Текст книги "Тьма над Петроградом"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

И снова по взгляду Черкиза Борис понял, что прав.

– С делом промедления не будет, – криво усмехнулся Черкиз, – не хочешь тут говорить – в подвале допросим. Все расскажешь, а потом я тебя там же, в подвале…

– Допустим, расскажу, – согласился Борис, – методы ваши мне хоть неизвестны, но догадываюсь. Как-то в контрразведке Белой армии меня так хорошо обработали – не сказал только потому, что ничего не знал. Так и сейчас. Ну, допустим, назову я свое настоящее имя, так ты его и так знаешь. Знаешь, что пришел я из-за границы по фальшивым документам.

– Откуда бланки взял? – процедил Черкиз.

– Понятия не имею, – честно ответил Борис, – это не мое дело. Больше тебе скажу, те, с кем я шел, видели, что меня взяли, так что сейчас уже переменены все явки и пароли. Что бы я ни сказал – вы все равно никого не найдете. Я вообще там маленький человек, делаю, что прикажут.

Борис вовсе не собирался рассказывать Черкизу, что его присутствие в экспедиции очень нужно и что без него все дело сорвется.

– Так что, пожалуй, расскажу-ка я там в подвале, что шел я через границу исключительно к тебе, – протянул Борис, – что ты, Сергей Черкиз, давно уже завербован агентами генерала Кутепова, что сотрудничаешь ты с РОВСом по велению сердца, поскольку имеешь дворянское происхождение, а также потому, что в Париже живет твоя жена с ребенком.

– С ребенком? – ахнул Черкиз. – С каким ребенком? У Вари ребенок? – Голос его дрогнул. – Этого не может быть!

– Как это «не может»? – удивился даже Борис. – Вы когда расстались, она беременная была, второй месяц… Так что сам считай, сколько теперь твоему… не называю его пащенком, поскольку родной сестры сын. Ращу его как своего…

Все это было правдой лишь частично. Тогда в девятнадцатом, когда Варя сделала выбор между братом и Черкизом, с которым жила не по любви, а по стечению обстоятельств, она и вправду была беременна. Но потеряла ребенка, когда они летели через степь на конях, спасаясь от бандитов. Борис вспомнил, как они с Саенко под покровом ночи на руках тащили истекающую кровью сестру в село, где у Пантелея была родня. Варя едва выжила и утром сказала ему, что ни о чем не жалеет, что Черкиз – совсем не тот человек, от которого ей хотелось бы родить ребенка[7]7
  См. роман Н. Александровой «Черное Рождество».


[Закрыть].

Черкиз провел рукой по лбу, как будто у него внезапно заболела голова. Он был совершенно раздавлен известием о ребенке. Очевидно, и вправду в свое время Варя была ему очень дорога.

«Так и вел бы себя тогда по-человечески, сукин сын», – зло подумал Борис.

Но зря он беспокоился. Человек, сидевший напротив него за столом, был чужд всяческой сентиментальности. Несмотря на ошеломляющее известие, Черкиз быстро пришел е себя.

– Так ты что думаешь, что я ради этого тебя отпущу? – процедил он с кривой улыбкой.

– Что ты! И в мыслях не было! – Борис махнул рукой. – Я-то знаю, что ты ради своих принципов и матери родной не пожалеешь! Сына на смерть пошлешь! Но ведь судьба-то все за нас решает! Вот помрешь ты от чахотки и предстанешь перед высшим судьей, какой есть. За революционные принципы там не спрячешься… Рано или поздно ведь отвечать придется. Вот и предъявят тебе списочек, а в нем сколько фамилий? Ты небось не всех и помнишь, которых на тот свет проводил…

– Я атеист, в Бога не верую, – процедил Черкиз, – нет никакой загробной жизни.

– Это ты на митингах своих народу темному говори, – сказал Борис, – я, может, тоже грешник великий, но твердо знаю, что высший суд есть.

Сейчас они разговаривали почти спокойно, не как враги.

– А ты сам-то не боишься, что придется ответ держать? – усмехнулся Черкиз. – Ты сам-то тоже не святой Николай-угодник!

– Я убивал в бою, – ответил Ордынцев, – или честно сражался с человеком один на один. Один раз я убил, чтобы отомстить за смерть женщины, еще раз – чтобы спасти лучшего друга. Я не посылал людей хладнокровно на смерть только потому, что они имели несчастье родиться в дворянском сословии и имели мужество не откреститься от своего происхождения.

– Какая разница… – Черкиз откинулся на спинку стула и вытер потный лоб.

– Большая, – серьезно ответил Борис, – и нечего тут мне револьвером грозить! Не сможешь ты меня шлепнуть, потому что никогда этого собственноручно не делал. Ты знаешь, как легко нож входит в живое тело, и как твой враг падает навзничь, и в мертвых глазах его отражаешься ты сам? Ты знаешь, как пулемет косит наступающих на тебя конных, и у тебя только одна мысль: успеть раньше, чтобы не быть раздавленным копытами, зарубленным шашкой? Ты можешь выстрелить в человека в упор и не содрогнуться, будучи забрызганным его кровью?

Нет, ты умеешь только бумажки подписывать, а кто там приговоры в исполнение приводит, ты и знать не знаешь. Такие, как ты, самые ужасные люди, форменные злодеи, нет и не будет вам прощения!

– Хватит! – резко сказал Черкиз. – Если не хочешь говорить здесь, допрос будет в подвале.

– Как только попаду в подвал, сразу расскажу все про тебя, – в таком же тоне ответил Борис. – Думаешь, не поверят? Я такие подробности приведу, что они задумаются. Тем более ты и так уже на подозрении.

По тому, как Черкиз дернулся, Борис понял, что снова попал в точку. Потерял товарищ Черкиз доверие партии большевиков, ох потерял…

– Я честно служил революции! – Снова в глазах Черкиза зажегся неукротимый огонь.

– Вот ты там, в подвале, про это и расскажешь, – одними губами усмехнулся Борис, – а потом вместе нас расстреляют. И зароют темной ночью где-нибудь на пустыре, как собак.

– Я смерти не боюсь, – с трудом произнес Черкиз, очевидно, его опять мучил кашель.

– Ты позора боишься, – протянул Борис, – обвинений в контрреволюции ты боишься. У тебя же за душой ничего нет, кроме верности революции. Если и это отберут – ты никто, пустое место. Поэтому давай, товарищ Черкиз, мы договоримся. Ты мне устраиваешь побег – и все, больше, надеюсь, мы с тобой никогда не встретимся. Со своей стороны могу сообщить, что явился в Совдепию не для террора. Не буду я сжигать сельсоветы и отравлять колодцы. Так что на этот счет можешь быть спокоен. Слово офицера.

Черкиз взглянул на него с такой злобой, что Борис всерьез засомневался, правильно ли он определил его характер. С таким взглядом можно и из «нагана» пальнуть через стол.

– Хорошо… – медленно и очень тихо процедил Черкиз, – договорились.

Он перегнулся через стол и шепотом поведал Борису, что ему надо сделать после того, как сегодняшней ночью его вызовут на допрос.

– Конвойный! – крикнул Черкиз, заканчивая этот утомивший обоих участников разговор. – Заберите арестованного!

Заложив руки за спину, Борис оглянулся через плечо и перехватил последний взгляд Черкиза. В нем не было неукротимого огня и сильной ненависти тоже не было. Черкиз смотрел спокойно и сосредоточенно, как человек, принявший трудное решение. Вопрос был – какое?

Перед самым отбоем Васька Хорь вышел на середину камеры, потянулся и пропел:

– «Собака лаяла на дядю-фраера…» – Затем он подмигнул Борису и, сказав вполголоса: – Учись, контрреволюция! – сунул себе что-то в рот.

– Ну, сейчас будет комедия! – поморщился Соцкий.

Хорь повалился на пол камеры, забился в судорогах. Изо рта у него побежала пена.

– Что это с ним? – удивленно спросил Ордынцев.

– Мыла кусок разжевал, – равнодушно ответил Соцкий, – в лазарет нацелился!

– Что волынку тянете? – проговорил Хорь нормальным голосом, приподняв голову. – Зовите охрану, дьяволы, а то всех порежу!

Бородатый доносчик по фамилии Шавкин подскочил к двери камеры и заколотил в нее кулаками.

– Ну что стучишь, что стучишь? – раздался за дверью раздраженный голос охранника. – Я тебе щас прикладом по голове постучу!

– Человек помирает! – крикнул Шавкин, подпустив в голос слезу. – Отходит уже! Припадочный, видать!

– Ты щас у меня сам припадочным станешь! – отозвался охранник, однако запоры заскрипели, и дверь открылась.

В камеру заглянули двое красноармейцев. Один, уже знакомый Борису Махматулин, как положено, остался у двери с винтовкой, второй вошел внутрь и наклонился над Хорем. Васька затрясся с особенным артистизмом, заколотил по полу головой.

– Никак и правда помирает! – проговорил охранник, распрямляясь.

– Хоть бы они, шайтаны, все передохли! – отозвался Махматулин. – Чего на них продукты переводить?

– Ты, Махматулин, неправильно рассуждаешь! – возразил второй. – У нас на лицо революционная законность. Ежели он шпиён или, к примеру, буржуй недорезанный – мы его, конечно, шлепнем, но исключительно по закону, а чтобы он просто так самовольно помирал, такого закона нету. Так что беги, Махматулин, за фершалом Мутузовым! Пускай он этого контрика в лазарет определяет!

Охранники вышли из камеры, но через несколько минут вернулись с фельдшером и носилками. Старательно трясущегося в судорогах Ваську положили на носилки и понесли прочь из камеры. Когда Хоря проносили мимо койки Ордынцева, тот встретился взглядом с Борисом и подмигнул ему.

– Зачем он устроил эту комедию? – спросил Борис Соцкого, когда дверь камеры закрылась.

– В лазарете условия получше, – пояснил тот, – койки с матрасом, а не нары деревянные, как здесь…

– Главное, паек там дают усиленный! – вмешался в разговор Шавкин. – Хлебная норма полуторная, и жиры положены…

– А вообще-то я сильно подозреваю, что Хорь замыслил побег, – продолжил Соцкий, понизив голос и опасливо покосившись на Савелия. – А из лазарета это гораздо удобнее!

– Вот как… – протянул Ордынцев.

В его планы тоже входил побег, причем не далее как этой ночью. Правда, все зависело от Черкиза, а от него Борис не ждал ничего хорошего, учитывая их обоюдную застарелую ненависть. В любом случае нужно быть готовым ко всему.

– Савелий, – Борис повернулся к Шавкину, – табачком не угостишь? На одну самокруточку!

– Табачком? – переспросил Шавкин, и глаза его хитро блеснули. – Табачок-то нынче дорог!

– Я же не даром! Завтра половину хлебной пайки отдам… очень уж курить охота!

– Всю пайку! – потребовал Шавкин.

– Не соглашайтесь! – подал голос Соцкий. – Это настоящий грабеж! Надо же – целую пайку за одну самокрутку! И табак-то у него дрянь, самосад!

– Отличный табачок! – обиделся Савелий. – А что горло дерет – так это даже пользительно, любую микробу враз убивает!

– Ладно, – согласился Борис, – отдам всю пайку. Все равно я этот хлеб есть не могу, душа не принимает…

Лампочка под потолком мигнула, предупреждая о скором отбое.

Трое оставшихся в камере заключенных расползлись по койкам. Борис, которого ждала беспокойная ночь, не стал раздеваться.

Свет погас, и вскоре из угла камеры понесся художественный храп Шавкина.

Ордынцев ворочался на нарах, вслушиваясь в доносящиеся из-за двери ночные звуки.

Вот в коридоре раздались негромкие прихрамывающие шаги – это какого-то несчастного ведут на допрос. Откуда-то сверху донесся заглушенный стенами крик, в котором звучали боль и отчаяние. Чуть позже снизу, из подвала, послышался револьверный выстрел… для кого-то все страдания закончились.

Заскрипели нары, и Шавкин захрапел в другой тональности.

Борис почувствовал, что усталость берет свое, и начал засыпать. Перед его внутренним взором поплыли какие-то бессвязные картины…

И тут скрипнула дверь камеры, вспыхнул свет.

– Который тут Прохиндеев? – раздался возле двери хриплый голос Махматулина.

– Я! – отозвался Борис, спрыгивая с нар и потирая кулаком слезящиеся глаза.

– Руки за спину! На допрос!

Ордынцев вышел из камеры, послушно заложив руки за спину, и побрел по гостиничному коридору. Махматулин, по обыкновению, недовольно бормотал позади:

– Чего тебя, шайтана, зазря водить? Чего ночь не спать? Чего хлеб кормить? Шлепнуть, как собака, и дело с концом!

Бориса мучил единственный вопрос: выполнит ли Черкиз свое обещание, или его сейчас отконвоируют в подвал тюрьмы и там действительно пристрелят как собаку? А что? Очень даже просто могут они наплевать на все приказы и на свою революционную законность… Эх, жаль, Варвару не повидал напоследок!

Они дошли до лестницы. Махматулин подтолкнул Бориса в спину:

– Шагай, шайтан!

Вперед. Не вниз по лестнице. Значит, не в подвал…

Да ничего это не значит! Может быть, в расстрельный подвал ведет другая лестница, до которой они еще не дошли…

Они свернули в боковой коридор. Справа по ходу показалась дверь бельевой. Если Черкиз не соврал, она должна быть открыта…

Борис собрался, задержал дыхание. Еще три шага… два… один…

Он резко повернулся, увидел полусонную физиономию Махматулина и швырнул в нее горсть табаку, который дал ему Шавкин. Охранник взвыл не своим голосом, схватился за лицо…

Не соврал Савелий, ядреный табачок. Только пайки хлеба за него Савелию не дождаться…

Ордынцев дернул дверь бельевой…

Она была открыта. Черкиз не обманул.

Борис с размаху ударил дверью чихающего, отплевывающегося Махматулина. Охранник отлетел к стене, сполз на пол… Борис бросился в бельевую, и вдруг его кто-то схватил за руку.

– А ведь я знал, парень, что ты сегодня отсюда рванешь! – выдохнули ему в самое ухо. Борис обернулся… и увидел Ваську Хоря.

– Бежим вместе, контрреволюция! – проговорил тот. – Или я тебя тут порешу, на этом самом месте! – И он показал Борису узкое лезвие самодельного ножа.

– Бежим! – Борис оглядел бельевую, увидел окошко, про которое говорил Черкиз, подскочил к нему, рванул на себя. За окошком темнел наклонный желоб, по которому в прежние времена сбрасывали белье в прачечную.

– Опаньки! – Хорь отодвинул Бориса, заглянул в окошко. – Это не зря я за тобой, контрик, увязался! Выходит, у тебя тоже дружки здесь имеются! Хорошую дорожку тебе показали. Только, парень, я по этой дорожке первый пойду. Очень мне, понимаешь, на волю охота, а эта дорожка – вдруг она только на одного рассчитана… – И Василий ловко нырнул в бельевой желоб.

Едва ноги уголовника скрылись в темноте, Борис последовал за ним.

В желобе было пыльно и душно – видимо, им уже давно не пользовались. Ордынцев скользил вниз, постепенно набирая скорость, и вспоминал детство, катание со снежных гор на Святках…

Где вся та жизнь – яркая, красивая, веселая? Растоптали ее тяжелые солдатские сапоги, скурили ее на самокрутки небритые дезертиры! Разорили ее идейные люди вроде Черкиза!

Путь в желобе продолжался недолго. Наклон его уменьшился, Борис приготовился затормозить, выпрыгнуть наружу… как вдруг впереди грохнул выстрел.

Должно быть, выстрел был негромким – стреляли, судя по звуку, из «браунинга», но в узком желобе этот звук раскатился, как гром в горном ущелье. Борис попытался затормозить локтями и коленями, но стенки желоба были слишком гладкими, и он вылетел из устья трубы в небольшое полутемное помещение.

Ему еще в полете представилась следующая картина. На полу лежал, пытаясь подняться, Васька Хорь с окровавленным плечом. Над ним наклонился незнакомый человек в потертой кожаной куртке. В руке незнакомца был «браунинг», и он целился в голову раненого Хоря, явно собираясь его добить. Но намерение это не осуществилось, поскольку внезапно вылетевший из трубы Борис с налета ударил чекиста руками и головой. Тот, не удержавшись на ногах, упал прямо на Хоря. Падая, чекист издал какой-то странный квакающий звук и замер, не подавая признаков жизни.

Борис схватил его за плечо, стащил с Хоря, перевернул на спину.

Глаза чекиста были открыты, на губах выступила розовая пена.

– Что это с ним? – прошептал Ордынцев, переведя взгляд на Ваську.

– На перо накололся, – ответил тот, облизнув губы. – Ну что, контрреволюция, беги, пока не поздно! Скоро сюда охрана понабежит…

– Вместе побежим! – ответил Ордынцев, помогая Хорю подняться.

– Я не сдюжу… – скривился уголовник. – Вишь, как он меня зацепил…

– Я тебе помогу! – Борис пригнулся, чтобы Хорь мог опереться на его плечо, и бросился к приоткрытой двери.

За дверью была ночь, за дверью была свобода.

Борис бежал по темной улице, поддерживая Хоря, и прислушивался – нет ли погони.

– А это ведь тебя дружок поджидал, – проговорил Хорь через несколько минут. – Стоял под самой трубой с «браунингом», как я вылетел – так и пальнул… хорошо, в плечо попал, а не в башку… в ловушку тебя, контрик, заманить хотели!

Борис и сам понимал, что Черкиз подстроил ему ловушку, решил избавиться от него раз и навсегда. Вот, значит, какие у них методы. Что ж, Борис ничуть не удивился, вспомнив прощальный взгляд Черкиза.

– А я, дурак, сам вперед сунулся! – продолжал Хорь. – Думал, первым идти – больше фарта! Кто сзади идет, того завсегда ловят…

– Молчи, – оборвал его Борис. – Кровью истечешь.

– Да не! – усмехнулся Хорь. – Я здоровый, меня, как кота, с одного раза не убьешь, а тут вообще пустяковая рана… а ты, контрик, молодец – не бросил меня!

– Как же можно раненого бросить… – пропыхтел Борис.

– Я бы тебя бросил, честно скажу!

– Ты замолчишь наконец?! – не выдержал Борис. – Мне тебя и так тащить тяжело, а тут еще болтовню твою слушать… Бросить тебя, как же… Чтобы ты потом меня на первом же допросе выдал!

Вдруг из переулка вывернула пролетка, запряженная сытым рыжим конем. Пролетка поравнялась с беглецами, с козел свесился кучер и бодрым тенорком выкрикнул:

– Садись, вашбродь! Довезу с ветерком!

Ордынцев притормозил, вгляделся в кучера… тулупчик с поднятым воротником, низко надвинутый на глаза картуз, а из-под него глядят хитрые хохляцкие глаза…

– Саенко?! – воскликнул Борис. – Ты, что ли, чертяка?

– А кто ж еще, Борис Андреич! – ответил Саенко своим натуральным голосом. – Залазьте в экипаж, времечко поджимает! – Он подал Борису руку. – А это кто ж с вами?

– Товарищ по несчастью! – Борис помог Хорю забраться в пролетку и только потом сам сел в нее.

Саенко хлестнул коня, и тот бодро припустил вперед.

– Это как же ты оказался здесь так своевременно? – спросил Борис у Саенко, отдышавшись.

– Да как, Борис Андреич? – Саенко пожал плечами. – Известное дело как. Ходил возле этой гостиницы, будь она неладна, да прикидывал – как бы к вам подобраться. Нашел уже мужичка одного знакомого, он здесь истопником служит…

– Ну, Саенко, ты даешь! У тебя где угодно знакомый найдется…

– Это само собой… как же без знакомых-то? Ну, обещал он подсобить, пристроить меня хоть дрова колоть, хоть при кухне котлы ворочать… ну, пришел я, значит, со знакомым своим поговорить, а тут, смотрю, вы бежите…

– Пришел, значит? – усмехнулся Борис. – Посреди ночи? А пролетка-то откуда? И коник этот?

– Пролеточка-то? – Саенко удовлетворенно оглядел экипаж. – Так это я с извозчиком одним познакомился, посидели, чайку попили, да он и заснул. А на пролеточке-то сподручнее, чем пешком… хорошая пролеточка, и коник справный! А пока тот извозчик проснется, я ему все аккурат ворочу!..

Саенко глядел молодцом. Борис давно уже восхищался этой его способностью мгновенно обживаться в любом месте, чувствовать себя свободно и легко при любых обстоятельствах. Вот и сейчас: словно и не было этих лет на чужбине, словно не держал Саенко небольшой магазинчик в Париже на улице Гренель, не пил по утрам со своей мадам Иветт кофе со сливками.

Все исчезло, как не было, снова перед Борисом расторопный хитроватый мужичок, мастер на все руки, глазастый и ухватистый. Даже живот куда-то пропал.

– Чайку, говоришь? – восхитился Борис. – Хороший, видать, был чаек!

– Ну, это уж как водится! – солидно кивнул Саенко – Вы вот мне лучше что скажите – куда этого вашего дружка девать? Куда мы с вами поедем, туда ему не положено!

– А вы, братцы, завезите меня на Водовозную улицу. Там возле кладбища домик такой имеется, об одном оконце. Там маруха моя обитается… она мне и плечо перебинтует, и все, что положено. Ей не впервой!

– А ты, парень, не из воров ли будешь? – пригляделся Саенко ко второму пассажиру.

– А тебе, дядя, не все ли равно? – окрысился Хорь.

– Да мне-то без разницы… только пролеточка чужая, так как бы чего не вышло!

– Ты, дядя, и сам, как я погляжу, тот еще ухарь! Здесь направо поверни…

Пролетка свернула в темный кривой переулок. Впереди замаячили кресты и деревья кладбища. Возле самой кладбищенской ограды виднелся приземистый домишко, в единственном окне которого теплился неяркий огонек.

– Тпру! – Саенко натянул вожжи, конь остановился. Борис помог Хорю слезть на землю, довел до двери домика. Тот, хоть и бодрился, явно держался из последних сил.

Борис постучал в дверь.

– Не! – Хорь мотнул головой. – Так она не откроет!

Он дотянулся до окошка и постучал в него каким-то особенным стуком. Тотчас дверь распахнулась, и на пороге появилась полная простоволосая женщина в накинутой поверх ночной сорочки плюшевой жакетке.

– Васенька, ты, что ли? – проговорила она, вглядываясь в темноту.

– Получите вашего героя. – Борис подвел к ней еле стоящего на ногах Хоря.

– Господи, Васенька! – Женщина всплеснула руками, подхватила Василия и повела его в избу, что-то жалостливо приговаривая на ходу.

Саенко аккуратно прикрыл дверь и потянул Бориса в пролетку.

– Слышь, ты… – бледное Васькино лицо показалось в оконце, – за спасение свое отслужу как-нибудь… Ежели чего надо будет – приходи в Питере на Лиговку в бывший дом Шмидта, скажешь – от Васьки Хоря из Энска…

– Будь здоров! – крикнул Борис, и пролетка понеслась по темным улицам.