к волосам. В его объятиях я от блаженства воспаряла в заоблачные выси, неизвестно откуда начинала звучать небесно-прекрасная музыка, за спиной словно вырастали крылья и поднимали меня на небывалую высоту. Все неприятности, какими бы кошмарными они ни были, в эти минуты уносились прочь, чтобы больше никогда не вернуться. Я знала, что именно он в случае чего убережет, оградит меня от всего чужого и страшного, ни за что на свете не позволит, чтобы со мной случилось что-нибудь плохое. Какое же это счастье, когда тебя так обнимают! Все будет хорошо. А все мои огорчения – Господи, ну какая мелочь! Подумаешь, нос, платье… Глупости все это. Зато меня любят, и я люблю.

Пашку я и в самом деле безумно любила, он казался мне самым замечательным и красивым. Высокий, стройный с пепельно-золотистыми волосами и яркими голубыми глазами. А уж улыбка… Широкая, белозубая, она практически не сходила с его лица. Правда, блондины не в моем вкусе, мне всегда нравились зеленоглазые брюнеты. Но любимый всегда смотрел на меня с таким безмерным восхищением, что очень быстро его голубые глаза стали для меня дороже всего на свете.

.      Он всегда такой веселый, сильный, уверенный в себе, часто шутит и смеется, чем и меня заражает. До встречи с ним я была довольно унылым существом, без конца ныла и жаловалась, все мне было не так, все не нравилось. С Пашкой же у меня рот не закрывался от смеха, казалось, я заново родилась, стала совсем другой, намного спокойнее, веселее, увереннее в своей привлекательности, что для любой особи женского пола тоже немаловажно. Да и как можно было с ним грустить, если из глаз его лилась бесконечная любовь и безмерное восхищение мною. Нам постоянно хотелось быть рядом, вместе, прикасаться друг к другу, мы почти не разнимали рук при посторонних, а едва оставшись вдвоем, без конца целовались.

Жениху ко дню свадьбы едва исполнилось семнадцать лет, я была на год старше. Всего год, как закончила школу. Родители пытались настоять на получении высшего образования, кое-как уговорив меня поступить в пединститут, на дошкольный факультет. Подчинилась я с большой неохотой. Воспитателем в детском саду мне никогда быть не мечталось, а тут еще приключилась большая любовь, какая же может быть учеба? Я с радостью сбегала с лекций, улучала любую свободную минутку, чтобы оказаться в объятиях любимого.

Результатом наших уединенных встреч стала вполне закономерная беременность. В итоге, в конце первого курса я отправилась в академический отпуск. Расписаться же мы собрались только тогда, когда моя беременность плавно подходила к концу. Восемнадцать мне исполнилось три месяца назад, и зарегистрировать брак раньше мы никак не могли, так как для этого требовалось разрешение родителей. И если мать жениха вполне охотно дала ему официальное согласие на наш брак, то мои родители до последнего момента надеялись отговорить меня от такого ответственного шага, как создание семьи.

Их абсолютно все не устраивало в сложившейся ситуации. И то, что я фактически бросила институт (они прекрасно понимали, что если я так неохотно училась, то вряд ли вернусь в институт после рождения ребенка), и наш с мужем «сопливый» возраст («сами еще дети, а уже рожать собираются!»), и, самое главное, их не устраивала кандидатура на роль моего мужа. Они просто в ужас приходили при мысли, что придется принять его в качестве зятя.

Я всегда была тихой послушной скромницей, без «троек» закончила школу, с дурными компаниями не связывалась, где попало не болталась. Любимый же оказался полной противоположностью. Из многодетной, социально неблагополучной семьи, едва окончивший семь классов со справкой вместо аттестата, имел в наличии малолетнюю судимость с условным сроком (эта судимость уже была вполне им заслужена, и приговор был вынесен на вполне законных основаниях). Моим родителям он казался агрессивным диким хулиганом, к которому и подойти-то поближе страшно, а уж выдать за него замуж свою дочь… Такое им и в кошмарном сне не могло привидеться!

Чего они только не предпринимали, чтобы меня образумить, втолковать, что этот хулиган и задира мне не пара. В ход были пущены и жесткие запреты, и уговоры, и логичные спокойные рассуждения. Но какая же может быть логика, если у меня любовь? Я и в самом деле не замечала в своем избраннике каких-либо недостатков, а если мне указывали на них родители, считала, что они преувеличивают, не понимают ничего. Ведь они же не знают его так хорошо, как знаю я. Разве могут они знать, какой он нежный, любящий и заботливый! В моей строптивости было и желание сделать все наперекор, упрямо настоять на своем. Запрещают, – а я буду! Нельзя, – а я вот сделаю! Я ведь такая умная и взрослая, школу закончила, сама знаю, что нужно делать. И чем больше меня отговаривали от замужества, тем настырнее и упрямее я становилась.

Из-за резких разногласий с родителями, свадьбу нам устраивать было некому. Мама с папой, отчаявшись меня образумить, безмолвно и холодно отстранились, полностью игнорируя мои матримониальные намерения. Будущая свекровь такое расточительное мероприятие, как свадьба, при всем своем желании, одна не смогла бы устроить, так как ей еще приходилось содержать четверых детей на очень небольшую зарплату. Да и мы с Пашкой были совершенно несостоятельны в финансовых делах. Пока я прогуливала лекции, он прогуливал рабочие смены, и его прогулы весьма ощутимо сказывались на зарплате.

В ЗАГС мы отправились вдвоем, в обычной повседневной одежде. На улице было сыро и слякотно, дул противный ветер, но ни я, ни идущий рядом со мной жених совершенно не обращали внимания на какую-то там погоду. Ведь у нас свадьба, совсем скоро мы станем мужем и женой, и чьи-либо возражения нам уже не помеха!

Пашкины глаза просто сияли от счастья, как две включенные яркие лампочки. Но в мою голову по дороге в ЗАГС начали проникать первые, пока еще смутные, сомнения. Действительно, правильно ли я поступаю? Начинала пугать неотвратимость приближающегося события. Вот еще вчера можно было передумать, не пойти на регистрацию, а сейчас мы уже подходим к зданию районной администрации, и уже нельзя повернуть назад. Откуда-то возникло нелепое ощущение, что меня ведут в тюрьму. Но ведут не насильно, я сама – сама! – осознанно приближаюсь к тюрьме, я хотела этого, я мечтала об этом целый год! Что же я делаю?.. Мама, наверное, была права: рано, не стоит этого делать, не надо… Убежать бы куда-нибудь! А как убежишь? Разве могу я обидеть любимого? Как я посмею сказать, что НЕ ХОЧУ выходить за него замуж? Никак не посмею. Значит, надо идти. И молчать о своих бредовых мыслях, и улыбаться, делая вид, что счастлива. Но я не хочу, не хочу, не хочу! Боже, какая же я дура, что же я делаю?!

Мысли сумбурно метались в голове, не находя выхода в действии, а накатывающие волны страха и вовсе лишали сил. Ноги ватно подгибались и еле двигались, но я, как загипнотизированная, тупо шла вперед. На решительные действия не хватало смелости. И убежать страшно, и дальше идти страшно. И на месте стоять нельзя – опоздаем, а это все равно, что убежать. Ой, мамочки!

«Ну… Может, потом, когда-нибудь, в старости, лет в тридцать, можно будет развестись?» – осторожно мелькнула такая трусливая мыслишка. Я постаралась за нее зацепиться. «Ну, да-да-да. Если окажется потом совсем плохо, можно и развестись. Не в средние века ведь живем, когда замуж выходили на всю жизнь. Да как развестись?! Я же люблю его, жить без него не могу. Ну, а если будет плохо…»

Так я и спорила всю дорогу сама с собой. Не убежала. Пришли.

И вот мы заходим в ЗАГС, находим нужный кабинет, высокая полная женщина приятно улыбается:

– Здравствуйте! Проходите, пожалуйста. Как бы вы хотели: здесь, в кабинете зарегистрироваться или пройти в зал для торжественных церемоний? Там все-таки праздничнее, наряднее.

Пашка посмотрел на меня.

– Ты как хотела бы? В зал пойдем?

Господи, что ж они пристали-то? Надо расписаться побыстрее, и дело с концом! Ведь еще чуть-чуть, и я совсем в панику ударюсь и точно сбегу! Нет, не пойдем мы ни в какой зал, иначе я не смогу… Ну ее, эту торжественность.

– Здесь будем… – едва выдавила я сведенными судорогой губами.

Начали… Эта тетечка говорит что-то, так трогательно, проникновенно. Только я почему-то ничего не слышу, ни единого слова. Ах, да, в ушах же шумит от страха, что ж тут услышишь. Все слова, как через вату.

Спокойно… Я вцепилась в Пашкину руку, как утопающий за соломинку, и его рука, в ответ ласково сжавшая мою, немного привела меня в чувство. Все. Стой, где стоишь, приказала я себе. Надо было раньше думать.

Но в том-то и дело, что раньше подумать о том, что я сейчас делаю, возможности у меня практически не было. За минувший год мы с Пашкой практически не расставались ни на минуту. В его присутствии я никак не могла рассуждать трезво и здравомысляще, стоило только увидеть любимого, как все мысли тут же улетучивались неизвестно куда, и оставались только чувства и эмоции, неизменно возникало ощущение пьянящей легкости и эйфории. А стоило мне остаться без него, как на меня нападали родители, и я оказывала им сопротивление из чистого упрямства. Вот, не нашла времени раньше обдумать последствия своих поступков, теперь стой и не дергайся, так тебе и надо!

Вот и последние, заключительные слова: «Объявляю вас мужем и женой»… Свершилось. Я поставила свою подпись дрожащей рукой. Не сбежала, не отказалась. Теперь мы муж и жена. И никто больше не будет вмешиваться в нашу любовь, никто не будет ни от чего отговаривать, поздно! Дело сделано.

После всех формальностей и поздравлений регистраторша предложила нам поцеловаться. С некоторым смущением я подставила Пашке губы – теперь уже на совершенно законных основаниях. Надо же, как непривычно! Вот мы стоим и спокойно целуемся, а я так привыкла получать от мамы нагоняй за то, что мы «постоянно лижемся»! А сейчас целуемся – в государственном учреждении и никто нам не запретит! С ума сойти!

Только-только Пашка отпустил меня, как скрипнула дверь кабинета. Я оглянулась на звук, увидела молодого парня в костюме и с букетом цветов. Мелькнула мысль: «Наверное, следующий жених пришел… Ой! Это же Мишка!»

Взявшись за руки, мы с Пашкой вышли в коридор, где я сразу же угодила в объятия новоявленной свекрови.

– Как вы здесь оказались? – от растерянности задала я дурацкий вопрос. Понятно, как – взяли и пришли. Ногами.

– Чуть-чуть опоздали на свадьбу! – улыбаясь, сокрушенно сказала свекровь. – Мы подошли к кабинету, а вас там уже женят. Зайти мы не решились, боялись помешать. Поздравляю, Наташенька.

– Спасибо.

– И я, и я поздравляю, – подключились Мишка с Васькой (Мишка – старший Пашкин брат, а Вася – самый младший).

Мишка вручил мне огромный букет розовых гладиолусов и поцеловал в щеку.

– А я почему-то подумала, что ты следующий жених на регистрацию, когда увидела тебя в дверях.

– Значит, тоже скоро женюсь, – оптимистично заявил Мишка.

– Давайте посидим где-нибудь в кафе, – предложила свекровь. – Паша у меня ведь самый первый женился. Дай Бог, чтобы у вас все хорошо было, – и вытерла навернувшиеся на глаза слезы.

После свадьбы мы поселились у моих родителей. С появлением мужа в нашей «довоенной» семье все нарушилось. Раньше мы с мамой почти каждый день пекли пироги, торты, блины, часто готовили что-нибудь вкусненькое, каждый вечер собирались на кухне «пить чай», делились новостями о прожитом дне. Каждую субботу устраивалась генеральная уборка, в которой все участвовали даже с радостью, не отлынивая, так как всем нравилось, что к вечеру наш дом блистал чистотой, был наполнен уютом и покоем, и можно было спокойно отдохнуть с приятным чувством выполненного долга. К нам часто приходили в гости и друзья родителей, и родственники, и наши с сестрой подруги. Дом действительно был домом в самом хорошем и светлом смысле этого слова, нам всем было уютно и спокойно друг с другом.

Всегда нас было четверо: мама, папа, моя младшая сестра и я. А теперь стало пятеро. Вот уж действительно… Пятое колесо в телеге. Неписанный семейный уклад молчаливо разваливался. Не было больше вечерних посиделок, новости сообщались мимоходом, да и то, только в случае крайней необходимости. Часто возникали короткие конфликтные вспышки. Кто-то что-то не положил на место, кто-то сел на чужой стул, занял любимый папин диван… Мелочь, а напряжение в воздухе висело постоянно. Мама постоянно твердила, что лучше бы нам жить отдельно, муж, сжимая кулаки и краснея от ярости, кричал в ответ, что он и сам не желает жить с тещей, но каких-либо действий для жилищного отделения не предпринимал. Родители не приняли моего мужа, я приняла его сторону, и тем самым как бы поставила и себя вне семьи. Да и понятно, родители не обязаны любить моего мужа, он для них чужой, посторонний человек, который почему-то живет в ИХ доме.

Часто и мы с мужем ссорились. Пашка оказался бешено ревнивым, причем совершенно безосновательно. После регистрации запретил мне пользоваться косметикой, завивать челку, носить туфли на каблуках и короткие юбки. Все это позволительно, по его мнению, только проституткам, а у него жена «не такая». Без косметики я казалась себе похожей на облезлую мышь, и случайный взгляд в зеркало повергал меня в отчаяние и уныние, что никак не способствовало хорошему настроению.

Мне также было запрещено выходить без мужа из квартиры. Иногда доходило до идиотизма: для того, чтобы сходить со мной днем, когда Пашка на работе, в магазин, который находился через дорогу от нашего дома, из другого района города приезжала свекровь, дабы сопроводить меня за покупками. Идя же по улице с мужем, я не смела поднимать взгляд выше асфальта. Мои попытки смотреть прямо расценивались как намерение построить чужим мужикам глазки.

Вспышки ревности были безобразными и грубыми, успокаивался Пашка, только доведя меня до слез. Поскандалив, он затихал и заверял меня в своей непоколебимой любви, ревность же объяснялась страхом меня потерять. Но я и не собиралась «теряться»! Я любила мужа безумно, других мужчин совершенно не замечала! Заверив друг друга во взаимной любви, мы с наслаждением мирились.

В таких вот скандалах и прошел медовый месяц, он же – последний перед родами.

Третьего октября у нас родился сын. И кто только выдумал, что все новорожденные страшненькие и красные? Мой сын сразу показался мне очень красивым, уже на второй день краснота почти сошла, и кожа была розово-смуглой. Мне вообще-то очень хотелось девочку, дочка всегда ближе к маме, но я с самого начала чувствовала, знала, что будет мальчик. Ну, кто родился, тот и родился, я его все равно люблю. И еще мне хотелось, чтобы ребенок был похож на Пашку. А сын, когда родился, был очень похож на дедушку, моего отца, просто уменьшенная копия, даже волосы такие же черные. Глазки, пока еще свинцово-темные, неопределенного цвета, тоже обещали стать карими, а не голубыми, как у мужа. Мне и назвать его очень хотелось так же, как звали мужа, до того я была влюблена. Но и с именем пришлось отступить: еще во время беременности мы с мужем договорились, что, если родится мальчик, то называет Пашка, а девочке я придумаю имя. Пашка решил назвать сына Дмитрием, в честь своего уже умершего отца. Мне это имя вначале не очень нравилось, но ведь договорились…

До рождения сына я и представить не могла, насколько большой и сильной может быть любовь. Любовь к мужу до рождения ребенка казалась мне невероятно огромной, думалось, невозможно любить сильнее. Но когда у меня появился сын, я поняла, что любовь к ребенку по своей силе и огромности просто в принципе несравнима и не сопоставима ни с какой другой любовью, даже и к самому замечательному на свете мужчине. Такое у Димки все смешное и маленькое! Крохотное, с нежной, тонкой кожицей личико, на нем носик-пуговка, круглые щечки, малюсенькие пухлые губешки, а глазки!.. Когда сын смотрел на меня, мне казалось, что этот новый, только что появившийся на свет, человечек, все-все понимает, все про меня знает, вот только сказать пока ничего не может. И взгляд ребенка вовсе не был бессмысленным и глупым, нет, он только был очень свежим, как еще не прочитанная новая книга.

Мне хотелось бесконечно его целовать и прижимать к себе, не отпуская ни на минуту. Вдруг с ним что-нибудь случится, пока меня не будет рядом! Ведь столько вокруг всяких пакостей и напастей, начиная с ужасных детских инфекций и не говоря уж обо всем остальном! А он еще такой маленький…

Но, слава Богу, за неделю, проведенную в больничных стенах, ничего страшного не случилось. Из роддома нас с Димкой забирали мама и муж. Пашка, отпросившись с работы ради такого события, с самого утра околачивался возле больницы, нетерпеливо дожидаясь, когда нас выпишут. Но выпиской с утра врачам заниматься некогда – обход, консультации, чьи-то очередные роды, которые нужно принять, поэтому выписали нас только в шестом часу вечера.

Я с трудом сползла со второго этажа на первый, переоделась и вышла к маме с Пашкой. Объятия, поцелуи, слезы… Пашка от радости чуть не задушил меня, зацеловывая все лицо. Да и я рада была не меньше него, соскучившись до невозможности. Со дня нашего знакомства эта недельная разлука оказалась самой долгой, в течение всего предыдущего года мы и на день не расставались. После поцелуев он торжественно протянул мне букет из девяти огромных темно-бордовых роз, весь увитый золотистыми тоненькими ленточками. Я поблагодарила, поинтересовалась, почему именно девять роз?

– А их девять было, таких больших и красивых, я и забрал все! Я б и еще прикупил, в другом киоске, но боялся опоздать к выписке. Жду тут, как дурак, весь день! Знал бы, что вечером выпишут, я б еще за розами сгонял.

– Что ты, и так много! Они же, наверное, дорого стоят!

– Для тебя и сына мне ничего не жалко!

Но вот вынесли белый кулек, перевязанный синей лентой. Пашка осторожно и напряженно принял его на вытянутые руки и – задрожал.

– Ты что? – спросила я.

Пашка ответил севшим голосом:

– Боюсь. Скользко на улице, подморозило уже. Вдруг уроню.

Мама засмеялась.

– Не уронишь! Держи крепче свое сокровище. Мы потихоньку пойдем, осторожно. Давайте хоть посмотрим на него, интересно же.

Мама отогнула уголок одеяла. Димка спокойно спал, тихонечко посапывая.

– Какой хорошенький!

– Сразу видно, на меня похож! – гордо заявил Пашка.

– Ну да, – поддержала мама. – Ты у нас тоже красавец.

– А что, не красавец, что ли? – Пашке почудилась насмешка в мамином голосе.

– Да я же и говорю, что ты очень красивый, – улыбнулась мама. – Я вполне серьезно, нисколько не шучу.

Пашка радостно заулыбался, прикрыл Валерке лицо уголком и двинулся к выходу. Но у самой двери снова вдруг остановился и растерянно повернулся в мою сторону.

– А тебя кто держать будет? Вдруг ты упадешь? А у меня руки заняты!

Мама слегка подтолкнула его, успокаивая:

– Иди, иди! Я ее под руку буду крепко держать, не упадет.

И мы, наконец, двинулись. Впереди Пашка с Димкой на руках, а мы с мамой чуть сзади. От свежего воздуха у меня чуть закружилась голова. Целую неделю я провела взаперти, не выходя на улицу, и только сейчас, покинув стены роддома, я почувствовала, как же мне там надоело! Так здорово просто идти по улице, рядом с мужем, который несет на руках нашего ребенка.

Было прохладно и влажно. Все казалось вокруг чуть подзабытым, словно я куда-то надолго уезжала, а теперь вот вернулась, заново узнавая тысячи раз пройденную улицу. Или это я так сильно изменилась всего за неделю?

Идти нам было совсем недалеко: еще один больничный корпус, небольшой скверик и – дом. Наш дом. Мой дом!

Вернувшись из больницы домой, я поняла, что дом все-таки остался для меня домом. Несмотря на все семейные бури, разрушения, скандалы, что-то еще теплилось в самих стенах дома, какие-то остатки доброго безмятежного прошлого еще бродили в комнатах, как забытые привидения умерших близких.

В нашей с мужем маленькой комнате все стало розовым. Моя бабушка подарила нам розовое шелковое покрывало и шторы из такой же ткани. На прикроватной тумбочке мягко светилась купленная мной незадолго до родов настольная лампа с розовым абажуром. У стены «новая мебель» – детская кроватка. Чистота и тишина в ожидании того, кто сегодня первый раз появился в этом доме, кому от роду только неделька. Всего неделя, а он уже есть…

И снова жизнь круто меняется, никогда она уже не станет такой, как была ДО появления ребенка. Теперь начнется совсем новая, незнакомая жизнь, я уже мама, и это до самой смерти. Если с мужем еще можно развестись, в случае брачной неудачи, то ребенок – это на всю жизнь со мной. Это – мое навсегда. Нельзя перестать быть мамой.

Муж тоже проникся ролью папы. Во время прогулок, крепко держа упакованный кулечек с ребенком, он важно насупливал ровные дуги бровей, выступал степенно и медленно. Когда я спрашивала о причине насупленности, важно отвечал, что он теперь отец и выглядеть должен солидно и серьезно. От его объяснения мне становилось смешно – как будто роль папы заключается только в том, чтобы все время ходить с грозным видом. По ночам Пашка мешал мне спать куда больше, чем ребенок. Он каждую ночь по несколько раз вскакивал проверить, дышит ли сын. Ему казалось, что не дышит, и он с ужасом будил меня. Приходилось тоже вставать, подходить к кроватке, настороженно прислушиваться к тоненькому дыханию сына и успокаивать мужа.

Я училась быть мамой: кормить, купать, пеленать, петь колыбельные песенки. А так как у меня отсутствовала координация между слухом и голосом, то это занятие было для меня поначалу тяжким. Хорошо тем, у кого голос со слухом в ладу! Если совсем нет слуха, то человек и не слышит, как он фальшивит во время пения, просто поет, довольный собой. Хорошо и тем, у кого есть в наличии и слух, и голос – получаются красивые песни. А мне что досталось? Слух есть, а голоса нет. Когда я начинаю петь, фальшь просто режет ухо, но спеть правильно очень нелегко. Но я не отступалась от колыбельных песен, и через месяц ежедневных тренировок дело потихоньку пошло на лад. Сыну же, похоже, и с самого начала мое, даже фальшивое, пение доставляло удовольствие, он намного быстрее засыпал, когда я начинала петь.

Но особенно радовались появлению ребенка в доме наши две собаки. Одна – восточно-европейская овчарка, вторая – потешный скотч-терьер, Джим и Малыш. Когда я несла выкупанного сына из ванной в комнату, Джим все время норовил облизать ему торчащие из полотенца голенькие пятки, а при пеленании, когда ребенок лежал на нашей с мужем кровати, подскакивал Малыш и облизывал лоб и макушку. Сын против такого дополнительного мытья не возражал и собак нисколько не пугался.

Через несколько дней после выписки из роддома в гости заглянули мои подруги-одноклассницы: Поля и Люба. Принесли в подарок маленького резинового крокодила и пеленки с распашонками. Из нашего класса я родила первой, и девчонкам все это – и замужество, и ребенок, – казалось любопытным и интересным. Я же чувствовала себя скованно и напряженно, еще не полностью поправилась после родов и выглядела настоящей страхолюдиной – худая, изможденная, бледная, и меня это угнетало и нервировало.

Девчонки весело поздравили нас с Сашкой с прибавлением в семействе, попросили показать Димку. Он как раз проснулся минут за десять до прихода гостей, и я вынесла его из нашей комнаты.

Полина, сидя в кресле, положила сверток в зеленой фланелевой пеленке к себе на колени и с любопытством разглядывала крохотное серьезное личико.

– Ой, какой хорошенький! А можно его размотать? Хочется посмотреть всего, целиком.

– Ну, размотай, – я улыбнулась. – Но, если намочит тебя, не обижайся.

Девчонки засмеялись.

– Ладно, не обижусь, – заверила меня Поля, разматывая пеленку. – А он часто плачет?

Я призадумалась. С чем мне, собственно, сравнивать? До Димки у меня детей не было, так что откуда я могу знать, часто он плачет или нет? Неуверенно ответила:

– Да нет, в общем-то, спокойный ребенок.

– Да? – Поля снова рассмеялась. – Сейчас проверим. Ну-ка, Дима, поплачь!

И Дима, как по команде, залился басовитым плачем. Полька от неожиданности испуганно ойкнула, и теперь уже я рассмеялась. А Люба прокомментировала рев:

– Конечно, пришли тут незнакомые тетки, сидят, разглядывают! Заплачешь тут.

Я осторожно взяла Димку на руки, замотала пеленку, потихоньку покачала. Когда он совсем успокоился и перестал плакать, я отнесла его в нашу комнату и попросила Пашку уложить ребенка спать. Сама же я осталась посидеть с девчонками.

Говорила, в основном, я одна, хотя раньше мне было совсем не свойственно захватывать инициативу в разговоре. Но сейчас мне не терпелось поделиться ужасами беременности и родов, пожаловаться на кошмарные условия в роддоме. Люба меня поддержала в жалобах на больницу:

– Да, я слышала, что наш районный роддом самый плохой в городе. Я, например, ни за что там рожать не стану!

– А ты что, уже собираешься?.. Ты беременная? – удивилась я.

– Да нет пока, – засмеялась Люба, – но когда-нибудь, наверное, соберусь.

– И есть уже кандидатура на роль папы? – несмотря на желание продолжить свой рассказ, меня одолело любопытство.

– Ну… – Люба замялась, – не знаю, как насчет папы… Мы пока просто дружим.

– Да с кем дружишь-то?

– С Витей. Мы вместе учимся в СМИ, в одной группе.

– А, – вспомнила я, – это с ним я тебя в марте видела возле кафе? Такой – симпатичный, с темными волосами?

Люба на минуту задумалась, вспоминая случайную встречу полугодовой давности, потом кивнула:

– Точно. Ты тогда с Пашкой шла. Да, это он.

– Девчонки, хватит отвлекаться! – нетерпеливо перебила Поля, и обратившись ко мне, попросила: – Ты лучше дальше рассказывай! И про Пашку расскажи.

– А что про Пашку рассказать?

– Ну как – все! Классно, наверное, вместе жить?

Я вздохнула.

– Классно… Только ссоримся иногда.

– Милые бранятся – только тешатся, – отмахнулась Поля. – Все равно ведь, замужем здорово, да? А когда вы расписались?

Я продолжила рассказ, заодно поныв и о том, что не было белого платья.

Часа через полтора девчонки засобирались по домам, пообещав еще как-нибудь заглянуть в гости.

Декабрь… Холодно и снежно, как и положено в Сибири. Приближается Новый год Первый Новый год в жизни сына. И хотя он еще очень маленький – всего три месяца отроду – надо обязательно и ему купить подарки, так же, как всем остальным близким.

Дарить подарки друг другу на Новый год в нашей семье заведено было Бог знает, с каких времен. Сколько себя помню, в ночь с тридцать первого декабря на первое января Дед Мороз нам с сестрой подкладывал под елку подарки. Среди игрушек обязательно оказывались и мандарины (по килограмму каждой), которые в советские времена появлялись в магазинах почему-то только в конце декабря. Как будто росли мандарины зимой и поспевали только к Новому году, а не летом, как и положено уважающим себя фруктам.

Подаренными Дедом Морозом мандаринами мы очень любили угощали родителей. Родители наши угощения потихоньку припрятывали, делая вид, что съели, а потом мама нам же с Олеськой их и скармливала.

Став чуть старше, мы начали изготавливать в детском саду к Новому году в подарок родителям всякие поделки-самоделки.

Когда в доме появился Пашка (еще в качестве моего жениха), то, несмотря на не слишком доброжелательное отношение к нему родителей, и его без подарков не оставили.

Елку мы всегда покупали самую что ни на есть настоящую: живую, пахнущую смолой и хвоей. Мама, правда, принималась иногда мечтать – вот, надо бы купить искусственную елку, меньше мусора будет, но мы с Олеськой в два голоса начинали отговаривать.

Игрушки на елку вешались самые разнообразные: какие-то оставались еще из нашего детства, какие-то потихоньку прикупались каждый Новый год взамен разбившихся, а три или четыре были совсем уж древними, купленными лет сорок назад, – их давным-давно дарила мне бабушка.