Текст книги "Пять синих слив"

Автор книги: Наталья Молодцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Не могу сказать, что эта фраза меня сильно впечатлила. Или взволновала. Мы же все это «проходили». И в голове (и сердце) накрепко запечатлелось: это были издержки роста большой страны. Это были муки рождения великой державы. К ним надо относиться с пониманием и сочувствием, но надо отдавать себе отчет в том, что – лес рубят, щепки летят…

Но когда «щепка» – твой родной прадед? Твоя родная плоть и кровь?

…Дрожащими руками заполняю графы сайта «Поиск по электронной Книге Памяти». Вывожу фамилию, имя прадеда… предположительный год ареста (или восемнадцатый, или тридцатый – какой же еще?)…

«На обработку вашего запроса потрачено 0,11 секунды. По вашему запросу найдено 0 совпадений»…

Сижу, оглушенная. 0,11 секунды… Разве можно за такое время найти целую жизнь?!

Еще и еще раз делаю попытки выведать хоть что-то у электронного всезнайки (всезнайки ли?). Увы – безрезультатно…

Звоню маме:

– Ну ладно, ты не помнишь отчества своего дедушки. Но самого-то его помнишь? На кого он был похож?

– Помню: один раз он пришел к нам в гости. Мама его угощала за столом, а я лежала на кровати. Так я на него и глядеть-то стеснялась.

– Сколько тебе было лет?

– Еще и в школу не ходила.

– Ты с двадцать шестого года. Еще в школу не ходила… значит, начало тридцатых.

Про себя думаю: тридцатые – самый разгул репрессий. Может быть, он, кем-то предупрежденный, проститься с дочерью – Варварой – приходил? И чего я хочу от мамы – чтобы она знала имя-отчество человека, которого в то время звала «деденькой»? Чтобы она запомнила его черты?

Ей было всего четыре года!

А потом в семье (в стране) началась эпоха молчания…

– Слушай-ка, – вдруг произносит мама. – А позвони-ка ты Наде.

– Кто такая Надя?

– Дочь маминой сестры, Александры. Мама как вышла замуж, так и уехала из Лады, а Александра жила там долго. А потом уехала к Наде и осталась у нее жить. Поди-ка, они разговаривали про деда…

Как я искала Надю – Надежду Павловну, точнее, номер ее телефона – это отдельная история. Слава Богу, она закончилась благополучно. И вот я набираю номер ее мобильного телефона. Слышу несильный («Болею» – сразу же доложила она), но очень приятный и, главное, доброжелательный голос. Едва узнав, кто я такая и почему ей звоню, она на удивление быстро ориентируется в ситуации и четко отвечает на мои вопросы:

– Отчество у Андриана было Иванович. Да, он держал маслобойку. Каким был человеком? Мама говорила: замечательным! Хорошо платил наемным рабочим. Мог купить кому-нибудь из них корову. Мог свадьбу молодым за свой счет сыграть. А еще двадцать лет ухаживал за своим парализованным отцом. Арестовали его в тридцатом. Где отбывал срок? В Котласе Мурманской области. Валил лес. Однажды его придавило упавшим деревом. Он заболел. Мама посылала ему посылку, но вряд ли он ее получил. Потому что скоро нам сообщили о его смерти – товарищи написали.

В одном ошиблась моя добрая собеседница: Котлас – в Архангельской области. Пожелав ей здоровья и поблагодарив за рассказ о прадедушке, я тут же бросаюсь с помощью интернета разыскивать Книгу Памяти жертв политических репрессий, изданную в Архангельской области. Здесь Андриан Иванович Губернсков отбывал срок, здесь умер… Здесь и должны быть сведения о нем!

Увы – оказалось, что в эту Книгу занесены только страдальцы, родившиеся и проживавшие до ареста в Архангельской области.

Не утолив моей жажды, интернет тем не менее подсказал, что делать дальше. Если уж быть совсем точной – подсказали люди, ищущие, как и я, своих предков. Нещадно эксплуатируя интернет, я была поражена: оказалось, таких поисковиков, как я, великое множество. Что особенно удивительно – много молодых! Такое впечатление, что вся Россия затосковала по своим дедушкам и прадедушкам, бабушкам и прабабушкам. Затосковала – и хочет узнать о них как можно больше или – хотя бы что-то! А узнать, как я и сама уже убедилась, непросто. Одна из сложностей, например, была такая: оказавшись на новом месте жительства, многие из репрессированных стремились поменять свои фамилии, делая попытку спрятаться, скрыться, исчезнуть из поля зрения властей. И некоторым это удавалось. Ну и как после этого найти их следы, их корни?!

Один из виртуальных добровольных помощников поисковиков (есть такие!) подсказал: надо обращаться в информационные центры областей (республик) и Управления ФСБ по месту жительства репрессированных.

Значит – опять ждать лета…

Весной сажали огород, потом принимали внуков, – только осенью вырвались с братом в Константиновку.

И сразу – в Саранск, в этот самый информационный центр. Дорогой брат небрежно бросает:

– Котлас… Я в этом Котласе целый месяц работал на судне на воздушной подушке.

– Как? – поражаюсь я (брат в свое время закончил Горьковское речное училище, плавал (пардон, ходил) по Волге, Оке, Каме, сибирским рекам, и вот, оказывается, Двина тоже была его рекой). – Нет, ты представляешь – возможно, ты пролетал на своем судне мимо берега, на котором наш прадед валил лес. Возможно, где-то там теперь и его могила…

– Могила, но не его, а братская. Ты же знаешь, их хоронили десятками. Если не сотнями.

– Знаю. Но все равно это поразительно…

Сижу, смотрю в окно и думаю о том, что прадед наш Андриан Иванович становится нам все ближе, ну, как бабушка и дедушка прошлой весной, когда мы ездили в Верхоладку…

Вот и Саранск, улица Коммунистическая, дом номер 75. Лифт не работает, но что нам стоит подняться на седьмой этаж, если каждый шажок будет приближать нас к заветной цели?

– Заполните, пожалуйста, вот эту анкету.

Заполнили.

– Подождите минуточку.

Через минуточку женщина выходит и сначала нас жестоко разочаровывает: «Никакой информации для вас у нас нет». А потом вдруг дарит такую надежду! Она говорит ни больше ни меньше как:

– Дело вашего прадеда хранится в республиканском архиве ФСБ. Это через дорогу.

Через дорогу… всего через дорогу…

Надо ли говорить, как летели мы с братом к зданию Управления Федеральной службы безопасности по Республике Мордовия, с каким трепетом нажимали звоночек у его ворот, как, замирая от предчувствия чуда (разве не чудо – найти, наконец, документы, которые расскажут нам о нашем прадедушке?), входили в само здание…

Дежурный в затемненном окошечке (он нас видит, мы его – с трудом) просит подождать. Эка делов, – соглашаемся беспечно, – когда мы уже у цели!

Вышедшая к нам симпатичная молодая женщина, однако, несколько охладила наш пыл: чтобы получить доступ к документам, касающимся судьбы нашего родственника, необходимо собрать целый ряд документов. Таков порядок, и нарушать его не позволено никому.

Ну, порядок так порядок. Значит, будем добывать. Какие же это документы? Чтобы ничего не упустить и не забыть, записываю на листочек:

• свидетельство о рождении дочери нашего прадедушки («Зачем?» «Ну, как же – надо доказать, что ваша бабушка была его дочерью. В свидетельстве о рождении родители указаны»);

• свидетельство о браке нашей бабушки («это будет доказывать, что свою фамилию она поменяла на другую»);

• свидетельство о рождении нашей мамы («это будет доказывать, что она – дочь вашей бабушки»);

• свидетельство о браке нашей мамы («она ведь тоже поменяет свою фамилию…»);

• копия моего (просительницы) свидетельства о рождении (моего, потому что там указано, что моя мама – это моя мама).

Вот если эта цепочка родственных связей будет установлена и подтверждена подписями и печатями, тогда…

Решили начать с Лады. Здесь наш прадедушка жил, отсюда его «замели», сюда прежде всего и поедем.

– Мам, ты тоже с нами?

– А как же!

Поначалу мама говорила, что зря мы все это затеяли, что нечего тревожить память давно ушедших из жизни людей, а теперь не хочет от нас отставать. Машина брата, как и в прошлом году (только тогда был конец весны, а теперь ранняя осень), легко и резво бежит по асфальту. Мы радуемся тому, что наши края – прародина Патриарха Кирилла, и поминаем его добрым словом. Предстоятель Русской православной церкви приезжал навестить родные могилы (его бабушка похоронена в Саранске, дедушка – в селе Оброчном, что недалеко от Лады); этот визит, конечно же, был событием для Мордовии, и разве могли местные власти допустить, чтобы такой человек ехал по разбитой дороге?

Теперь тем же путем катим и мы…

Березки обочь дороги начали желтеть, но еще полны жизни и света. Брат включает радио, и… кажется, прямо с небес, прямо в душу полились музыка и слова:

 
Радость моя, наступила пора покаянная,
Вот и опять запожарилась осень вокруг.
Нет ничего на земле постоянного,
Радость моя, мой единственный друг…
 

Мы прослушали песню в полном молчании. И потом говорить не очень-то хотелось. Но мама спросила:

– Песня-то… на молитву похожа; кто же ее сочинил?

Я сказала, кто.

– Тогда понятно, – осталась она довольна ответом.

И вдруг принялась рассказывать:

– В Ладу мы, бывало, на ярмарку ездили. Тятя посадит нас на рыдван и везет. А там накупит всяких ягод, мы сидим и лакомимся. А перед поездкой мама напечет в печке блинов крахмальных, нарежет как лапшу, бульоном зальет, и едим. Я один раз сказала: «Матушки мои, как ящерицы плавают, в лапше-то». Тятя хлесть мне ложкой по лбу – без единого слова, и дальше едим.

Так, за разговорами, приезжаем в Ладу. Находим сельскую администрацию («Сельсовет», – упорно говорит мама). Здесь нас огорчают:

– Никаких нужных вам документов у нас не найдете. Жили-то ваши родственники даже не в прошлом – позапрошлом веке. Все архивы того времени – в Ичалковском районе, в Кемле, езжайте туда.

Туда так туда… По журналистской привычке интересуюсь:

– Скажите, а нет ли у вас в селе краеведа, который, возможно, что-то мог рассказать нам о наших родственниках?

Девушка у компьютера иронично улыбается: иголку в стоге сена хотят найти… Но глава неожиданно говорит:

– А вон – Владимир Николаевич Нарваткин. И живет рядом.

И вот мы уже стучимся в дом учителя-пенсионера. Ах, как же хорошо пообщались мы с ним! Перво-наперво знаток местной жизни сказал для нас очень важное: Губернсковы – такая фамилия в Ладе была одна. Но – увы – никого из ее носителей в живых уже не осталось. Брат интересуется корнями Патриарха («дом его родителей и сейчас стоит в Оброчном; мама и бабушка вообще наши, ладские»), а я сворачиваю все-таки на свою дорожку:

– А не мог ли наш прадед быть участником крестьянского восстания в Ладе в 1918 году?

Владимир Николаевич соглашается: теоретически – да, но – увы – такими сведениями он не располагает. Вообще же о восстании рассказывает много интересного, не скрывая своих политических пристрастий: «Я – ярый коммунист». В связи с чем и излагает события под соответствующим углом зрения: «Осенью восемнадцатого в Ладу прибыл продотряд в количестве десяти или четырнадцати человек. Это были владимирские рабочие, которые пошли в отряд добровольно. Они захватили из дома промышленные товары, которые планировали обменять на продовольствие. Вот почему рано утром пошли на рынок. И здесь началась резня. У продотрядовцев стали отбирать винтовки и тут же, на месте убивать. Кого только ранили – добивали вилами. Конечно, все это организовали кулаки: „Наш хлеб Ленин отправит за границу“. И еще добавили „перчику“ в свои речи: мол, продотрядовцы попа задумали убить. Ну, народ и озверел… О начавшейся резне почтарь позвонил в Ромоданово, оттуда сообщили в Саранск. Приехали военные. Начались аресты. Человек 50 было арестовано. Был ли среди них ваш родственник – не знаю. От очевидца мне известно, что задержанных держали в арестантской избе, а на рассвете вывели на возвышенность за село и там расстреляли – примерно человек десять. Остальных увезли в Саранск и потом отпустили».

Рассказчик делает акцент на слове «отпустили»: мол, видите, советская власть проявила гуманность.

Ах, Владимир Николаевич, Владимир Николаевич… Про Советскую Родину я уже сказала – не было для меня ничего дороже! Государство по имени СССР я и сейчас вспоминаю с большим уважением и нежностью. Это было время, когда мы читали хорошие книги и смотрели хорошее (за редким исключением) кино, когда телевизор не пугал и не вызывал скуку, а то и просто омерзение фильмами-«стрелялками» и голыми задами так называемых певиц. Не страшно было задержаться на улице, спокойно можно было поехать в любую республику… У нас была работа и жилье… А главное – мы так верили в те идеалы, которые провозглашались с высоких трибун! Увы – там, наверху, где производили подобные лозунги для широких народных масс, жили совсем по-другому. Потому и произошло то, что произошло.

Но и когда началась чехарда, называемая перестройкой, мы еще долго верили: это – ради улучшения нашей жизни, – ясно же как день, что улучшать есть что. Мы и представить не могли, что вместе с водой новые власти, новые силы, поддерживающие ее и крепнущие день ото дня, выплескивают и ребенка… Вот тут уж точно мы были наивными…

На прощанье Нина (так представилась нам жена Владимира Николаевича) угостила нас необыкновенной вкусноты блюдом: курицей, приготовленной в гусятнице с кашей (сечкой). М-м-м… Хороша была и еда, и беседа, но… Но надо ехать в Ичалки, точнее – в Кемлю.

Однако и Кемля дала нам не особенно много: всего лишь копию свидетельства о рождении мамы и свидетельство о смерти бабушки.

– Но нам надо свидетельство о бабушкином рождении, – настаиваем мы.

– Все свои архивы мы просмотрели. И – безрезультатно. Теперь вам надо в церковных книгах искать. Рождение, смерть, регистрация брака – до советской власти все эти сведения заносились в них.

– И где же эти книги теперь хранятся?

– В республиканском Центральном государственном архиве, в Саранске.

Сказать честно, домой мы возвращались уже не в таком оптимистичном настроении. Но и упадническим настроениям решили не поддаваться.

Вспоминали Владимира Николаевича, обсуждали его рассказ.

– Он говорит: сорок человек отпустили и только десятерых убили. Вот оно: лес рубят – щепки летят… Надежда Павловна говорила, что Андриан Иванович 1872 года рождения. То есть было ему тогда сколько? Сорок шесть лет. Пожалуй, староват для восстаний…

– Расстрелянных зарыли всех вместе. И креста не поставили. Но спустя время крест на этом месте появился. И стоял до 60-х годов. К этому времени сгнил, упал. На его месте появился новый. И этот со временем упал. И больше уже никто крестов не ставил… А, мам? А ты говоришь – зачем их тревожить. Но если никто больше не поставит креста… не скажет слова… наше общее прошлое просто истает! Испарится, как дым… Ой, опять поворот на Верхоладку! Прошлым летом, помните?

…Прошлым летом, спасаясь от комаров, мы с облегчением уселись в машину. Тронулись… И тут на дороге появилась старая женщина. «Батюшки, – ахнула мама. – Да это, никак, Дуся. Жень, тормози».

Брат остановил машину. Мама вышла, а мы остались наблюдать встречу подруг детства и юности из приоткрытого окна «форда»…

– Нюр, это ты? А я гляжу, кто это в тот край проехал? Не цыгане ли, думаю, а то еще чего подожгут.

– Я, Дусь, я. Здравствуй, голубушка.

Поцелуи, слезы…

– Как живешь-то, Дусь? – спрашивает мама.

– Живу вот…

– Не боишься тут одна?

– Да я не одна – с сыном. Только он что есть, что нет – пьет без памяти. Зимой волки воют вокруг…

И – с неожиданной силой:

– А, до чего страну довели! Раньше, в колхозе-то, хоть и работали, как батраки, а все равно весело жили! Мы уж привыкли к ним, колхозам. Зачем было эту жизню ломать?

– Не говори, Дусь. Сколько гармоней было, сколько песен… Мама наша на что скромница была, и то выходила песни послушать. На вот, помяни родителей.

Мама протягивает Дусе кулек с гостинцами. Дуся берет, смотрит…

– Ты куда так много?

Отбирает четыре печенья, четыре конфеты:

– И этого хватит.

– Дусь, кто живой еще есть? Из наших ровесников.

Дуся докладывает: эту как-то видела, а эта который год в земле лежит, а эту прошлый год похоронили – да в богатой домовине, с замками. А зачем они, замки, – куда она оттуда убежит?..

– Мы с тобой две, похоже, и остались.

Подруги опять обнимаются. Опять вытирают слезы. Они сидели бы так до вечера, вспоминали и вспоминали, но комары…

– Прощай, Дусь.

– Да что же уж прощай? Может, еще поживем?

Мама садится в машину. Трогаемся. Дуся смотрит нам вслед…

Как там она сейчас – одна, среди недалеких уже осенних дождей, а там уже и зимних холодов?..

– А вы знаете, что Дуся – дочь дяди Феди и Фроси-большой? – говорит мама.

– Откуда же нам знать да помнить? Вот сказала – теперь будем знать…

«Центральный Государственный архив Республики Мордовия».

Заходим. Если уж центральный, если государственный – значит, оснащен технически по всем правилам, от и до. Нам всего-то и надо – изложить свою просьбу…

– …в письменном виде, – вводят нас в курс существующих в учреждении порядков в одном из кабинетов. – А после того, как директор ее подпишет, пойдете работать в библиотеку – листать книги, которые вам принесет наш сотрудник.

Гм-м, гм-м… А мы-то рассчитывали, что нам выдадут готовенькое. И быстро. И мы уже сегодня…

– Не теряйте время, идите к директору.

Заявление подписано. Проходим в библиотеку – просторное помещение на первом этаже. Симпатичная и улыбчивая молодая женщина внимательно выслушивает, зачем мы пришли, ненадолго уходит и возвращается с толстенными фолиантами – это, как скоро мы узнаем, и есть те самые метрические книги, которые до революции были в каждой церкви и куда вносились записи о рождении, бракосочетании, смерти всех проживающих в приходе данной церкви людей.

Итак, нам надо найти запись о рождении нашей бабушки Варвары Андриановны Губернсковой. Мама не помнит, не знает, в каком году она родилась. Но в свидетельстве о смерти, выданном в Кемле, эта дата указана – 1887 год.

– Вот метрическая книга Ладской церкви – листайте, ищите, – напутствует нас улыбчивая библиотекарша.

С каким трепетом открывали мы с братом толстенный фолиант, вместивший в себя несколько обычных книг, ради экономии места и времени соединенных воедино. Сначала мы разглядывали не просто каждую страничку – от начала до конца, но – каждую буковку, узнавая знакомые верхнеладские фамилии. Потом, поняв, наконец, какая долгая и нелегкая нам предстоит работа, стали фиксировать взгляд на имени Варвара. Имя новорожденного (новорожденной) было записано в первой графе (а перед ним стояла дата рождения и крещения), во второй были записаны имена и фамилии родителей, в третьей – свидетелей события. Каждая запись удостоверялась подписями священника и дьякона. Мария, Лукерья, Параскева, Мокрида… Вот – Варвара! Увы – Варвара, да не наша – в графе «родители» записаны совсем другие люди, а не наши бабушка с дедушкой…

Записей о нашей бабушке в 1887 году вообще не нашлось. Мы просмотрели самым внимательным образом записи и за другие годы – на несколько лет раньше, на несколько лет позже – результат был тот же.

– Так… Давайте плясать от даты бракосочетания. Когда у ваших бабушки и дедушки был рожден первый ребенок?

– В тринадцатом (это непокорный Алексей)… Но еще три их ребенка умерли во младенчестве.

– Давайте начнем смотреть с десятого года.

Уже без прежнего пыла берусь листать пожелтевшие страницы. И вдруг…

– Петр! Родители – крестьянин Антон Дмитриевич Мещеряков и жена его Варвара Андриановна! Родился 24 июня 1910 года!

Работающие рядом люди отрывают глаза от книг, смотрят на меня с улыбкой. А я не могу сдержать эмоций и ликования: Петр! Значит, одного из умерших во младенчестве и собственноручно принятых бабушкой детей звали Петром… Событие к радостным не отнесешь, но… нашли же! И если это первый сын бабушки и дедушки, значит, надо листать 1909 год – именно тогда они должны были обвенчаться.

И вот… Год 1909. Январь, 25 числа. «Бракосочетаются: крестьянин деревни Верхняя Ладка Антоний Дмитриевичъ Мещеряковъ, православного вероисповедания, первым браком и крестьянская девица села Лады Саранского уезда Пензенской епархии Варвара Андриановна Губернскова, православного вероисповедания, первым браком»…

Надо перевести дух… Слава Тебе, Господи! Нашла. Ну зачем, зачем теперь свидетельство о рождении, если черным по белому, с дореволюционными ятями, написано: замуж за Антона Дмитриевича Мещерякова вышла Губернскова Варвара Андриановна. А Губернсковы в Ладе были одни! Вышла и, следовательно, поменяла фамилию на «Мещерякова».

Так, смотрим дальше…

А дальше… начался детектив. «Лета жениха – 26. Лета невесты – 19».

А как же «вышла девчонкой»? Как же «каталась на ледянке»?

Делюсь сомнениями с библиотекарем. Она улыбается своей очаровательной улыбкой:

– Знаете, ваша бабушка могла себе лет прибавить. 14 – это все-таки для венчания маловато. Даже для того времени.

– А что – такое в те поры случалось?

Ответом мне опять была улыбка…

Ах, бабушка, бабушка! Вот когда загадала загадку. Ваше с дедушкой бракосочетание во всех смыслах оказалось таинством, которое и заверил своею подписью священник Михаил Юрьев с диаконом Николаем… Беляковым? Подпись – увы – неразборчива…

Итог нашей работы улыбчивая библиотекарша запечатлела в двух документах. Первый назывался «Архивная выписка из метрической книги Нижегородской консистории церкви села Хилкова Лукояновского уезда на 1909 год» и удостоверял факт бракосочетания наших незабвенных бабушки и дедушки. Второй свидетельствовал о том, что «…в просмотренных метрических книгах церкви села Лада Саранского уезда Пензенской губернии за 1886–1891 годы сведений о рождении Губернсковой Варвары Андрияновны не обнаружено».

Конечно, это меня озадачило: как могло случиться, что записи о рождении девочки из семьи верующих родителей не оказалось в метрической книге церковного прихода? Дома я тот же вопрос задам маме, и она тоже не найдет этому объяснения. Но предположение выскажет:

– Первая жена Андриана умерла рано. Мы про нее совсем ничего не знаем. Может, она была родом из другого села? И рожала Варвару там? Тогда и запись должна быть в книге другого прихода.

Какого? Увы – тут мы не могли высказать даже предположений. Но я отчего-то была спокойна. Я рассудила так: зачем нужно свидетельство о рождении бабушки, если запись о регистрации брака свидетельствует о том, что дедушка взял в жены именно Варвару Андрияновну Губернскову. И место ее жительства указано – село Лада. А Губернсковы в Ладе, – еще раз с радостью вспоминаю слова знатока ладской жизни Владимира Николаевича Нарваткина, – были одни…

Все добытые документы я сложила аккуратно в стопочку, в порядке, подтверждающем мою родственную связь с моим прадедушкой Губернсковым Андрияном Ивановичем. Еще и еще раз прокручиваю в голове: была у него дочь Варвара? Была. Вышла она замуж за жителя деревни Верхняя Ладка Антона Дмитриевича? Вышла. Сменила фамилию на «Мещерякова»? Сменила. Родилась у супругов дочь Анна – моя будущая мама? Родилась – вот копия свидетельства о ее рождении. А вот копия моего свидетельства о рождении, которая подтверждает, что именно Рыжова, а в девичестве – Мещерякова Анна Антоновна – моя мама…

Все, все подтверждено!

Господи, скорее бы утро…

И вот мы опять в республиканском Управлении ФСБ. Та же симпатичная молодая женщина рассматривает добытые нами документы. Кажется, все в порядке. Кажется, скоро произойдет то, о чем я вот уже сколько времени мечтаю и грежу – я получу в руки…

– А копия свидетельства о рождении вашей бабушки?

Уверенная, что моя собеседница очень скоро согласится со мной, с жаром начинаю объяснять:

– Понимаете, записи о рождении нашей бабушки не нашлось. Но ведь запись о бракосочетании бабушки и дедушки неопровержимо свидетельствует: за Мещерякова Антона Дмитриевича вышла замуж Губернскова Варвара Андриановна, а Губернсковы в Ладе…

Я продолжаю говорить, но уже понимаю: слова говорю бесполезные. В этом здании важны только печати и подписи, но никак не соображения, пусть и представляющиеся мне сверхубедительными…

– Нам необходима копия свидетельства о рождении. Таков порядок, и нарушить его я не могу.

И тут меня понесло: я замолола что-то о духовной связи поколений, о том, что меня колотит от одной только мысли, что где-то здесь, рядом, лежат документы, которые помогут мне ВСТРЕТИТЬСЯ с моим прадедушкой, может быть, даже увидеть его фотографию (я почему-то очень хочу знать, похожа ли на него бабушка), и неужели какая-то бумажка может послужить препятствием нашей ВСТРЕЧИ, о которой я столько мечтала… У меня есть и еще одна мечта: съездить в этот самый Котлас, найти дедушкину могилу и положить на нее цветы…

Женщина на минуту выходит. Пошла узнать, можно ли пойти мне навстречу и удовлетворить мою просьбу? Или просто… дает мне возможность успокоиться?

Дверь снова открывается, и я слышу:

– Я не могу нарушить установленного порядка.

Во взгляде служительницы учреждения появляется что-то похожее на сочувствие:

– Но вы… не волнуйтесь так уж сильно. Оставьте свой адрес. Самое главное мы вам сообщим в письменном виде – в течение месяца.

– Сволочи! Убить человека, это – пожалуйста, это легко. А дать возможность с ним ВСТРЕТИТЬСЯ, хотя бы виртуально…

Мы возвращаемся домой – и так безрезультатно! Я, можно сказать, в бешенстве.

Брат управляет машиной и молчит. Потом раздумчиво произносит:

– Ты понимаешь, это – государство. Оно для того и существует, чтобы обеспечивать в своих границах порядок. Иначе – хаос. Хаос и беспорядок.

– Кому будет хуже от того, что я посмотрю эти документы? Какой вред я нанесу этим государству?! Уже нет в живых никого из тех, кто их подписывал. Да меня это и не интересует. Мне на них наплевать! Меня интересует мой прадед! Отец моей бабушки! Я хочу знать, каким он был. Похож ли он на бабушку, вернее, бабушка на него. Если уж не возможна наша реальная встреча, то хотя бы духовная-то…

– Гм-м… А разве ты в эти вот дни, пока мы добывали справки, пока ты сидела в архивах, в ФСБ – разве ты эту духовную связь не ощущала? Не чувствовала?

Я замолкаю, пораженная. Брат мой Женька, которого я считала чересчур приземленным, неспособным уловить тонкие вибрации души – говорит такое?!

Я думаю. И вспоминаю почему-то бабушкин кисель. Однажды я гостила у нее, и она подала мне на завтрак блинов с киселем. Я отпила глоток и вдруг сказала:

– И почему кисель варят такой жиденький? Вот я, когда вырасту, буду варить его густой-прегустой.

На следующее утро бабушка подала мне густой-прегустой кисель… Ух, как мне стало стыдно! И какой благодарностью переполнилась душа!

Бабушка, ты хотела своим внукам чем-то запомниться… и не просто запомниться – ты хотела, чтобы ниточка между нами с твоим уходом с этого берега жизни не обрывалась… И есть, есть этому еще одно свидетельство: недавно мама вынула из шифоньера полотенце с вышитыми по краям его цветочками, очень похожими на голубые головки льна. Вафельное полотно от времени пожелтело. «Ох, сколько пролежало», – вздохнула она. «Что?» – не сразу поняла я. «Да вот полотенце. Мама вышила его незадолго до ухода. И отдала мне». – «А что же ты ни разу его не показала?» – «Думала, вам неинтересно».

И в самом деле: зачем оно нужно было? Это полотенце понадобилось нам только сейчас.

Бабушка, бабушка… Эти твои голубые цветочки… И те, что я, казалось, так безрезультатно искала на лугу… Может быть, они называются одинаково? Может быть, имя им – СЛОВО?.. И мы с тобой… мы с тобой сумели словами обменяться… сумели еще раз поговорить, когда ты уже на другом берегу вечности, а я еще на этом…

Мне даже кажется, что я теперь знаю, какой вопрос таился в твоих глазах. Ты спрашивала: отчего люди так безжалостны друг к другу? Отчего с такой легкостью друг друга уничтожают? Когда сказано: НЕ УБИЙ…

И еще я знаю теперь, ради кого ты утром и вечером, на коленях стоя перед иконами, возносила свои самые горячие молитвы…

Дедушка никаких СЛОВ не оставил. Он все упрятал в свою бороду. Дедушка не надеялся, что мы окажемся способными открыть и, главное, понять его тайну. И он оказался не так уж не прав. Хотя…

Все-таки пришла мне из Саранска, из грозной организации, бумага, и сообщается там вот что: «В соответствии с Федеральным законом от 2 мая 2006 года № 59-ФЗ „О порядке рассмотрения обращений граждан Российской Федерации“ сообщаем, что по архивному уголовному делу № 5889-с проходит Губернский Андриан Иванович, 1872 года рождения, уроженец села Лада Ромодановского района Мордовской АССР, бывший кулак-предприятчик.

Губернский Андриан Иванович осужден 25.04.1930 года тройкой при ПП ОГПУ по Средневолжскому краю по ст. 58–10, 58–11, 58–13 УК РФ к 5 годам заключения в исправительно-трудовом лагере…

Прокуратурой Мордовской АССР от 07 ноября 1989 г. Губернский Андриан Иванович реабилитирован.

…Для ознакомления с материалами архивного дела Губернского А. И. просим предоставить документы, подтверждающие Ваши родственные связи с ним.

Другими сведениями в отношении указанного лица не располагаем»…

Что касается документов – про это я уже рассказала. Что касается «других сведений в отношении указанного лица» – спасибо Надежде Павловне, она рассказала о нашем прадедушке гораздо больше.

Что же касается всего остального…

Когда наша мама прощалась с тетенькой, сестры договорились встретиться уже ТАМ.

Когда-нибудь ТАМ, на другом берегу вечности, встретимся мы все. И друг друга узнаем. И обнимемся.

И тогда вы расскажете все-все…

P. S. У этой истории было продолжение. Благодаря помощи хороших, ПОНИМАЮЩИХ людей, мне все-таки удалось посмотреть дело Андриана Ивановича Губернского. Оказалось, все имущество «кулака-предприятчика» составляло: «изба, крытая тесом, двор, амбар, 1 корова, 1 лошадь, 2 овцы, ½ маслобойки», которую он держал совместно с братом. Вот она-то, эта маслобойка, и сыграла в его жизни (и жизни брата) роковую роль. Если сравнить ее с имуществом нынешних российских миллионеров-миллиардеров…

Я вышла из серьезного учреждения потрясенная. Что я могла сделать для своего прадеда еще? Только пойти в храм. И поставить свечку. И помолиться за упокой души раба Божия Андриана…