355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наталья Метелева » Венок гор » Текст книги (страница 2)
Венок гор
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 20:28

Текст книги "Венок гор"


Автор книги: Наталья Метелева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Ты не слышишь ее, сынок. Ты не простил.

А Вель думал, что никогда и не винил ее в той давней беде. Других простить не мог. Отцу он задал терзавший его душу вопрос:

– За что, папа? Почему же ты друга оставил умирать в лесу? Долго молчал отец, прежде чем ответить.

– Так и не так все было, малыш. Услышал я зов драгонь-цвета. И пошел, куда он звал. Мир стал другим. Ты теперь знаешь.

Вель знал. И он Пореку оставил. Названную мать в людском лесу бросил. Вечьему Кругу на растерзанье.

– Зачем же Круг сделал всё это с нами, если ты не виноват?

– Виноват, сынок. Медведица на пути поднялась. А товарищ мой между мной и зверем встал. Сказал: иди, друг, не медли, что бы не случилось.

Каждый день отец понемногу расшатывал каменные тиски, сжимавшие ногу Веля. Высекал из-под валунов скальную породу, чтобы опрокинуть. А мальчик по чуть-чуть вытягивал себя из смертного плена. Сдвигаясь на волос, не давал утихнуть боли в сраставшейся кости. И жадно впитывал всё, что открывал ему отец о драгонь-цвете.

Говорить человеку о драгонь-цвете – все равно что слепому петь о конях зари и драконах заката. Слушать о драгонь-цвете – как пальцами видеть звезды и смотреть на цветок ушами.

Ты стал словом, звучащим в плоти, но разве словами увидишь лотос мира, цветущий в каждом из нас? Ты хочешь раскрыть его, лепесток за лепестком добраться до истины. Но всегда будешь держать лишь один лепесток, и никогда – весь лотос. А когда обнажишь сердцевину, и решишь, что нашел сущность мира – пустота засквозит из ока цветка. И ты поймешь, что потерял все, не поняв ничего. Слушай, если хочешь.

Драгонь-цвет растет всюду – неслышно, как молчаливая трава под ногами. Незримо, как воздух. Он прорастает сквозь мир и становится с ним единым, впитывает его и питает. Его соки, как кровь, протекают сквозь сердце земли. Он – как ладонь, раскрытая в вечность. Связует пустоту и становится древом с листьями звезд, с корнями – поющими струнами времен.

Драгонь-цвет – Дорога. Бесконечная, единая от начала до другого начала. Она несет тебя в своей ладони и, когда раскрывает ее – ты становишься в мире. Чем хочешь стать, тем и станешь, мальчик. Куда хочешь ступить, туда и ступишь.

Драгонь-цвет растет через твое сердце. Дорога проходит сквозь тебя, но ты не видишь ее и ступаешь по бездне, думая, что крепко стоишь на земле. Ты падаешь, мальчик, с ладони своей дороги. Ты пробил мир каменной душой и думаешь, что та яма, куда падаешь, – и есть мир. А это – ты, сам себе ставший бездной.

Ты зовешь себя из бездны, но где ты сам, – тот, кто зовет? Ты един с тем, кто уже там, куда хочешь придти. Ты – один.

Снег падал сплошной завесой. Вель приподнялся на локтях, выдрал себя из ледяной корки, тут же окрасившейся кровью. Не сразу и заметил, что каменный капкан расцепил клыки на ноге. Мальчика ничто не держало. Но идти он не мог. Полз, волоча на руках бесчувственное тело, пока кто-то не ухватил его за шкирку.

– Не туда, сынок. Там пропасть.

Вель попытался разглядеть отца, но тот уже скрылся за летящими иглами снега. И мальчик пополз в ту же сторону.

– Смотри-ка, поднялся! – улыбнулся отец, когда Вель заполз в пещеру.

– Я нашел тебя, папа, – мальчик не смог разодрать спаянные льдом губы. Но отец услышал.

– Я и не сомневался, сынок. А тебя тут подарок заждался. Я еще в долине для тебя его творил, да в кармане с собой унес.

И протянул скрепу, отделанную горным хрусталем – для глаза зоркого, сердца чистого, духа светлого. Точь-в-точь, как потерянный подарок Нетора.

Мать поднесла Велю плошку с чуть теплым отваром, и мальчик долго растапливал лед на губах, прежде чем смог попить.

Он слушал наставления отца. И бесконечно долго учился впитывать, вплетать в себя нити невидимого солнца и жар бурлящих под каменной толщей недр. И видеть боль земли, вспухающую бутонами тьмы. Он срывал боль, как цветы, не давая им распускаться.

Он внимал миру и чудилось ему, что золотистый огонь, плескавшийся в глазах отца, и тихий свет материнской улыбки, и рассветные отблески на заснеженных вершинах Вечьих гор, и солнечные лучи, пробивавшие тучи мириадами стрел, все это – огненный сок, струящийся по ветвям драгонь-древа. Исцеляющий, творящий, неопалимый огонь. Крылья, поднимавшие Веля к звездам. И они светили ласково, как яхонты маминых глаз. Мама ворошила его волосы тихим ветром.

– Прости меня, мама, – шептал Вель, ловя ее ладони. И не мог поймать. Только голос ее шелестел тише ветра.

Ты есть плоть и разум земли, мальчик мой. Ты ищешь драгонь-цвет, а он един с тобой. Он смотрит на мир твоими глазами – других у него нет. Он летит над миром твоей душой – другой у него нет. Он зовет тебя твоим сердцем – другого у него нет. Ты и есть – драгонь-цвет. Без него мы все – глина мыслящая. Без нас он – мощь бесцельная, пустота огненная. Без нас никогда не прикоснуться ему к мирам, не прорасти, не проложить дороги.

Ты – око в сердцевине лотоса, стебель драгонь-цвета. Ты – драг, самое дорогое, что есть во всех мирах. Ты и есть – древо, связующее ветвями листья звезд. Ты – его дорога. Ты сам – дорога, которой идешь. Дорога, которую ты продираешь в небытии. Один – для всего мира. Дорога, хранящая всех, кто когда-либо был: мысль человеческую и след звериный, тень облака и взмах крыла, свет звезд и жизнь солнца. Ты – драг, связующий миры и времена. Ты ищешь себя в бездне, но где ты сам, – тот, кто зовет? Везде, куда протянут луч дороги во тьме. Ты сам – этот луч, мой мальчик. Единый, от начала до другого начала. Ты – один.

– Я не один, пока вы со мной.

– Мы – одно и то же с тобой, сынок. Ты – драг, созидающий путь. И мы – та же дорога, которой ты идешь.

* * *

– Ты, вижу, получил то, зачем в горы ушел? – травница покосилась на сильные, здоровые ноги юноши. И снова улыбка мелькнула ящеркой на гладком камне:

– Стал бы я так беспокоиться о своем здоровье! Ты же знаешь, кого я искал.

– И нашел?

– Да. Говорил с ними.

– Лжешь, – устало молвила Порека, – твои отец и мать давно мертвы.

– Живы! – Вель всегда был упрям.

– Значит, ты сам – мертв.

– Я не мертв, – равнодушно сказал Вель, словно его совсем не заботило мнение живых. – Я нашел драгонь-цвет. Это совсем не то, что говорили…

Он осекся. Понял, что давно не слышит его Порека. Глаза ее стали пустыми, бездонными, словно глянули в бездну черного солнца. Травница покачивалась, сжимая виски: «Нет! Не встану в Круг!» – «Даже сейчас, Порека? Смотри, мы нашли ее…» – «Никогда!»

Не выдержать ей. Самые жестокие войны – неслышные, незримые. Когда человек и не видит, что его убивают и родных его, любимых. Живет, как жил, не чуя. Но не тот человек, кто вернулся из Вечьих гор. Вель дотронулся до лба измученной женщины. Туда, где зияла черная звезда. Погасил рану. Травница тише шелеста листьев шепнула:

– Зачем ты солгал мне?

– Разве? Меня спрашивали о девочке из рода Веча. Таких я не встретил.

– А кого же? Он улыбнулся светло, мягко:

– Чудо. Ту, что искала драгонь-цвет! И не славы хотела, не богатства, не власти. Здесь, в долине, такие не родятся.

– Ее ждал океан, а она отправилась за каплей! Что же хотела она просить?

– Сама откроет.

– Не откроет уже. Мертва она, дочь Догляда.

Догляда? Он же немощен, как младенец, – хотел сказать Вель. Но мир отхлынул вместе с воздухом, и он задохнулся, точно плотвичка, брошенная на пустом песке…

…Полноводной рекой распускал Догляд девичью косу. Кружил бабий хоровод, вздымал пестрые волны, белоснежная птица забилась на гребне волн, утонула. И вышла на берег жена бога: багровые розы горели на белом теле, кровавые лилии распускались под ее ногами – цветы из свадебного венка бога Веча…

– Липка, дочь Круга. Они отняли ее у меня сразу после рождения, – слетали слова женщины шорохом опадавшей листвы. – Она даже не знала, что я – ее родная мать. А теперь – уже никогда не узнает.

Вель дотронулся до ее дрожавших рук. Как обычно, едва уловимым движением. Легкое касание – и бледнеют хищные розы, закогтившие ее душу. Он поцеловал бы ее тонкие пальцы, извлек ледяную боль из застывшего сердца, но не посмел.

– Я не убивал ее, Порека. Но если ты веришь, что я виновен, почему же ты сама не в Круге? Не мстишь? Вашим бабам я не по зубам, но ты – смогла бы. Я бы позволил, принял смерть из твоих рук. И они это знают.

– Потому что ты мне сын. Своей матери он тоже был сыном.

– Нет, матушка. Потому, что твоя ненависть к ним – больше украденной ими любви.

Порека молчала, опустив голову. Вель взял ее безжизненную руку, коснулся губами кончиков пальцев. Она подняла сухие, пожухлые, как осенняя листва, глаза.

– Ты осудишь меня, но… Я радовалась, когда Липка убежала. Лучше уж такая судьба, чем та, которую ей начертали. А сейчас радуюсь тому, что Круг не увидит ее живой. Другую, такую же, они еще не скоро смогут вырастить.

– Разве могу я осудить тебя за твою боль? Для такой темной радости должны быть совсем черные причины.

Круг захлестнул ей горло, душил, не давал рассказать. Нельзя чужакам знать, что Венцу бога Веча давно уже тесно в долине, и захотел он пустить корни по всем землям, стать одним общим садом. Что женщины решили: пора навести порядок во всем доме Веча. Смахнуть пыль, отскрести грязь и вымыть начисто. Нельзя никому проведать, что за последние годы рождалось очень много мальчиков: Круг растит убойное мясо. Что нужен только повод, и Круг его придумает, чтобы выплеснуться из долины и расползтись по земле огромным родимым пятном, просачиваясь везде, как отравленная вода. А когда женщин Веча попытаются остановить, они за око возьмут все очи и сделают своими. За каплю крови – всю кровь. Не прольют, – вберут, растворят в себе. Травница схватилась за горло, прохрипела:

– Липка должна была стать центром нового Круга. Вель удивился:

– Всегда думал, что центр этого великого гарема – возлюбленный бог Веч.

– Они готовили мою девочку к особому посвящению… самому кровавому из всех.

Даже если бы Круг не стягивал петлю на горле, она не смогла бы рассказать.

Своих дочерей они пожалели, да и закон запрещал отнимать ребенка, рожденного в освященном браке. А дочь такого обряда, когда весь Круг соединяется с богом через жертву, дочь всего Круга – такая девочка давно была им нужна, и они помогли ей родиться. Несчастный Догляд… Его подталкивали, разжигали и спустили с тетивы горящей стрелой. Он был орудием, которое сломали и выбросили: не всякий выдержит прикосновение бога. А с Липкой было бы еще хуже.

Порека задыхалась. Вель чуть тронул ее черные косы, – и осыпались с шеи душившие змеи как пепел. Травница вздохнула.

– Они сделали бы из нее … подобие мужчины. Женщину с изуродованной, противоестественной душой. Одержимую Вечем, вершителем судеб. Ее предназначили держать Крушащий Круг.

– А она отправилась за драгонь-цветом. Вот почему она услышала его зов, единственная из всех.

* * *

Ее маленькое сердце полыхало жарче земных недр. И Вель откликнулся, поднялся из глубин пещеры, поспешил к девочке. К той, что пришла за драгонь-цветом и висела над пропастью. И страшнее смерти для нее было – не ответить зову, не исполнить то, зачем пришла.

Он поймал ее, уже летящую в разинутую пасть небытия. Кинул шнур, сплетенный из силы земных корней. Священный шнур драга, созидающего путь.

– Откуда ты, маленькое чудо? – спросил Вель.

– Издалека, – шмыгнула девчонка разбитым в кровь носом.

– Врешь. А горы вранья не прощают. Зачем тебе драгонь-цвет?

Она блеснула на него сердитыми глазенками. Очень уж любопытен этот горный дух. И смотрит строго. И вранья не простит. И сказала, за что готова отдать звезду своего сердца:

– Хочу расплести венок бога Веча!

– Совсем? – обомлел Вель.

– Совсем. Он такой старый, что из него одна труха сыплется. Света не видно. И мамы с папой. Круг запер их от меня.

Вель задумался. Понимает ли она, чего хочет? Как бы то ни было, он стал драгом, чтобы исцелять увечных. И дорога привела его к новому началу.

– Что ж… Я исполню твое желание.

– А драгонь-цвет найти поможешь?

– Ты уже его нашла.

– Где? – заозиралась девочка на пустынные склоны. – Не вижу. Вель рассмеялся:

– Твой драгонь-цвет расцветет в долине, малышка. Тебе надо вернуться. Она разочарованно вздохнула, теребя растрепанную косичку.

– Нельзя мне! Они сразу узнают, зачем я в горы ходила. И убьют. А если Липень в селение вернулся, то уже знают.

– Убьют? Не бойся, – грустно ответил Вель. – Я приду в долину. Помогу тебе.

*** Тишина на улице взорвалась зычными криками:

– Нашли! Несут!

Вель прильнул к оконцу: между женскими фигурами протиснулся, опасливо озираясь, коренастый бородач с длинным свертком в руках. Вошел во двор. Следом прошмыгнул на четвереньках Догляд. Бородач развернул сверток.

Девочка легла рядом с мертвым псом, коснулась мохнатого бока тонкой ручонкой, как погладила. Распахнутые глаза вперились в слепое небо. Из-под слетевшей от толчка шапчонки выскользнула светлая косичка, свернулась змейкой на траве.

Догляд подполз, сел рядом, поправил шапочку на ее голове, лопоча что-то свое, неразборчивое. Бородач так и не смог вытащить его за изгородь. Массивный, упирающийся безумец ухватился за собачью цепь, потянул за собой пса. Бородач махнул рукой, да выскочил поскорее сам.

Круг сомкнулся. «Мы возвращаем ее тебе, Порека. Теперь она твоя, как ты хотела». Травница вскрикнула, пала замертво, – Вель едва успел ее подхватить.

– Я не убивал ее, Порека! Она падала в черное солнце. Таяла искрой в ревущем пламени тьмы.

Эти бешеные ведьмы все-таки добились своего. Вернут ли в целости то, что взяли насильно?

Вель заторопился. Хотя те, за изгородью, тоже на пределе: так долго еще никто не сопротивлялся Кругу. Но, если Порека очнется, наделенная единой, слепой душой Круга – с лютыми глазами, горящими, как гнилушки, с нечеловеческой мощью, собранной из всех, – он не сможет ее убить, чтобы потом спасти. Он обещал.

Вель сгреб и выкинул из дома весь мешавший скарб – лавку, стол, тюки с шерстью, немало удивив толпу сородичей. Женщины, конечно, не заметили, хотя судорожная волна поколебала их немую стену. Нетор же, столбом торчавший неподалеку, стряхнул оцепенение, кивнул Велю головой, словно давно не виделись. В тот же миг лавка в руках юноши ощетинилась десятком стрел. Вот это решительно и по-мужски, усмехнулся Вель. Давно бы так. Лишь бы поджечь не догадались.

Скользнул взглядом по грудке мертвой плоти во дворе. По бормочущему над ней Догляду. «Потерпите, я помогу!» Увечный вскинул растрепанную голову, словно услышал. Слезы текли из бессмысленных тусклых глаз.

Вель увернулся от брошенного копья. Второе расщепило уже закрытую дверь, выставило бессильное жало.

Он расстелил шкуры на глиняном полу, соорудил что-то вроде ложа. Перенес бесчувственную травницу, подивившись ее хрупкой легкости. Она, казалось, уже не дышала.

Разделся донага, оставив только шнур на пояснице. Угольком из очага обвел ложе широким кругом. Бросил зерна, разложил травы, какие сумел найти в спешке, чашу с чистой водой не забыл, две стрелы связанных. И еще одну рядом. «Для тебя, Догляд! Твой отец просил за тебя». Драгоценное время терял, не нужна идущему дорогой драга эта наивная видимость магии, как излишня для дела резьба на рукояти ножа, но зато потом – так будет красивее, а, значит, и вернее.

В оконце, пробив пленку пузыря, влетела стрела с горящей паклей. Вонзилась в стену за угольным кругом. Догадались все же, тугодумы, подожгли. Да опоздали. Дым растекся вдоль черты, обвился черным удавом. На помощь к нему поползли стремительные змейки из углов, из-под крыши. Не укусить им уже, не задушить. Не достать Веля, уже раскрывшего ладонь драгонь-цвета, протянутую в вечность. Золотистый луч дороги затрепетал перед ним поющей струной. Он лег рядом с бездыханной травницей.

Ладонь дороги сжалась, как сердце, объяв их. Захватила и вырвала из мира. И пойманное, словно в кулак, время затрепыхалось зверьком в силке, туже и туже затягивая узел. Отчаялось вырваться и замерло.

Он раздевал ее бережно, неторопливо, словно забыл обо всем мире. Да и не было уже того мира здесь, на ладони дороги драга.

Он касался ее восхищенно, нежно, невесомо. Как касается мира ладонь дороги драга.

Он сгорал в неутолимом огне своей клокотавшей крови. И страшился не выдержать, переступить запрет, и – не спасти; взять ее как мужчина женщину, и – оступиться, пасть в мир с летящего луча дороги драга.

Он бесконечно терпеливо будил ее безжизненную плоть, чтобы было куда вернуться духу. Умирал от сладкого ужаса, от огромного – во весь свет, не смотря ни на что! – счастья.

Чуткими руками, огненными губами ласкал, согревал. Снял шнур с поясницы, и, осторожно приподняв ее хрупкое тело, порозовевшее, как объятое зарей летнее небо, обвязал себя и ее, собрал воедино. Плоть к плоти, но душа – в душу. Дорогой драга идут в одиночку. Чтобы пройти вдвоем, надо стать – одним.

Он обретал ее и терял, обретая. Он приникал к ней, проникал в нее, выдыхал свое сердце, сжигавшее его, как Солнце. Выдыхал Солнце, которое было больше неба, – в недосягаемую, любимую, навсегда оставлявшую его женщину.

Она оглянулась, обрушилась камнем, хлынула волной, и он принял эту волну в себя, стал ею. И каждый был и собой, и другим. Они слились. Душа в душу – одна душа. Вздыбились над миром до небес. Вобрали все моря, реки, ручьи и ливни, и еще один звонкий родничок, струившийся светлой косичкой. И растворились. У них уже не было тел. И невозможно было остановиться в прыжке над бездной. И они летели. Поющими стрелами. Звенящим ветром. Одной всеохватной бесплотной волной, плескавшей в чаше Вселенной. И стали они – одно. Одно дыхание. Одно сущее. Один свет. Один мир. Один миг.

Время погасло. Взошла Вечность.

Они проросли в нее зернами. Расцвели звездами. Осыпались искрами. Огненными молниями – оземь.

* * *

Нетор следил, как просмоленные горящие колья да стрелы клевали бока и крышу дома Пореки, бессильно шипели и гасли, словно тот на дне морском стоял.

Наконец, лачуга занялась робко, нехотя, зачадила густо. И вдруг так полыхнула, – до небес, до самой изгороди выбросив вихри пламени, – что у Нетора борода затрещала. А у женщин – и волосы, и подолы вспыхнули свечками.

Бабы и этого не почуяли! Стояли, вперив в ревущее пламя неподвижные глаза без ресниц. Ринулся Нетор к жене – вырвать из Круга, оттащить, сбить огонь. Коснулся плеч – и распался Круг головешками.

Мертва была Оринка. И все они – мертвы. Жены и матери. Сестры и невесты. Все.

Давно село солнце. Давно остыло пепелище.

Давно мужчины предали погребальному костру останки жен и матерей, сестер и невест. И этот костер давно погас, и засыпан курганом. Догорели пустые дома, отданные огню, чтобы не достались ветру. Гарь висела над долиной смрадной тучей. Сухой дождь из нее падал – пепел. Никто не знал, всходило ли солнце за это долгое время.

Мужчины и мальчики уходили на запад, все дальше от долины и Вечьих гор.

Не было больше Вечьего Круга. Расплетен венок бога Веча. Рухнули все устои, все законы, как дом Пореки. Рассыпались вместе с пеплом отчих домов. Теперь люди будут жить, не чуя правды. Ни разбойника остановить, ни насильника наказать, ни вора найти. Осмелеют безнаказанные, начнут лютовать. И будут люди снова – как звери. Говорили, – так будет отныне и до конца света.

Вокруг проклятого пепелища дома Пореки навеки застыли водруженные каменные глыбы.

Вечно будут лежать под горящими от проклятий углями кости Нелюдя и его Нареченной матери, – плоть, связанная священным шнуром, соединенная кощунственным объятием, сплавленная огнищем в один неразличимый ком.

Вовеки не выпустят Пореку и Веля из Карающего Круга. Их вечно будут стеречь и пытать безмолвные каменные бабы: жены и матери, сестры и невесты, все до одной, все, как одно. Окаменевшее безумие. Вечий Круг. Говорили, – стоять ему всегда, во веки веков.

* * *

Рвались ткани бытия, расползались волглыми лохмотьями. Гроза металась меж небом и землей. Молниями прошивала вздыбленные волны морей, поднимая их к тучам, ураганом срывала земли – стягивала воедино с небесами и не могла удержать. А когда иссякла, устав обновлять мир, последним громом дрогнул тугой бутон драгонь-цвета, раскрыл и уронил на песчаный берег моря четыре лепестка. И звали их: Вель и Порека, Догляд и Липка.

Далеко от горной долины унесла их дорога драга. Трое уходили обратно. В дом, которого нет и не будет.

Вель сидел, окунув пятки в море. Чайки сновали над волнами, вышивая исчезающий тут же узор. Прощальные слова позвякивали в сердце, как горсть тусклых монет. «Я доведу вас», – сказал он. «Спасибо, драг Вель, за жизнь подаренную, за душу исцеленную. Мы сами пойдем. Своей дорогой. Тяжелой, человеческой». Поклонились, взялись за руки и ушли по пустынному берегу. И не ведомо им, что, куда бы ни ступили, они пройдут по его сердцу. Драгонь-цвет прорастает всюду.

Слова жгли его раскаленной медью. Он кинул их в тихие волны вместе с пустой ракушкой, валявшейся на песке. Ракушка канула, вместив в себя море. Она стала дном бездны с глубоководными, слепыми рыбами слов: «Мы сами…»

Одинокое солнце беззвучно плескалось в небе. Золотистом, как глаза Пореки. Дорогой драга идут в одиночку. Даже если весь мир несешь в себе, ты – один.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю