Текст книги "Батумский связной"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава пятая

Всю жизнь я быть хотел, как все.

Но век в своей красе

Сильнее моего нытья

И хочет быть, как я.

Б. Пастернак. “Высокая болезнь”

В Феодосии бушевала ночная гроза Гроза была сухая, без дождя. И от этого казалась особенно сильной. Молнии вспыхивали одна за другой и зигзагами падали в море, которое шумело грозно, гася их в высоких волнах.

Подполковник Горецкий не спал, он ждал гостя, а пока курил трубку, задумчиво глядя в окно на грозное небо Вот стукнула калитка, собака тявкнула радостно – свои, – послышалось приветственное бормотанье Саенко: “Сюда пожалуйте, его высокородие давно ждут… “.

Горецкий вышел в сени.

– Как дошли, Саенко? Без приключений?

– Все в полном порядке, ваше сковородие! – отрапортовал Саенко, вызвав улыбку на губах прибывшего.

Человек одет был скромно, в темное. Он снял картуз, пригладил волосы, и тут стало заметно, что лицо у него в пыли – сухая гроза вместо воды гнала целые потоки пыли. Он оглянулся привычно, ища в сенях рукомойник. Тут же неслышно возникла хозяйка, Марфа Ипатьевна, с чистым вышитым полотенцем в руках. Вытирая лицо, гость метнул из-под полотенца быстрый взгляд на женщину, оценил её неторопливые повадки и зрелую красоту, после чего поблагодарил скромно и прошел в комнату. За это время Саенко успел в кухне перемолвиться парой слов с подполковником.

– Какие вести из Батума, Саенко?

– Так что, ваше сковородие, вести неважные. Пропал он, пропал совсем, затерялся в городе где-то. Греки, прощелыги этакие, высадили его не в порту возле лавок, где сами пристают, а в стороне где-то. Обыскались его в городе – пропал, как в море канул. Ох и подлый же народ греки!..

– Однако, – помрачнел Горецкий, – один, без связей, без документов, далеко он не уйдет. Пусть справки наведут, нет ли его в тюрьме тамошней.

– Искали и там – пока нету…

Горецкий придал лицу выражение спокойной приветливости и вошел в комнату. Прибывший рассматривал его трубку и встретил Горецкого таким же приветливым взглядом. Был он возраста неопределенного, как говорят, – средних лет, но у мужчины это понятие включает большой промежуток. Темные влажные волосы серебрились у висков, вокруг глаз теснились морщинки. Одет он был чисто, и сидело все на нем, как свое. Горецкий знал про этого человека, что родился он в туманном Альбионе, что много жил и работал нелегально в России и странах Востока и что, несмотря на простоватый вид, этот человек занимает высокое положение в “Интеллидженс Сервис”.

– Рад видеть вас в добром здравии, мистер Солсбери.

– Я также весьма рад встрече с вами, мистер Горецкий. Здоров ли генерал?

– Вы имеете в виду Александра Сергеевича?

– Конечно, генерала Лукомского.

– Благодарю, и он, и Деникин благополучны.

Мужчины прошли в комнату, где накрыт был по русскому обычаю стол с водкой и закуской.

– Не обессудьте, – пригласил Горецкий, – живу сейчас скромно.

– Это даже хорошо, – улыбнулся гость, – я, знаете ли, привык в России к вашей еде.

– Итак, – начал гость, когда выпили, – вы знаете, что мое руководство с большим доверием относится к вашему шефу, генералу Лукомскому, чем к Главнокомандующему. Именно поэтому я встречаюсь сегодня с вами. Честно вам скажу, если бы Лукомский занял пост командующего Вооруженными Силами Юга России, помощь Его Величества, короля Георга, стала бы ещё существеннее.

– Мистер Солсбери, – Горецкий слегка поморщился, – должен вам сказать, что Александр Сергеевич не пойдет ни на какую авантюру…

– По-моему, – прервал Горецкого англичанин, – руководители Белого движения должны считаться с интересами правительства Его Величества. Мы поставили Добрармии уже более 100 тысяч винтовок, 2000 пулеметов, 315 орудий, 200 самолетов, 12 танков и намереваемся значительно увеличить эти поставки. Английское правительство открыло Деникину кредит в 15 миллионов фунтов стерлингов. Я не говорю уж о присутствии нашего флота, который при необходимости может производить артиллерийскую поддержку ваших военных операций…

– Простите, сэр, – вмешался Горецкий в горячий монолог англичанина, – мы безмерно ценим вашу поддержку и ни на минуту не забываем, сколь многим вам обязаны. Однако какие бы то ни были перемены власти в Особом совещании всем нам, и генералу Лукомскому в частности, – кажутся крайне нежелательными. Возьмите пример Колчака. Омский переворот восемнадцатого ноября и вручение Александру Васильевичу диктаторской власти – это казалось вначале почти всем спасением Белого дела в Сибири, но в действительности низложение Директории заставило отвернуться от адмирала эсеров, а вместе с ними – значительную часть крестьянства… Как бы то ни было, Директория сохраняла хоть какую-то видимость законно избранного правительства, оставляла надежду на переход власти к Учредительному собранию… Фактически Колчак сделал в Омске то же самое, что Ленин в Петрограде – разогнал Учредительное собрание… И вы видите, что первоначальные его успехи продлились недолго! Сейчас уже пали Екатеринбург, Кунгур, Пермь… Что будет дальше? Нет, в ситуации, сложившейся сегодня в нашей стране, разумный человек должен стремиться к сохранению статус кво.

Горецкий отложил вилку и даже забыл на время о своих обязанностях хозяина, впрочем, гостю тоже было не до еды.

– Однако Деникин кажется нам недостаточно твердым и решительным человеком для того, чтобы сломать хребет большевизму. В некоторых случаях он проявляет излишнюю мягкость. Он терпим к перебежчикам…

– Вы имеете в виду генерала Болховитинова?

– В частности.

– Болховитинов – храбрый человек, настоящий боевой генерал. То, что он служил красным – было лишь уступкой безвыходным обстоятельствам. При первой же возможности он перешел фронт. И вы знаете, что Антон Иванович разжаловал его, и только после того, как Болховитинов геройским поведением искупил вину, он восстановил его в звании.

– Допустим. – Англичанин кивнул и продолжил:

– Беда перебежчиков в том, что им не будут никогда до конца доверять… А если доверять им безоговорочно – вы можете приобрести в своем руководстве шпионов.

После деликатного стука открылась дверь, и хозяйка внесла на блюде высокий пирог.

– Отведайте, – она поклонилась, – это курник.

– Марфа Ипатьевна большая мастерица! – оживился Горецкий.

Гость попробовал пирога, похвалил, не отказался ещё выпить. Какое-то время в комнате было тихо, слышно было, как ветер бросает в окно горсти пыли и песка.

– Кстати, друг мой, – внешне мягко обратился мистер Солсбери к Горецкому, – какова судьба списка турецкой агентуры, которую наш батумский резидент отправил в Феодосию?

Горецкий помрачнел. Он встал, прошелся по комнате и проговорил:

– Мистер Солсбери, не будем играть, как у нас говорят, в кошки-мышки. Вы прекрасно осведомлены о том, что связной убит, а список пропал.

– И что же убийца? Мне говорили, что ему удалось бежать. Неужели это правда?

"Хорошо же у тебя поставлен сбор информации, – сердито подумал Горецкий. – Только что же тогда своею агента вы вовремя не перехватили?”

– Это не совсем так… бежал не убийца, а человек, случайно оказавшийся на месте преступления. Вина его не была доказана.

– Разве то, что он сбежал, не доказывает ею вину? – прищурился мистер Солсбери, но тут же стал серьезным и посмотрел открыто в лицо Горецкому. – Разумеется, я понимаю, что дело это сложное Я сам допустил здесь некоторые ошибки. Нужно было приехать в Феодосию раньше и перехватить агента сразу с парохода. Но непредвиденные дела задержали меня. Здесь, в России, никогда нельзя ничего рассчитать.

– Честно говоря, я не хотел бы сейчас вдаваться в подробности этого дела, – хмуро проговорил Горецкий.

– Понимаю, – протянул гость – Понимаю также, что в Феодосию вы приехали не только затем, чтобы вдали от Ставки встретиться со мной для приватного разговора. Можно было бы выбрать место поближе. У вас свои сложности с турками. Происходит утечка информации.

Горецкий встал из-за стола и сделал вид, что занят выколачиванием трубки.

– Не буду настаивать. Как это говорят у вас в России, вы не хотите выносить сор из избы.

Мистер Солсбери говорил по-русски очень хорошо, но последние слова нарочно произнес с сильным акцентом.

– Смею лишь уверить вас, что следствие ведется, и я надеюсь в ближайшее время найти подлинных виновников, – повернулся к нему Горецкий.

– Надеюсь, – промолвил англичанин несколько сухо.

Горецкий понял, что ему следует срочно разрядить атмосферу.

– Видите ли, в чем дело, господин Солсбери, – начал он, осторожно подбирая слова, – ситуация с батумским связным весьма сложная. На первый взгляд все просто: он вез список турецких агентов для передачи вам, и раз список пропал, то следовательно, убили его турки. Каким образом им стало известно, что агент везет список?

– В Батуме ничего не случилось, – строго сказал мистер Солсбери. – Однако была информация, что утечка произошла здесь, у вас, в контрразведке.

– Допустим, – нехотя согласился Горецкий, – допустим, что турки узнали про список от предателя из контрразведки. Но если туркам стало известно, что Махарадзе везет список для передачи вам, то почему же они не подождали с убийством и не выследили человека, который придет на встречу с Махарадзе? Они, конечно, не предполагали, что это будете вы, но все равно, английский резидент в Крыму представляет для них большую ценность.

– М-да, в убийстве Махарадзе нет логики, – задумчиво проговорил Солсбери. – И что же вы предприняли в таком случае?

– Человека, которого мы задержали за убийство, элементарно подставили. Все шито белыми нитками – его усыпили с помощью кокаина, который добавили в вино, чтобы он не смог очнуться и уйти из номера.

– Что собой представляет этот человек? – заинтересовался англичанин.

– По иронии судьбы я оказался с ним знаком по прошлой, довоенной, жизни. Итак, это молодой человек, лет ему, кажется, двадцать шесть – двадцать семь. Прибыл в Феодосию несколько дней назад совершенно один, без семьи, без друзей и без денег. Он здоров, хорош собой, достаточно силен и, как я помню по прошлому, далеко не глуп. В Крым прибыл якобы для розысков пропавшей сестры.

– Удачный повод, – вставил мистер Солсбери.

– Я наводил справки, ничего про сестру его не известно. Само по себе это не так подозрительно – одинокая молодая девушка могла сгинуть в этом котле без следа, но подозрительны совпадения. Я сам в Феодосии недавно, и вот, сразу встречаю старого знакомого, своего ученика, да ещё при таких подозрительных обстоятельствах. Что было делать? Оставить его в контрразведке? Есть там у них… заплечных дел мастера, выколотят любое признание. А если и вправду Ордынцев не виноват ни в чем? Тогда его расстреляют как турецкого шпиона, и мы никогда не увидим списка и не узнаем, кто же убил Махарадзе. И вот я решил сделать так, чтобы этот человек, за кем никто не стоит и которого никто не знает, попал в Батум. Турецкая резидентура базируется в Батуме, корни этого дела – там. Устроить ему побег и оставить здесь – было бы неосторожно, потому что рано или поздно он опять попал бы в контрразведку. Что делает человек, оказавшийся в Батуме без денег и документов? Ищет своих. Вот я и дал задание своему человеку в Батуме, чтобы он по прибытии Ордынцева в Батум устроил за ним слежку, постарался выяснить, не выйдут ли с ним на связь турки, и не укажет ли он сам каких-либо контактов. Если же Ордынцев является действительно тем человеком, за которого себя выдаст, и если оказался он замешанным в убийстве батумского связного случайно, то моему человеку даны инструкции с ним связаться и позаботиться о нем.

– И каковы известия из Батума? – поинтересовался Солсбери.

– Пока никаких, – развел руки Горецкий.

Он не собирался рассказывать настырному англичанину, что его человек в Батуме упустил Ордынцева, что тот как в воду канул. Не собирался он также информировать своего гостя о том, что хозяин гостиницы “Париж” Ипполит Кастелаки исчез бесследно из дома три дня назад.

Гроза ушла, так и не пролившись дождем. Зарницы вспыхивали теперь далеко за морем. Горецкий с гостем выпили по русскому обычаю чаю из самовара, поговорили о политике, и мистер Солсбери собрался уходить.

– Беседа наша не закончилась, – сказал он на прощание, – у меня в Феодосии ещё кое-какие дела, если будут известия из Батума – вы всегда можете найти меня на броненосце “Мальборо”. Там, знаете, как-то спокойнее жить, чем в гостинице, даже самой приличной.

– Совершенно верно, – согласился Аркадий Петрович. – Саенко, проводи гостя!

Саенко повел мистера Солсбери в порт через весь город. Улицы на рассвете были пустынны, только раз остановил их патруль, но Саенко предъявил документы, и солдаты придираться не стали.

"Ох и здоров этот мистер! – уважительно размышлял Саенко, глядя, как англичанин вышагивает своими длинными ногами по мощеным улицам. – До слободы версты четыре будет, все в гору, да обратно столько же. Вроде бы по повадкам из богатых, а идет себе да идет, да как ходко. Я сам скоро запыхаться начну”.

В порту, проводив англичанина до места стоянки катера, Саенко не стал ждать отплытия, а свернул вбок, вдоль самого берега, быстро проскочил пакгаузы, пролез через дыру в заборе и вышел с территории порта. Потом он прытко устремился по берегу моря, стремясь найти тропинку вверх, чтобы миновать город и сразу оказаться в Карантинной слободке.

Он шел быстро, ворча по дороге себе под нос, что рассвет вот уже скоро, а он, Саенко, в эту ночь не спал нисколько, хоть вполглаза. Дойдя до маленькой бухточки, он услышал голоса. Мелькал свет керосиновых фонарей. На берегу суетились какие-то люди, среди которых Саенко узнал знакомого рыбака Андрона Салова. Остальные были полицейские. Любопытный Саенко пристроился за камнем и стал наблюдать. На берег вытащили рыбацкие сети, в них болталось что-то большое, опутанное водорослями.

– Так что, ваше благородие, не извольте сумлеваться, я его не трогал, – бормотал Андрон, оглядываясь на пристава. – Как увидел, что утопленник, так сразу к вам побежал. Сети, конечно, жалко, ведь порежете их.

– Да уж не будем мы покойника из твоих сетей выпутывать! – сердился пристав, видно было, что ему хочется спать и злится он на Андрона за то, что прибежал в полицию ночью, не мог до утра подождать.

Труп освободили от сетей и водорослей, пристав склонился над ним, брезгливо кривя губы.

– Лицо не попорчено, хоть и раздулся в теплой воде здорово… Да это никак Кастелаки, из гостиницы. Как раз он третьего дня пропал… С чего это он топиться вздумал? Пьян был, что ли…

"Не пил он, потому что печенью маялся”, – подумал Саенко, по-прежнему не высовывая носа из-за камня, совершенно не нужно ему было, чтобы пристав заметил, как он крутится поблизости. Труп завернули в рогожу, и солдаты, ругаясь, потащили его наверх, в гору, куда можно было уже подать телегу. Полицейское начальство, кряхтя, полезло следом, на берегу остался рыбак Андрон Салов причитать над разорванными сетями.

Выждав некоторое время, Саенко тоже отправился в слободу сообщать подполковнику Горецкому интересные новости.

* * *

Наутро штабс-капитан Карнович встретил подполковника Горецкого пушкинской фразой: “Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца!”

– Чему вы радуетесь, – укоризненно проворчал Горецкий, – вот, не допросили хозяина сразу, вцепились в одного подозреваемого, возможно, упустили что-то важное.

Вышло распоряжение забрать утопленника из уголовной полиции в контрразведку, что и было сделано незамедлительно: хмурый возчик, сопровождаемый двумя солдатами, пригнал телегу, на которой лежало тело, прикрытое рогожей. Спешно вызвали врача из госпиталя – при августовской крымской жаре невозможно было медлить с похоронами утопленника, трое суток проболтавшегося в море.

– Ну что, доктор, – вскричал томившийся Горецкий, увидев, как доктор появился из здания морга, закуривая на ходу папиросу, – что вы можете сказать, сам он утопился, либо же ему помогли?

– Думаю, что помогли. И не утопился он, а умер от разрыва сердца – от страха, надо думать. Привязали ему камень на шею и бросили в море. Рыбы веревку перегрызли, вот он и всплыл, покойничек-то.

– Да-а, если принять во внимание, что умерший от разрыва сердца человек не может сам привязать себе на шею веревку с камнем, то можно предположить, что это убийство, – пробормотал Горецкий.

– Вот-вот, и ещё скажу вам, что либо убийцы торопились, либо случайные это были люди. Я ведь много лет в этом госпитале работаю, и всегда на вскрытие меня вызывают. И утопленников повидал на своем веку множество, раз город-то наш на морс стоит. Осмелюсь подробности привести: вот ежели нужно какого-либо человечка утопить бесследно, то, извиняюсь, распарывают покойнику брюхо, и вместо кишок набивают камнями, а потом не поленятся и снова зашить. И тогда уже никоим образом такой утопленник всплыть не может, – оживленно рассказывал доктор.

– Господи помилуй! – не удержался Аркадий Петрович.

Он вспомнил пропавшего в Батуме Бориса Ордынцева и надолго помрачнел.

* * *

В маленьком белом домике на окраине Батума собирались гости. Кто-то приехал на пролетке, кто-то – на новомодном автомобиле, кто-то просто пришел пешком. Но пролетки и автомобили оставляли за два-три квартала, и к самому дому шли поодиночке, оглядываясь, чтобы избежать слежки.

У калитки гостей встречали два плечистых смуглых молодых человека с военной выправкой.

– Салям аллейкум, эфенди, – вежливо приветствовал приходящих один из молодцев, – оставьте, пожалуйста, ваше оружие.

Гости отдавали привратникам оружие, но после этого все равно приходилось подвергаться унизительной процедуре обыска.

Наконец за последним гостем затворилась калитка. Все собрались в большой, плохо освещенной комнате.

– Итак, господа, – заговорил по-турецки человек, который сидел в самом темном углу, так что лица его не было видно никому из присутствующих, – итак, господа, начнем. К сожалению, нам с вами приходится тайно пробираться на наши совещания, как будто мы находимся не на священной турецкой земле… А ведь Аджария – законная часть империи, навечно включенная в её состав указом Его Величества султана… Впрочем, это так, из области чувств. Военное счастье отвернулось от нас, и мы с вами находимся на территории, временно захваченной врагами. Но от нас зависит очень многое. Расскажите, уважаемый Азиз-эфенди, то, что вам удалось узнать!

Дородный представительный турок в золотом пенсне откашлялся и начал:

– Вы знаете, что английские собаки собираются выводить свои войска из Грузии. Часть оккупационного корпуса уже погрузилась на корабли и отправляется восвояси. Но грузинские шакалы пытаются…

– Уважаемый Азиз-эфенди, – прервал выступление худощавый подвижный брюнет средних лет, – мы все здесь уважаем и разделяем ваши чувства, но не могли бы вы исключить из вашей речи эту зоологическую терминологию? Вопрос затронут серьезный, а все эти “собаки” и “шакалы” не вызывают ничего, кроме насмешки!

– Как будет угодно, почтеннейший, – недовольно оглянулся Азиз, – позвольте мне продолжить. Так вот, грузины пытаются убедить англичан оставить в Грузии и Аджарии хотя бы часть своих войск. Они знают, что без этого правительству Грузинской республики трудно будет удержать власть. Они боятся беспорядков, ну, и нас, разумеется. Напрямую с англичанами им договориться не удалось: те твердо намерены уходить и помогать Деникину в борьба с красными только деньгами и оружием. И теперь они направляют на Парижскую мирную конференцию [11]11
  Парижская мирная конференция 1919-20 гг. созвана державами Антанты – победительницами в Первой мировой войне для выработки и подписания мирных договоров с побежденными государствами австро-германского блока. 32 страны-участницы


[Закрыть]своих представителей.

– Что сможет сделать Парижская мирная конференция? – раздались голоса.

– Сделать-то она может многое, – ответил Азиз, – и как раз сейчас удобный случай. Не забывайте, что после разгрома царской России она не признает правительства Советов, а также официально не принимает представителей Деникина, мотивируя это тем, что в России нет твердо установленного строя и нет правительства. Но правительство Грузинской республики, а также Армянской и Азербайджанской конференция признала, так что если представителям этих республик удастся уговорить Совет Пяти [12]12
  Совет Пяти включал в себя представителей Франции – президент Ж. Клемансо, Великобритании – премьер Ллойд Джордж, США – президент Т. В Вильсон, Италии – премьер В. Орландо и Японии – маркиз К Сайондзи


[Закрыть], то он может повлиять на Ллойд Джорджа, и тот приостановит вывод английских войск из Закавказья.

Азиз замолчал, и сидевший в тени человек, как бы не давая установиться тишине, не давая присутствующим задуматься и сделать из сказанного собственные выводы, подхватил:

– Понятно, что если им удастся добиться от стран Антанты сохранения оккупационных войск, нам намного труднее будет выполнить наш священный долг – добиться возвращения Аджарии в лоно Османской империи.

– Каковы же ваши предложения? – снова подал голос нетерпеливый худощавый брюнет.

– Мое предложение, уважаемый Басри-бей, – продолжал голос из темноты, – заключается в следующем… – Говоривший встал и, каким-то образом оставаясь в тени, мягкой, скользящей походкой пересек комнату, оказавшись за креслом Басри-бея, – заключается в следующем, – повторил он и вдруг молниеносным движением захлестнул шею Басри-бея тонким шелковым шнурком.

Басри-бей попробовал вскочить, но тело его только судорожно напряглось, глаза вылезли из орбит, и лицо стало багрово-синим. Он захрипел и обмяк в кресле. Человек в тени аккуратно снял шнурок с его шеи и спокойно пояснил:

– Нам стало достоверно известно, что Басри-бей симпатизирует… вернее симпатизировал сторонникам политических уступок, проповедовал пораженческие настроения. Более того, имеются сильные подозрения, что Басри-бей искал контакты с англичанами. Он был недостоин называться подлинным турком, а следовательно, недостоин жить. От таких пораженческих настроений один шаг до прямого предательства, и кто знает? – возможно, он его уже совершил Таким образом, мы никак не могли обсуждать при нем наши планы. А планы наши таковы. – Человек в тени поправил булавку на галстуке и, видимо, укололся.

– Шейс-с… – злобно прошипел он, так шипит потревоженная змея.

Участники совещания в полном молчании внимательно выслушали его план действий. Никаких возражений не последовало – убедительнее всяких доводов рассудка действовало на присутствующих молчание одного из них – худощавого темноволосого Басри-бея, неподвижно лежавшего в глубоком низком кресле.

У Лизы бывали такие гости, которых она терпела, такие, которых она терпела с трудом, и такие, которых она терпеть не могла, но все равно приходилось – в её положении не покапризничаешь.

Господина Вэнса она терпеть не могла. Он был ей так отвратителен, что после его ухода она долго-долго отмывалась и долго-долго проветривала свою комнату, чтобы избавиться от его запаха – сладковатого, парфюмерного, отталкивающего… Господин Вэнс казался ей похожим на ядовитого паука-тарантула – маленький, ядовитый, очень опасный.

Никто не знал, какого он происхождения, вероисповедания и какой национальности. Рыжий, веснушчатый, с узкими, блекло-голубыми глазами, он мог быть и англичанином, и турком, и немцем, и евреем… Его бледная, несмотря на жизнь под южным солнцем, кожа была покрыта густыми рыжими волосами – они выбивались из-под манжет рубашки, покрывали его шею, густо росли на груди… Одевался он претенциозно – роскошные вышитые жилеты, яркие шелковые галстуки с бриллиантовыми заколками.

Увидев, как в дверь просунулась рыжая шевелюра, Лиза отвернулась, чтобы скрыть гримасу отвращения. Господин Вэнс перехватил это её движение и усмехнулся.

– Почему не в зале? – задал он вопрос, улыбаясь одними губами, в то время как его глаза продолжали буравить её насквозь.

– У хозяина спросите, – буркнула Лиза.

– Спрашивал, – кивнул Вэнс, – он сказал, что тебе нездоровится, и что ты сегодня не принимаешь.

– Так в чем же дело? – холодно поинтересовалась Лиза. – Зачем тогда вы пришли?

Вэнс, не обращая внимания на её тон, прошел в комнату, плотно притворив за собой дверь.

– Так даже лучше, – сказал он, – поговорим о деле, ни на что не отвлекаясь.

– У нас с вами не может быть никаких дел, – угрюмо пробормотала Лиза.

* * *

После сегодняшней бессонной ночи она устала, болела голова, ей хотелось лечь, затянуться папиросой и грезить о Борисе, как будто не было двух лет мучений и страха, как она мечтала о нем там, в прошлой жизни, девчонкой… И вот он пришел, как по волшебству. Ей хотелось перенестись ещё раз в мечтах в те счастливые мгновения, когда они были вместе ночью.

Лиза открыла глаза и с ненавистью посмотрела на господина Вэнса.

– Хочешь, я расскажу тебе, чем ты кончишь? – он спросил это вкрадчиво, но мягкость в его голосе была подобна мягкости кошки, которая на секунду отпустила пойманную мышь, чтобы поиграть.

– Не хочу, – Лиза пожала плечами и отвернулась.

Но господин Вэнс сделал вид, что не слышал пренебрежительного ответа.

– Ты перекуришься гашиша, станешь законченной наркоманкой, и хозяин выставит тебя на улицу. Если, конечно, до этого не помрешь сама.

Лиза улыбнулась и села на узкой кушетке, подобрав под себя ноги.

– Либо кто-нибудь заразит тебя сифилисом, и хозяин опять-таки выгонит тебя на улицу.

Она по-прежнему смотрела на него с загадочной полуулыбкой, только чуть вздрагивали опущенные длинные ресницы.

– Либо тебя зарежет пьяный матрос, – жестко продолжал Вэнс, прохаживаясь по комнате от двери к столику.

– Как зарезали вчера ночью Исмаил-бея? – проворковала она.

Вэнс споткнулся о невидимый порог, потом повернулся и посмотрел пристально на Лизу.

– Приблизительно так, – он сел напротив на низенький стульчик, продолжая внимательно изучать девушку.

Сегодня она выглядела не так, как всегда. очевидно оттого, что не было ни румян, ни ярко накрашенных губ. Ее лицо было чистым, не отмеченным печатью порока Сразу стала понятна неуместность её в этом дешевом борделе.

– Не стану утверждать, что меня очень волнует твоя судьба, – продолжал Вэнс, – но ты мне нужна для кое-каких дел. Согласись на меня работать – и получишь много денег. Сможешь уйти отсюда и даже уехать в Константинополь, например, или в Париж.

– Я не хочу уезжать, мне нечего делать в Париже. Мне вообще не нужны деньги.

– Каждому человеку нужны деньги, – наставительно проговорил господин Вэнс. – Один с помощью богатства добывает себе власть, ну, это тебя не интересует, другой – получает любовь, – при этих словах Лиза пренебрежительно фыркнула и потянулась к столику за папиросой, – третий с помощью денег может осуществить свою месть…

– Месть? – Лиза стремительно оттолкнула Вэнса и вскочила с кушетки. – Месть? У меня есть кому мстить, но скажи, разве твои деньги помогут мне отыскать тех людей, что убили моего отца и мать, и тех, я даже не помню, сколько их было, которые изнасиловали меня прямо там, возле их трупов?.. Скажи, если бы у меня были миллионы, смогла бы я отыскать хоть одного из них, привезти ею мать и убивать её медленно, у него на глазах, и чтобы насиловали его малолетнюю дочь?.. И самое главное: разве я могу быть уверена, что у того человека вообще когда-нибудь была мать, и что ему было бы так же больно наблюдать за её смертью, как и мне, когда умирала мама?..

В глазах господина Вэнса на миг мелькнуло удивление, никогда он ещё не слышал от Лизы ничего подобного. Но её откровенность доказывала, что девчонка неглупа, смела и решительна. Она будет ему полезна, она просто необходима ему в предстоящем деле.

– Если не хочешь по-хорошему, – вкрадчиво начал он, – я поговорю с хозяином, и тебя выставят вон. Очутишься очень скоро в сточной канаве.

– Ты не понял, что меня это ни капельки не волнует? – устало спросила Лиза и взяла в рот папиросу.

Чувствуя, что инициатива ускользает у него из рук, Вэнс вырвал у Лизы папиросу, схватил со столика остальные и растоптал их ногами. Глаза у Лизы из темно-карих стали черными, что свидетельствовало о сдерживаемой ярости. Еще бы, гашиш стоит дорого, и никто не смеет отнимать у неё то, что принадлежит ей.

Лиза понуро опустила голову, чтобы обмануть бдительность Вэнса, а затем вдруг резко выпрямилась и вонзила ему острые ногти правой руки в щеку. Она метила в глаза, но Вэнс успел отвернуться.

– Шейс-с-с, – процедил он непонятное слово. Звук его голоса напоминал шипение рассерженной змеи.

Лиза окаменела. Так вот что слышал Борис там, в подвале, когда убивали Исмаил-бея! Именно этот звук. А это значит, что Вэнс зарезал Исмаил-бея. И теперь Борису грозит опасность из-за этого негодяя. Вэнс закрывал лицо рукой, и под задравшимся рукавом Лиза увидела глубокий порез. Ну да, ведь Исмаил-бей защищался.

Вэнс оторвал руку от лица, увидел на ней кровь и отвесил Лизе здоровенную пощечину. Она не отшатнулась, не вскрикнула, а продолжала сидеть, глядя мимо него. Она размышляла. Если она даст согласие работать на Вэнса, сможет ли она помочь Борису? Как жаль, что она не успела расспросить подробнее, зачем Борис встречался с Исмаил-беем, тогда бы она знала, чего можно ждать от Вэнса. Тот между тем поглядел на себя в маленькое зеркальце, стоящее на столике, увидел кровоточащие царапины, повернулся и ещё раз ударил Лизу по щеке.

– Если вы хотите, чтобы я на вас работала, то перестаньте бить, – спокойно сказала Лиза. – Мистеру Морли могут не понравиться синяки на моем лице.

– Так ты передумала? – Вэнс отдернул занесенную было руку. – Ладно, девочка, потом я дам тебе столько денег, что сможешь купить вагон гашиша. Ты, моя дорогая, быстро соображаешь: меня действительно интересует твоя связь с этим англичанином из миссии. Значит, когда он к тебе приходит?

– Вы же знаете, – усмехнулась Лиза, – по вторникам и пятницам.

– Сегодня вторник, стало быть, на него твое нездоровье не распространяется.

– Он любит постоянство и хорошо платит.

– Так вот, сделай так, чтобы не он, а ты к нему ходила. Устрой ему сцену, скажи, что не будешь больше принимать его здесь, что хочешь от него большего. Судя по тому, что он выбирает в этом борделе только тебя, ты его устраиваешь.

– Еще бы, – снова усмехнулась Лиза.

– Так сможешь сделать так, чтобы он привел тебя в миссию?

– Смогу.

– И ещё постарайся сделать так, чтобы часовой при входе тебя запомнил.

– Постараюсь, – она намочила ватку духами и прижгла царапины на лице Вэнса.

Оказавшись близко, Вэнс заглянул в её глаза, но ничего там не увидел: темные Лизины глаза были непроницаемы.

Артур Морли был юноша из хорошей британской семьи. Он был бы настоящим джентльменом, перед ним открылась бы прекрасная дипломатическая карьера, если бы не кое-какие пятна в его биографии.

Артур родился в семье потомственного офицера, его отец, как многие строители Британской империи, почти всю свою жизнь провел в беспокойных утомительных странах Востока – и этому юный Артур был обязан знанием многих языков: турецкого, арабского, армянского. Позже он выучил и грузинский.

Карьера молодого Морли складывалась удачно, но вдруг в определенных кругах о нем пошли крайне двусмысленные слухи. В конце концов кое-кто стал поговаривать, что Морли – не джентльмен. По общему мнению, беда была не столько в его нетрадиционных сексуальных наклонностях, сколько в том, что он допустил, что об этом стало известно.