Текст книги "Розы для киллера"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Что это? – Он недоуменно глядел на карточку, что я ему протягивала.

С виду это была точно такая же карточка, как те, что я раздавала людям. Видя, что мужчина медлит, я всунула карточку ему в руку и пошла на свое место рядом с Гертрудой, успев краем глаза заметить, как мужчина – он был опять другой – довольно высокий, лохматый и бородатый, в расстегнутой куртке – оглянулся по сторонам, как бы в поисках урны для мусора, а потом машинально сунул карточку в карман. Стоя рядом с Гертрудой, я пожала плечами, а потом, вспомнив спасительное «не мое дело…», успокоилась.

Но, как выяснилось, рано, потому что буквально минут через семь-восемь на меня налетел сумасшедший тип в черном кашемировом пальто в очках и с усами.

– Было что-нибудь для букета? – запыхавшись, вполголоса спросил он.

«А вам какое дело?» – хотела было сразу послать его я, но Гертруда Болеславовна увлеклась исполнением Мендельсона. И я подумала, что не расслышала.

– Что вы сказали? – спросила я, машинально протягивая ему карточку.

Да ты что мне суешь? – Судя по всему, он собирался заорать. Но сдерживался из последних сил. – Я спрашиваю – букет проходил тут, есть для него что-то?

– А вы кто? – опомнилась я. – Что вам от меня надо?

Он схватил меня за руку и увлек в сторону. Я не сопротивлялась – разговаривать под Мендельсона было невозможно, к тому же мы мешали Гертруде сосредоточиться.

– Не тяни время, а то хуже будет, – предупредил меня мужчина.

Я быстро прикинула в уме, если я буду скандалить, он пожалуется Координатору, раскроется наша подмена, меня выгонят. А хоть и не Бог весть какие деньги, но в моем положении никакую работу терять нельзя. И к тому же тот лохматый с букетом вел себя странно, карточку я впихнула ему насильно, очевидно, и правда получилась накладка.

– Ладно, – решилась я, – был тут один с букетом. Такой лохматый и с бородой, я ему отдала все, что было.

– Давно был? – прямо вскинулся мужчина, мне даже показалось, что он пробормотал какое-то ругательство.

– Семь минут всего, вон туда пошел, на ту ветку. И больше я ничего не знаю, оставьте меня в покое! – Я уже стояла рядом с Гертрудой.

Мужчина резво бросился вперед по переходу, но по дороге споткнулся о Гертрудину раскрытую сумку для денег. Денег там было негусто, все больше мелочь, но все равно неприятно.

– Гражданин, вы что, с ума сошли? – закричала Гертруда. – Соберите!

– Да отцепись ты! – крикнул он и попытался Гертруду оттолкнуть. Но это, доложу я вам, занятие бесполезное, потому что росту в ней не меньше метра семидесяти и весу соответственно много, и на ногах она стоит весьма крепко – натренировалась в переходе.

Поэтому, убедившись, что в лоб ему с Гертрудой не справиться, мужчина нагнулся, якобы для того, чтобы помочь, а сам ловко обошел Гертруду сбоку и бросился дальше по переходу.

– Чтоб ты провалился! – крикнула Гертруда ему вслед.

Тут мы немного отвлеклись на собирание честно заработанных Гертрудой денег, а когда подняли головы, то увидели, что мужчину в кашемировом пальто кто-то подвел к стене метрах в пятнадцати от нас, и что он, совсем бледный, закатил глаза и оседает на пол.

– Что это с ним? – ошеломленно спросила Гертруда.

– Вы же ему пожелали… вот и…

– Ой, я не хотела! – испугалась Гертруда. – Наталья, пойди посмотри, как он там, а я посторожу.

Я сунула в сумку карточки и пошла поближе к тому типу. Вокруг толпились какие-то тетки, кто-то совал ему валидол. Мужчина открыл глаза, начал вставать, бормоча: «Ничего, ничего, все в порядке, это сосудистое, от духоты». Он встал, снял очки и пригладил усы. Усы были пышные, но какие-то лишние на его лице, абсолютно ему не шли. Мужчина уже удалялся, торопливо и озабоченно. Я глядела ему вслед, недоумевая. В его походке, во всем его виде со спины было что-то знакомое.

***

Мужчине с букетом не повезло. В метро случилась какая-то авария, он ждал минут семь, а потом смог сесть только в третий по счету поезд, потому что боялся помять букет, так было набито. Все время в толпе он держал букет высоко над головой, так что его было хорошо видно. Выйдя на поверхность на своей станции, мужчина с букетом вдруг вспомнил, что забыл дома записную книжку и не знает точного адреса, куда идти. Он поискал глазами телефонную будку и куда записать адрес. В кармане он ничего не нашел, странно, была же бумажка, которую сунула ему женщина в переходе чуть не силой. Да ладно, вон их сколько стоит, все работу предлагают, жулики! Он схватил карточку у женщины возле лотка с газетами и скрылся в телефонной будке. Его преследователь следил за ним издалека, чтобы не обнаружить себя, поэтому не видел всех манипуляций, а заметил только, как интересующий его объект после разговора по телефону записал что-то на карточке и убрал ее в бумажник.

Дома в этот вечер стоял дым коромыслом, причем в самом буквальном смысле слова. Мои дети сидели на кухне с Кристинкой, Лизаветиной школьной подружкой. Мне кажется, Лизка поддерживает с ней дружбу назло мне, чтобы я не забывалась, всегда имея перед глазами пример гораздо хуже Лизаветы. Сама по себе Кристинка девчонка неплохая. Добрая и невредная, но мозгов у нее нет совершенно. Кристинка вела отрицательный образ жизни, болталась у ларьков, иногда не ночевала дома. С грустью глядя, как на ее хорошенькой мордочке проступает легкая одутловатость и ясно обозначаются мешки под глазами, я искренне желала, чтобы Бог дал ей хотя бы не ума, а бабьей житейской хитрости, тогда Кристинка смогла бы найти себе какого-нибудь парня и главное – его удержать.

После рождения внука я сделала Лизавете строгое предупреждение – выставить Кристинку вон.

– Она везде болтается, спит с кем попало, ты что, хочешь заразу в дом получить?

– Да что ты, мама, – хлопала глазами моя курица, – ты же сама говорила, что презервативы в каждом ларьке.

– Ну-ну, – вздыхала я.

В общем, ребенок вякал в комнате, а эти мерзавцы курили и пьянствовали на кухне – на столе стояли две бутылки «Монастырской избы». Хотела бы я знать, на какие деньги их купили? Утром зять стрельнул у меня десятку якобы на молоко, но я сильно подозреваю, что на сигареты.

– Привет, – сказала я, стоя в дверях. – Ли-завета, ты с ума сошла, хочешь, чтобы ребенок стал алкоголиком?

– Мам, я немножко, – заныла Лизка, – это же сухое, чистый виноград… Кристинка принесла.

– Здрассте, теть Наташа, – закивала Кристинка, – вот, на заработанные деньги купила.

– И где же ты их заработала? – поинтересовалась я.

Лизка с мужем захохотали.

– Чушь несет какую-то, якобы мужик ей сто рублей просто так дал, за красивые глаза.

Кристинка не обижалась, но стояла на своем. Она начала туманную историю, про ларек, про Светку, про разноцветный букет. Я машинально двигала кастрюли и разбирала сумки с продуктами. Разноцветный букет роз меня насторожил, и Кристинка, гордая, что ее внимательно слушают, довольно связно пересказала мне историю про чайные розы и про двух мужчин, которые так домогались букета. Задав несколько наводящих вопросов, я выяснила, что букет был тот же самый, что у того лохматого мужчины, которому я насильно всунула карточку и который сел в метро на нашей станции, там, где живу я. И второй тип был тот же самый. Очевидно, у него с продавщицей Светой была договоренность покупать в пятницу такой букет, а лохматый случайно перехватил. И я, вернее не я, а приятельница Людмила, должна была «этому букету» что-то передать, какую-то информацию. Интересно, какую? Последние слова я мысленно произнесла вслух совершенно машинально, потому что все мысли вытеснил из головы абсолютно вопиющий факт – кончились голубцы.

Когда мы жили с Лизаветой вдвоем, я, как всякая нормальная работающая женщина, в субботу брала дочку и шла на продуктовый рынок. Продуктов, купленных там по оптовым ценам, нам с Лизаветой хватало на неделю. С зятем такая практика, сами понимаете, оказалась абсолютно неприемлемой – как ни набивай холодильник, еды хватало ровно на сутки. Дальнейшее показало, что такие продукты, как сыр, ветчина, и прочие деликатесы следует из рациона исключить, если я хочу хотя бы просто удержаться на плаву. Валерик ел ветчину и сыр без хлеба, просто куском. Он считал, что много сэкономит на батонах. В полном отчаянии я обратилась за советом к подругам. Одна знакомая моей знакомой, у которой были муж, двое парней, еще кот и собака, тоже мужского пола, высказалась категорично – с мужиками надо готовить! Это вы двое могли попить чайку, поклевать что-нибудь – с мужчиной такой номер не пройдет.

Легко ей говорить, она не работает, только таскает сумки и стоит у плиты, так все равно на два дня обед не получается!

«Возьми себя в руки!» – призвали подруги.

Дельный практический совет дала мне соседка-пенсионерка. На триста семьдесят рублей пенсии не разбежишься, поэтому жизнь заставляет быть изобретательной.

«Блинчики с мясом и рисом или с творогом, а также голубцы! – говорила соседка. – Готовишь сразу много, хватит на несколько дней».

На несколько дней – вряд ли, но хоть на двое суток… И вот вчера я, как дура, целый вечер делала голубцы, налепила их тридцать семь штук, всю ночь видела во сне капусту, но зато два дня я могла быть спокойна.

Сегодня же, открыв кастрюлю, я увидела сиротливо лежащий на дне один-единственный голубец, который мой заботливый зять оставил голодной теще.

– Это все? – холодно поинтересовалась я, указывая на голубца-одиночку.

– Да, мам, ты знаешь, они такие вкусные, Валерику очень понравились…

Тридцать семь штук! Ну конечно, вчера поели, и утром я не догадалась пересчитать, но все же – тридцать семь штук!

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я этого троглодита.

Он не уловил иронии в моем голосе и ответил, вежливо улыбаясь:

– Спасибо, Наталья Евгеньевна, все хорошо.

Ночью, напившись вина, мои дети занимались любовью. Через тонкую стеночку я слышала каждый звук. Ребенок плакал в кроватке, но они не обращали внимания. Я натянула на голову подушку, но ничего не помогало – звуки доносились и так. Младенец прямо захлебывался, я еле сдерживалась, чтобы не постучать в стенку – не хватало еще, чтобы меня возненавидела собственная дочь! Может, брать внука на ночь к себе? Но тогда я не буду высыпаться и не смогу работать. Как будто сейчас я сплю! Надо будет переставить диван к другой стенке.

Наконец действо закончилось, и Лизавета пошлепала к ребенку. Своими руками задушила бы человека, который проектировал наши блочные дома!

***

Владимир Иванович Пятаков не любил ненормативной лексики. То есть, попросту, не ругался матом. Он объяснял это своим друзьям так: «Я не использую эту лексику, как язык чуждой мне социальной группы».

Владимир Иванович был художником и считал, что для творческой интеллигенции мат недопустим. Друзья приводили ему в пример многих известных художников и писателей, виртуозно владеющих этой самой ненормативной лексикой, но Владимир Иванович отвечал, что многие русские хорошо говорят по-французски, но все равно это не их родной язык. Французский – это язык французов. А мат… не язык интеллигентного человека.

Но сегодня у Пятакова было сильнейшее желание поступиться принципами и громко выругаться матом. Аделаида Верченых пригласила его на открытие своей выставки. На вернисаж.

Владимир Иванович испытывал к Аделаиде простое и чисто человеческое чувство: он ее на дух не переносил. Но как часто человеку приходится утаивать свои чувства от окружающих, а в особенности от самого предмета чувств! У Аделаиды был в городских художественных кругах большой вес. В общем-то, ее собственный живой вес, как выражаются в свинооткормочных совхозах и на мясокомбинатах, тоже был весьма велик и служил постоянной мишенью для примитивного юмора окружающих… но только за спиной, только за спиной… В лицо Аделаиде все безбожно льстили. Один раз… один только раз скромный серьезный график Пустынский посмел чуть критично отозваться об одной из работ Аделаиды. И где теперь Пустынский? Рисует на асфальте в столице центральноафриканского государства, которого даже нет на карте! Аделаида стерла его в порошок. «Воинствующая бездарность» – самое мягкое определение, которым награждали Пустынского в прессе. Ни одна галерея не пускала его на порог. Вот какой человек Аделаида Верченых.

И вот теперь она невесть с чего прониклась симпатией к Пятакову и пригласила его на вернисаж…

Владимир Иванович рычал. Он ходил по квартире своей тещи, как ходит ревнивый тигр, когда его тигрица в соседней клетке строит глазки какому-то уссурийскому уроду. Хуже всего было то, что на вернисаже придется безудержно хвалить жуткую Аделаидину мазню. Что делать? Как сохранить чувство собственного достоинства и при этом не испортить отношения со всеми галереями города, то есть не перекрыть единственный тонкий финансовый ручеек, не дающий пропасть с голоду в наше трудное время?

И тут в светлой (и очень кудлатой) голове Пятакова мелькнула идея, которая могла родиться только у художника. Идея была так хороша, что Владимир Иванович радостно засмеялся, отчего теща пришла в некоторое недоумение.

– Я ей такую гамму составлю! – пробасил художник. – У нее глаза на лоб вылезут!

Идея заключалась в том, чтобы преподнести мерзкой Аделаиде букет цветов немыслимого цветового сочетания, вопиюще уродливого. Обычному человеку на такое было бы, в общем, наплевать – подумаешь, некрасиво и некрасиво, но для художника это будет удар, шок – все равно что для музыканта невыносимое, режущее слух сочетание звуков.

Довольный своей идеей цветовой мести, Владимир Иванович распрощался с тещей и отправился к метро. Здесь ему невероятно повезло – какой-то идиот уже приготовил такой отвратительный букет, что Пятаков только крякнул от удовольствия. Он купил это страшилище и нырнул в метро. Времени было в обрез, он торопился и не обращал внимания на окружающую жизнь. Правда, на переходе какая-то удивительно настырная женщина буквально силой всучила ему карточку с очередным жульническим предложением – то ли как похудеть, то ли как разбогатеть, то ли и то и другое сразу. Он сунул карточку в карман и забыл о ней.

Добравшись до нужной станции, Владимир Иванович неожиданно осознал, что не помнит ни номера дома, ни номера квартиры или офиса – или как там называется то место, где Аделаида проводит свою идиотскую вечеринку. Надо было звонить, таксофонная карточка у него была, но не было записной книжки или хотя бы листка, куда записать адрес. Он огляделся по сторонам и, конечно, увидел еще одну женщину, раздающую рекламные бумажки. Телефон был поблизости и, как ни странно, работал. Владимир Иванович записал адрес и засунул карточку в бумажник.

Нужный дом он нашел без труда. Аделаида встречала гостей в дверях, и выглядела она так, как могла бы выглядеть самка попугая, если ее раскормить до центнера с небольшим.

Пятаков, предвкушая удовольствие, с радостной улыбкой протянул ей свой сногсшибательный букет… и улыбка постепенно сползла с его лица, потому что Аделаида была в полнейшем восторге! Она прижала Пятакова к своей необъятной груди, расцеловала и поблагодарила чуть не со слезами на глазах!

«Э, ребята, – подумал потрясенный Пятаков, – да она же дальтоник».

Разочарованный Пятаков огляделся по сторонам. Вернисаж был вполне обычный. Аделаидины картины развесили среди потрясающих унитазов – оказывается, помещение для выставки было предоставлено местным отделением крупной западной унитазной фирмы. Унитазы были необычайно живописны и явно затмевали живопись Аделаиды. Но это мало кого волновало: публика пришла не за эстетическими впечатлениями, а пообщаться, подлизаться к влиятельной Аделаиде и выпить шампанского на дармовщинку. Шампанское разносили удивительно длинноногие девушки совершенно западного образца – сотрудницы унитазной фирмы, предоставленные заодно с помещением.

Пятаков через каждые три шага попадал в объятия знакомых, цветисто излагавших свое мнение о выставке. Конечно, тут был обязательный Шанхайский с женой, который, углядев в другом конце зала критика Бультерьерского, возмущенно воскликнул:

– Ну что за человек этот Бультерьерский! Ни одного мероприятия не пропустит, где бесплатную выпивку дают! Куда ни приду – он тут как тут!

Вскоре появился и вальяжный Валидолов, демонстративно безразличный к европейским девушкам и похотливо похлопывающий по бицепсам случайно залетевших на огонек молодых рекетиров.

В общем, все было как всегда, и Владимир Иванович с облегчением покинул вернисаж при первой же возможности.

Бультерьерский пытался прямо в дверях спровоцировать его на критическое высказывание в адрес Аделаиды и ее творчества, но весь город хорошо знал, что каждое слово, услышанное Бультерьерским, доходит до Аделаиды в тройном размере и с эффектными комментариями, поэтому Пятаков был тверд – граница на замке, стража на Рейне, – и Бультерьерский уполз разочарованный.

Владимир Иванович с завидной легкостью поймал частника, добрался до своего дома в какие-нибудь двадцать минут и вошел в родной, глубоко ненавидимый подъезд. Последний был в своем репертуаре: все лампочки разбиты или вывинчены жаждущей интима молодежью, и темнота стояла такая, что об нее можно было ушибиться. Пятаков, чертыхаясь, продвигался к лифту, нашаривая ногой ступеньку, как вдруг на его затылок обрушился такой удар, что… сказать «свет померк в его глазах» нельзя, потому что темнота уже упоминалась. Во всяком случае, несчастный художник лишился сознания и рухнул как подкошенный на грязный пол, покрытый старой метлахской плиткой.

***

Невысокий худощавый мужчина в черном кашемировом пальто нервничал. Сегодня все пошло наперекосяк. Вместо его знакомой продавщицы в ларьке сидела новая шалава, да еще и потрясающая дура. Его постоянного букета не было, другой составить было не из чего. Мужчина, торопясь, доехал до пересадочной станции, где нужно было проверить «почтовый ящик». Последние недели заказов не было, но сегодня – кто его знает? По закону подлости вполне может быть заказ. Подходить к женщине без букета не имело смысла, даже опасно, но мужчина очень нервничал, потому что упустить заказ – значило уронить свою профессиональную марку, бросить тень на свое доброе имя – в его профессии это не только недопустимо, а просто опасно.

По ответу женщины с карточками он понял, что в системе произошел грандиозный сбой, она отдала карточку с заказом другому, совершенно постороннему человеку. Случайно? А может, кто-то проследил, вычислил всю систему связей и теперь идет по ней, чтобы перехватить заказы, а может, добраться до заказчиков, шантажировать их? Нет, скорее всего, это нелепая случайность. Мужчина бросился вдогонку за букетом, и тут случилось то, из-за чего можно было безвозвратно потерять, репутацию и остаться без куска хлеба на старости лет: в глазах потемнело, в висках забилась тоскливая тупая боль, станция метро поплыла, как палуба парохода… Он пришел в себя очень быстро, какие-то люди поддерживали его, кто-то совал валидол. К счастью, приступы были недолгими, но ведь такое могло застать его в самый ответственный момент, поставив под угрозу выполнение заказа…

Мужчина рванулся из поддерживающих его рук и бросился к подъезжавшему поезду, потому что увидел, как букет плывет над толпой. Он едва успел втиснуться в закрывавшиеся двери. На следующей станции он перешел в соседний вагон, потом – дальше, пока не увидел лохматого человека с тем самым букетом. Выследить человека дальше было нетрудно – букет был лучше любого радиомаяка. Уже наверху кудлатый позвонил по телефону, потом записал что-то на той самой карточке. Пожалуй, можно вздохнуть с облегчением: это не противник, не конкурент. Судя по тому, как легкомысленно он относится к карточке с заказом, это – случайный человек, произошло просто дикое стечение обстоятельств. В помещение, куда вошел человек с букетом, посторонних не пускали, это, в общем-то, к лучшему, кашемировое пальто решило дождаться кудлатого чудака снаружи.

Ждать пришлось не очень долго – лохматый ушел одним из первых, разумеется, уже без букета. Чтобы проследить за ним до подъезда, пришлось угнать машину – к счастью, поблизости нашлась «пятерка» без сигнализации, а завести без ключа сможет и школьник.

Кудлатый в темноте, чертыхаясь, искал ступеньки. Он не заметил, как следом за ним в подъезд проскользнула бесшумная тень. Профессиональный удар по голове отключил его как минимум на десять минут. Теперь предстояло самое сложное: тщательно обыскать его в темноте, потому что пользоваться фонариком небезопасно, время еще не позднее, в подъезд могут войти. Вот бумажник… больше в карманах ничего интересного не было.

Мужчина в черном пальто спокойно вышел из подъезда, сел в машину и отъехал подальше в переулок. Там он осмотрел содержимое бумажника своей жертвы. Его ждал неприятный сюрприз – в бумажнике было две карточки примерно одинакового формата. На одной был напечатан номер телефона – судя по первым трем цифрам, телефон был недалеко от Технологического института, и всего три слова – Работа. Нина Ивановна. Это было похоже на обычную форму заказа. Вторая карточка была не так лаконична. Номер телефона там тоже присутствовал, но, кроме того, был следующий текст:

«Белая Галина вернет тебе любовь».

Черт, какая же из двух нужная? Скорее всего, первая: телефон и имя, никакой лишней информации. Что ж, пора приступать к выполнению заказа.

***

В старом Петербурге, неподалеку от станции метро «Технологический институт», есть район, который издавна называется Семенцы. Название это пошло оттого, что здесь квартировали солдаты лейб-гвардии Семеновского полка. Семенцы – тихий, достаточно глухой район, состоящий из шести улиц, пересекающих Клинский проспект. Чтобы запомнить названия улиц, точнее их порядок, старожилы придумали поговорку: Разве Можно Верить Пустым Словам Балерины. По первым буквам слов поговорки идут улицы в Семенцах: Рузовская, Можайская, Верейская, Подольская, Серпуховская и Бронницкая.

В Семенцах на Подольской улице жила в коммунальной квартире Нина Ивановна Крупенина. Когда-то Нина Ивановна работала инженером в крупном военном НИИ, говорили, что инженером она была хорошим. Однако потребность в инженерах, даже в хороших, понемногу отпала, Нина Ивановна полгода не получала зарплату, потом смогла поступиться принципами (ей это было несложно, потому что голод не тетка) и устроилась работать в сомнительную коммерческую фирму телефонным диспетчером. Работа ее заключалась в том, чтобы отвечать на звонки людей, жаждущих трудоустроиться, и сообщать им, что они должны прийти такого-то числа по такому-то адресу, имея при себе двести (триста, четыреста, в зависимости от момента) рублей. Деятельность коммерческой фирмы заключалась в том, чтобы эти деньги у людей отбирать в обмен на неясные перспективы высокооплачиваемой работы. Нина же Ивановна про это не знала или, по крайней мере, не задумывалась. Платили ей немного, но у ее работы были дополнительные преимущества, для нее неоценимые. Во-первых, не нужно было тратить деньги на дорогу, а при ее заработке это была существенная статья расхода, и, во-вторых, она была избавлена от ежедневного непереносимого стресса: ей не приходилось рано вставать и втискиваться по утрам в битком набитый автобус, видеть вокруг озлобленные не выспавшиеся лица, выслушивать чью-то брань и сомнительные рассуждения о политике или о собственной внешности. Кроме того, меньше приходилось тратить и на одежду с обувью – зачем обновки, если никуда не выходишь?

Так и сидела Нина Ивановна дома, выбираясь только в магазин за продуктами да два раза в месяц в свою фирму за скудной зарплатой.

Этим утром Нина Ивановна проснулась довольно рано – ее разбудило смутное беспокойство. Она вышла на кухню вскипятить чайку и еще застала свою соседку Гертруду Болеславовну – интеллигентную женщину, которая почти весь день проводила со своей скрипкой в переходе метро. Однако сегодня Гертруда собиралась к своей дочке ждать там сантехника, потому что дочка с мужем работали с утра до вечера. Закрыв за ней двери и выпив чашку чая, Нина Ивановна занялась мелкими домашними делами, которые никогда не кончаются, сколько времени на них не трать. Телефон у нее был в пределах досягаемости, так что она как бы уже работала.

Но зазвонил неожиданно не телефон, а звонок на входной двери. Нина Ивановна вытерла руки фартуком и глянула в глазок. Время беспокойное, и хоть красть в их квартире было нечего, потому что скрипку Гертруда взяла с собой, собираясь вечером постоять немного в переходе, но, как говорится, береженого Бог бережет.

На лестничной площадке стояла незнакомая женщина средних лет, так же, как Нина Ивановна, по утреннему времени непричесанная, в халате и домашних шлепанцах. Вид у нее был весьма недовольный.

– В чем дело? – недоуменно осведомилась Нина Ивановна.

– В чем дело? Откройте! Вы меня заливаете!

Нина Ивановна испуганно загремела замками.

Протечки были ее кошмаром. В их доме такие ненадежные перекрытия, что достаточно было пролить на пол стакан чаю, чтобы у соседей снизу на потолке появилось пятно. Правде, эту женщину Нина Ивановна раньше вроде бы не видела, но кто знает, внизу квартира населенная, люди меняются часто, наверное, это новая жиличка…

Нина Ивановна открыла дверь, и женщина сразу направилась к ванной. Нина Ивановна шла следом, горячо оправдываясь:

– Я сегодня вообще воду не включала, даже пол не мыла!

– Не знаю, не знаю! У меня такая протечка, что просто ужас! Прямо под вами! Не верите, сейчас ко мне пойдем! Наверняка у вас в ванной протекло!

Они открыли дверь ванной комнаты, и Нина Ивановна, опередив соседку, встала на четвереньки, чтобы осмотреть пол. Пол был совершенно сухой.

– Ну посмотрите сами! – сказала она незнакомке. – Совершенно сухо!

Женщина наклонилась к ней и неожиданно быстрым движением прижала к ее лицу тряпку, смоченную остро и неприятно пахнущей жидкостью.

Нина Ивановна пыталась оттолкнуть ужасную женщину, ее возмущению не было предела. Она старалась убрать от лица пахучую тряпку, но у мнимой соседки оказались неожиданно сильные руки, а сама Нина Ивановна почувствовала вдруг сильнейшую слабость. Руки не слушались ее, в глазах потемнело, по темному полю замелькали радужные пятна… и сознание ее оставило.

Мнимая соседка убрала в карман халата пахучую тряпку и достала пузырек с прозрачной жидкостью. Она запрокинула голову жертвы, приоткрыла ей рот и капнула на язык несколько светлых капель. Затем она взяла стакан с полочки возле раковины, налила в него немного воды и вылила эту воду в приоткрытый рот Нины Ивановны.

Тело судорожно дернулось и замерло навсегда. Женщина придала трупу более естественное на ее взгляд положение, вытерла тряпкой все, к чему прикасалась в ванной комнате, сняла халат, надетый поверх обычной одежды, привела в относительный порядок волосы и, еще раз оглядевшись и убедившись, что никаких следов ее пребывания в квартире не осталось, ушла. Замок в двери защелкивался автоматически, ей не пришлось искать ключи. Ее зимняя одежда и уличные сапоги были припрятаны в укромном месте на площадке нежилого верхнего этажа.

Переодевшись, невзрачная женщина средних лет неторопливо спустилась по лестнице и вышла из дому. Даже если бы кто-то ее и увидел в парадной, то не обратил бы внимания и не запомнил.

Дома ее ждал муж, не находя себе места от волнения.

– Ну как, Машенька, как все прошло? – встретил он ее традиционным вопросом прямо в дверях квартиры.

– Не волнуйся, Митенька, все в порядке. Как планировали, так все и получилось, никаких сбоев, никаких неожиданностей.

– Ну слава Богу! Чайку выпьешь, или кофе тебе сварить?

– Да что-то у меня, Митенька, аппетит разыгрался. Давай-ка прямо сейчас пообедаем. У меня борщ вчерашний остался, и по котлетке…

– Давай, милая. Никто тебя в доме не видел?

– Никого я не встретила. Да если бы и встретила, кто меня запомнит?

– Ну что ты, – улыбнулся муж, – ты же у меня красавица!

– Только для тебя, милый. Только для тебя.

Двое немолодых людей жили душа в душу. Детей у них не было, как-то так, не было, и все. Они этим не интересовались, им и вдвоем было хорошо, и жили они друг для друга. У них были общие интересы, общие увлечения, даже отчество у них было одинаковое, она Марья Дмитриевна, он – Дмитрий Дмитриевич, так что люди малознакомые даже спрашивали иногда, кто они – муж и жена или брат и сестра. Что касается общих интересов, главным у них был горячий интерес, можно сказать – страсть, – к старинному немецкому фарфору. Если бы к ним зашел гость, он был бы поражен стройными рядами фарфоровых драгун и гренадеров, живописными группами торговцев и пастушек, чудными берлинскими тарелками, развешанными по стенам, и меисенскими невесомыми чашечками в горках. Даже часы, мелодично отбивавшие время у них в гостиной, были из белопенного саксонского фарфора, даже зеркало в спальне обрамляли фарфоровые вычурные рамы.

Правда, гостей у них не бывало: боялись хозяева за свою бесценную коллекцию, поставили двойные бронированные двери с немецкими сейфовыми замками и жили за этими дверьми по принципу «Мой дом – моя крепость».

Именно коллекция требовала больших денег, в остальном супруги жили скромно, вели жизнь незаметную, тихую, одевались неброско, что, впрочем, объяснялось в значительной степени их необычной профессией.

Сначала, конечно, только Дмитрий Дмитриевич занимался «выполнением заказов». Марья Дмитриевна долго не догадывалась о происхождении его заработков, а когда узнала – очень переживала, ночей не спала… Но она была так привязана к мужу… все, что он делал, казалось ей правильным и достойным, а хорошие заработки позволяли с уверенностью смотреть в завтрашний день.

Годы шли, Дмитрий Дмитриевич был еще далеко не стар, но здоровье выкинуло с ним отвратительную штуку: у него начались головокружения и даже обмороки. При его профессии это было чрезвычайно опасно: обморок мог случиться в самый ответственный момент, когда нужно нажать на спусковой крючок или замкнуть разрядник взрывателя. Высокая профессиональная репутация оказалась под угрозой.

И тогда верная жена предложила принять на свои хрупкие женские плечи часть профессионального груза, надо сказать, наиболее ответственную часть.

Дмитрий Дмитриевич получал заказ, изучал объект, место проведения операции, выбирал способ, подготавливал необходимое оборудование, тщательно продумывал план проведения операции – и затем на сцену выходила Марья Дмитриевна.

Скоро они поняли, что такой метод работы имеет свои неоценимые преимущества: скромная немолодая женщина может войти туда, куда мужчину зачастую не пропустят; ей доверяют гораздо больше; ее совершенно не запоминают свидетели, и даже если кто-то и обратит на нее случайно внимание – она все равно не вызовет никаких подозрений.