Текст книги "Микстура для терминатора (Украденное воскресенье) (Это был не сон)"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Но по утрам у нас в квартире сумасшедший дом: девчонки хулиганят, Стасик ревет, Галка орет на всех – некогда заниматься самокопанием. На работе с утра тоже была суета, а после обеда вообще сломался компьютер, и Миша озверел. Вообще-то он парень спокойный, но иногда на него находит. Он наорал на меня, я – на него, немного, только чтобы разрядиться. Поскольку я такого раньше никогда себе не позволяла, он удивился и замолчал, но в банк мне пришлось идти пешком. По дороге я все время оглядывалась, мне казалось, что за мной следят. Это уж совсем ни в какие ворота не лезет, мания преследования – это симптомчик! Не в силах сдержаться, я оглянулась – у дверей магазина стояли бежевые «Жигули», и внутри кто-то сидел. Интересно, какие у него брюки? Если те же самые, серые с мазутным пятном – значит, я точно рехнулась. Сама себе удивляясь, я достала пудреницу и посмотрела в зеркальце. «Жигули» тихонько отъезжали. На всякий случай я записала их номер на случайно оказавшейся в сумочке салфетке. Взявшись за ручку двери банка, я оглянулась, и мне показалось, что бежевые «Жигули» мелькнули неподалеку. И Лилька, которую ночью осенило, позвонила мне с утра на работу и сказала, что точно вспомнила, она видела меня в «Жигулях» темный беж, даже скорее кофе с молоком. И еще она выяснила у мужа, когда точно это было – поздним утром, в двенадцатом часу, потому что с утра, с восьми часов, был дождь, они даже решили вообще на дачу не ехать. А потом дождь прошел, вот и получилось, что припозднились. Молодец Лилька, ведь может же, когда хочет!

На переезде у Репина, пожар был рядом, да еще по телевизору трепались про блондинку в сером плаще. Все, хватит! Или я выясню у Кирилла подробно, где находилась все это время, или можно через несколько дней отправляться в психдиспансер и ставить саму себя на учет. Я не могу себе этого позволить, у меня ребенок. Стало быть, сегодня вечером я поеду к Кириллу домой. Адреса я не помню, но визуально найду. Улица Зверинская, в самом начале, у Зоопарка, второй проходной двор. Когда ветер оттуда, во дворе пахнет медведями. Найду по запаху! И выясню, что этот тип подсыпал мне в кофе. И выскажу ему все. Он, видите ли, вешает трубку! Получил, что хотел, а теперь не хочет знаться. Конечно, тогда, в метро, я ему наговорила всего, но чего он ожидал – что я брошусь ему на шею? Я вспомнила, как радостно он ко мне разлетелся и какая боль была потом у него в глазах, и пожала плечами. Нет, кто-то из нас двоих точно ненормальный!

В банке я очень удачно все провернула, по приходе обрадовала Мишу и под эту марку отпросилась пораньше, сразу после закрытия магазина. Но перед этим еще поговорила немного с Васей Курочкиным, который заскочил к нам на огонек. Вася сказал, что у меня озабоченный вид, а женщине это не идет. Тогда я решилась и попросила его выяснить, не в службу, а в дружбу, по своим каналам, кому принадлежат бежевые «Жигули» за номером таким-то. Я сказала, что водитель этой машины налетел на иномарку моего знакомого и скрылся. Такие наглые «Жигули»! Вася пообещал все выяснить в лучшем виде. Самое интересное, что я сама не знала, зачем мне это нужно. Ну выясню я, что владелец «Жигулей» Иван Иваныч Сидоров, а дальше что?

Часов в восемь я уже входила в нужную подворотню. Та же лужа, так же пахнет мочой, и у входа – куча песка. Первый двор я прошла без остановки, вот и второй, парадная в углу, и в окне на первом этаже горит свет. У него всегда горит свет, даже в яркий поддень в этой квартире темно. Я поднялась по трем выщербленным ступенькам и нажала кнопку звонка.

Он открыл дверь не спрашивая. В первый момент мне показалось, что он меня вообще не узнал, потом он вгляделся и сделал попытку закрыть дверь, но я держала ручку, впрочем, он не очень настаивал.

– Послушай – начала я хрипло, – я тебя надолго не задержу. Ответь мне на несколько вопросов, и я уйду.

Он молча посторонился. Не снимая куртки, я прошла на кухню – пусть видит, что я не в гости пришла. Кухня была такая же убогая, но чистая – вымытая посуда стояла на сушилке, пол подтерт, даже кухонное полотенце свежее. Кирилл кивнул мне на стул, сел сам и выжидательно уставился на меня. Одет он был по-домашнему – старые джинсы, футболка, выглядел абсолютно спокойным – человек у себя дома, а я вот тут пришла, отвлекаю.

– Слушаю, – нелюбезно напомнил о себе Кирилл.

– Я бы хотела знать, что произошло здесь, в этой квартире, с субботы до утра понедельника.

Он посмотрел на меня с удивлением, а потом нахмурился.

– Зачем тебе? Ты что, сама не знаешь?

– Дело в том, – голос мой предательски дрогнул, – что я ничего не помню.

– Что-о? – Он повысил голос. – Ты думаешь, я тебе поверю?

– А мне и не надо, чтобы ты мне верил, – разозлилась я. – Мне надо, чтобы ты рассказал мне как можно более подробно, что здесь произошло, какого черта ты держал меня в своей квартире больше суток и какой гадостью напоил, выдавая это за кофе.

Он смотрел на меня абсолютно дикими глазами, но меня уже понесло.

– Что смотришь – стыдно? Как в постель затащить женщину без сознания, так ему не стыдно, а в глаза смотреть стыдно?

– Что ты несешь? – Он громко сглотнул. – Ты сама ко мне пришла.

– Правильно, пришла, по телефону позвонить и плащ зашить, потом выпила кофе и потеряла сознание, а дальше что было? Говори, говори, не стесняйся.

– Да не подсыпал я тебе ничего в кофе! Вот, нормальный кофе, «Паула», я сам его пил.

– Ну-ну, – прищурилась я, – с чего бы мне тогда в обморок грохаться, за мной такого никогда не водилось!

– Я и сам удивился, испугался даже.

– Вот и вызвал бы «скорую», отправил в больницу, чем в постель укладывать.

– Я Генке позвонил, тут на третьем этаже сосед, приятель мой, живет, он спустился, тебя посмотрел.

– Еще и Генка! – вскипела я. – Мало мне одного, еще и Генка тут ошивался!

– Да ты что? Он хирург, в Эрисмана работает. Правда тебе, как я вижу, психиатр бы не помешал, ты женщина со странностями.

Я хотела было обозвать его тоже по-всякому, но взяла себя в руки. Надо скорее все выяснить и уходить, а то мы до утра проругаемся.

– Продолжай.

– Вот, он посмотрел, сердце послушал, пульс, зрачки – говорит, все нормально, она спит. Это, говорит, у женщин бывает.

– Классный специалист!

– Да, говорит, пойду в восемь утра на дежурство, загляну, посмотрю еще раз. Звонит ко мне в восемь, а тебя уже и след простыл.

– Что-что? А ты где был?

– Что слышала! Я спал тут, в маминой бывшей комнате, а ты вон там, на том диване.

– Так я тебе и поверила!

– А это уж как хочешь, – сухо сказал он, – но только так и было, и в кофе я тебе ничего не подсыпал, надо больно.

Я поняла его намек – раз я ему не верю, то и он мне тоже.

– Ну, хорошо, допустим, но потом-то что было? Ведь я же помню, где очухалась в понедельник, ты же не будешь утверждать, что ничего не было?

– Зачем тебе это надо знать, раз ты все равно ничего не помнишь? – Он нервничал.

– Рассказывай уж, – устало проговорила я.

– Ты пришла ко мне вечером в воскресенье, часов в одиннадцать. Сама пришла, сказала, что хочешь у меня остаться.

– А что еще я говорила?

– Не помню.

– Потом? – машинально спросила я.

– Потом пошла в ванную, потом вернулась. Подошла ко мне. Слушай, я же не изврашенец все в подробностях пересказывать! – возмутился он.

– Не надо, – глухо сказала я и отошла к окну.

Мне не хотелось, чтобы он видел мое лицо. По всему выходило, что он не врет, что я действительно отсутствовала где-то все воскресенье, но что, черт побери, со мной случилось и почему я ничего не помню? Из кучи нечистот за окном кухни выскочила здоровенная крыса и уселась, глядя мне прямо в глаза и шевеля ушами. Мне стало совсем тошно.

– Ты сама ко мне пришла, – повторил Кирилл.

– Сама пришла, а ты и рад! – не выдержала я. – Все вы одинаковые – любая к тебе в дверь постучится, ты ее примешь.

– Не любая… – усмехнулся он.

* * *

С первой встречной он бы не стал. Просто эта девушка ему очень понравилась еще там, в комнате у Марии Михайловны. Он увидел ее, как тогда, – красивая женщина с серо-голубыми глазами, глазами цвета балтийской волны, с восторженным изумлением рассматривает старинный фарфор у себя в руках. Когда в воскресенье утром она исчезла, он смирился и не стал ее разыскивать. Но, когда вечером она пришла к нему сама, он поверил в чудо. Не может же человеку все время быть плохо, должна же судьба преподнести когда-нибудь неожиданный подарок! Он ошибся, чудес не бывает. Принцессы не стучатся в дверь к бедным трубочистам в реальной жизни.

Похоже, он свалял дурака, когда с ней связался. Девушка явно со странностями, может у нее шизофрения, раздвоение личности? Не может быть, чтобы она ничего не помнила! Он оглядел всю ее поникшую фигуру – нет, правда, она очень расстроена. И не верит ему, считает его чудовищем.

– Как ты себя чувствуешь? – помимо воли спросил он.

* * *

Я вскочила на ноги.

– Считаешь меня ненормальной? Раньше надо было думать. Тогда небось думал, что это ты такой необыкновенный, что к тебе женщины на дом приходят!

Он помрачнел и отвернулся.

– Да, думал, раз в жизни повезло, а оказалась не то больная, не то уколотая.

– Вот и поговорили. Я пойду. – Я кинулась к двери, чтобы он не видел моих злых слез.

Господи, зачем я притащилась тогда к нему, что я в нем нашла?!

– Подожди, я провожу, оденусь только.

– Обойдусь! – Я уже была на лестнице.

Во дворе было темно. Я кое-как доковыляла до подворотни и в следующем дворе, увидев огоньки на Зверинской, приободрилась. Сейчас дойду до метро и поеду домой к Аське, а то совершенно забросила ребенка. Я уже подбегала к подворотне, как вдруг из темного угла выскочил мужик, и потная волосатая лапа схватила меня за плечо. От неожиданности я вскрикнула, мужик радостно заржал. От него несло перегаром, и вообще он был здорово пьян, но не настолько, чтобы была нарушена координация движений. Он начал меня лапать, я молча вырывалась.

– Витек, кто там у тебя? – Из дальнего конца двора подгребали к нам еще двое.

Я уже открыла рот, чтобы заорать, не надеясь, впрочем, на успех, когда услышала спокойный голос Кирилла:

– Витек, отпусти девочку.

– Кирюха! – восхищенно завопил Витек. – Дак это твоя, что ли? А чего же она тогда одна бегает?

– Да вот, такая нетерпеливая, все ей надо скорее.

Кирилл обнял меня за плечи и привлек к себе.

– Ну, привет тогда, гуляйте. – И Витек нетвердыми шагами удалился.

Его приятели наблюдали за нами со стороны. Я прижалась к Кириллу, и мы не спеша побрели по Зверинской улице. Не то чтобы мне очень хотелось это делать, просто, похоже, у меня не было выбора. Мы молча дошли до Кронверкского, там он первый убрал руку. На станции метро я сказала ему на прощание:

– Ну и знакомые у тебя!

– Я здесь вырос, – ответил он, не вдаваясь в подробности.

* * *

– Много шляешься! – приветствовала меня Галка дома.

Насмерть разобиженная Аська уже спала в обнимку с медведем.

Пока я ужинала, Галка тоже соблазнилась выпить чая, тем более, ей хотелось узнать, где же я пропадала допоздна.

– Скажи, Галка, вот живет человек совсем один, но не старый, сорока нет, в квартире полная нищета – что бы ты подумала?

– Пьющий, – без колебаний ответила Галка.

– Да? – усомнилась я. – Вроде не похоже, сам ходит чисто, бедно только. И бутылок пустых нигде не видно.

– Тогда запойный, – спокойно ответила Галка.

– Как это?

– Ну ты, Танька, как палкой с неба сшибленная. Не знаешь, что у людей запои бывают?

– Знаю, конечно, но.., я думала, это старики какие-нибудь, опустившиеся совсем.

– И вовсе нет. Вот человек живет полгода спокойно, работает, все него хорошо, потом вдруг – раз! – запой, все продаст и пропьет, его лечат.

– Снятие запоев на дому?

– Это все фигня! – Галка с пониманием махнула рукой. – Пока организм сам не остановится, запой не пройдет. Этот твой знакомый женат когда-нибудь был?

– Вроде говорили, жена его бросила, – неуверенно вспомнила я.

– Вот видишь, все сходится! – обрадовалась Галка. – С запойным долго никто не выдерживает. У меня в детстве сосед такой был дядя Леша. Когда трезвый – чудо-человек, добрый, руки золотые, а как запьет – всем двором от него прятались. Так что не сомневайся, запойный он!

Я вспомнила про сегодняшнего пьяного Витька и с неохотой согласилась.

Я еще повозилась немного на кухне, простирнула кое-что, чтобы не ложиться спать, потому что не хотелось оставаться наедине с плохими мыслями, потом вошла в комнату и села на диван. Все вокруг было таким привычным, у Галки тихонько бормотал телевизор, Аська посапывала во сне так уютно, неужели мир дал трещину? У меня было такое ощущение, что я иду по краю пропасти и все равно не смогу удержаться и скоро упаду. Что за провал в памяти? Неужели я больна? Не может быть, я просто не могу себе этого позволить, ведь у меня Аська. Я внезапно осознала, что, несмотря на то что мы с ней живем в большом цивилизованном городе, что, несмотря на то что у меня есть муж, хоть и бывший, свекровь и родители, у нее никого нет, кроме меня, а у меня – кроме нее. Если со мной что-то случится, что будет с ребенком? Она никому не нужна, это только разговоры, как все они любят внучку. Нет уж, шутки в сторону, я не дам так просто с собой расправиться. Надо взять себя в руки и постепенно вспомнить все, как Шварценеггер в моем любимом фильме. А как я буду это вспоминать? С помощью карандаша и бумаги.

Помню, еще давно, когда мы жили с бабушкой, была в доме соседка Зоя Семеновна, которая постепенно впадала в маразм. Сначала она все забывала, все время жаловалась, что ее обокрали, потом перестала узнавать соседей, ее дочка очень с ней мучилась. «Склероз, – говорили в доме, – у всех стариков бывает». Мне было семь лет, и я спросила бабушку, почему у нее нет склероза.

«Есть, – вздохнула бабушка, – только я все записываю, не надеюсь на память».

Действительно, вся стенка платяного шкафа изнутри у нее была обклеена записками. Там была куча полезных сведений – о работе химчистки и прачечной, когда надо размораживать холодильник, когда идти на почту и так далее.

«Видишь ли, – говорила бабушка, – конечно, людям, которые не привыкли иметь дело с карандашом и бумагой, тяжело. А я смогу так просуществовать, а то, когда ничего не можешь вспомнить, чувствуешь себя беспомощной».

Вспомнив бабушкины объяснения, я достала листок бумаги и ручку.

Значит, если допустить, а мне ничего больше не остается, что все эти люди, включая Кирилла, ничего не врут и не путают, что все они в воскресенье в разное время видели меня в разных местах, то можем восстановить картину этого треклятого воскресенья.

Ушла я от Кирилла, по его словам, в восемь или чуть раньше и куда же, интересно, направилась? Я вспомнила свой сон, когда я бегу по улице и идет дождь, почему-то у меня было такое ощущение, что это было утром. Допустим, тогда, значит, утром я отправилась в какую-то квартиру, где на лестнице скульптура ангела с отбитым крылом. Хорошо, это мы пока оставим, пойдем дальше. В полдвенадцатого Лилька видела меня на переезде у Репина, меня вез туда интересный блондин, и в машине были еще двое. Можно предположить, что ехали мы в Учительский поселок в тот самый дом, что потом сгорел, раз по телевизору я узнала это место. Пожар начался через три часа, сказала Лиля, значит, около трех, да пока горело, а уже в восемь меня засекли на разборке в Удельной. И этот Братец Кролик то же самое говорил. Стало быть, я успела там быстренько разобраться, чему подтверждением служит сломанная золотая цепь, и к одиннадцати поспеть к Кириллу.

В общих чертах картину восстановили, остаются частности – моя найденная сумка и запах того типа, которого я встретила утром в понедельник. Лилька, конечно, не вспомнит, с сумкой я была в машине или без сумки, но по всему выходит, что с сумкой. Потому что, по логике вещей, если это выражение можно применить ко всей этой безумной истории, выходит, что про сумку я вспомнила сразу же с утра в воскресенье и поехала за ней к Вадиму, только куда?

Я еще немного подумала и вспомнила куда. Валентина тогда в подслушанном мной разговоре спросила Вадима: «Ты ее куда повезешь?» – «На Некрасова, шесть», – ответил он.

Значит, я поехала на Некрасова, шесть. Хорошо бы это проверить, но сейчас ночь, и надо спать.

* * *

Наутро погода была прекрасная, светило солнышко, осень и не напоминала о себе. Я, легко одетая, вышла из дома пораньше, чтобы не спеша пройтись пешком до метро и подумать. В последнее время я только и делаю, что думаю и вспоминаю. От усиленной работы мысли на лбу появляются морщины, так утверждает Галка, может, она и права. Я шла тихонечко, мысли мои были безрадостны. Если все-таки поверить Кириллу, что он ничего мне в кофе не подсыпал, то получается, что я сбрендила просто так, ни с того ни с сего. Ведь там, у Валентины, я ела все самое обычное – деликатесы, конечно, но от икры и креветок в самом худшем случае может возникнуть кожная аллергия, как у Аськи от апельсинов, но уж никак не потеря памяти. Я еще раз перебрала все события того вечера. Вот я пришла, Валентина напоила меня ликером – всего один глоточек, потом дала таблетку. И усиленно пыталась впихнуть вторую. Я тогда отнесла это за счет ее активного характера, ей ведь всегда все нужно сделать по-своему, но если посмотреть на дело с другой стороны…

Ей было нужно напичкать меня таблетками и с помощью Вадима увезти меня куда-то. Но куда? Как она сказала? «Ты увезешь ее на дачу?» – «Нет, – ответил он, – туда далеко, мы будем на Некрасова, шесть». Итак, все сходится на Некрасова, шесть.

Но что он должен был сделать со мной на Некрасова, шесть? Затащить в постель? Тьфу, я уже помешалась на этой постели, тоже мне, секс-бомба, все, видите ли, хотят со мной переспать! Правду Галка говорит, одинокой женщине нужен мужчина, пусть не муж, но кто-то постоянный. Тогда исчезнет неуверенность в себе и наладится цикл. Нет, интерес у Вадима ко мне был абсолютно иной, деловой. Недаром он так разозлился, когда все сорвалось, тащил меня силой. Я вспомнила, как Кирилл шмякнул Вадима носом об асфальт, и у меня почему-то улучшилось настроение.

В задумчивости я налетела на какую-то женщину, сделала попытку обойти ее, но она шагнула в ту же сторону, тогда я подняла голову и с изумлением узнала Валентину. Она смотрела на меня с такой злобой, что мне стало нехорошо. Впрочем, я быстро опомнилась и посмотрела ей в глаза с не меньшей ненавистью.

– Отдай то, что ты у меня взяла! – прошипела Валентина. – Отдай, а то хуже будет.

– Что? Ты мне еще угрожаешь? Да как ты смеешь? Ты втянула меня в историю, хахаль твой ненормальный, чуть руку не выломал тогда. И зачем это, интересно знать, ты мне его подсунула? Приличный человек, «увидишь – из рук не выпустишь!» – передразнила я Валентину. – Хватит из меня дуру делать, он твой любовник! Я вас видела, вы целовались! Невтерпеж тебе было, домой его привела, а мной прикрываешься!

Тут я сообразила, что говорю ерунду, потому что Валентина привела его домой с определенной целью и мне надо узнать с какой, чтобы вспомнить все про воскресенье.

– Видела, говоришь? Правильно я догадалась, значит, это ты ее взяла, кроме тебя некому. – Валентина уже не шипела, а как-то странно выдыхала слова. – Отдай мне ее! Куда ты ее дела?

– Кого – «ее»? Ничего я у тебя не брала, нужна ты мне, еще в воровстве упрекает!

– Если бы они это у тебя на Некрасова нашли, они бы на дачу не поехали, – бормотала Валентина как бы в трансе, – там я все обыскала, и Кемаль потом тебя на даче обыскивал… Куда ты ее спрятала? – В голосе у нее звучало неистовство.

Потом она оглянулась, осознала себя на людной улице, поняла, что наговорила лишнего, и взяла себя в руки. Она заговорила скороговоркой, облизнув губы:

– Послушай, мы могли бы договориться. Я отзову их всех, еще есть время все переиграть. Ты только верни это. – Она вцепилась мне в руку, острые ногти больно царапали меня через рукав пиджака.

Мне стало страшно.

– Да отстань ты, ненормальная! – Я вырвала руку. – Ничего я у тебя не брала, провались ты со своими секретами!

Я оттолкнула Валентину, выскочила на проезжую часть и подняла руку. Остановились две машины, один водитель обругал меня, а второй согласился подвезти.

На работу я приехала буквально клокоча от злости. Если я сошла с ума, то не одна, а в компании с Валентиной. Она вела себя совершенно безумно. Пристала ко мне на улице, говорила странные вещи. Про Некрасова, шесть, про дачу. Еще одно подтверждение. Вот возьму и сегодня же поеду на Некрасова, может, вспомню точно, была ли я там в воскресенье, или найду Вадима и спрошу у него прямо.

В самый разгар рабочего дня меня позвали к телефону.

– Слушай, Татьяна! – кричал в трубку милиционер Вася Курочкин. – Ты скажи своему знакомому, что с «Жигулями» дохлое дело.

– А что еще такое?

– Выяснили для меня ребята, формально они принадлежат одной бабе, немолодая пенсионерка, да только зять у нее бандит, из «савеловой» группировки. Она сама не ездит, даже водить не умеет, он иногда машину берет. Так что друг твой попал. Ты скажи ему, пусть не связывается, лучше уж ремонт за свой счет, спокойнее. Сильно побил машину-то?

– Да нет, – вяло соврала я, – фару разбили да бок помяли.

– Ну так себе дороже!

– Спасибо, Вася, коньяк за мной!

– Да что ты, – заскромничал Вася, – мне не надо, вот если ребятам…

Переделав неотложные дела, я сказала Мише, что мне нужно в налоговую за новыми бланками для баланса, и удалилась. К улице Некрасова я решила поехать на метро, а там пройти пешком, потому что если на машине, то никакой зарплаты не хватит.

Идя по улице Некрасова, я чувствовала волнение. Я тут, несомненно, была недавно, только тогда шел дождь. Я вспомнила, что Лилька говорила про дождь в воскресенье, а ведь она живет недалеко отсюда, в этом районе, на Салтыкова-Щедрина. Значит, дождь здесь был утром, и утром я тут была. Подходя к дому номер шесть, я еще больше заволновалась. Дом с богатым декоративным убранством был бы красив, если бы не был таким запущенным. Дом был небольшой, всего одна парадная, это хорошо.

Подходя к парадной, я миновала группку бомжей, обсуждающих свои насущные проблемы, – трех мужичков неопределенного возраста и грязную оборванную старуху. На меня пахнуло отвратительной смесью запахов перегара и грязного тела. Увидев меня, бомжи внезапно замолчали и уставились с насмешкой и неприязнью. Я ускорила шаг – показалось, что их взгляды оставили, на моей одежде липкие зловонные следы.

Старуха отделилась от своих и неожиданно быстро пошла за мной окликая:

– Дама! Дама! Красавица! Я к вам обращаюсь! Дама! Подайте больному человеку на хлеб!

Старуха нагнала меня. Я выгребла из кармана горсть мелочи и сунула в ее протянутую руку. Старуха уставилась на деньги в своей ладони так, как будто я бросила ей туда дохлую мышь. Я прибавила шаг, чтобы не видеть и не слышать ее: она вызывала отвращение и какой-то безотчетный страх. Уже входя в подъезд, я услышала, как она крикнула мне вслед.

– Ты мне что подала? Я к тебе как к человеку, а ты мне дрянь какую-то подала, мелочь!

Я закрыла за собой дверь парадной, чтобы не слышать ее визгливого голоса, и огляделась.

Это был традиционный питерский парадный подъезд – пол, выложенный плиткой, широкие ступени, вытертые тысячами ног, с медными кольцами, свидетельствующими о том, что эти ступени когда-то покрывала ковровая дорожка, камин, лепной потолок. Плитка, конечно выщербленная, в камине – куча мусора, лепнина потолка наполовину обвалилась.

Я медленно, с бьющимся от волнения сердцем, начала подниматься по лестнице.

На площадке второго этажа в глубокой стенной нише стояла статуя – ангел с одним крылом, второе было отбито. Именно такого ангела я видела во сне…

Я смотрела на него, не веря глазам. Я была здесь! Была! Но я этого не помнила. Только мое подсознание кричало в полный голос, что я вижу этого ангела не впервые. Отведя взгляд от статуи, я огляделась. На эту площадку выходили две двери. Одна – дверь как дверь, а вторая была опечатана. Я смотрела на эту дверь и прислушивалась к своим чувствам. И они говорили мне, что именно эту дверь мне когда-то приходилось открывать, именно этот порог я перешагивала. – ..

Почему эта дверь опечатана? На всякий случай я поднялась по лестнице до самого верха, до пятого этажа, но, как я ни прислушивалась к себе, ничего не почувствовала. Мое подсознание молчало. Ему что-то говорила только опечатанная дверь на втором этаже.

Пора было уже возвращаться на работу. Я спустилась по лестнице, вышла из подъезда – и тут же увидела прежнюю отвратительную старуху.

Она стояла возле подъезда, опершись на палку и явно ждала меня. Как только я вышла из дверей, она оживилась, шагнула мне навстречу и, уставившись круглыми совиными глазами, завизжала:

– Ты опять к нему ходила? Совесть замучила. Я знаю, кто ты есть! Ты есть убийца!

Кровь прилила к моему лицу. Я отшатнулась от мерзкой старухи и сказала севшим от волнения голосом:

– Что ты несешь, пьянь старая? Я тебя первый и последний раз в жизни вижу! – и, развернувшись, побежала прочь.

Но бабка не отставала, она удивительно быстро тащилась за мной и вопила:

– Подала, называется! Шестьдесят восемь копеек! Это разве подаяние? Порядочные люди меньше восьми рублей никогда не подают! А ты, сволочь такая, мне вообще должна была десятку подать! Потому как я все про тебя знаю! Все как есть! Ты к нему тогда приходила – и где он теперь? Увезли, простыней покрытого! А ты мне шестьдесят восемь копеек! Тьфу! Да я теперича у тебя и полтинник-то не возьму! Не меньше сотни! Ты еще будешь бегать, просить – возьми, мол! Потому как я про тебя все знаю – убийца ты!

Я пыталась делать вид, что не вижу ее, не слышу ее истеричных воплей, но это было невозможно. Тогда я остановила проезжающее мимо такси, решив плюнуть на экономию, заплатила водителю, не торгуясь, несусветную сумму, только чтобы поскорее избавиться от ненавистной бомжихи.

Она еще выкрикивала вслед машине какие-то угрозы, но я не могла успокоиться, потому что от самой себя было не так просто уехать, как от старой пьянчужки.

По приходе на работу я разбирала пришедшую для меня в офис почту. Как обычно, большую часть можно было выбрасывать в мусорную корзину: реклама фирм, торгующих канцтоварами, бухгалтерскими программами, разной справочной литературой. Среди прочего мне попал в руки плотный белый конверт без обратного адреса. Я машинально его вскрыла, вытряхнула содержимое на стол.., и похолодела.

На столе передо мной лежала четкая цветная фотография. На фотографии было два человека. Один из них был мертв. Сомнений в этом быть не могло: остекленевшие глаза, отвисшая челюсть и самое существенное – дырка во лбу. Мне не приходилось видеть входное отверстие от пули, но я не сомневалась, что оно так и выглядит, во всяком случае в американских боевиках оно именно такое, а в Голливуде очень следят, чтобы такие вещи были правдоподобны. Кроме этих очаровательных деталей, во внешности трупа многое было не порядке. Складывалось впечатление, что перед тем, как убить, его долго и жестоко избивали. Он был до такой степени не в порядке, что я даже не сразу его узнала. А ведь это был тот самый Валентинин «троюродный брат», который чуть не затащил меня в субботу в свою машину. Хорошо же над ним потрудились, если я не сразу его узнала! Зато второго человека на этой фотке я узнала сразу. Еще бы мне его не узнать, если это была я.

Я, собственной персоной, стояла над трупом, и выражение моего лица можно было трактовать как решительное, энергичное, целеустремленное, но раскаяния в нем не было, хоть убей.

Я медленно втянула воздух сквозь сжатые зубы и откинулась на спинку стула. Потом я еще раз внимательно посмотрела на фотографию. Да, это была я, никаких сомнений, на мне был все тот же несчастный серый плащ, еще не обгорелый. Различимые на снимке детали обстановки были мне, вообще говоря, незнакомы, но в подсознании они вызывали странные ощущения узнавания. Я не помнила эту комнату, но я в ней когда-то была. В висках у меня застучало, перед глазами поплыли красные круги, и на их фоне я увидела мертвое лицо, то же, что на фотографии. И тут же все исчезло. Я торопливо спрятала фотографию в сумочку, чтобы она не попалась на глаза нашим, из магазина, и внимательно осмотрела конверт. То, что на нем не было обратного адреса, я заметила еще до того, как его вскрыла. Но на нем не было ни марки, ни почтового штемпеля. Только адрес и мое имя, написанное аккуратным чертежным шрифтом.

Я спросила у Нины, каким образом попал к нам этот конверт. Она ответила, что первый раз его видит, я этому не удивилась.

На столе зазвонил телефон, и странный низкий голос – наверняка измененный, – не поздоровавшись и не спросив, кто у телефона, произнес:

– Вы получили мое письмо.

Это не был вопрос, это было утверждение, констатация факта. Ответа он, по-видимому, не ожидал, и я молчала.

– Как вы понимаете, у меня есть еще фотографии.

– И чего вы от меня хотите? – не выдержала я.

– Я хочу, чтобы вы отдали не принадлежащую вам вещь. – И он снова надолго замолчал.

Это его молчание и шорохи в трубке нервировали меня и пугали даже больше, чем сами его слова. Он на это и рассчитывал.

– Я не знаю, чего вы от меня хотите! Оставьте меня в покое!

– Вы просите невозможного. Мне нужно получить эту вещь. Вам нужно получить фотографии. Мы совершим обмен, и тогда я оставлю вас в покое.

– Но у меня ничего нет!

– Вы ошибаетесь.

– Скажите хотя бы, что это такое!

– Я вижу, вы не хотите со мной сотрудничать. Это может очень дорого вам обойтись. Убийцу ищет милиция. Вы понимаете, куда я могу передать эти фотографии.

В трубке раздались короткие гудки. Я положила ее на рычаг. Мне было так страшно, как никогда в жизни. И я не столько даже боялась того шантажиста с его механическим голосом и театральными паузами, я не столько даже боялась его угроз, хотя они были весьма конкретны и серьезны, сколько я боялась того, что его слова были правдой, что я действительно могла быть убийцей. Фотография не лжет, я была там, значит, правда и все остальное. Я еще раз внимательно посмотрела на фотографию. В субботу вечером я была в такой ярости, что могла бы задушить его голыми руками. Но это аллегорическое выражение. А на самом деле так избить его я бы не смогла. И привязать к креслу. Кроме того, я не умею пользоваться огнестрельным оружием. Да и где бы я его взяла? Да, но милиция-то этого не знает, для них фотография будет несомненной уликой… И тогда я действительно испугалась ужасно.

Валентина открыла дверь своим ключом и в темной прихожей натолкнулась на лежащего Цезаря.

– Черт, вечно под ногами валяется! Одна шерсть от него!