Текст книги "Петра"

Автор книги: Наталья Минина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Безвременье

– Эй, вы тут что все оглохли? – еле держаcь на ногах, в кухню кубарем ввалился Олег. Дрожащей рукой он нервно тряс пустой бутылкой шампанского горлышком вниз.

– Ни капли игристого вина. Ты что ого-огогл-оглохла, чёрт тебя подери!

Со всей силы он бросил бутылку в стену, где стояла прислуга. Осколки разлетелись по всей кухне. Я от испуга только и успела, что зажать обе ладоши в кулачки и заслонить ими голову. Меня почти не задело. Несколько царапин на локтях. Когда Олег ушёл кричать в зал, я открыла глаза и увидела, что белоснежный фартук Маши весь в крови. Ей осколками порвало щёку. Не понимая, что делать, я подбежала к ней и начала плакать, уткнувшись в её тёплый живот. Она оттолкнула меня и побежала в ванную за ватой.

– Мне нужно продезинфицировать рану. И где же в этом доме спирт, – ходя из угла в угол с бинтом в руке, повторяла она.

Состояние шока и необходимость как можно быстрее появиться перед хозяином в новом переднике с бутылкой шампанского, раздирали душу молодой девушки. Судорожно рыща по ящикам, она, наконец нашла пластырь и йод. Ей было то всего двадцать три года. Прехорошенькое личико. Коренастенькая, но аккуратненькая и очень услужливая. Она работала у нас несколько месяцев, но уже хорошо изучила характер каждого из нас. Так же чётко она уяснила, кто в доме хозяин, а кто так… живёт «между прочим», просто по случайности. Как я.

– Мари, – снова голос отчима.

– Иду, господин. Уже несу, – дрожащими руками она поставила бутылку шампанского на лёд рядом с клубникой и неслышно закрыла за собой дверь.

У нас в доме почти всё делалось вполголоса. Повышать голос могли только они: Олег и Аннабель. Всем же остальным было заказано даже в мыслях громко выражать то, что внутри. Нам даже громко думать было запрещено. Порой мне казалось, что я научилась раньше бесшумно плакать, чем говорить. Не дай Бог потревожить Аннабель, или того гляди хуже, раздразнить отчима. С детства я получала тумаки только за то, что иногда во сне плакала, когда болел зубик или поднимался жар. Оказывается, няни должны были не только следить за тем, чтобы я спала, но и за тем, чтобы я спала спокойно, не издавая ни звука, который мог бы помешать чуткому сну Аннабель. Любой шорох, доносившийся из соседних комнат или из сада, приводил её в бешенство. А отчим начинал носиться по дому. Громко ругаясь нецензурной бранью, он кричал, что Аннабель совершенно нельзя нервничать, иначе это повлияет на связки и сорвётся концерт, в который вложены баснословные деньги. Это не мешало ему время от времени бурно выражать своё недовольство женой и выговаривать ей довольно обидные вещи. Всё в дома было предсказуемо расписано по событиям. На каждое событие соответствующая реплика, соответствующее выражение лица и соответствующее молчание.

– Да кто ты такая есть? Подумай. Дура деревенская, которую я создал вот этими руками, – и он начинал трясти мать за плечи, пока она не падала без чувств на ковёр.

Нежнейшее создание – моя мать. Она быстро выходила из себя, от этого быстро сдувалась, как шарик. Ей нельзя было возразить, это расценивалось, как предательство, которое она принимала так близко к сердцу, что начинала демонстративно рыдать, тем самым сажая свои связки, что в свою очередь раздражало отчима. И так по кругу. Всем домашним было известно, что он вкладывает в мать миллионные суммы и дабы не обанкротиться, ему приходилось замолкать. За ее прямой спиной он делал все, что заблагорассудится, главное, что мать этого не видела или не хотела замечать.

– Хватит рыдать! – ходя взад-вперёд руки в брюки, раздраженно бурчал Оле-Оле. – Ну стерва, если посадишь голос, мне будет легче тебя придушить, чем получить страховку.

Да, голос матери был застрахован. Несколько таких застрахованных случаев было. Олег тогда все ноги обошёл, судился, ругался, ночи не спал, а суды выигрывал. Дошло до того, что ни одна страховая компания не хотела иметь с ними дело. Кому охота выплачивать компенсации по несколько миллионов рублей в год.

– Господин, ваше шампанское, – несмелым голоском, Маша поставила на стол поднос, боясь поднять глаза. Ей не хотелось смотреть на хозяина. Но он не спешил отпускать ее.

– Ну что? Что такое? Сильно задело? – похлопав несколько раз по спинке дивана, он подозвал её к себе, как собачонку.

– Нет, господин. Болит немного, но скоро пройдёт, – она сидела ровно, как натянутая струна, а внутри была так напряжена, что казалось еще минута и пружины выпрыгнут из обмякшего тела.

– Да расслабься ты, – резким движением он откинул её назад, чтобы она сидела, облокотившись о спинку дивана.

– Ваша пепельница совсем полная. Её нужно почистить, – она хотела было встать, но он жадно схватил её за руку и оставил сидеть рядом с собой.

– Сидеть! Кому сказано. Разве я тебя отпускал, глупая? – вцепившись в её колено сказал он и громко цыкнул.

Его рука медленно скользнула выше, вторая уже грубо массировала пышную грудь, которая от частого дыхания девушки то и дело поднималась.

– Вот так и дыши. Грудь наливается, как мне нравится. Да, мне очень нравится, крошка, и ты знаешь об этом, – выпалил он и раздвинул её ноги так, что ей от стыда хотелось провалиться сквозь землю. Это было видно по её смущённому лицу.

Ловким движением он сорвал с неё нижнее белье и положил себе в карман.

– Ну расслабься ты. Давай пошалим немного, ну самую малость. Ты такая аппетитная, – он уже не понимал, что говорит.

Пьяные глаза возбуждённого мужчины видели сейчас только одно. Крепко сжимаяягодицы молоденькой девушки, он жадно причмокивал, а его голова между её ножек то и дело поднималась и опускалась.

– Ты хоть и глупая, но вкусная, – рухнув на диван, сказал он. – Давай за работу, – дотянувшись, он шлёпнул ее по влажному животику, взял за волосы и потащил в свою сторону. Потом снова завалился обмякшим мешком на диван и расстегнул ширинку.

– Я хочу удовольствия. Детка, постарайся для любимого хозяина. Если зайдет Аннабель, сразу убирайся из комнаты, я все решу сам. Ну давай-давай, чего ты ждешь?

Что оставалось делать беззащитному созданию, оказавшемуся в лапах богатого дикаря. Да что там дикаря, настоящего чудовища. Всё, что он вытворял с девушками, здесь на моих глазах, я рассказывать не буду. Я устала. Устала носить эту боль в себе. С детских лет и до недавних пор я наблюдала эти жуткие сцены, в каждой из которой отчим себя проявлял, как зверь, которому было чуждо что-то человеческое. Мать знала о его оргиях, но даже не пыталась что-то исправить. Главное, что со временем Оле-Оле избавил её от необходимости принимать участие в его вакханалии. Наверное, за это она была ему очень благодарна.

Я часто слышала, как Маша плакала у себя в комнате. Но могла ли я что-то для неё сделать? Едва. Думаю, она ненавидела меня. Сложно представить, как всё, связанное с ним должно было быть ей ненавистным. Уйти она не могла. Отчим составлял контракт с персоналом так, что в случае ухода по собственному желанию, ему выплачивалась астрономическая сумма, если быть точнее, зарплата за год вперед работы в нашем доме. Для прислуги цифра поистине неподъемная, а для него самоутверждение за счет слабого и ощущение безграничного всемогущества и анархии. Как-то он сказал нам за столом, что всегда мечтал быть политиком. Перечисляя выдуманные воспалённым сознанием законы, которые бы он ввёл в стране, он становился красным, как варёный рак и очень нервным. Упаси Боже от Нерона или Коммода номер два, вдохновителя анархии современности. Говорил он сбиваясь. В уголках губ собиралась такая белая слизь, липко тянущаяся и ужасно мерзкая. Для меня он и был той самой слизью. Это не человек, не зверь, не создание, а именно слизь, которую хочешь обойти, а сделать это, живя под одной крышей, никак не получается. Он как родинка прирос к нам. Ко мне и к матери. История его появления в нашей жизни долгая, но обещаю, я расскажу вам.

19 августа

Гуляя по деревушке, я не замечала ни подвыпивших мужчин, беззубо улыбающихся мне, ни безвкусно одетых женщин, которые даже не пытались скрыть своего интереса ко мне. Да, они разглядывали меня с ног до головы, и вслух обсуждали то, как я одета и какие у меня «кукольные сандалеты». Щёлкая семечки, они, в непреодолимом желании оглядеть меня в самых что ни на есть подробностях, крутились вокруг своей оси. Это выглядело смешно и нелепо, и конечно, для меня очень непривычно. Я видела это, но не замечала. Зачем? Зачем видеть плохое, когда вокруг так много хорошего.

– Петровна, выйди, если живая, – громко крикнула моя знакомая, остановившись у такого же покосившегося домика, каких здесь было несколько десятков.

– Аушки, – выглянув в окошко, ответила розовощёкая тётушка и стала ловко поправлять бретельки от бюстгальтера.

– Покарауль мою девочку, а я пока до стайки[2]2
  Хлев.


[Закрыть] прошвырнусь.

– Иди-иди. А ты, детонька, проходи, не бойся.

Петровна – так женщину называли в деревне, была женщиной приятной. В доме уютно пахло выпечкой. Зажиточная по меркам деревушки, она даже имела надомницу. Как я поняла, Петровна была знахаркой. К ней приходили люди со своими бедами. Кого-то она лечила, кому-то давала советы, а кому-то просто давала заговорённой водички и отпускала с миром. В благодарность, те приносили ей кто что мог: кто кур, кто яйца, кто фрукты, кто козу. А был и такой случай, когда в соседней деревне нужно было помочь роженице, дочери председателя, его машина сломалась, и отвезти дочь в больницу не было никакой возможности. Он приехал за Петровной на повозке. Тётушка помогла роженице разродиться. Дед староста был так счастлив, что подарил знахарке двух коров. Хозяйство Петровны разрасталось, но никакой выгоды она не искала.

– Хочешь холодца?

– Я н-н-е гол-голодна, спасибо.

Мне было интересно разглядывать висящие у печки чулки, набитые луком. Везде пахло сушёными травами. Запахи были свежими и даже бодрящими. Меня, прибывающую в состоянии вечной сонливости и слабости, что называется «пробило». Голова очистилась, и я даже перестала зевать. Хоть и делала я это всегда воспитанно, прикрывая рот ладошкой, но все же не дело зевать на людях… Разговаривать с человеком и пересиливать себя в желании послать всё куда подальше и уронить голову на подушку – моё естественное желание.

– Катька его с утра сварила. Вкусный холодец получился. Не хочешь как хочешь. На нет и суда нет. Но чайку-то мы с тобой попьём.

Поставив чайник на стол, она стала старательно разглаживать и без того прямую, накрахмаленную скатерть.

– Ну как? Вкусно? Ешь малинку. А здесь лимончик. Ешь-ешь. Вот дырявая моя голова. У меня же печенюшки есть, вчера Ася принесла. Я ей помогла с сыпью на лице, так она спозаранку стучится значит мне в окошко. Стоит довольная такая с пакетом. Ну я открыла окошко, взяла, что там было. А как открыла его так и ахнула. Самое дорогое печенье купила для меня. И спрашивается чего это она уж так. А вот благодарна. И воздастся ей за это. Боженька всегда милосерден к тем, кто умеет благодарить.

– Я не хо-хочу печенье. А вот ма-малиновое ва-варенье с удовольствием попробую.

– Так в чём дело. Наложи себе с горкой и кушай. Вот ложечка побольше, – она протянула мне серебряную ложечку. Должно быть, это тоже был чей-то подарок. В деревне люди умеют быть благодарными, это я успела понять сразу, как оказалась здесь.

– Тяжело тебе жилось, девуня? – вдруг спросила она.

Я вздрогнула от её вопроса. Резкий переход от малины с лимоном к моей жизни. Поворот так поворот, почти как на московских дорогах. Шучу. Просто смутилась я не на шутку. Обсуждать свою личную жизнь я ни с кем собиралась.

– Жи-жи-жилось, как жи-жилось, – когда я чувствовала себя неуютно, я начинала заикаться сильнее.

Хотя странное дело, мне не было неуютно в ёё доме, не было дискомфорта или отвращения. Вопрос мне не понравился, да. Но как здесь пахло травами, и какое вкусное малиновое варенье я ела. За это можно простить даже такое бесцеремонное вторжение в личное пространство…

– Усталость появляется, как гром средь ясного неба и постоянное напряжение, – она как не слышала меня.

В душе мне хотелось задать ей вопрос, но я боялась. Боялась не её. Ничего не бывает так страшно, как новое разочарование. И вдруг мне так сильно захотелось разочароваться, почувствовать эту боль, разрывающую на куски, что я только было открыла рот, чтоб задать вопрос, как она остановила меня.

– Нет, об этом не проси меня. Я не тот, кто избавит тебя от заикания. Здесь дело не в травах.

Только она договорила, как я уже стояла у дверей. Хотелось уйти, убежать, спрятаться ото всех. Главное, от себя. Но что это? На разочарование не похоже, на отчаяние тоже. Уж его то вкус я хорошо знаю. Не то. Не то…

– Девонька, ну что ты так шарахаешься? Прости меня, старую лоханку, коли обидела тебя, – она остановила меня на пороге и приобняла за плечо. – Пройдёт это у тебя. Пройдёт. Совсем скоро он появится в твоей жизни и наладится всё. Обожди немного.

Её слова еще долго играли со мной наперегонки. Игра называется «кто кого». Тенистые улицы, безлюдный пустырь, запах жареных семечек и свежей хвои. Подбежав к знакомой калитке, я немного отдышалась и постучалась в дверь. Почему-то никто не открывал. Сев на корточки, я обняла себя обеими руками за плечи. Мне нравилось так сидеть. Чувство безопасности и защищённости, вот что мне было нужно сейчас для души. Снова эти непонятные звуки, доносившиеся из котельной. То ли плач, то ли всхлипывания, то ли, шёпотом произнесённые слова, смысл которых мне не удавалось уловить.

– Ну вот ты где. Я с ног сбилась, всё тебя искала, – передо мной стояла растерянная женщина.

Сняв с себя платок, она утеала им пот со лба и начала причитать, как «напереживалась, прошерстив всю деревню вдоль и поперёк». Оказывается, меня искали еще несколько ребят, которых тётя Женя подключила на мои поиски. Рассказав всё, она, словно опомнилась наконец и начала озираться по сторонам. Я снова поймала её испуганный взгляд на маленьком сооружении у курятника. Побелённый, с одним крохотным оконцем, аккуратно стоял домик, который в деревне называют котельной.

– Ну хорош нам здесь стоять да кудахтать, – взяв меня за руку, женщина направилась в дом. – Мне же Петьку еще отпаивать. Захворал он что-то не на шутку. С пелён всё горлом мается бедолага.

– А чего Вы его к т-т-той женщине Пе-петровне не поведёте?

– Да ну тебя. Привела я его значится к ней. А она мне и говорит, мол, болеет она из-за меня. Что мол на мне грех какой серьёзный навис, и, если не отмолю его, то сынок пуще прежнего станет болеть. Ну я значится, развернулась и ушла. Жалко вот тогда по темени не саданула охламонке этой.

– Но сейчас Вы в хо-хороших отношениях?

– Да чего злобу-то таить? Какой с неё прок? Петровна мне травки даёт, чтобы я заваривала сыночке моему. А как начинает о грехах крякать, я стараюсь сразу-то и слинять. Чего слушать одно и тоже.

– Когда не знаешь, как помочь, начинаешь не-небылицы всякие приду-ду-думывать. Так наверное и Ва-ваша Петровна. Хо-хорошая сказочница.

– Да ладно, чего попусту языками молоть. Я что сказать то хотела. Нашлась хата для тебя. Завтра пойдёшь посмотришь.

– А сейчас н-нельзя?

По тому, как у меня загорелись глаза, женщина поняла, что сообщила мне очень радостную новость.

– Ну наверное можно. Мо-о-ожно наверное. Ключи то есть, – растягивая слова, отвечала Евгения.

То, что она водила пальцами по густой брови, явно говорило о том, что она думала. Такой глубокий мыслительный процесс прерывать было нельзя. Не хотелось мне сбивать ее с панталыку (да, как видите время, прожитое в деревне не прошло даром, понахваталась и я колоритных словечек).

Взвесив все «за», которых оказалось куда больше, чем «против», она очень оперативно вынесла мою сумку из дома и рукой дала понять, что мы уходим.

Не смотря на то, что на улицу тихонько опускались сумерки, мне не было страшно. Держа в руке одну-единственную сумку, я чувствовала себя уверенно. Сейчас мне было сложно представить то несметное количество вещей, которые остались висеть на вешалках в московском доме: переполненные шкафы ненужных нарядов, бесконечное количество обуви и сумок, несколько десятков шуб и пальто из самых дорогих столичных бутиков… Пустая трата денег. Безжизненный хлам. Ни запаха ели, ни звука сверчков.

Безвременье

Господи, сколько пыли. Сколько лишнего забивало мою комнату. Собственно, и носить все эти вещи я толком не умела. Каждое утро мне был заранее подобран костюм в школу. Не смотря на то, что у нас была строгая школьная форма, каждый пытался выделиться, выпендриться, что называется, «умыть» друг друга, обувая новую обувь и обязательно новую сумочку под цвет. А это тянуло за собой новую заколку для волос, часы и бижутерию. Мать злилась, когда я сопротивлялась этому безумию. Театр абсурда, в котором я должна была играть вместе с остальными, вводил меня в депрессию. Сама того не понимая, я чахла. Силы убывали с каждым днём. Я чувствовала, как превращалась в жалкое подобие самой себя. Это не могло длиться вечно. Сначала я перестала спать, потом начала отказывать от еды. Яркий свет раздражал так, что глаза слезились, а лоб покрывался потом. Я больше не могла вставать.

Не было сил даже лежать. Аннабель каждый день приглашала докторов, которые только и делали, что выкачивали из неё деньги. Каждый выписывал мне всё новые и новые лекарства: кто от анемии, кто он пониженного содержания гормонов, а кто-то даже умудрился выписать мне антидепрессант, к которому у меня возникло привыкание. На медицинском языке это называется лекарственной зависимостью. Мать не сильно интересовалась тем, как проходят мои дни дома. Отчима и подавно это не интересовало. Аннабель страшно бесило то, что я продолжаю лежать и толком не могу объяснить, что у меня болит. Одна Лариса, «Лора», как называла её мать, проводила со мной сутки напролёт. Она понимала меня, видела, что со мной. В вежливой форме, она бедная, тщетно пыталась втолковать матери причину моего состояния. Но мать была занята работой. Предстояли новые гастроли. Летний тур по городам России и Ближнего Зарубежья. Перед тем как отправиться в своё турне, она привела мне врача. Психотерапевта. Он понравился мне с первого взгляда. Молодой человек, приятной наружности, аккуратно пострижен, учтив, и главное, ни слова не говорил о таблетках. Моя мать перепоручила меня ему. Теперь он – Владислав, проводил около меня дни и ночи. На договорённость между Аннабель и ним никто не мог повлиять. Да о чём это я? «Никто не мог повлиять»… а кому было влиять? Кого в этом доме интересовала я? Кого в этом доме интересовало мнение других? Для матери было три мнения: её, отчима и неправильное. Моё, как вы понимаете, всегда было неправильным.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "Петра"