Текст книги "Клуб "Твайлайт" Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Наталья Навроцкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Annotation

Продолжение романа "Клуб «Твайлайт». Мешать соединенью двух сердец... могут разные обстоятельства: гордость, предубеждение, деньги, ревность... заключённые ранее сделки. Но любовь точит камни не хуже воды....

Навроцкая Наталья

Глава 1.

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Навроцкая Наталья

Клуб «Твайлайт» Часть 2. 03.03

Глава 1.

Мергелевск, сентябрь 2017 года

– Мертвечина, – резко бросил Кардашев, бросая кисть на столик.

Марина вздрогнула. Художник потёр веки под очками и, не поднимая на неё глаз, продолжил:

– Когда я вас впервые увидел, Марина Павловна, несколько месяцев назад, вы были утомлены и печальны. Но даже тогда в вас было больше жизни, чем сейчас. Я не знаю, с чем это связано и, признаться, не хочу знать, но я два года искал подходящую натурщицу и, когда нашёл, выяснилось, что она не может выполнять взятые на себя в результате контракта обязательства... Марина Павловна, вы действительно думаете, что вы просто сидите, а я просто вожу кистью по холсту? В вас было то, что нужно мне – свет! Я пишу не людей, не природу – я пишу Душу! Я пишу душу женщины! Мне трудно писать того, в ком нет души! Должны же быть хоть какие-то эмоции, чёрт возьми! Даже сейчас! Вот я вам выговариваю, а вы?!... Нет, так не пойдёт. Я терпел день, два, неделю, почти месяц. Боюсь, мы с вами не сработаемся.

Марина кивнула, встала, привычно собрала платье складками, двинулась в подсобку.

– И выкиньте это платье, наконец! – раздражённо крикнул ей вслед художник. – Где вы его откопали? Оно ужасно!... Месяц работы – коту под хвост!

Марина вышла в большую гостиную из студии прямо в зеленом 'реквизите', сползавшем с плеча, поднялась на второй этаж и села на подоконник у лестницы, подобрав шуршащую ткань. Шёл дождь. С козырька сбивались в ворохи дождевые потоки, барабанили по плитке у эркера. Стекло запотело, и Марина провела по нему пальцем.

Первые недели сентября были горячими и пыльными. Зной высушил листву на деревьях, сад пожух, и полив не помог. И вдруг разверзлись небеса – осень подкралась, прячась во влажных ветрах и пожелтевшей траве, а потом задорно сказала своё 'бу!'. 'Белый Налив', который был виден со второго этажа, ещё держался, но ливень смывал покорёженные пеклом листочки, открывая вид на соседский сад. Марина смотрела на него каждый день, сидя на подоконнике и поджидая Игната, который возвращался из университета к позднему обеду, и обнаруживала всё больше деталей: деревянные фонарики над прудиком, уже пустым, готовым к зимовке, с обрезанными осокой и циперусом, флюгеры на гараже – целый рядок латунных фигурок (Алиса, Кролик, Шляпник, Чеширский кот, Гусеница), лавку-качели на ажурных цепях. Сегодня ничего нового не открылось. И дом был, как всегда, заперт и пуст.

Марина переоделась в своей комнате, свернула зелёное платье. Жалко его выкидывать – красивое, она оставит его в комнате.

Внизу хлопнула дверь. Игнат. Пронёсся топотом по лестнице, заскочил в свою комнату, выскочив, ворвался, как всегда, несмотря на постоянные замечания и недовольство Марины.

– А чё? Открыто было.

Марина, вопреки обыкновению, промолчала. Она собирала с полок вещи, складывала их в сумку и рюкзак. Застыла у кровати, на которую плюхнулся внук художника, – рюкзака и сумки не хватало, вещей накопилось много.

– Куда собралась? – спросил Игнат и, не дожидаясь ответа, продемонстрировал Марине яркий диск. – Смотри, что я из бокса заказов забрал. Дипломные спектакли выпускников ГИТИСа.

– Игнатик, а почему ты не на режиссуру поступил, а на продюсерство? – спросила Марина, отворачиваясь и стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Ты же кино любишь.

Парень тут же надул губы:

– Это в Москву надо ехать. Меня дед не отпустил. Он считает, я там от рук отобьюсь.

– Да уж,– вздохнула Марина, вспомнив кальян. – С другой стороны от продюсерства до режиссуры не так уж и далеко.

– Да ну, ФПР – скука! Нудятина! Месяц почти учусь, ничего нового не узнал.

Марина фыркнула.

– Давай устроим сегодня закрытый показ! Поржём! Чипсы и кока-кола, – Игнат смотрел на неё умоляюще, мило подняв бровки.

– Слушай, – она бросила несколько вещей в фирменный бумажный пакет из магазина. – Боюсь, не получится. Я ухожу. Твой дед меня уволил. Во мне нет души. Мне жаль. Ты так и не показал мне тот фильм... ну, который ты снимал, с твоей девушкой в главной роли...

Игнат приподнялся, опершись на локти, и поглядел на неё круглыми глазами:

– Подожди, не уходи никуда. Я разберусь.

Сорвался и исчез – только топот по лестнице. Марина вздохнула и села на кровать. Куда теперь? В планах было позвонить музыканту Саше из 'Васанты', но на карте почти нет денег. Саша предложил ей интересный вариант: учиться и работать в Индии. Ей это по зубам, она так и делала в Швеции, но для поездки нужен первоначальный капитал. В последнее время Марина чересчур уж расшиковалась. Кардашев, конечно, человек честный, заплатит ей за этот месяц, но этого хватит, только чтобы снять недорогое жильё и перебиться до новой работы. Сезон почти закончился. Можно устроиться на базу отдыха, с расчётом на бабье лето, но... Марину передёрнуло, когда она подумала о капризных отдыхающих, придирчивых администраторах и тяжком труде. На хорошее место её вряд ли возьмут, а старые, дешёвые, совдеповские варианты – это скверные душевые и туалеты, общие на этаж или для нескольких домиков, шумные клиенты, решившие сэкономить на отдыхе, но считающие обслуживающий персонал быдлом. Опять потные мужские руки, 'случайные' прикосновения, пьяное дыхание, украдкой стянутые с мылом обручальные кольца, ревнивые жёны. Если уж искать работу, то в клубах и барах. Там тоже несладко – в глазах посетителей Марина всегда останется потенциальной поставщицей определённого рода услуг, но она уже не маленькая испуганная девочка, и случай со Степаном это доказал.

Марина встала и подошла к окну. Что ж, Золушка заигралась и засиделась. Пора возвращаться к мышам и тыквам. У неё, как в сказке, имеется свой дедлайн – возвращение хозяина соседского дома. Странно, но ей почти всё равно. Георгий Терентьевич может сколь угодно её ругать, но внутри действительно нет эмоций. Наверное потому, что в начале, когда она прочитала почту в электронном ящике (и то... последнее письмо) и узнала, кто живёт по соседству, их было слишком много. Однако невозможно постоянно засыпать и просыпаться с одной мыслью в голове – рано или поздно перегораешь.

Марина высунулась под тарабанящие по балкону капли, посмотрела вдаль. Примелькавшейся серой машины на ведущем к морю спуске сегодня не было, ни утром, ни днём. Марина вдруг почувствовала укол сожаления. Странно. Она ведь радоваться должна.

Игнат опять ворвался, тяжело дыша, помахал руками:

– Ты всё не так поняла! Дед тебя не выгоняет! И не собира... То есть, собирался, но я его уговорил! На коленях за тебя просил! Обещал, что ты исправишься и всё такое... уф! Я теперь твой благодетель! Ты на меня молиться должна! И выполнять все мои капризы! Кстати, что у нас сегодня на обед?

– Го...голубцы, – сказала Марина, с подозрением вглядываясь в счастливое лицо парня.

– Класс!

– Я думала, ты обрадуешься тому, что я...

– Ты что? – оскорблённо воскликнул Игнат. – Я без пропитания оставаться не могу! Как же я буду харчеваться?

– Это что, из фильма?

– Конечно, учи классику! Займусь я твоим образованием!... А сметана есть?! – последнюю фразу Игнат прокричал уже из коридора.

– Есть! – крикнула Марина и вышла на балкон.

– Домашняя?

– Иди уже, тарелки расставляй! Сейчас спущусь!

Дождь притих, в соседском саду с воодушевлением пела какая-то птица. Она вспорхнула над кряжистым орехом, гулко захлопав крыльями. Марина заметила шевеление у дома, сердце её забилось чаще, но движение не повторилось, лишь что-то блеснуло и негромко затрещало.

... Внук ворвался примерно через полчаса после ухода Марины, с возмущением завопил:

– Ну дед! Ты что?!

– Игнат, что случилось?

– Ты Марину выгоняешь?!

– Игнат, присядь.

– Ты с ума сошёл?! Я только нормально стал... питаться! – внук упёр руки в бока.

– Игнат!

– Мне хоть есть, с кем вечерами кино посмотреть! Хоть кто-то адекватный... кто соображает!

– Игнат!!! Успокойся! Я не собираюсь выгонять Марину Павловну!

– Тогда какого... ? – Игнатик захлопал глазами.

– Ты много времени проводишь с Мариной Павловной. Ты заметил, что с ней что-то не так?

– О-о-о! – многозначительно протянул Игнат, успокаиваясь. – С ней даже очень чёт не так!

– Не могло у неё в жизни произойти чего-нибудь такого, о чём мы с тобой не знаем? Смерти близкого человека?

– Она бы сказала.

– И то верно. Мама у неё жива, они созванивались недавно... что же?

– Я думаю, её парень бросил. А из-за чего ещё девки убиваются? Я тут на днях, короче, немного пошалил...

– Игнат, что? – нахмурился художник.

– Да не важно... Так вот, даже слова не сказала. Не ругалась и не стукнула ни разу... даже рукой... тяжёлой, кстати! Я сразу въехал – пришибло её. Как меня тогда, помнишь?... А зачем ты её так напугал? Она там вещи собирает!

– Она неправильно меня поняла. Я... вспылил. С ней стало невозможно работать! Но мне самому очень нужна Марина Павловна, и я не собираюсь расставаться с ней в ближайшее время. К тому же, у нас договорённость до весны. Весной состоится выставка. Я просто устроил ей небольшую взбучку. Сам сожалею, – признался Кардашев.

– Из-за твоей взбучки она сейчас упакуется и свалит!

– Не свалит... в смысле... Боже, что у тебя за лексикон?! Марина Павловна никуда не уйдёт! Я с ней ещё не расплатился.

– Ты её не знаешь! Она гордая! Побегу проверю...

– Игнат!

– Ну что?!

– Понаблюдай за ней.

– Дед, – Игнат вернулся на середину студии, почесал нос. – Мне кажется, она знакома с нашим соседом... ну, Муратовым. И думаю, её очень расстроило, что о нём в газете писали, что он женится и всё такое... Ну, ты понял.

– Спасибо, внук. Это многое бы объяснило. Странно, я думал, наш сосед женат уже... Ладно, иди. Я потом ещё поговорю с Мариной Павловной, извинюсь.

– Ты уж постарайся. А то как психанёт! И свалит!

– Игнат!!!

... Внук сунул голову в дверь через несколько минут, сказал, что пришёл Борис и они садятся обедать. Кардашев обещал, что вскоре присоединится. Он с удовольствием предвкушал трапезу за изысканно накрытым столом в компании молодых и красивых людей.

Вошёл Танников, пожал руку, наклонился над подрамником, прищурился и жадно вспыхнул глазами, обошёл вокруг, вгляделся, бегая по полотну взглядом:

– Ты чёртов гений, Терентич! Тебя все похоронили, а ты взял и воскрес!

Кардашев вздохнул:

– Борис, я всегда прислушиваюсь к твоему мнению.

– Пра-а-авильно. Моё мнение – это деньги и слава. Нам с тобой сейчас очень нужно и то, и другое.

– Скажи, что я натворил?

– Ты сотворил, Терентич!

– А не врёшь старику? Это ведь не я... что-то другое...

– Не понимаешь? Ты всегда был проводником божьей благодати, а это.... Как тебя пробрало, Терентич! Я же говорил, харизма! – Танников весело засмеялся, блестя глазами. – Так и вижу заголовки в сети: 'Известный художник вступает в новый этап своего творчества, не боясь экспериментировать с цветом и композицией'.

Кардашев сел, снял очки, протёр их, посмотрел на картину, покачал головой:

– Не понимаю.

– Да всё ясно же! Ты поймал! Свою квинтэссенцию. Душу в её телесном воплощении. Просто подобрался к ней с другой стороны.

– Боря, я всегда полагал, что ты губишь своё предназначение. Я счастлив, что ты наконец занимаешься тем, что предписано тебе судьбой.

– А я как рад, Терентич! Как назовёшь?

– Пусть будет просто 'Девушка в зелёном'.

– Как скажешь. Беру.

– Уверен?

– Даже не сомневаюсь. Повешу рядом с тем маленьким Ромасом, с аукциона, и Слепышевым. Цену вопроса обговорим позже, когда будет готово. Идём харчиться, как говорит наш маленький злыдень.

– Вы с ней помирились? С Мариной.

– Конечно! Я не только романтичный, но и отходчивый человек. И за добро злом не плачу.

– Будешь ещё...? Ну...

– Штурмовать неприступный бастион? Не-е-е... Мне сейчас не по карману лишние телодвижения. Я вот тут недавно понял: бабы бабами, но самый большой кайф я получаю вот от этого, – Танников обвёл жестом студию и кивнул на портрет. – К тому же, вон, посмотри. Что мне там делать? Нечего лезть туда, где и без меня осколков хватает.

– Иди. Я сейчас.

...Кардашев сидел, задумчиво глядя на холст и прислушиваясь к весёлым голосам, доносящимся с кухни. Картина была почти готова. В ней он вернулся к своему раннему стилю, смело играя с контрастными цветами, за что его часто поругивали критики. Нет, Боря прав, а он неправ и зря обидел девушку. Если что-то непривычно лично для него, это не значит, что это плохо. Непривычны эмоции, с которыми художник 'вылепил' портрет Марины. Он сам от себя их не ожидал. Кардашев усмехнулся. Она только вошла в тот день в гостиную, вся мокрая, встревоженная, смущённая всей двусмысленностью ситуации, а он уже знал, что хочет её нарисовать. Поймать игру чувств на лице, старательно маскируемых деланой невозмутимостью, жестикуляцию... даже голос. Она была совсем другой тогда – старалась быть незаметной и избегать чужих чувств. Люди её утомляли. Ей нужен был покой, дом, отдых. Художник запомнил, как она впитывала звуки и краски комнаты, в которой очутилась. Всё так хорошо складывалось вначале... Он дал ей дом, весёлую компанию и стабильный доход, надеясь получить взамен Душу для своих полотен. Но она его переиграла. Поэтому он и злился. Поспешил с выводами, принял душевную скорбь за бездушие, но сейчас посмотрел на картину иным взглядом. Нужно извиниться.

Девушка на картине тосковала. Как тоскуют внешне довольные и постоянно востребованные люди – украдкой, когда не замечают, что на них смотрят, когда получают небольшой антракт в пьесе, где они всегда к услугам других. Марина садилась на кушетку бодрая, с сияющим лицом, а потом постепенно забывалась и погружалась в свою грусть. И Кардашев, незаметно для себя, стал оттягивать начало работы и ждать прихода этой грусти. И вот, что он имеет в итоге...

... – Простите, Марина Павловна, – со вздохом сказал Кардашев за столом. – Вы устали, а я вспылил и не сдержался. Печень вот... пошаливает, а в дурной печёнке, как говорят восточные лекари, таится жар гнева.

– Я понимаю, – сказала Марина.

– Хочу загладить свою вину. Грядут выходные. Давайте отдохнём от дел. Сплаваем на маяк, к моим друзьям.

– Ура! – завопил Игнат. – Наедимся мидий до отвала!

– Борис?

– Нет я пас. Готовлюсь к открытию.

– Марина, вы не против?

– Нет, – удивлённо ответила Марина. – У меня-то как раз никаких дел.

Кардашев внимательно посмотрел на неё и сказал:

– Тогда договорились.

***

Ренат позвонил через неделю. Сухо сказал в трубку:

– Не припоминаю, чтобы я тебя увольнял. Подъедь, поговорим.

Вадим подъехал. В коридоре у офиса его заметила Колесова, выходящая из своего кабинета с ворохом эскизов.

– Вадь!

– Надя.

– Атос, что происходит? – Колесова чуть не плача схватила его за руку, роняя эскизы. – Что стряслось? Где ты был? Трубку не берёшь, не открываешь!

– Наденька, нам надо поговорить. Мне нужно тебе кое-что рассказать. Когда ты сможешь?

– Да всегда! Ты к нему?

– Да.

– Он злой. Очень. У нас тут ад кромешный.

– Я знаю.

– Что же такое... творите, мушкетёры?!

– Наденька, мы давно уже не мушкетёры, – Вадим улыбнулся, растянув губы, зашёл в кабинет Муратова.

Ренат развернулся в кресле от окна. Не стал, к облегчению Вадима, продолжать ТОТ разговор, холодно бросил:

– Считай это отпуском за свой счёт. Вычту из оклада. Теперь решай. Остаёшься в 'Твайлайте' или уходишь? Я не настолько глуп, чтобы терять нужных мне людей, знающих от и до бизнес, из-за... личных недопониманий. Если решишь уйти, закончи завязанные на тебе проекты, обучи преемника. Мы с тобой не мальчики малолетние, чтобы рушить наработанное в угоду эмоциям. Ну?

Вадим думал. Если остаться в клубе, не придётся продавать квартиру, чтобы открыть свой бизнес. Да и 'Твайлайт' уже прочно врос в сердце. Его сетевые проекты приносят только деньги, но не удовольствие. Но как разграничить личное и рабочее, если они с Ренатом до сих пор всё делали вместе?

Ренат, видимо, подумал о том же, усмехнулся:

– Каждый будет заниматься своими проектами. При сотрудниках никаких... разборок. Мне тоже плевать, что там у тебя за стенами клуба, Ярник. Просто работай. Я уезжаю на несколько дней к своим. Маме стало хуже, положили в больницу.

– Тёте Наде...? – вскинулся Вадим, смутился.

Ренат сделал вид, что не заметил его порыва. Им будет очень трудно разграничить личное и рабочее.

– Да. Презентацию я провёл. Администрация нас поддерживает: двадцать процентов расходов город берёт на себя, первые два года – минимальная аренда с учётом наших затрат на ремонт театра. Дядя обещал выбить кое-какие дотации из краевого бюджета. Ещё двадцать – спонсоры. Но главная наша надежда – инвесторский пул. Подключай всех, кого только можешь с минимальной долей. Есть один магазин одежды, кафе и два ресторана с перспективой хорошего оборота в районе театра. В Пассаже на Высоцкого открывается мульти-галерея. Узнай, кто владелец, под кем ходят, почём вопрос размещения рекламы. Я на связи.

Надя ждала Ярника в 'Кружке Мира'.

– Вадик, что?

– Марина здесь, в Мергелевске.

– Михеева?

Колесова откинулась на спинку диванчика, уронила руки на колени:

– Ну, я могла бы и догадаться! Криптонит.

– Что?

– Не обращай внимания, мысли вслух. А разве она не за границей живёт?

Вадим рассказал всё, что знал, даже суховато изложил суть их с Ренатом 'разговора' у Веры Алексеевны. Надя слушала молча, с болезненной гримасой, потом закрыла лицо руками и застонала:

– Муратов, как же ты меня подвёл, опять!

– Ты о чём?

– Я же говорю, не обращай внимания. Ты с ней уже разговаривал?

... – Вадим? Как ты меня нашёл?

– Случайно. Это правда.

Марина бросила взгляд через плечо, на дом Рената, и пожала плечами.

– Ты знаешь, кто твой сосед? – спросил Вадим.

– Конечно. А он?

– Да.

– Действительно, чего я спрашиваю? Он, случайно, не из-за меня тут не появляется?

– Из-за тебя.

– Что ж, – она покачала в руке плетёную корзинку. – Извинись перед ним за доставленные неудобства. Передай, это не надолго.

– Это всё, что ты хочешь ему сказать?

– Да. И тебе тоже.... Нет, хочу добавить. Наш договор с Андреем Эльмировичем ещё в силе. Было несколько отступлений... я взяла на себя смелость... но спустя десять лет, думаю, имею право на некоторые вольности. Самый главный пункт нашего с Андреем Эльмировичем бессрочного, – она подчеркнула это слово интонацией, – договора я не нарушаю. Я умею быть благодарной и обязательно всё... компенсирую. Скажи... ему... Ренату... что наше соседство – это случайность. Я совершенно случайно здесь оказалась. Я просто... стараюсь выжить. А мир тесен.

– Марина, какого... фака ты мне это говоришь? – слова Вадима прозвучали грубо, но он не стал смягчать.

– Я тебе намекаю, чтобы ты ко мне не приближался особо... тоже. Я же знаю, где ты, там и Ренат. Хочешь, чтобы я самый главный пункт нарушила?

– Мы с Муратовым больше не друзья!

– Печально слышать. Мы с тобой тоже никогда не дружили.

– Не буду спорить, – у Вадима вдруг сорвался голос.

Марина подняла на него удивлённые глаза, впервые с начала их разговора. Они стояли у калитки. Она шла куда-то с корзинкой. На ней было яркое жёлтое платье без рукавов с юбкой колоколом. В голубых глазах отражалось небо... или море. Теперь Вадим хорошо видел, как она изменилась. Скулы и подбородок заострились, не было больше круглых щёчек с ямочками. Волосы играли на солнце всеми оттенками оранжево-красного. Он вспомнил слова Рената, сказанные ещё тогда, в самом разгаре их с Мариной отношений: 'Понимаешь, брат, тут такое дело. Один мужик, вот как ты, пройдёт мимо, фыркнет, мол, морковка конопатая. А другой – бац, и наповал. Как хорошо, что ты у меня ледяной друг'. В университете, с того самого момента, как Муратов решительно объявил всем о своей любви к рыжей первокурснице, Ярник старался просто не смотреть на Марину. Это помогало. Но теперь он будет смотреть, имеет право.

– Я и сейчас не собираюсь с тобой... дружить.

– Уходи.

– Хорошо. До завтра. Я буду приезжать и стоять здесь, у поворота. Как созреешь, приходи.

– Да, несколько раз, – сказал Вадим, морщась. – Она не очень настроена общаться. У неё сейчас новая жизнь. Я – воспоминание о плохом.

– Кто же тогда я?

– Ты тут при чём?

– При том. Ты просто не знаешь, как я виновата! Но мы были подругами, настоящими, понимаешь? Её невозможно было не любить, такая милая... искренняя... Ты помнишь, как она пела? Я всё время думала: вот не туда она пошла, не в ту профессию. Как в воду глядела... Муратов, Муратов... Была же надежда, что вырастет из него нормальный мужик. В клубе его все любили... ещё недавно. Куда ж тебя понесло, Д'Артаньян?... Ярничек, милый, возьми мне кофе! А я пока мысли в порядок приведу.

Вадим пошёл к стойке и остался дожидаться там заказа. Надя сидела на диванчике под нарисованной во всю стену картой мира с картинками-наклейками: кружки, чашки, бокалы и прочие ёмкости с национальными напитками. Колесова выглядела несчастной. Вадим не ожидал, что она будет так переживать.

– Мне нужно с ней увидеться! Дай мне её номер.

– Я его не знаю. Я поговорю с Мариной ещё раз. Не оставлю в покое, пока она не согласится на нормальное общение.

– Ты считаешь, мы имеем право её... доставать?

– Имеем – не имеем! Мне плевать, – с чувством бросил Вадим. – Я впервые в жизни пошёл против Рената. Мне ветер свободы в голову ударил.

– Смотри, не застудись, – Надя покачала головой. – Держи меня в курсе. Как ты думаешь... Ренат это сказал... искренне?

– Мне всё равно. Я его поймал на слове. Он своё слово держит. Мне этого достаточно.

– Я пойду.

– А кофе?

– Выпей сам, – Надя встала, скользнула рукой по плечу Вадима, пошла к выходу, очень грустная, красивая, почти родная.

***

В субботу после завтрака все вышли к морю. Пришлось немного пройтись по берегу, потому что причал у спуска рядом с домом уже давно не ремонтировался, и в его былом продолжении вместо досок из воды торчали сгнившие сваи.

Было ветрено. Марина собрала волосы под капюшон лёгкой куртки.

– Вот и Пётр,– сказал Кардашев, вглядываясь в горизонт.

К причалу подошёл катерок. Художник помог Марине пройти по узкому трапу. Сразу отчалить не получилось – Пётр, энергичный, шумный дядька, техник на маяке, ждал кого-то ещё. Вскоре на причале появился мужичок в жёлтом резиновом плаще. Он бежал со всех сил, таща в руках ведёрко и удочки и путаясь в полах плаща.

– Сергеич! – крикнул Пётр Кардашеву. – До Осоковки подбросим.

Художник кивнул. Мужичок с ведром ловко запрыгнул в катер и уселся на свободное место. Лодка заурчала и начала разворачиваться. Порыв ветра сорвал с головы Марины капюшон. Сергеич вдруг уставился на неё, выкатив глаза. Потом встал, бочком, цепляясь за борт, перешёл на нос и уселся рядом с техником.

Игнат, с руками под курткой, носом в пиликающем телефоне, даже не заметил. А Кардашев смущённо хмыкнул в ответ на изумлённый взгляд Марины:

– Не обращайте внимания, Марина Павловна. Это же Сергеич. Его тут все знают. Он со странностями.

– Да уж, – уязвлённо пробормотала Марина, оглядываясь на нос катера.

Кардашев наклонился к ней поближе:

– У него пять лет назад в Крымске жена и сын погибли, в наводнении. Остались только невестка и внук. Они в посёлке живут. Пенсия у Сергеича маленькая, внук болеет. Вот он и промышляет, как может: рыбу ловит, по хозяйству помогает, кто согласится. Сосед наш его привечает, хотя работу ему даёт больше для виду – садовник из Сергеича абы какой. Хороший у нас сосед, Марина Павловна, сострадательный... да... – художник рассеянно посмотрел вдаль. – С тех самых пор у Сергеича с головой не всё в порядке. В суеверия всякие верит, то инопланетян ловит, то русалок, то леших. Учитывая, что он ещё и выпить любит... Пару недель назад весь посёлок переполошил – утверждал, что собственными глазами видел на острове русалку с хвостом, рыжую, с волосами до пят. Не вы ли, Марина Павловна, сподобились?

– М-м-м-м, – Марина призадумалась, – насчёт хвоста и 'до пят' не знаю, а до острова несколько раз плавала. Там здорово, тихо... Бедный Сергеич.

Она посмотрела назад и встретилась глазами с подозрительным взглядом садовника, оба смутились и отвернулись.

... Жена начальника маяка, Яра Тимофеевна, устроила для Марины маленькую экскурсию:

– Нам, конечно, не положено, режимный объект, но Терентич очень просил. Вы ему, кстати, кто? – женщина с любопытством обернулась. – Родственница?

Они поднимались по узкой винтовой лестнице внутри маячной башни, вдоль пахнущей известью белоснежной стены.

– Я дочь его друзей, – соврала Марина, вспомнив наставления художника. 'Марина Павловна, нам же не нужны лишние... предположения на наш счёт'.

– Отдыхаете у нас?

– Да... и подрабатываю... у Гео... дяди Гоши.

– Тогда понятно. Ну, заходи. Вот наша святая святых, так сказать. Ради неё мы тут и живём.

– Какая красивая, – восхитилась Марина, разглядывая линзу на металлической подставке, напоминающую калейдоскоп из переливающихся на солнце стёклышек.

– Ото ж, – с гордостью сказала женщина. – При свёкре моём внутри ещё керосинка горела, сейчас электричество, автоматика. Если света нет – дизель включаем. Кажется издалека, что свет мигает, а он не мигает – эффект такой.

По дороге вниз Яра Тимофеевна, разглядев в Марине благодарную слушательницу, с воодушевлением продолжала рассказывать:

– Маяку сто сорок лет. Раньше такой же стоял на островке, там, где Терентич сейчас живёт. Но потом его разобрали, и новый там чуть дальше в море поставили. А мы здесь уже тридцать годков. В войну тут прожекторный пункт был, но его разбомбили. Потом маяк заново возвели. Идём поскорей, а то нарушаем. Сейчас мужики шашлыками займутся, а мы с тобой салатику нашинкуем, капуста, огурчики. Мальчишки наши мидий наловят – на противень и на мангал. В доме вам тоже нельзя, он на территории, мы вам на пляжике и палаточки, и костерок... Тут вечерами прохладно уже, одевайся потеплее, уж очень ты худенькая, светишься прямо насквозь. Терентич там тебя хоть кормит? Или Игнатка всё съедает? А кот ваш там как? Не лопнул ещё?

Марина так наелась шашлыков, что даже аромат, доносящийся от мангала с мидиями, пузырящимися в соку и хрустко лопающимися, не заставил её встать с насиженного местечка под тёплым спальником. Море к ночи расшумелось, небо развернулось над головой светлячковым полем. Работники маяка отправились спать, и только подростки, внуки Петра и Яры Тимофеевны, сидели у костра и хохотали детскими голосами, внушая Марине искреннюю зависть. Игнат посидел с ребятнёй, подкатил джинсы и прохаживался в прибое, рискуя упасть и утопить мобильный, в котором он опять слушал что-то какофоническое.

Подошёл Кардашев, протянул Марине бумажную тарелку с мидиями, сел рядом, скрестив перед собой морщинистые руки, глядя на внука, хмыкнул:

– У них у всех сейчас мерило времени – зарядка на телефоне. Восемьдесят процентов – жизнь, тридцать процентов – паника, пять – тлен и безысходность.

Марина улыбнулась и сказала:

– Я однажды потеряла наушники в Стокгольме. Они зацепились за чью-то сумку на переходе и выпали из гнезда. Зажёгся красный, и я не успела догнать ту женщину, осталась без музыки, надолго, на две недели. Денег не было, а хорошие наушники стоили дорого. Это были самые тяжёлые две недели. Самые тяжёлые недели в самый тяжёлый месяц моей жизни.... Георгий Терентьевич, почему вы ко мне так добры? Поселили у себя, хорошо платите, относитесь как к родственнице, подарили такой замечательный день...

– Ругаю...

– Всего один раз. Я заслужила.

Кардашев потёр губы и сказал:

– Потому что вы мне небезразличны. Не пугайтесь, без седины в бороде и бесов в рёбрах. Художники часто влюбляются в своих моделей, а писатели – в персонажей. А ещё в траву, деревья, волны, которые они пишут и описывают... Мне трудно ответить на ваш вопрос. Я человек верующий по-своему. Религия моя такая, что я служу Богу своим талантом. Шёл я к этой вере тернистыми тропами, с самой молодости, когда предпочёл 'серьёзное' дело легкомысленному искусству, и в зрелости, когда вернулся к тому, в чём и сейчас вижу своё предназначение. Ангелом моим и вдохновителем была моя жена – вошла в жизнь мою, осенила и... улетела. Всю жизнь говорила мне рисовать, а я не слушал, не понимал. Думал, вот мой предел – работа, зарплата, конвертики от пациентов. Зато после смерти Анжелы ничего уже нужно не было. И я запил... Я разговорился, не спросив, надо ли вам это.

– Рассказывайте дальше, пожалуйста.

– А вы ешьте, ешьте, вкусно ведь... Запил я не из-за смерти жены. Наоборот, уход Анжелы побудил меня снова рисовать. Но со мной стало кое-что происходить в клинике... Я ведь после довольно поздней интернатуры работал рентгенологом. Опыт у меня был большой, практический, меня ценили. Пациентов я... чувствовал. Иногда с первого взгляда мог сказать, кто выживет, а кто нет – просто знал. Меня это пугало, и я особо на этот счёт не распространялся... И вдруг... все эти люди... страдальцы, умирающие... опухоли, метастазы, понимаете? Таких было много, большинство – ко мне с простыми случаями не посылали. Я всегда абстрагировался, отстранялся, а тут пошло́: эмпатия, боль душевная такая, что ночами не спал. Во всех чудились те страдания, что Анжела перенесла перед своим уходом. Все они чьи-то матери, отцы, дети... Понимал, что это неправильно, непрофессионально, но увы, продолжать не смог. Выдержал только пару лет, после первого же гонорара за картину – уволился. Зато в живописи всё, что захлёстывало меня с головой, становилось благом. И сейчас становится. Вот и ответ на ваш вопрос: когда я не слышу чужих эмоций, когда вокруг не происходит ничего, что трогает меня за сердце, мне становится скучно жить: я ем, сплю, гуляю, общаюсь с роднёй и... не рисую. Я два года ничего серьёзного не писал. И вдруг... Спасибо Боре. У него другой дар – нюх на то, к чему люди потянутся. Он к вам потянулся, а за ним и я... Как ни прискорбно и не ... стыдно мне это констатировать, но у меня к вам потребительское отношение, Марина Павловна.

– Поэтому вы на меня злились?

– Да. Чувствовал, что вы притворяетесь. Пытаетесь спрятать свои чувства глубоко внутри, но там они ... умирают, и вы с ними... Вы мне интересны. Вы дружите с моим внуком, у которого в приятелях только охламоны, при этом умны и ответственны, поёте, когда думаете, что рядом никого... я разбираюсь в классическом вокале и музыке, как вы уже могли заметить, и знаю, что вы далеко не любитель. Я видел запись с недавнего рок-концерта в каком-то новом клубе, внук показал – вы очень многогранны. Про ваши отношения с Борисом я вообще молчу – наш Казанова крайне редко терпит поражение. Вы меня удивляете. Это как раз то, что мне нужно сейчас.