Текст книги "Проделки небожительницы"
Автор книги: Наталья Александрова
Жанр:
Иронические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Пятнадцатое – это сегодня, – продолжала мать, – и если окажется, что мы должны знать эту Сперанскую, получится очень неудобно. Человек едет из такой дали… а мы даже встретить ее не можем.
– Ну, знаешь! – вскипела Надежда. – Я лично уверена на двести процентов, что никогда в жизни не слышала этой фамилии – Сперанская! То есть слышала, – поправилась она, – это министр такой был в девятнадцатом веке при Александре Первом – Сперанский.
– При чем тут Александр Первый?! – вскипела, в свою очередь, мать. – Надежда, не валяй дурака! – И поскольку Надежда угрюмо промолчала, мама заговорила чуть тише: – Знаешь, надо бы ее встретить. Если выяснится, что это ошибка – ну, проводишь ее до нужного места, у кого-то же она остановится? Или в гостиницу…
– Так я и знала! – вскричала Надежда. – Так я и знала, что ты пошлешь меня туда – не знаю куда! Ну сама подумай, кого я должна встретить? И где, на каком вокзале? Куда приходит поезд и когда? Может, он уже пришел? Где находится эта самая, как ты говоришь, Каракалпакия? На Кавказе?
– Кажется, да, – неуверенно пробормотала мать, – рядом с Адыгеей…
– Да ты что! Адыгея – это на Дальнем Востоке! – уверенно заявила Надежда. – Роман такой есть – «Последний из адыге». Дерсу Узала его звали, я точно помню…
– Ага, – ехидно ответила мать, – Дерсу Узала, говоришь? Надежда, ты меня, конечно, извини, но это уже не склероз, это – маразм! Потому что роман называется «Последний из удэге», и этот самый Дерсу Узала к Адыгее не имеет ни малейшего отношения!
– Слушай, при чем тут вообще Адыгея? – не выдержала Надежда. – Мы же ищем Каракалпакию!
– И правда! – обрадовалась мать. – Значит, бог с ней, с Адыгеей. А как ты думаешь, где может быть эта Каракалпакия?
– Ну, если Кавказ тебе не подходит, тогда, я думаю, она где-нибудь в низовьях Волги, там степи такие… еще президент у них миллионер…
– Надежда, – закричала мать так громко, что кот Бейсик отпрыгнул от телефона, как ошпаренный, – ты ведь училась в школе гораздо позже меня! Географию своей страны нужно знать! Там, в низовьях Волги, – Калмыкия, это у них президент Илюмжинов – миллионер!
– Ты точно знаешь? – расстроенно переспросила Надежда. – Ну, тогда я и не знаю, где ее искать, эту Каракалпакию.
– Значит, так, – строго сказала мать, – кончаем эту самодеятельность! Я сейчас достану карту Советского Союза и отыщу там Каракалпакию. А ты, будь добра, позвони в справочную и выясни, когда и на какой вокзал прибывает поезд номер шестьсот четырнадцать.
«Больше мне делать нечего!» – хотела было сказать Надежда, но промолчала – с матерью спорить – себе дороже обойдется.
Поезд номер шестьсот четырнадцать оказался московским и прибывал он на Московский, соответственно, вокзал ровно в двадцать три часа пятьдесят пять минут по московскому времени.
Чтобы выяснить это, Надежде понадобилось всего-то минут сорок повисеть на телефоне, чтобы пробиться в справочную. Как только она повесила трубку, позвонила мать.
– Слушай, Каракалпакия, оказывается, в Средней Азии! – обрадованно закричала она. – С одной стороны ее омывает Аральское море…
– Какое море? Его же нет давно, – перебила ее Надежда.
– А Каракалпакия – есть! – стояла на своем мать. – В общем, она входит в состав Узбекистана. Наверное, через Ташкент поезд идет…
– Да-да, я уже знаю.
Выслушав все про поезд, мать помолчала.
– Знаешь, я тут все думала, думала… и вспомнила. У твоего отца была тетка… нет, кажется, двоюродная сестра… нет, все-таки она была теткой его… двоюродной, а может, троюродной.
– Никогда в жизни у отца в родне не было никаких Сперанских! – заявила Надежда. – Мы бы знали.
– А вот ее фамилия, кажется, была Сперанская, – гнула свое мать, – хотя замужем она вроде бы не была… а может, и была… как-нибудь так, случайно и недолго, а фамилия так и прилипла.
– Мама, все эти твои рассуждения притянуты за уши! – Надежда представила, как ей придется торчать поздно вечером на Московском вокзале, и очень разозлилась.
– Но ведь кто-то с такой фамилией едет к нам из Каракалпакии, – резонно возразила мать, – так я тебе скажу, что – кроме этой тетки – больше некому.
– Тетка отца… – протянула Надежда. – И сколько же ей может быть сейчас лет?
– За восемьдесят, – дипломатично ответила мать.
– Замечательно! Встречать полоумную старуху, которую я никогда в жизни не видела! Как она хоть выглядит?
– Откуда я знаю? – удивилась мать. – Я тоже никогда в жизни ее не видела. Дело в том, что ее сослали в Каракалпакию в пятьдесят втором году. А до этого она еще лет пять пребывала в местах отдаленных.
– Дальше Каракалпакии? – удивилась Надежда.
– На севере, – отмахнулась мать, – и не спрашивай меня больше, ничего я про это не знаю. Мы с твоим отцом поженились в пятьдесят четвертом, ты родилась в пятьдесят пятом. Сама посуди, откуда я могла ее знать?
– За что ее посадили и сослали?
– Ой, да какая теперь разница! – рассердилась мать. – Знаю только, что потом, когда уже всем можно было возвращаться, она наотрез отказалась уезжать из своего Нукуса. Так и сказала: я, говорит, не желаю болтаться по всей стране, как цветок в проруби! То меня сюда, то теперь обратно туда! Знать ничего не знаю!
– Характер, – заметила Надежда.
– Вот-вот, отец рассказывал, что характер у нее всегда был скверный.
– В этом мы скоро будем иметь возможность убедиться лично, – зловеще проговорила Надежда – и оказалась права.
К вечеру Надежда поехала к матери на Литейный – оттуда ближе было к вокзалу. Мать напоила ее чаем и показала выцветшую любительскую фотографию. Большая семья сидела за столом на дачной веранде. Надежда узнала совсем молодого отца и бабушку, было еще несколько знакомых лиц.
– Вон там, в углу, за самоваром, – сказала мать, – это она, тетя Вася.
– Что?! – изумилась Надежда. – Как ты ее назвала?
– Васса Иринарховна Сперанская, сокращенно – тетя Вася, – посмеиваясь, сказала мать.
– Господи помилуй! – воскликнула Надежда. – Придется мне орать это имечко вслух, стоя возле вагона, потому что я не могу ее разглядеть – самовар отсвечивает. Слушай, я понимаю, Нукус – это, конечно, край света. Но телефонная связь-то там имеется? Неужели нельзя было позвонить и предупредить? Или хотя бы выяснить – а может, нас нету? Может, мы в отпуск уехали? И вообще, какого черта она сюда едет?
Мать только пожала плечами.
Московский вокзал ночью – не самое подходящее место для одинокой интеллигентной женщины. Надежда в седьмой раз прошла мимо молодого краснощекого милиционера и в ответ на его подозрительный взгляд дружелюбно улыбнулась.
Поезд номер шестьсот четырнадцать опаздывал почти на три часа. Купив у полусонной тетки в круглосуточном бистро еще один стаканчик кофе, чтобы отогнать сон, Надежда посмотрела на электронное табло.
Мурманский поезд прибыл по расписанию, скорый из Нижнего Новгорода опоздал на каких-то двадцать минут, и только «шестьсот четырнадцатый-веселый», как назвал его бойкий носильщик, не подавал никаких признаков жизни.
Надежда уже выяснила, что этот неторопливый поезд согласован с маршрутом Ташкент – Москва, а поскольку ташкентский опаздывает по определению, то и «шестьсот четырнадцатый» тоже никогда не приходит вовремя.
Электронные часы показывали уже без четверти три, самое глухое время, когда бороться со сном почти невозможно. Несколько полусонных встречающих, как и Надежда, слонялись по залу, возле памятника Петру бренчали на гитаре неугомонные туристы, развалившись на груде рюкзаков и спальников, да пара бдительных мешочниц-челноков пасла отару необъятных клетчатых сумок.
Вновь обойдя зал, Надежда остановилась возле лотка с разноцветными книжками. Небритый продавец проснулся и забормотал:
– Дама, возьмите любовный роман номер шестьсот четырнадцать – отличное чтение в дорогу…
– Что это за число такое магическое? – удивилась Надежда. – Поезд – шестьсот четырнадцатый, роман – шестьсот четырнадцатый… как-то это не к добру! Я, вообще-то, любовные романы не читаю, мне бы лучше детектив, да и не еду я никуда, я встречаю поезд.
– Ну, если детектив – возьмите Мымрину, «Похороненный в зоопарке», отличная вещь!
– Да ведь тут написано – серия «Детектив на ночь», то есть вместо снотворного, а мне бы, наоборот, чтобы не уснуть!
– Тогда возьмите Неспанского – «Загрызенные бульдозером». Леденящая кровь вещь! Вообще спать перестанете!
Надежда вежливо поблагодарила его и в сотый раз оглянулась на табло. На нем наконец появилась долгожданная надпись:
«Пассажирский поезд № 614 Москва – Петербург прибывает на третью платформу, правая сторона».
Узнав, что нумерация вагонов начинается «от Москвы», Надежда отправилась на платформу.
Пассажиры этого поезда разительно отличались от тех, кто приезжает на деловой традиционной «Красной стреле», представительном «Николаевском» или скоростном респектабельном «Р-200». Если на тех поездах из Москвы в Петербург прибывают хорошо одетые, энергичные, выспавшиеся деловые люди с маленькими чемоданчиками и большими бумажниками, постоянно курсирующие между двумя столицами, то на «шестьсот четырнадцатом» приехали люди, чье путешествие началось в горных кишлаках Таджикистана, в узбекских поселках или захиревших пограничных воинских гарнизонах, люди, преодолевшие тысячи километров и четыре границы, свыкшиеся с поездом, как с родным домом, и не ожидающие от будущего ничего хорошего.
Навстречу Надежде брели по перрону худые, сожженные солнцем таджички неопределенного возраста, нагруженные поклажей, как верблюды, и пытающиеся не растерять своих бесчисленных детей; седобородые аксакалы в замызганных ватных халатах и позолоченных тюбетейках; обиженные на весь мир военные отставники; растерянные узбеки с мешками чарджоуских дынь, запах которых мгновенно заполнил помещение вокзала, перебив тяжелые тоскливые запахи толпы – запахи немытых тел и бесконечной дороги.
Толпа равнодушно обтекала обозленных носильщиков, на всякий случай собравшихся к поезду, хотя и знающих по опыту, что пассажиры «шестьсот четырнадцатого» их услугами не пользуются.
Четвертый вагон был почти в самом конце перрона, и, пока Надежда дошла до него, толпа понемногу поредела. У входа в вагон на Надежду Николаевну набросилась маленькая коренастая проводница с криком:
– Это вы старуху встречаете? Ну, слава богу, у меня больше сил нет!
Надежда подозрительно взглянула на коротышку. За ее спиной в тамбуре возвышался величественный силуэт, при виде которого Наде сразу пришел на память Константин Сергеевич Станиславский.
Проводница ловко метнула на перрон огромный чемодан, помогла монументальной старухе преодолеть последнее препятствие и поспешно скрылась в вагоне.
При свете люминесцентных ламп сходство старухи со Станиславским усилилось: то же удлиненное породистое лицо с выражением брезгливого недоверия, то же пенсне с черной шелковой лентой…
– Тетя Вася? – неуверенно осведомилась Надежда.
– Ну, наконец-то! – старуха чуть откинула свою голову «Станиславского» и оценивающе оглядела Надежду. – Я уже думала, что за мной никто не придет! Ты кто?
– Я дочка Татьяны Васильевны, – робко доложила Надежда. Она неожиданно почувствовала себя маленькой девочкой, и ей страшно захотелось сделать книксен. Остановило ее только то, что она весьма смутно представляла себе, что это такое.
– У Тани есть дочка? – изумилась старуха. – Ах да, мне, кажется, писали, что Коля женился на Тане, и у них родилась девочка…
Надежда решила все разговоры по выяснению степеней взаимного родства отложить на потом и замахала рукой носильщику. Тот радостно подкатил свою тележку, но старуха величественно мотнула головой:
– Что за барские замашки! В жизни не пользовалась носильщиками! У меня всего-то багажа – два места. Интеллигентный человек должен ездить налегке.
Носильщик разочарованно удалился. Надежда тяжело вздохнула и шагнула к теткиному багажу. Этот багаж состоял из небольшой черной сумки и огромного допотопного фанерного чемодана с металлическими уголками. Тетка подхватила сумку и быстро зашагала по перрону. Надежда взялась за ручку чемодана и охнула. Этот монстр весил не меньше центнера!
Кое-как протащившись первые десять метров, Надежда закричала гордо удалявшейся старухе:
– Тетя Вася! Не бегите так, мне за вами не успеть!
Тетка обернулась на нее с высокомерным недоумением и пробасила:
– До чего изнежена нынешняя молодежь!
Причисление ее к молодежи Надежде Николаевне очень польстило, и она прохромала на чистом энтузиазме еще метров двадцать. Рука отрывалась, плечо ныло, сердце колотилось в грудную клетку, как граф Монте-Кристо – в стену своей камеры.
– Тетя Вася, постойте минутку! – взмолилась несчастная. – Что у вас там такое?
– Только самое необходимое! – отчеканила старуха, но все же остановилась, снизойдя к слабости молодого поколения.
С огромным трудом, останавливаясь через каждые десять шагов, что неизменно вызывало теткино ворчание, Надежда доволокла неподъемный чемодан до стоянки такси. К пущему своему расстройству, она заметила, что железные уголки чемодана вдрызг разодрали ее хорошие новые колготки.
«А еще семьдесят ден! – с обидой подумала она. – Прочные, называется! Хотя этаким чемоданом и чертову кожу порвешь!»
Единственный на стоянке частник заломил несусветную цену. Тетка гордо заявила, что за такие деньги она ни за что не поедет, и вообще, нельзя поощрять спекуляцию, но Надежда была окончательно сломлена чемоданом, мечтала только о том, чтобы доставить обоих – чемодан и тетку – до места ночлега, и согласилась не торгуясь.
Ко всем прочим удовольствиям, в доме у матери не было лифта, так что чемодан пришлось еще и поднимать на третий этаж.
Мать, совершенно зеленая от перенесенных волнений, открыла дверь. Надежда первым втолкнула в прихожую чемодан, и это чудовище неожиданно распахнулось, вывалив на пол груду каких-то зеленовато-серых черепков, кое-как обернутых белыми чистенькими тряпочками.
– Что это?! – завопила Надежда, подняв с полу особенно замызганный черепок, покрытый какими-то чудовищными каракулями. – И вот это я тащила на себе через весь город?
– Осторожно! – вскрикнула тетка, ворвавшись в квартиру и выхватив черепок у Надежды из рук. – Ты не представляешь, какое это сокровище!
Она поправила пенсне, гордо вытянула перед собой руку с черепком и торжественно прочла начертанные на нем клинописные каракули, сделавшись еще больше похожей на Станиславского, которого Надежда, конечно, никогда в жизни «живьем» не видела:
– О, приди же к нам, приди, львиноголовая Ламашту!
– О, приди же к нам, приди, львиноголовая Ламашту! – нараспев проговорил высокий человек в белых одеждах жреца, с длинными черными волосами, перехваченными белой лентой.
– О приди к нам, поднимись из своих подземных чертогов, приведи за собою своих страшных спутников! Приведи за собой уттуков и асакков, тени мертвых и духов преисподней! Приведи за собой этимли и галле, злых демонов черной полночи! Приведи голодные призраки галле лемнуте!
Жрец ударил коротким жезлом в медный гонг, и гулкий тоскливый звон поплыл по святилищу, отражаясь от его сырых неровных стен, заставлял колебаться пламя дымных чадящих факелов.
– Слушай, слушай нас, великий Бел-Энлиль, двуединый Бел-Ашшур! Слушай нас, мудрый! Молимся мы тебе и славу поем тебе, но призываем сегодня черную твою дочь, порождение тьмы, львиноголовую Ламашту. Ей, вечно живой и вечно мертвой, приносим мы сегодня великую жертву!
Жрец снова ударил в гонг, и из-за парчового покрывала, скрывавшего темный угол святилища, появились двое его прислужников – двое высоких людей в белых одеждах и золотых масках с черными провалами глаз.
Или не были эти двое людьми? Страшным, неземным холодом повеяло в святилище при их появлении.
Правда, здесь, в этом тайном подземелье, и без того было холодно и сыро, дымные факелы едва рассеивали мрак в помещении, где теснились несколько десятков посвященных. Только Жрец с Жезлом Власти в руке и позолоченный алтарь были ярко освещены, как сцена в театре, и теперь на эту освещенную факелами сцену вышли двое златолицых.
– Прими, прими, львиноголовая, нашу великую жертву! – проговорил Жрец нараспев своим сильным красивым голосом.
Его прислужники подошли с двух сторон к алтарю и одновременно с новым ударом гонга бросили на его сверкающую поверхность три темных круглых предмета, извлеченных из складок белых развевающихся одежд.
Свет факелов стал на мгновение ярче, и в этом свете посвященные разглядели, что прислужники возложили на алтарь три отрубленных человеческих головы.
Вздох ужаса пробежал по святилищу, но не успел еще стихнуть этот вздох, как новый звук наполнил подземелье: низкий звериный рев, одновременно тоскливый и радостный, завораживающий и леденящий кровь…
Посвященные отшатнулись от алтаря, сбились в плотную кучу, как овцы сбиваются плотнее при приближении хищника. Каждому хотелось почувствовать человеческое тепло соседа, отгородиться этим теплом от ледяного ужаса преисподней…
Едва лишь стих звериный рык, как Жрец пропел радостно и победно:
– Слава, слава тебе, львиноголовая! Ты приняла нашу жертву, приняла наш дар! Приди же, приди к нам, оставь ненадолго свое подземное царство! Знаю, диким зверем рыщешь ты по ночам, отгрызаешь головы одиноких путников, лакомишься ими, хищная, как люди лакомятся шербетом и виноградом. Мы – верные твои слуги, мы принесли тебе сегодня жертву и впредь будем неустанно служить тебе! Приди, приди же к нам, львиноголовая Ламашту!
Голос Жреца затих, и некоторое время в святилище стояла тишина. Наконец он вновь ударил в гонг и заговорил:
– Боги, великие боги, Ану, Энлиль и Эйя, боги земли, неба и подземного мира! Сегодня к вашему стаду прибилась еще одна овца, еще один новый слуга пришел, чтобы служить вам! Один из Древних, верный сын сураев, он хочет предстать сегодня перед вашим лицом!
Златолицые служители Жреца подошли к толпе посвященных и вывели из нее за руки смуглого юношу с черными курчавыми волосами. Подойдя к алтарю, юноша, повинуясь знаку жреца, опустился на колени.
– Повторяй за мной, ягненок! – произнес Жрец тихо и непривычно мягко, а затем вновь возвысил голос:
– Я, сураи, ассириец, потомок древних властителей Земли…
– Я, сураи, ассириец… – как эхо, повторил юноша.
– Пришел сегодня, чтобы предстать перед алтарем своих отцов…
– Перед алтарем отцов…
– Пришел, чтобы служить вам, великие боги, Ану, Энлиль, Эйя, вам, Бел-Энлиль и Бел-Ашшур, и тебе, дочь тьмы, ужас преисподней, львиноголовая Ламашту! Мой народ во славе правил Землей, когда не было даже имен всех других народов, когда только владыка ветра Адад пас свои стада на безлюдных равнинах! Мы, айсоры, сураи, древнее древних, и наше право – священно. Я пришел к алтарю своих предков, чтобы вернуть эту священную власть. Примите меня в свое лоно, великие боги Ассирии!
В подземелье послышался вдруг исполинский по силе вздох, и порыв холодного ветра на мгновение погасил все факелы, все светильники. Но тьма недолго царила в святилище: дымные факелы вновь вспыхнули словно бы сами собой. Все было как прежде, только на позолоченном алтаре не было человеческих голов.
– Боги приняли жертву! – радостно провозгласил Жрец. – Теперь ты – один из нас, сын мой!
С этими словами Жрец достал из складок своей одежды короткий золотой нож и провел им по вытянутой вперед руке нового собрата. Капля крови упала на алтарь, и Жрец еще раз ударил в гонг.
Когда томительный звон затих, он провозгласил нараспев:
– Посвящение совершилось!
В унылой задумчивости Надежда пила остывший кофе и тяжело вздыхала. О том, чтобы сегодня сесть и поработать, не могло быть и речи. Голова ее гудела как медный котел, казалось, что вместо волос у нее, у Нади, растут змеи и ящерицы, словно у Медузы Горгоны. Вчера Надежда так разозлилась на зловредную старуху, заставившую ее тащить какие-то глиняные черепки, что, едва дождавшись открытия метро, опрометью выбежала из квартиры матери, чтобы не устроить скандал. Впрочем, тетя Вася и не заметила, надо думать, ее отсутствия. Сразу же по приезде она удалилась в отведенную ей комнату и начала разбирать свои драгоценные глиняные черепки, бормоча при этом какие-то заклинания.
Уже у двери Надежда выразительно покрутила пальцем у виска и показала глазами в сторону теткиной комнаты. Мать только тяжело вздохнула.
Хорошее воспитание не позволило им поинтересоваться, за каким чертом тетя Вася притащилась в Санкт-Петербург, который, кстати, она упорно именовала Ленинградом, и сколько времени собирается здесь прожить.
Несколько минут Надежда боролась с упорным желанием отключить телефон, и как раз в эту минуту он зазвонил.
– Надя, – забормотала вполголоса мать, – если ты меня хоть немножко любишь, ты приедешь… У меня больше нет сил!
– А что еще она устроила? – нехотя поинтересовалась Надежда.
– Да ничего особенного. Просто после твоего ухода она заявила, что это у нас в городе сейчас шесть утра, а у них, в Нукусе, – другой временной пояс, и сейчас там позднее утро.
– Все ясно: девять часов – это у нее позднее утро, – вздохнула Надежда.
– Вот именно! А она, дескать, привыкла вставать рано… в общем, мы не ложились.
– Так-так, – зловеще вставила Надежда, – а сейчас ее нету, что ли?
– Сейчас она в ванной, да и вообще, она глуховата, слышит, только если громко говорят. И хочет идти куда-то по делам, а как ее одну отпустить? Она же к нашему транспорту не привыкла…
– Господи, да какие у нее там могут быть дела?! – не выдержала Надежда. – Ты выяснила, зачем она вообще приперлась?
– Как-то неудобно было спрашивать, – протянула мать, – а она не сказала.
Внутренне Надежда уже смирилась с неизбежным, она поняла, что придется ей тащиться сегодня к матери и присматривать за тетей Васей. Не понимала она только одного: за какие грехи бог послал им такое наказание? Ну да ладно, ему там сверху виднее.
Мать была бледная, с синими кругами под глазами – еще бы, после бессонной ночи, а тетя Вася выглядела как обычно. То есть Надежда понятия не имела, как выглядит тетя Вася обычно, но тетка была бодра и язвительна, как и ночью.
– Ну и порядки у вас в Ленинграде! – вместо приветствия высказалась тетя Вася. – Второй час дня уже – а по-нашему – пятый, а они сидят себе, прохлаждаются! Ты что, пораньше приехать не могла? У меня дел невпроворот!
«А если тебе наши порядки не нравятся, то и сидела бы в своем Нукусе», – подумала Надежда, но вслух ничего не сказала.
– Тетя Вася, вы, может, приляжете? – предложила мать – без малейшей надежды на успех.
– Я прекрасно выспалась в поезде! – заявила старуха. – И вообще, у меня бессонница, я сплю очень мало. Итак, мы будем прохлаждаться или займемся наконец делом?
– Так-так, – произнесла Надежда и уселась на диване поудобнее, – давайте-ка присядем для начала и выясним: что у вас за дела и зачем вы вообще приехали в наш славный город Санкт-Петербург, да еще так срочно, что не смогли даже предупредить нас о своем приезде?
Мать делала ей за спиной тетя Васи укоризненные знаки, но характер у Надежды от природы был твердый, просто вчера ее выбили из колеи эти тяжеленные глиняные таблички и бессонная ночь на вокзале, но теперь она несколько отошла и решила не давать старухе спуска.
Тетя Вася выпрямилась во весь свой немалый рост, поправила пенсне и стала еще больше похожа на Станиславского. Однако, встретив твердый Надеждин взгляд, она как-то стушевалась и пробормотала, что послала же телеграмму заранее, надеясь, что уже за четыре-то дня она дойдет до адресата! Поскольку Надежда с матерью молчали, ожидая продолжения, тетя Вася принесла из своей комнаты какие-то бумаги и, время от времени саркастически критикуя современную молодежь, под каковой она подразумевала всех людей моложе семидесяти лет, начала рассказывать.
Оказывается, Васса Иринарховна Сперанская была искусствоведом. Она стала искусствоведом еще в Петербурге, больше шестидесяти лет тому назад, и так и оставалась им по сей день. Там, в Нукусе, как-то постепенно за годы Советской власти образовался замечательный музей, потому что в Каракалпакию, оказывается, ссылали в свое время множество культурных людей. То есть ссылали их в самые разные места, но директор Художественного музея в Нукусе привечал сосланных искусствоведов и даже брал их на работу, взял он и тетю Васю. И она там до сих пор работала, хотя директор, конечно, давно умер.
Тетя Вася специализировалась на древнем ассирийском искусстве, и там, в Нукусском музее, она была единственным специалистом. Но достигла в своих исследованиях таких результатов, что ее не только не забыли в бывшем Союзе, а даже узнали за рубежом. Она состояла в обширной переписке со многими учеными и музеями, но никуда не выезжала из своего Нукуса.
В процессе теткиного монолога Надежда украдкой переглядывалась с матерью, и мать в ответ на ее вопросительные взгляды кивала головой – дескать, все правда, кое-какие сведения об этом просачивались к ним и раньше, пока был жив Надеждин отец.
– И вот пришло письмо из Эрмитажа. – Тетка потрясла письмом. – Скоро откроется выставка, и будет она называться «Ассирийское наследство». Экспонаты из коллекции немецкого барона фон Гагенау. Потрясающая коллекция! Мне очень нужно ее посмотреть! И сравнить некоторые записи на табличках, а для этого нужно было обязательно своими глазами увидеть оригиналы и поработать с ними без помех! Потому что Гротефенд, на мой взгляд, совершенно неправильно толковал некоторые вещи!
– Кто такой Гротефенд? – не удержалась от вопроса Надежда, и это было ее ошибкой.
Тетка немедленно впала в ярость.
– Каждый школьник должен знать, кто такой Гротефенд! – завопила она. – А уж тебе-то совершенно непростительно такое невежество! Живешь в большом городе, и такая необразованная! Может быть, ты не знаешь даже, кто такой Шлиман или Китченер?
Надежда знала, что Шлиман – это немецкий археолог, раскопавший Трою, и смутно помнила, что англичанин лорд Китченер, кажется, нашел гробницу фараона Тутанхамона, там еще потом многие заболели какой-то неизвестной болезнью и умерли, и пресса сваливала всю вину за их смерть на мумию Тутанхамона – дескать, нечего было тревожить царскую могилу, там специальное заклятье от воров наложили тысячу лет тому назад.
Но насчет Гротефенда у нее был полный провал в памяти.
– Это ученый, который первым расшифровал шумерские надписи, – милостиво пояснила тетя Вася, – каждый школьник…
– А у нас каждый школьник знает, кто такой Билл Гейтс! – невежливо перебила ее Надежда. – Ему это нужнее. А вы знаете, кто это такой?
Вопрос был провокационный, но хитрая старуха сделала вид, что не расслышала его.
– И вот, – продолжила она как ни в чем не бывало, – обещали мне оплатить дорогу и проживание в гостинице, но, как водится, потом оказалось, что денег нету, и пришлось мне ехать на свои, кровные. А так бы я вас не обеспокоила, – она покосилась на Надежду.
– Что вы, тетя Вася, – забормотала пристыженная мать, – живите сколько хотите, место у меня есть…
– И на том спасибо! – припечатала зловредная старуха.
Надо отдать ей должное: тетя Вася была подвижна, легка на подъем и ела, что дают, так что, наскоро перекусив, Надежда на пару с престарелой искусствоведшей отбыли в Эрмитаж, причем Надежда заранее сочувствовала сотрудникам отдела искусства Древнего Востока.
Очаровательная блондинка в кремовом свободном пальто бросила белый «Мерседес» в ближайшем от ювелирного магазина переулке, прошла два квартала пешком и села в весьма подержанную бежевую «девятку». Водитель «девятки» уже успел снять и выбросить рабочий комбинезон и засаленную кепочку, и теперь о скандальном работяге, грозившемся раздавить бульдозером чужой джип «Лендкрузер», напоминали только жиденькие усики и совершенно невыносимые бачки.
– Ну? – произнес он и, внимательно глядя на дорогу, протянул руку.
Блондинка отдала ему красиво упакованную коробку. Водитель скосил на коробку заблестевшие глаза и убрал ее за пазуху простой плащевой куртки.
Блондинка расстегнула пальто и произвела некоторые манипуляции, после чего вытащила из-под свободного свитера подушку. Благополучно разрешившись таким образом от бремени, блондинка сняла парик и превратилась в шатенку. Убрав подушку и парик в полиэтиленовый пакет, девушка достала косметичку и занялась лицом. Она стерла яркую помаду, и ее ротик из кукольно-капризного стал вполне обычным. Она смочила ватку тоником и стерла вообще весь макияж, оставив только слегка подкрашенными длинные ресницы. Теперь в зеркальце отражалось ее, несомненно, миловидное лицо, но абсолютно не бросающееся в глаза.
Водитель в это время оторвал поочередно оба бакенбарда и усы и выбросил их в окно машины, после чего подмигнул девушке в зеркальце.
– Кузьмич ждет? – спросила девушка.
– Как обычно, – последовал спокойный ответ, после чего эти двое замолчали и больше не разговаривали.
Водитель притормозил у помойки, и девушка выбросила пакет с подушкой и париком. Увидев, что она оставила пальто, мужчина нахмурился и поглядел на нее строго-вопросительно. Девушка рассмеялась и подошла к бомжихе, непременной обитательнице каждой приличной помойки. Бомжиха сидела у стены, подложив под себя картонные коробки, и грелась на мягком осеннем солнышке.
– Бабушка, держи! – обратилась к ней девушка и бросила на колени бомжихе дорогое кремовое пальто.
– Какая я тебе бабушка! – заворчала было бомжиха, но, разглядев пальто, примолкла.
Она подняла глаза на девушку, но машины уже и след простыл.
На этот раз девушка села на заднее сиденье – там удобнее было переодеваться. И, когда машина остановилась во второй раз, из нее вместе с водителем вышла молодая женщина, подчеркнуто скромно одетая – черные джинсы, черная кожаная куртка, прямые темные волосы с рыжеватым отливом едва достигают плеч.
Оба действовали быстро и согласованно. Мужчина по предварительной договоренности должен был сейчас отнести колье скупщику – нельзя долго держать у себя такую дорогую вещь.
Не доходя до нужного дома, они разделились. Девушка слегка пожала руку своему спутнику и свернула в небольшое кафе типа «Макдоналдса» – там подавали так называемую быструю еду. Взяв у стойки пластиковый стаканчик с кофе, она устроилась за столиком у окна, положив перед собой мобильный телефон. Не оглянувшись на нее, мужчина скрылся в подъезде.
Они работали вместе уже немало времени и успели привыкнуть и изучить друг друга. И к скупщику этому они обращались не впервые. Маловероятно, чтобы он надул их или ограбил. Его также не стали бы грабить – куда потом ворованное понесешь, если всех скупщиков извести? Но какой-нибудь сообразительный браток мог бы догадаться, что человек, выходящий от скупщика, вполне может иметь при себе большие деньги. На такой случай следовало подстраховаться.