Текст книги "Перстень Екатерины Великой"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Рокотов, обрадовавшись, что можно прекратить неприятный разговор с Петром, подошел к полицейским, представился и повел их на место преступления.

Полицейские быстро осмотрели кабинет, позвали из коридора фотографа, который сделал несколько снимков. Тем временем приехал медицинский эксперт, пожилой сутулый дядька, который курил сигарету за сигаретой. Он осмотрел убитого, и того унесли на носилках. Катя проводила носилки взглядом. Она увидела тело, накрытое простыней, из-под которой свисала худая рука в синих венах.

К счастью, Фира Раевская этого не видела, ее предусмотрительно закрыли в бухгалтерии.

После этого Каховский собрал людей, объявил, что начнет опрос свидетелей и до его окончания никому нельзя покидать офис.

– А сейчас, пока вы все вместе, я хочу, чтобы вы вспомнили, кто из вас последним видел потерпевшего.

Охранник Витя сказал, что Муратов появился в двенадцать сорок.

– У меня в журнале есть соответствующая отметка, – сообщил он гордо.

Приехав, Муратов зашел к Алле, секретарше покойной Елизаветы, и уточнил время начала собрания акционеров.

– Мы с ним разговаривали не больше минуты, – сказала Алла, – после этого он прошел в кабинет Елизаветы Петровны…

– Тот самый, где его убили? – уточнил Каховский.

– Ну да. Я ему открыла кабинет, он хотел там просмотреть кое-какие бумаги.

– И больше он оттуда не выходил?

Все переглянулись, потом Бубенцов сделал шаг вперед и негромко проговорил:

– Я видел его около второй студии, это было примерно в час… в тринадцать часов. Он разговаривал там с Петром Федоровичем.

– Кто это – Петр Федорович? – Каховский оглядел присутствующих.

Все повернулись к Петру.

– Петр Федорович Коваленко, один из основных акционеров канала, сын покойной Елизаветы Петровны Коваленко, – проговорил Рокотов официальным тоном.

– Значит, вы разговаривали с потерпевшим в тринадцать часов? – Каховский повернулся к Петру. – Получается, что вы – последний, кто видел его живым!

– Я не помню, в какое время это было! – проговорил Петр, беспокойно оглядываясь. – Может быть, раньше…

Катя, наблюдая за ним из угла, ощутила вдруг легкое злорадство – хоть кто-то заставил его бояться.

– Вряд ли раньше, – возразил Каховский. – Потерпевший приехал в двенадцать сорок и почти сразу прошел в кабинет вашей матери. Так что вы разговаривали с ним в тринадцать часов или позднее…

– Не позже! – снова подал голос Бубенцов. – Был как раз час, я посмотрел на часы в коридоре, они показывали без четверти, а они отстают на пятнадцать минут, это все знают.

Все присутствующие подтвердили – эти часы действительно давно уже отстают, и ни у кого не доходят руки их перевести.

– О чем же вы разговаривали с потерпевшим? – Каховский пристально взглянул на Петра.

– Да не помню я! – огрызнулся тот. – О какой-то ерунде… говорю же – не помню!

– А мне показалось, вы ссорились, – снова влез в разговор Бубенцов.

– Показалось ему! – Петр взглянул волком. – Если кажется – перекрестись! Я говорю – разговор был пустой! Ничего такого, о чем стоило бы упоминать!

– И куда вы оттуда пошли? – задал Каховский новый вопрос.

– В зал заседаний, на собрание акционеров.

Каховский повернулся к Рокотову и спросил его:

– В какое время началось это собрание?

– Собрание должно было начаться в тринадцать тридцать, но не началось из-за отсутствия Юрия Борисовича… господина Муратова. Но Петр Федорович… господин Коваленко пришел примерно за пять минут до начала.

– То есть в тринадцать двадцать пять, – Каховский сделал пометку в своем блокноте и снова повернулся к Петру: – Значит, вы разговаривали с потерпевшим примерно в тринадцать часов, а в зал заседаний пришли в тринадцать двадцать пять. Где вы были в промежутке?

– Нигде… – Петр нахмурился. – Я пришел в зал заседаний прямо после этого разговора!

– Но там было много людей, и все могут подтвердить мои слова! – возразил Рокотов.

Каховский повел себя неожиданно снисходительно, он сделал очередную пометку в блокноте, убрал его и потер руки:

– Ну что ж, теперь мы поговорим с каждым свидетелем по отдельности. Где я смогу работать?

Рокотов проводил его в собственный кабинет и предложил первым дать показания.

Петр приехал домой в седьмом часу только для того, чтобы поесть и переодеться, и снова куда-то умчался. Катя никаких вопросов ему не задавала – она знала, что в ответ не услышит ничего, кроме откровенного хамства.

Как только за ним захлопнулась дверь, она вошла в гардеробную.

Серого английского пиджака не было.

Но Катя видела, что днем на канале он был в этом пиджаке, а сейчас он уехал в синем итальянском костюме!

В коридоре она столкнулась с Валентиной.

– Вы не видели серый пиджак Петра Федоровича? – как можно спокойнее спросила она прислугу.

– Он у меня, – ответила та, – Петр Федорович просил его отутюжить. И еще там нужно пришить пуговицу…

– Пуговицу? – переспросила Катя, стараясь не показать перед домработницей свое волнение.

– Ну да, – удивленно ответила Валентина: хозяйка никогда не интересовалась такими мелочами. – Там оторвалась пуговица на рукаве. Хорошо, что есть несколько запасных…

Катя резко развернулась и прошла в свою комнату.

Значит, она не ошиблась. Пуговица, которую она нашла на полу в кабинете, – та самая, от пиджака Петра.

Пуговица, измазанная кровью Муратова.

Значит… значит, Петр – убийца?

Ей очень трудно было в это поверить. Но еще труднее было решить, что делать дальше. Жить с убийцей под одной крышей, делая вид, что ничего не случилось?

Страшно… если он убил старика Муратова, то что он сделает завтра?

Отдать пуговицу этому долговязому полицейскому, Каховскому?

Но что, если это какая-то страшная ошибка, случайность?

Поговорить с мужем напрямую?

Еще страшнее, да к тому же и глупо…

Довериться Рокотову? Но давать ему такой козырь против мужа, а стало быть, и против себя – это очень неосторожно. Катя не настолько в нем уверена. Нет, свои семейные дела придется решать самой.

Она промучилась целый час, не зная, на что решиться, так ни до чего не додумалась и пошла в детскую.

Новая няня уже уложила Павлика и читала ему перед сном книжку про Винни Пуха и его друзей. Увидев Катю, Павлик приподнялся в кроватке и попросил:

– Мама, мамочка, посиди со мной! Расскажи мне сказку!

– Конечно, побудьте с ним! – Лидия деликатно отошла в сторону.

Катя села возле кроватки, погладила Павлика по спинке. Он вздохнул, улегся поудобнее и проговорил:

– Расскажи мне про овечку…

Еще когда ему было два – два с половиной года, Катя придумала беленькую овечку Дашу и по вечерам рассказывала Павлику о ее бесконечных приключениях. Потом появилась Эльвира, и сказки про овечку оказались под запретом. Эльвира считала, что это развивает глупые, бессмысленные фантазии. Но сейчас все вернулось на свои места, и Павлик это понял.

– Однажды овечка Даша пошла гулять, – начала Катя, – и сразу возле дома она встретила говорящий бутерброд.

– А он говорил по-русски или по-английски? – с интересом спросил Павлик.

– Он говорил по-бутербродски, а ты закрой глазки и засыпай… Овечка Даша и говорящий бутерброд пошли дальше и пришли на берег реки. На берегу реки росли синие колокольчики, которые звенели на разные голоса…

Через несколько минут Павлик сонно засопел. Катя заботливо поправила одеяло и ушла к себе. Ей стало хорошо и спокойно, она больше ничего не боялась.

Рассказывая ребенку вечернюю сказку, она сама не заметила, как приняла решение – нужно начистоту поговорить с мужем, посмотреть ему в глаза.

Катя устроилась на диване с книгой, краем уха прислушиваясь к входной двери.

Время шло, но Петр все не возвращался.

А потом она не заметила, как заснула.

Проснулась она от ровного гудения пылесоса – Валентина убирала квартиру.

– Сколько времени? – спросила Катя, сонно потянувшись.

– Десятый час, – ответила Валентина, выключив пылесос. – Извините, что разбудила вас.

– А Петр Федорович?

– Петр Федорович позавтракал и ушел.

Катя расстроилась: трудный разговор с мужем, на который она решилась вчера, не получился. А сейчас она не была уверена, что это – лучший вариант.

Катя встала. После ночи, проведенной на неудобном диване, все тело затекло. Она сделала зарядку, приняла душ, позавтракала и решила поехать на канал: нужно было поговорить с Рокотовым, а может, и с мужем получится переговорить с глазу на глаз. Собрание вчера не состоялось и когда теперь состоится, неизвестно, к тому же со смертью второго крупного акционера расклад голосов значительно меняется.

Рокотов должен знать подробности. Он говорил, что в последнее время дела компании идут не блестяще. Елизавета все держала под контролем, сейчас же положение просто катастрофическое. В конце концов она имеет право знать, как идут дела, дивиденды компании – это деньги ее и ее сына.

Охранник на входе посмотрел на нее как-то странно. Катя не обратила на него внимания, прошла по административному коридору. Перед дверью бухгалтерии болтали две молодые сотрудницы. При ее появлении замолкли, испуганно поздоровались, однако стоило ей пройти – застрекотали с удвоенной силой.

Неподалеку от бывшего кабинета Елизаветы Петровны нос к носу столкнулась с Аллой. Та остановилась как вкопанная, растерянно проговорила:

– Екатерина Алексеевна, вы…

– Да, я, – Катя не смогла сдержать раздражения. – А что – я очень изменилась? У меня накрашен один глаз или волосы зеленого цвета? На меня сегодня все смотрят как на зачумленную! И где Петр Федорович? Мне нужно с ним поговорить!

– Петр Федорович? – переспросила Алла, и в глазах у нее заплескалась настоящая паника.

– Да, Петр Федорович! – резко повторила Катя. – Я что – не только изменилась, но и говорить стала неразборчиво? Или вы стали плохо слышать? Могу повторить. Где мой муж?

– Он… он где-то тут… – залепетала Алла, но глаза ее предательски покосились на дверь кабинета.

– Где-то тут? – переспросила Катя. – А может быть, где-то здесь? – И она решительно повернула дверную ручку.

В кабинете было темновато, поэтому в первый момент Катя не поняла, что происходит.

Петр сидел за столом, лицо у него было запрокинуто, и на нем застыло какое-то не то растерянное, не то страдальческое выражение. Из-под стола доносилось глухое ворчание и постанывание, и на какую-то безумную долю секунды Катя подумала, что там, под столом, грызет кость собака.

Но потом она вспомнила, когда прежде видела у Петра такое же опустошенное, страдальческое выражение. Впрочем, это было давно.

До нее наконец дошло.

В это время Петр увидел ее, выражение у него на лице медленно менялось, как будто он одну за другой поменял маски – разочарование, гнев и раздражение.

– Ты что здесь делаешь? – закричал он резким истеричным голосом. – Кто пустил? Всех уволю!

– И меня уволишь? – переспросила Катя язвительным тоном, под которым безуспешно постаралась скрыть унижение. – Это будет не так просто!

Скулеж под столом прекратился, оттуда донесся недовольный, приглушенный женский голос:

– Петушок, что происходит? Ты не можешь сосредоточиться… так ничего не выйдет…

– Сосредоточишься тут! – взвизгнул Петр.

Из-под стола выползла на четвереньках растрепанная девица в задранной до пояса юбке и расстегнутой кофточке, из которой вываливались большие молочно-белые груди. Не вставая с колен, она повернулась, увидела Катю и раздраженно проговорила:

– А это еще что за шлюха? Весь кайф сломала…

– Извини, дорогая, – протянула Катя, с брезгливым интересом разглядывая девицу, – о тебе я как-то не подумала!

Девица была совершенно никакая – вульгарная блондинка с пышным бюстом и длинными ногами. Таких сновало по коридорам телевизионного канала множество. Как ни была Катя ошарашена увиденным, все же поняла, что дело не в девице.

Ей хотелось закричать, разбить что-нибудь и убежать, убежать отсюда. Убежать из этого кабинета, убежать со студии, вернуться домой, забиться в какой-нибудь темный угол и зареветь.

Но другое, гораздо более сильное чувство пересилило желание сбежать. Это был гнев. Гнев и отвращение. Катя не двинулась с места, она холодно и брезгливо посмотрела на расхристанную девицу и отчеканила:

– Пошла вон!

До девицы, кажется, дошло. Она оправила юбку, кое-как застегнула кофточку и вылетела в коридор.

Петр проводил ее мрачным взглядом, посмотрел на Катю и проговорил тоном капризного ребенка:

– Кто дал тебе право здесь распоряжаться? Зачем вообще ты притащилась на канал? Тебе здесь нечего делать! Убирайся домой, там можешь командовать прислугой… пока!

– Вот даже как? – протянула Катя, внимательно оглядев мужа. – Сначала штаны застегни!

Он инстинктивно потянулся руками к ширинке, потом лицо перекосилось от ярости.

– Да я тебя тоже на улицу выгоню! Без гроша в кармане! А если будешь упираться – отниму ребенка!

Вот это он зря сказал. Это ему говорить не стоило. Эти необдуманные слова привели Катю в такую ярость, что она забыла о намерении держаться сдержанно и осторожно, раньше времени не раскрывать карты.

– Это еще неизвестно, кто кого выставит на улицу! – выкрикнула она. – Если хочешь знать, дорогой мой, это я могу отобрать у тебя по суду все твои проклятые акции и выгнать тебя с канала! И как ты думаешь, долго после этого будут вокруг тебя крутиться эти дешевые шлюхи? – Катя выразительно взглянула на дверь, за которой скрылась расхристанная девица.

– Что?! – вызверился на нее Петр. – Да что ты несешь? Какое отношение ты имеешь к акциям канала?

Несмотря на его наглый и самоуверенный тон, Катя почувствовала в голосе мужа плохо скрытый страх и нанесла ему следующий удар. Обманчиво мягким, мурлыкающим голосом готовой к прыжку пантеры она проговорила:

– Ты, наверное, забыл, мой дорогой, что заплатил за акции – и свои, и своей покойной маменьки – моими деньгами? Так вот, я тебе об этом напоминаю!

Произнеся эти слова, она о них сразу же пожалела: вряд ли стоило спешить с таким заявлением. С другой стороны, Петр не унаследовал у своей матери ее железный характер и бульдожью хватку, так что Катя не боялась, что он использует в своих интересах ее несвоевременную проговорку.

– Что? – Петр смотрел на нее, широко открыв глаза и отвесив челюсть, видно было, что он совершенно не ожидал такого поворота. И вообще не привык, чтобы жена показывала характер и защищала собственные интересы. И разумеется, он уже забыл, забыл то, что произошло пять лет назад с акциями, он давно уже утвердился в мысли, что акции его, только его и ничьи больше.

И сейчас он вспомнил, она поняла это по его помрачневшему лицу.

Однако Петр не сдался и попытался немедленно вернуть утраченные позиции.

– Да кого интересует, чьи это были деньги? – проговорил он с наигранным безразличием. – Были ваши – стали наши! Поезд ушел! Акции куплены на мое имя и на имя матери, так что ты тут ни при чем! Можешь про них забыть!

– И снова ты ошибаешься, дорогой! – промурлыкала Катя. – Это как раз ваши с матерью деньги не оставили следов, потому что вы внесли их наличными, да еще и здорово занизили сумму, чтобы сократить налоги, а мои деньги перечислены с моего личного счета, и сохранились все банковские документы, так что любой суд признает, что именно я являюсь законным приобретателем этих акций. Так что, дорогой мой, придержи язык и сбавь обороты, если не хочешь оказаться на улице!

На этот раз Петр надолго потерял дар речи. Глаза его остекленели, он приоткрыл рот и глотал воздух, как выброшенная на берег снулая рыба. Катя наслаждалась его растерянностью. Она достойно отплатила ему за ту отвратительную сцену, свидетелем которой невольно стала несколько минут назад!

Наконец муж отдышался и собрался с силами.

– Кто тебя подучил? – прошипел он с ненавистью. – Сама ты не смогла бы до этого додуматься!

– Ты так думаешь, дорогой? – Катя сложила губы в презрительную усмешку. – Вы с покойной маменькой всегда меня недооценивали. Пора тебе это понять.

– Думаешь, ты самая умная? – Петр взглянул на нее исподлобья. – Рано радуешься! Хорошо смеется тот, кто смеется последним!

Эти слова, а особенно этот полный ненависти взгляд заставили Катю насторожиться. Она снова подумала, что поторопилась раскрыть карты. Но уж очень она разозлилась…

Говорить больше было не о чем, Катя развернулась на каблуках и вышла из кабинета.

У Аллы хватило ума разогнать всех из приемной, она сидела за столом и смотрела на Катю виноватыми глазами.

«Всех уволить!» – подумала Катя, но вслух спросила другое:

– Кто такая, откуда?

– Это… это Карина Совко… работает на канале ассистентом звукооператора… Но Петр Федорович…

Дальше Катя слушать не стала.

За огромным столом сидели высшие сановники государства и представители иностранных держав. На почетном месте, рядом с императором Петром Федоровичем, сидел посол Пруссии, через одного человека от него – суровый старик фельдмаршал голштейн-готторпский Георг, дядя императора.

Петр Федорович обвел взглядом присутствующих, поднялся во весь рост, поднял бокал. За столом наступила тишина, все взгляды обратились к императору.

– Господа, я хочу выпить за великого полководца, за мудрого и могущественного правителя – короля Пруссии Фридриха. Я надеюсь, что с сего дня и до скончания веков Россию и Пруссию будут связывать узы нерушимой дружбы!

Какое-то время за столом сохранялась тишина, которую нарушил стук упавшей вилки, уроненной императрицей. Затем прусский посол поднялся и, повернувшись к государю, проговорил, благодарно улыбаясь:

– Ваше Величество, от лица своего государя благодарю вас за столь благожелательные слова и в свою очередь заявляю, что в лице короля вы найдете верного друга, а Россия найдет в Пруссии преданного и надежного союзника.

– Да будет так! – Император оглядел присутствующих, и под его взглядом все встали, чтобы стоя выпить за прусско-российскую дружбу.

Кто-то встал быстро и охотно, кто-то – нехотя, словно по принуждению, и только молодая императрица не пожелала встать и вообще отодвинула свой бокал.

– Мадам, – обратился к ней венценосный супруг, – отчего вы не желаете выпить с нами за столь желанный нам союз?

– Оттого, государь, что мне вспомнилось, как семь лет наши солдаты воевали с прусским королем. И воевали весьма успешно, так что вашему любезному другу Фридриху пришлось уступить России немалую часть своих земель. Теперь же вам угодно не только возвратить ему все эти земли, но и сделаться его союзником!

– Дура! – выкрикнул император, опрокинув на скатерть недопитый бокал. – Не вмешивайся в то, чего не понимаешь, ежели не хочешь переполнить чашу моего терпения!

– Воля ваша, государь, а только я не хочу пить за нашего недавнего врага!

– Дура! – снова выкрикнул Петр. Лицо его покрылось красными пятнами, он, обернувшись, нашел взглядом гвардейского офицера, командовавшего в тот день дворцовым караулом.

– Поручик! – окликнул он гвардейца. – Извольте сей же час арестовать мою жену и препроводить ее в крепость!

Офицер, резко побледнев, шагнул вперед.

В зале снова наступила тишина, в которой все расслышали, как Екатерина проговорила:

– Хоть в крепость, хоть в Сибирь, но я не стану пить за злейшего врага России!

Но тут поднялся фельдмаршал Георг. Повернувшись к племяннику, он негромко проговорил:

– Государь, дайте своему гневу немного остыть. Супруга ваша погорячилась, не уподобляйтесь же ей. Негоже создавать раздор в царственной семье, и вдвойне негоже выносить его на люди. Сие может весьма повредить империи в глазах иностранных государей..

– Вы правы, дядюшка… – признал Петр Федорович, внезапно смягчившись, и снова обратился к гвардейцу: – Поручик, я отменяю свой приказ!

Все присутствующие облегченно вздохнули и разом вполголоса заговорили, обсуждая скандальное происшествие, едва не завершившееся трагедией.

Ночь прошла относительно спокойно, поскольку Петр не пришел ночевать. Рано утром Валентина уже открыла было рот, чтобы задать вопрос с ехидной ухмылочкой, но поглядела Кате в лицо и вовремя передумала. Катя же решила немедленно уволить Валентину и с этой целью поехала в агентство по найму, чтобы не разговаривать об этом по телефону. Услышит Валентина и на прощанье какую-нибудь мелкую гадость сделает.

Няня с утра повезла Павлика на занятия.

Лидия позвонила в дверь развивающего центра.

Ей открыла Лена, администратор.

– Ну, как сегодня Павлик? – спросила Лидия, прикрывая за собой дверь.

– Замечательно! Просто прекрасно! – Лена театрально развела руками, подняла глаза к потолку. – Чудесный мальчик, у него такой творческий потенциал! Алиса Васильевна в восторге!

Три раза в неделю Лидия возила своего подопечного Павлика Коваленко в детский развивающий центр «Разноцветный мир». В этом центре детей дошкольного возраста учили английскому языку, рисованию, танцам и еще каким-то не очень понятным вещам. Разумеется, за это брали большие деньги.

Пока Павлик занимался в центре, Лидия успевала пройтись по магазинам и выпить чашечку кофе в ближайшем кафетерии. Потом она забирала Павлика, выслушивала от сотрудников центра непременные комплименты его замечательным способностям и отвозила ребенка домой – обедать.

В первый день посещения центра восторги, которые расточала Павлику Лена, произвели на Лидию приятное впечатление и даже удивили ее: самой ей Павлик казался совершенно обычным ребенком – в меру избалованным, в меру непослушным, в меру симпатичным.

Вскоре, правда, она поняла, что те же самые комплименты Лена говорит каждый день всем няням и родителям, забирающим детей из центра: это был ее, если можно так выразиться, творческий метод. Лена считала, что за свои деньги клиенты должны получить хоть какое-то удовольствие.

Павлик вышел в холл. Он выглядел оживленным и сразу же начал рассказывать Лидии, что сегодня к ним в центр приходил настоящий фокусник.

– Представляешь… – говорил он, пытаясь запихнуть правую руку в левый рукав куртки, – представляешь, у него из шляпы вылезла самая настоящая кошка! Представляешь себе? Полосатая! Настоящая полосатая кошка!

– Ну, одевайся скорее, – поторапливала его Лидия, помогая справиться с рукавами, – по дороге расскажешь!

– Нет, ты представляешь? – не унимался Павлик. – Полосатая, а мордочка беленькая!

Наконец Лидия одела мальчика. Они вышли из центра, сели в машину. Лидия усадила Павлика в специальное детское кресло, закрепила ремень, выехала с парковки.

Едва машина тронулась, Павлик снова восторженно затараторил:

– Лида, нет, ты представляешь себе – у него из шляпы вылезла кошка с беленькой мордочкой!

– А что еще было у вас на занятиях? – спросила Лидия, сворачивая на набережную.

Развивающий центр находился довольно далеко от дома родителей Павлика. Лидия строила маршрут так, чтобы по возможности не попадать в пробки, поэтому часть дороги ехала по относительно свободной в это время дня набережной реки Ждановки. Это было немного дальше, но по времени она выигрывала. Сейчас здесь было вообще пусто, и она прибавила скорость.

– Еще мы рисовали птичек, – сообщил Павлик без особого интереса. – И проходили, как эти птички называются по-английски. А лапки у нее тоже были белые, представляешь себе!

Лидия покосилась на Павлика и поэтому не сразу заметила гаишника. Он выскочил словно из-под земли, и теперь сигналил ей, требуя остановиться.

– Вот черт! – не сдержалась Лидия.

Обычно она не использовала при Павлике никаких крепких выражений, зная, что он их непременно запомнит и повторит. Но на этот раз от неожиданности не сдержалась.

Лидия сбросила скорость, подъехала к тротуару и затормозила. Полицейский подошел к машине с водительской стороны, наклонился к окну и произнес заученной скороговоркой:

– Сержант Белоусов. Ваши документы, пожалуйста.

– Что я нарушила? – Лидия протянула ему кожаную обложку с набором документов.

– Обычная проверка… – полицейский внимательно проглядел документы, но не отдал их ей, обошел машину сзади, снова вернулся и проговорил: – Лидия Ивановна, откройте, пожалуйста, багажник!

– Да в чем дело?

– Обычная проверка, – повторил сержант, но в голосе его прозвучало раздражение.

– Чего этот дядя хочет? – подал голос Павлик.

– Не знаю, – честно ответила Лидия, выбираясь из машины.

Она обошла машину, открыла багажник и окликнула полицейского:

– Ну вот, пожалуйста, смотрите!

Сержант не отвечал.

– Ну, где вы там? – Лидия нетерпеливо выглянула из-за открытой крышки багажника.

Полицейского вообще не было видно возле машины. Он исчез так же внезапно и непонятно, как и появился. Мимо проехала черная «Ауди», и набережная снова опустела.

– Да где же он! – вслух проговорила Лидия и вдруг почувствовала непонятное беспокойство. – Сам требовал открыть багажник, а сам пропал…

Она захлопнула багажник, обошла машину…

И тут сердце чуть не выпрыгнуло у нее из груди: Павлика на переднем сиденье не было.

Детское автокресло осталось на месте, а ребенок пропал.

– Павлик, Павлуша! – проговорила Лидия слабым, дрожащим голосом и заглянула в машину.

Павлик был, как уже сказано, ребенком в меру непослушным и непоседливым, он любил устраивать разные мелкие каверзы, иногда даже не очень мелкие, и Лидия подумала, что он вполне мог спрятаться в машине.

– Павлик! – крикнула она погромче, одновременно жалким и сердитым тоном. – Павлик, прекрати баловаться! Сейчас не время играть в прятки! Павлуша, вылезай!

На ее призыв никто не отозвался.

На всякий случай Лидия заглянула под переднее сиденье, перегнулась и посмотрела в заднюю часть салона, но его нигде не было. Зато по полу она нашла бумажник с документами на машину, который передала сержанту Белоусову.

Только тут до нее дошло, что Павлик сам ни за что не сумел бы отстегнуть ремни и выбраться из автокресла – и ей стало по-настоящему страшно.

Лидия выскочила из машины, дважды обежала вокруг нее, заглянула даже под нее, но ничего там не нашла и в ужасе заметалась по мостовой.

Набережная как будто вымерла. Вокруг не было ни души, ни машины, даже звуки большого города затихли.

И никаких следов странного сержанта.

И тут Лидия осознала страшную правду.

Этот сержант был никакой не сержант, он вообще не имел отношения к полиции, и остановил он ее машину с единственной целью – похитить Павлика.

Такие истории Лидия видела не только в кино: ей рассказывали, что несколько лет назад неизвестные преступники похитили сына банкира Михельсона, потребовали огромный выкуп. Михельсон деньги собрал, выкуп отдал, но ребенка так больше и не увидел. И преступников не нашли.

Еще одна такая же история случилась с ребенком известного режиссера Ведлянского. И в этом случае ребенка не вернули, хотя выкуп похитителям заплатили.

Лидия схватилась за голову.

Что делать? Что делать?

Позвонить в полицию? Или сначала сообщить о происшествии родителям Павлика?

Лидия представила, как говорит Екатерине Алексеевне, что ее сына похитили, похитили по ее вине, – и сердце ее сжало словно железными клещами.

Еще раз обежав вокруг машины, она нашарила в кармане мобильный телефон, еще не зная, кому собирается звонить, – и вдруг телефон зазвонил сам.

Нервы ее были так напряжены, что она вздрогнула и выронила телефон, но тут же подняла его с тротуара.

Телефон все еще звонил.

Лидия нажала кнопку, поднесла телефон к уху. И сразу же услышала хриплый незнакомый голос:

– Не вздумай звонить в полицию. Если позвонишь – ребенку конец. Немедленно поезжай домой к родителям ребенка и расскажи все матери. И ее предупреди, чтобы никому не звонила, если хочет вернуть сына. Если хочет вернуть его живым.

– Кто вы?! – выкрикнула Лидия. – Что вам нужно? Где мальчик? С ним все в порядке?

Но из трубки уже доносились короткие гудки.

Лидия посмотрела на телефон в ужасе, как будто это была ядовитая змея или граната с выдернутой чекой. Потом она спрятала его в карман пальто и села в машину.

Она просидела неподвижно несколько минут, не в силах ни на что решиться.

С одной стороны, звонок неизвестного внес в положение какую-то определенность: теперь она точно знала, что ребенок похищен, что его украл тот самый фальшивый полицейский.

Кроме того, неизвестный строго предупредил, чтобы она не звонила в полицию.

То есть теперь ее действия были определенны: она должна возвращаться в дом Павлика и сообщить его родителям о похищении…

Но это было легко только на словах.

Лидия снова представила, как говорит Екатерине Алексеевне, что Павлика похитили, – и покрылась холодным потом.

Катя вернулась рано – в агентстве ее внимательно выслушали, но навскидку никого не смогли подобрать, записали все ее пожелания, но скоро ничего не обещали.

– Вы же хотите опытную, аккуратную, не слишком молодую, русскоговорящую приличную женщину, так? – пожимала плечами администратор. – Ну, вы же сами понимаете, на таких у нас огромная очередь…

Катя посмотрела на часы.

Лидия с Павликом уже давно должны были вернуться из детского развивающего центра. Конечно, днем в городе повсюду пробки, а Лидия – не слишком опытный водитель, но все же в душе у Кати шевельнулось непонятное беспокойство. Она взяла свой мобильник, набрала телефон Лидии…

Холодный механический голос сообщил ей, что телефон абонента выключен или находится вне зоны действия.

Беспокойство в Катиной душе росло.

Она ходила по квартире, не находя себе места, безуспешно пыталась чем-то заняться, но все падало у нее из рук. Попыталась читать американский роман, который купила несколько дней назад, но глаза слепо скользили по строчкам, и через минуту она поняла, что не помнит, о чем только что читала.

И тут в дверях заскрежетали ключи.

Катя вскочила, уронила книгу, не стала ее поднимать и выбежала в прихожую.

В дверях стояла Лидия.

– Лида, слава богу, я так волновалась… – выпалила Катя, но тут она увидела бледное, испуганное лицо няни, ее трясущиеся губы, но главное – осознала, что с ней нет Павлика.

– Что случилось? – Катя схватила няню за руки, встряхнула ее. – Где Павлик?

– Екатерина Алексеевна… – проговорила Лидия дрожащим голосом, – Павлик… Павлика… – она зарыдала.

– Что?! Что?! – Катя трясла ее, будто хотела вытрясти из нее правду. – Что с Павликом?

– Его… его похитили! – выговорила няня сквозь слезы.

Катя отпустила ее, шагнула назад, наткнулась спиной на стену и медленно сползла на пол.

Осуществились ее самые жуткие, самые дикие страхи. Страшные сны, от которых она просыпалась с криком, в холодном поту, стали реальностью…

Она сжала кулаки – и вдруг почувствовала резкий укол в руке, в том месте, где носила старинный перстень.

Боль словно разбудила ее.

Разве можно сейчас поддаваться страху и растерянности? Сейчас дорога каждая секунда! Она должна не трястись от ужаса, не расползаться по полу, как кисель, а спасать своего ребенка! И для начала нужно выяснить, что же произошло!

Катя вскочила, снова встряхнула за плечи рыдающую няню и проговорила твердым, трезвым, решительным голосом (по крайней мере, так ей казалось):