Текст книги "Память плоти"

Автор книги: Наталья Никольская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Глава IV

Вот он и молчал, семь лет кряду молчал без проблеска опознания себя как Ильи Гуреева. С того самого момента, как познакомился с собой через паспорт, обнаруженный в кармане, когда пришел в сознание под откосом железнодорожной ветки, приведшей его в незнакомый пыльный поселок, где он и обосновался, постепенно ориентируясь во времени и собственной личности. За это время выяснилось и много, и мало. Навыки рук и мозга, умение общаться с себе подобными – все это, бесспорно, принадлежало ему и раньше, когда он был где-то еще, а может и кем-то еще, другим человеком, носящим иное имя и не подозревающим ни о каком Милево из-под Тамбова.

Почему он был так напуган этим Милево, когда очнулся, словно натворил там невесть чего и сбежал? На всякий случай он был осторожен и теперь, хотя за минувшие годы первобытный ужас сменился страхом, потом и страх отступил, стушевался под натиском новых событий и обстоятельств, превратившись в тайный постыдный грех, о котором просто не хотелось думать, и который был забыт в силу инстинкта самосохранения. Порой его захлестывало темным ужасом неведомого прошлого, куда по-прежнему не было доступа, и тогда что только не лезло в голову, каких только безумных предположений он, дитя безумного века, не делал, представляя себя то маньяком, отравившем своих родителей, чтобы завладеть домом, а потом, после удачной пластической операции, скрывающимся от правосудия за второй своей личиной, то сбежавшим из дурки олигофреном, укравшим чужой паспорт и возомнившим себя новым фраером, свеженьким и здоровым.

Он берег разум, лелеял свою психику, устоявшуюся в эти семь лет, умявшуюся новой, достаточно благополучной семейной жизнью, почти смирился с собой, но теперь душу снова замутило. Эта сестра, красавица Кира из Италии, возникшая столь нелепо, надеждой и ужасом одновременно, нарушила ритм его сердца. В дом Гуреевых, на который указала ему Марина, он так и не смог заставить себя пойти, опасаясь призраков прошлого, ждущих его там, способных не столько прояснить память, сколько сдвинуть его сознание, теперь уже напрочь сдвинуть и сделать подлинным идиотом. Оказывается, страх не ушел совсем, просто жил в нем поскромнее, чем прежде, окопавшись до поры где-то в подсознании. Он не хотел его выпускать оттуда, искренне надеясь, что Гуреевы умерли своей смертью, а к проданному дому – если только он продан, а не заброшен – Илья Гуреев, обосновавшийся на Мехзаводе, не имеет никакого отношения.

Деньги, которые были при нем в ту ночь, не столь велики, чтобы их нельзя было заработать иным, более благородным и простым, чем убийство двух стариков, способом. Пошли же они, эти деньги, едва взялся он за инструмент резчика? Пошли. Вот и компьютер он помнил, не боялся, как боятся его потребители, привыкшие к переключению каналов на телеприемнике, знал, с какой стороны к нему подойти, хотя «железо» в их доме появилось всего-то с год, когда потребовалось Дашке для школы. Мастер для настройки и прочих хитростей им не потребовался, правда, все эти «хитрости» на поверку оказались погремушками для младенцев, но все же, все же конструктор из микросхем не представлял для него ребуса и при этом не требовал специальной литературы. Он чувствовал, что уже знаком с «железом», а вот чтобы он был знаком с той же Мариной или стариками Гуреевыми… Нет, здесь память абсолютно блокировалась, и снимать этот блок, не ведая общей схемы, он не хотел. Вот разве что с помощью Киры, которая сама лезет в его жизнь и которой, похоже, уже не избежать…

***

Мороз крепчал, лютуя напоследок, у финиша календарной зимы, и корреспондент, явившийся на рандеву с Ильей, одет был не по сезону: легкая воздушная курточка белого цвета и белая шапочка, красный шарф плюс джинсы в полусапожках. Она выплыла из бежевой «Волги» последней модели с фирменным логотипом «Экстрим ТВ» по обоим бортам, очаровательно улыбнулась и смело прошла в калитку ворот дома.

Лена занималась Иваном Ильчом, воркующим за дверцей в детскую комнату, Даша была еще в школе, и разговор, можно сказать, пошел конфиденциально, хотя и с оглядкой на имеющие уши стены. Прибывшая девица отрекомендовалась Светланой, редактором программы «Ищу тебя» по предработе. Ее задача заключалась в том, чтобы заочно ознакомить героев будущей передачи друг с другом и составить отчет о своих впечатлениях, на основе которых потом разрабатывался сценарий выпуска программы с их участием. Без таких предварительных встреч не обойтись, если не хочешь превратить шоу в Нижегородскую ярмарку и надеешься укрепить рейтинг, чтобы продолжить дело.

– А теперь, Илья Петрович, – девица улыбалась стильно, многообещающе, как в рекламах сотовой связи и пива, которых Илья практически не видел, а потому слегка напрягся, – теперь давайте посмотрим с вами фотографии. Для начала – ваши детские снимки, где вы с мамой, с папой…

– Я – с мамой и папой? К сожалению, у меня такие снимки не сохранились. Семейный альбом приказал долго жить.

– Жаль… Если честно, то я немного удивлена, – гостья говорила с Ильей, как с ребенком. – У вас что же, нет ни одной фотографии родителей?

– Только с памятника.

– Как – с памятника?

– Ну, те, которые на кладбищенской плите. Копии…

– Вы хотите сказать, с которых было сделано изображение на памятник ваших родителей? А какого они там возраста, уже старенькие?

– Да как вам сказать… Не молоденькие.

– Понятно… Но это не беда, это поправимо, – призывная улыбка Светланы ушла из глаз и теперь сострадала. – В таком случае у меня для вас даже сюрприз. Я привезла среди прочих и ваши снимки, где вы с мамой, с отцом, когда вам шестнадцать лет. Надеюсь, вам будет приятно увидеть себя шестнадцатилетнего вместе с родителями, быть может, это позволит вам… поможет вам что-то вспомнить из того времени.

– Вы что же, полагаете, что я ничего из того времени не помню?

– Нет, что вы, откуда мне знать, помните вы что или нет! Просто Кира поставила меня в известность – в некоторую известность, заметьте, я не в курсе подробностей – относительно вашей болезни, и я…

– Какой болезни?

– Какой болезни, это я так сказала? – Светлана выразила удивление, округлив пухлый рот и накрашенные глаза в три заманчивых кружка. – Никакой болезни, я оговорилась. Кира говорила мне о ваших проблемах с памятью, которые были в прошлом, но вот я говорю с вами и вижу, что болезнь отступила, у вас все в порядке. Выглядите вы очень даже ничего, вполне пристойно, с вами можно общаться…

– Хотите сказать, что ожидали увидеть психопата в смирительной рубашке? Рады, что я не пускаю слюну себе на грудь и не рву на голове волосы?

– Зачем же так, Илья Петрович! Вы производите впечатление…

– Это я на своей голове не рву волосы. До первого глюка.

Светлана засмеялась, надсадно и чересчур громко, но, похоже, услышала себя и вовремя остановилась. Выражение лица Ильи, холодно спокойное и недвижное, как у статуи, мешало ей раскрепоститься и почувствовать собеседника, разговорив его как своего клиента. Она считала себя психологом, умеющим оказывать на людей влияние, способным добиться их расположения в целях решения производственных, а также иных задач, возникавших по ходу производственных. По крайней мере внешность и ее молодость давали ей такое основание, не оставались незамеченными, особенно мужчинами в возрасте, представитель которых сейчас сидел рядом с ней и раздевал ее взглядом до кишок, до мозга костей. Так глубоко открываться она не любила.

– Какие глюки, Илья Петрович, я приехала по делу. Что меня действительно радует, так это наличие у вас чувства юмора. К сожалению, я ограничена во времени. Давайте посмотрим фотографии.

– Зачем? – Илья смотрел на нее не моргая, с безразличием патологоанатома выворачивая Светлану наизнанку и встряхивая перед глазами, как старую ненужную тряпку, которую самое время выбросить. – Вопрос, конечно, риторический, но ведь говорят же люди о погоде. Ладно, не будем придираться к словам, каждый может оговориться. Выкладывайте, что вы там привезли.

На снимках, которые Светлана разложила прямо на тахте, где они расположились, были отпечатаны четыре лица в разных сочетаниях между собой. Худощавый высокий мужчина в костюме, полнеющая женщина в строгом платье по моде семидесятых годов, обещанный шестнадцатилетний парень, напяливший на себя бесформенный свитер, и пухленькая девочка при бантике лет трех-четырех от роду. Мужчина и женщина вместе с парнем, парень один и с женщиной, все это на фоне каких-то цветущих кустов и неотождествленной акватории на заднем плане. На двух других фотографиях – там, где общий фон меняется с лона природы на пейзаж мегаполиса – девочка с мужчиной и женщиной, одетыми в том же стиле, как и в вариантах, где они с парнем. Все четыре лица на пяти снимках не без печати интеллекта, но не более того.

Илья понимал, что ему демонстрируют. Девочка – это Кира, у парня с ней общие родители, – отсюда все представленные комбинации. А сама история такова, что берет за душу. Трагедия в том, что брат был разлучен с сестрой по воле родителей, но уже по собственному произволу, от холодного сердца и черствой души, даже не знал о том, что сестра у него есть. Или по болезни?

– Говорите, она родилась в Италии?

– Да, ваша мама на шестом месяце беременности отправилась в Италию. Это была чисто туристическая поездка, трехдневка, из тех, что галопом по Европам, вы понимаете. Конечно, она сильно рисковала, но ее или уговорили, или хотела очень, надеялась, что все обойдется.

– Она поехала туда одна, без отца?

– Разумеется, одна, это ж Италия! В конце семидесятых подобная путевка, в капстрану, шла на вес золота, для провинциала мечта несбыточная… По ней было не очень заметно, что она в положении, иначе ее не посадили бы в самолет. Возможно, ей удалось взять справку, что с ней все в порядке. Так или иначе, она села в самолет и приземлилась в Риме, откуда на следующий уже день выехала экскурсионным автобусом в составе своей группы в Милан. Раз выехала, значит, чувствовала себя неплохо. Но этот автобус оказался для нее роковым, для нее и для всей вашей семьи. Прямо с него она попала в больницу.

– Не помешаю? – из детской приоткрылась дверь и в полку беседующих прибыло. – Хотела не показываться, но мне так и так все слышно.

– Так и так, значится, – скучно повторил Илья. – Это Лена, моя жена. А это, Ленушка, Светлана, собкор от Торопа. Ты ее уже видела, когда она входила во двор.

Женщины любезно кивнули друг другу, не двигаясь с места. Обе они были на своих законных местах, а потому двигаться без крайней нужды не собирались.

– Я невольный свидетель вашего разговора, вы уж извините. Сижу там и чувствую себя неловко. Выходит, я как бы подслушиваю. Предлагаю на выбор: или я ухожу из дома, или сижу тут с вами. В любом случае я не в обиде.

– Оставайтесь, конечно, – в голосе Светланы слышалось облегчение: можно менять тактику и прекратить напрасно обнажать зубы. – Я догадывалась, что Илья Петрович дома не один. Это даже к лучшему. Думаю, вдвоем вы разберетесь быстрее. Вы слышали, Лена, о чем я говорила перед тем, как вы вошли?

– Да, как я поняла, вы подошли в вашем рассказе к завязке вашей истории.

– Не моей, вашей. Истории семьи вашего мужа, а значит и вашей. В какой-то мере.

– В какой-то – да. Пока в неопределенной. Спасибо, что позволили мне остаться. Вы говорили о роковом автобусе. Мама Ильи села в экскурсионный автобус, который отбыл из Рима в Милан, но в дороге с ней что-то случилось. Мне подумалось, что самое время выйти из укрытия, напомнив о себе. Я укладывала ребенка спать, Ванечке второй годик.

– Конечно, конечно, я понимаю… Извините, что я не совсем вовремя, но это не моя прихоть, это работа. Да, автобус оказался роковым… Прямо с него маму Ильи Петровича, Наталью Семеновну, внезапно почувствовавшую себя плохо, сняли и доставили в отделение скорой помощи в предместьях Дуомо. Это бесплатная поликлиника рядом с Миланом и туда везут всех, у кого нет денег. Возможно…

– Простите, Светлана, а можно опустить эти туристические подробности? – прервал Илья, шумно втянув в себя воздух. – Все эти Дуомо, возможно… Мы же не адвокаты. Хотите, я закончу рассказ за вас?

– Что ж, попробуйте… Я только хотела придать своему рассказу большую достоверность.

– Достоверность – это то, что не вызывает сомнений. Аксиома, константа. Ее нельзя прибавлять или вычитать, здесь другая арифметика, – он покосился на Светлану. – Вам кажется, что я не очень вежлив?

– Нет, отчего же, хотя вежливость, если на то пошло, тоже величина постоянная. Как и терпение.

– Да вы зубр, Светлана! Два один в вашу пользу.

– Можно вмешаться? – Лена приподняла правую руку, прося слова. – Стороннему человеку?.. Благодарю вас! У меня отчего-то складывается впечатление, что вас обоих мало интересует тема, суть вопроса, ради которого вы встретились. Или это репетиция вашего шоу?

– Мы никак не решим, кто из нас продолжит рассказ, – объяснила Светлана.

– А что тут продолжать? – Илья пожал плечами. – Мама попала в больницу на сохранение и вместо трех дней провела в Италии три месяца. Существовала опасность потери плода, и благородные миланцы предложили ей доносить ребенка под их присмотром, уладив необходимые формальности через наше посольство. Через три месяца она разрешилась девочкой, а вот почему эта девочка осталась в Италии, нам скажет Светлана. Я прав?

– Ну, в общем и целом… Только вместо трех месяцев был один с хвостиком, Кира родилась семимесячной и очень слабой.

– И тогда врачи настояли на том, чтобы оставить девочку на стационаре, а мама отправилась домой, на родину. Так?

– Так. Она уехала в Союз, потому что не получилось продлить визу, а забрать с собой ребенка не представлялось возможным. Ваша мама собиралась вернуться за дочкой, как только эта возможность представится. Она плохо разбиралась в политике и не могла даже в мыслях допустить, что ей не позволят вернуться. В этом же ее убеждали врачи.

– Они были итальянцами и тоже ничего не понимали в политике.

– Кто знает, кто знает… С новой визой в Союзе тянули, проверяя и перепроверяя Наталью Семеновну и ее мужа, а также всех родственников до седьмого колена. Конечно, что-то там откопали… Например, секретный НИИ, в котором трудился старшим лаборантом двоюродный племянник вашего отца.

– И это послужило формальной причиной отказа в визе.

– Сложно сказать… Мы тоже копали, но не так глубоко. В этом не было нужды, Кира предоставила нам все необходимые документы.

– А эти документы вы проверяли?

– Они подлинные, можете не сомневаться. Честно говоря, я вообще не очень хорошо вас понимаю, Илья Петрович… Такое событие, у вас нашлась родная сестра, о существовании которой вы и не подозревали! От всей этой истории сердце просто разрывается. Любой другой на вашем месте плакал бы от счастья, а вы…

– Что я? Предлагаете мне инфаркт? Я тоже по-своему переживаю, но мое сердце давайте оставим в покое. Можете считать меня монстром, но пока я не разберусь со всем этим по уму, не ждите сильных эмоций. Под стол валиться не буду. Вот познакомлюсь с сестрой и припаду к вам на грудь в слезах благодарности.

– Зачем же ко мне…

– Илья!

– Что, Леночка?

– Нельзя же так, в самом деле! Возьми себя в руки. Светлана, почему вы опять отвлекаетесь? Мама Ильи, она что, так и не попала в Италию, ее не выпустили?

– Нет, она была там дважды. Первый раз спустя год, когда малышка уже научилась говорить «чао». Так ее приветствовал в больнице наблюдающий за ней доктор, который привязался к ней, как к родной, а позже и удочерил ее…

– Но почему, как так можно? – в голосе Лены слышалось негодование. – У ребенка были живы отец и мать!

– Да, но этот ребенок родился в Милане и получил итальянское гражданство…

– Это что, у них такие законы? Если бы я родилась в Италии – вот так, проездом, – то тоже стала бы итальянкой?

– Я не знаю их законов, – слегка смутившись, призналась Светлана, – но я знаю, что у доктора, которому понравилась малышка, были связи и деньги. А тот, у кого есть связи и деньги, привык прибирать к рукам все, что ему нравится.

– Безумие какое-то… Представляю, что чувствовала при этом мать.

– Ей сказали, что у ребенка страшная болезнь, которую можно вылечить только у них, в развитой капиталистической стране. Девочка как будто страдала аутизмом и жила в своем мире, в котором не было места никому, в том числе родной матери.

– Это что-то психическое, да? – Илья заинтересованно поднял брови. – Девочка была душевнобольной?

– Подозреваю, не более всех нас. Но это только предположение.

– Ну, если не более… – усмехнулся Илья. – И что же, матери запретили с ней встречаться?

– Нет, не запретили. Просто у нее не было такой возможности. Того, чем обладал доктор, у нее не было, и жила она совсем в другой стране. Она готова была остаться сиделкой при дочери, но ей отказали и в этом. Вежливо и красиво отказали, благо предлогов для такого отказа можно найти сколько угодно. С другой стороны, ей предложили помощь, существенную и действенную помощь в лечении дочери. Представьте себе, что вашему ребенку грозит паралич, и помочь ему может только длительный карантин в строгой изоляции. Сколько продлится такой карантин, неизвестно, но это единственный способ для него выжить, другого нет! Что должна делать мать в такой ситуации, как ей поступить? Как бы вы поступили, Лена?

– А видеть дочь ей не препятствовали…

– Формально ей ни в чем не препятствовали, я уже говорила, но выбор пришлось делать исходя из сложившихся обстоятельств.

– Она согласилась, да? На удочерение этим доктором своей девочки?

– Об этом она еще ничего не знала. Речь шла о лечении ребенка.

– Вероятно, я поступила бы так же, как она… Оставила бы девочку в больнице.

– Вот видите! А что бы вы стали делать дальше?

– Ну, я не знаю… плакать, наверное. Искать спонсоров, благотворителей, чтобы уехать в Италию.

– Не было тогда никаких спонсоров и благотворителей. Все блага творила коммунистическая партия, а мама Ильи даже не состояла в ней. Как, впрочем, и папа, что не могло не настораживать соответствующие органы.

– Что, потенциальные диссиденты? – подал голос Илья, думавший, казалось, о чем-то своем.

– Вроде того.

– Вы говорили, – заметила Лена, – что только дважды она посетила Италию и видела свою дочь. Когда же это случилось во второй раз, и что ей сказали?

– Да, ей довелось увидеть свою дочь еще только раз. Это случилось спустя девять лет, когда девочка уже все понимала. Она называла своим отцом господина Домани, дона Франческо Домани, теперь уже владельца собственной клиники под Миланом и одного из соучредителей крупной фармацевтической кампании. При этом знала, что она – его приемная дочь, дон Франческо не скрывал ничего из того, чем не мог управлять. Матерью называть ей было некого – господин Домани в те времена слишком часто менял жен. Наталья Семеновна пробыла там с неделю. Кира знакомила ее с городом, ставшим ей родным.

– Простите, а имя, – перебила Лена, – имя девочке дала Наталья Семеновна?

– Да, имя от матери. Все остальное дал ей бывший акушер, кстати, классный специалист своего дела.

– А почему кстати? – вставил Илья новую шпильку.

– А потому, что люди имеют привычку размножаться. Будь он неудачником и плохим профессионалом, с такой профессией долго не протянуть – быстро потеряешь всех покровителей и останешься голым.

– И что было потом, откуда взялись документы, подтверждающие происхождение Киры?

– Как откуда? Илья Петрович, вы меня слушаете? Не было никакой тайны, с самого начала от девочки ничего не скрывали! Кира училась говорить по-русски почти сразу же, как освоила азы итальянского. Она переписывалась с матерью, возможно, звонила ей, даже говорила со своим настоящим отцом. И родители, ваши, Илья Петрович, родители, жили надеждой на встречу с дочкой в России, на своей земле, потому что господин Домани твердо обещал им привезти к ним девочку, как только та закончит школу. Но ваши родители так и не дождались, когда их дети переступят порог родного дома…

– Намекаете на меня?

– А что мне намекать?

– То, что после армии я не поехал в родительский дом, а пустился в странствия? Да так и не нашел за двадцать лет времени, чтобы навестить отца и мать?

– Не поехали после армии в родительский дом? Это не совсем так, Илья Петрович. Взгляните на свой паспорт, где вы были прописаны до того, как объявились здесь. Разве не у родителей? Почему не предположить, что вы встречались с ними, только не вы навещали их, а они вас… Впрочем, это уже из другого шоу.

***

Напоив Светлану чаем, единственным из напитков, в которых он мог разбираться, Илья проводил ее до машины. Очаровательная редакторша сверкнула-таки напоследок ослепительными зубами и даже слегка, не без манерности, присела, протягивая ему руку на прощание.

– До встречи в Москве, Илья Петрович? Не забудьте созвониться с Кирой, если захотите встретиться с ней помимо студии, хотя лучше бы этого избежать. Она планировала подъехать к нам в первых числах апреля, на это время у нас намечен эфир. Не торопите ее и не задерживайте. Несмотря на молодость, она крайне занятой человек, поверьте мне.

– Я верю вам. Верю, как самому себе.

– А самому себе вы не верите. Очень приятно.

– Может, все-таки на посошок? Что ж это за журналист, который не употребляет?

– Думаете, разговорюсь? – Светлана открыла заднюю дверцу «Волги», обозначив свою решимость. – Нет, Илья Петрович, я связана обязательствами. Я и так уже сказала вам больше, чем того требовали обстоятельства. У меня, извините, контракт, при всех моих к вам симпатиях. Кира вам все объяснит при встрече. До встречи в Москве!

– Добро… Семь футов тебе под киль, – глухо проворчал Илья, когда дверца уже захлопнулась и заработал мотор. – А мне мачтой по палубе.

***

Китаец, как всегда, улыбался, или губы у него так смыкались, от рождения, в мечтательную созерцательность, что ли, Иванушки дурачка, – как будто знает, подлец, некую хитрую тайну, с которой жить ему легко и приятно, а щука из проруби у него на побегушках…

– Что это ты мне принес, никак идола?

Илья выложил перед ним на стол с неизменным цветастым чайнищем фигурку человечка, грубовато вырезанного из мягкой липы. Деревянный мужичок в два вершка ростом стоял в широких штанах на полусогнутых, приоткрыв рот и разводя от узких плеч руки. Ладони он выставил вперед, на всеобщее обозрение, а вот что хотел этим сказать… Похоже, нечего было ему сказать, этому липовому парню с отвисшей челюстью.

– Подарок. Автопортрет большого художника.

– А-а, вот оно что… То-то я смотрю, рожа знакомая, – ласково огладил мужичонку Китаец. – Спасибо. И что же он хочет, этот художник?

– Не знаю. Жрать, наверное, что ж еще… Я сегодня Кире звонил.

– Да, да… Голос красивый?

– Ничего… Она меня в гости приглашает. В Милан.

– Да, в Милан… Там тепло, хорошо. Архитектура, музеи. Художнику должно быть там интересно. Если, конечно, он большой художник. А кто у тебя она-то, Кира эта?

– Искусствовед, специалист по раннему Возрождению. Брунеллески, Донателло, Мазаччо. Так говорит.

– Хорошо, специалист по большим художникам! Видишь, как все хорошо. Встретишься с ней, сделаешь новый автопортрет. Принесешь опять сюда, выставишь. Сравним, какой лучше.

– Знаешь, я когда приехал из Милева, то был почти уверен, что ношу чужое имя. Да, жил там Илья Гуреев, его помнят, но это не я. Я – самозванец, укравший имя другого человека. Его имя, его происхождение… Может быть, его судьбу.

– Судьбу нельзя украсть, это Божий суд. Как украдешь то, что принадлежит только Богу? Судьба – это не будущее, это твое прошлое, но ты ее все равно не знаешь. Какой она будет, когда все кончится? Состоялся ты, оправдал себя, нет, откуда тебе знать? А имя – да, это серьезно, но там, наверху, не ошибаются. Им там без разницы, как тебя здесь зовут. Кто что здесь знает? Меня вот Китайцем кличут. Я что, китаец?

– Похож…

– Похож… Ты вот на артиста похож, видел я одного такого. Но ты ж не он! Хочешь, буду тебя Артистом звать? Не хочешь… Говоришь, был почти уверен, что не Илья ты… А теперь?

– Говорят, что Илья.

– Кто говорит?

– Кира, вот, говорит… Девица с телевидения. Она мне фотографии привезла, документы разные. Письма матери показывала.

– Письма? Да что ж по ним понять, с дыркой-то в голове? Это все тлен – и письма, и фотографии. Тебе, парень, завтра по телевизору дядю покажут, ты и сомлеешь. Он тебе объяснит, как жить надо, чтобы жрать, как вот ему, – Китаец опустил ладонь на фигурку, – не хотелось. Ты ему поверишь, рот у тебя закроется. Руки засунешь в карманы, шляпу себе купишь и станешь плевать мимо урны. И все так станут: при шляпах и сигара в зубах, одинаковые как блохи. Засядем всем кагалом на какую-нибудь грязную дворнягу и станем жить припеваючи, без дум и сомнений… Все будут крутые, все до единого! Все, кто на смердящего пса запрыгнул… Как думаешь, что я хочу сказать?

– Ты хочешь что-то сказать, а я не хочу думать. Устал, хочу быть блохой.

– Блохой нельзя быть, ей можно только стать!

– И тогда придет звездец.

– Блохе-то? Что ты, ее уже нет! Сразу нет, как только стала. Псов бездомных еще, может, постреляют, захоронят в каком-нибудь болоте. Как дядя тот решит, из телевизора. В наше время все он решает, по какому тарифу тебе жить. Никакого звездеца Творцом не предусмотрено, тут другое… Хочешь совет?

Илья в нерешительности пожал плечами, заглянул в ожидании в глаза Китайцу.

– Ну да, вроде как за этим и шел…

– Не смеши, не нужен тебе мой совет. Ты, Илюха, пришел чай пить. Молча посидеть в тепле и послушать, как за окном воет ветер. А он сегодня не воет, вот ты и разговорился. Теперь жалеть будешь, что сказал. Не жалей, не надо. Я ничего не слышал. Ничего не слышал, и советов для тебя у меня нет. Дружи со своей головой, все правильно. Она у тебя хоть с дыркой, да не насквозь. Это обнадеживает.