Текст книги "Беглец"

Автор книги: Наталья Ключарёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Наталья Ключарёва
Беглец

1.

Лёха, 28 лет, безвременно безработный.

Я сначала вообще не вкурил, девка это или пацан. Думал, детдомовец, может, беглый. У нас тут интернат за рекой, часто бегают. Тощий такой стоит, ручонку вытянул, вторую в кармане греет. А я чё, я человек добрый. Даже слишком. Пожестче бы надо, мужик же. А я все ведусь – пожалеть, помочь, то да сё. И через это постоянно в какую-то муйню влипаю. Всякий ловчила норовит попользоваться. Типа если ты добрый, значит, дурак. А я себя дураком не считаю. Хоть мне бабушка, земля пухом, всю жизнь талдычила: дурень, дурила, дурья башка… Но я…

Чего? А пацан-то. Да пацан поступил не по-пацански. А так. Бабой оказался. Причем не первой свежести. Вокруг глаз морщины уже. А издалека-то не разберёшь. Куртяха задрипанная, как с помойки, шапка-гондон, черная, на самый нос натянута. Джинсы грязные, обтрюханные. Видать, давно на трассе стоит с протянутой рукой…

Не, не из этих. Точно говорю. Те девчонки-то всегда… Фасад, конечно, какой угодно бывает, уж кому как свезло, но поштукатурить, замазать лишнее, нарисовать нужное – это уж непременно. Чтобы это… видно было, что старалась, дура, уважила, что не плевать ей, каково людям на рожу ее смотреть…

А у этой – ноль. Ни грамма. Будто не баба вообще. У нас в деревне старухи и то больше марафетятся. Да вон бабка моя, земля пухом, пойду, говорит, помирать. Да, так и сказала, прикинь. А сама в баню сходила, платье парадное надела, воротник кружевной, жёлтый уже весь, правда, но все равно ничё так. Губы намазала, "Красной Москвы" флакон на себя вылила – в дом не войти, с ног валит. И легла помирать при параде.

Померла, а как же! Я б тоже помер. Там дышать нечем было от этих духов… Вот это я понимаю – женщина. Хоть и старуха.

А эта… Лицо, как у ребенка…

Да у нас вон и девчонки мелкие фломастерами себе глаза обводят…

Да не, не отвлекаюсь. Это я, чтоб ты понял. Странная она. Не как все.

А голос – я аж подпрыгнул, когда она рот открыла. Когда такого хлюпика видишь, думаешь, сейчас запищит, как котенок утопленный. А у нее голос – ну, как из другой бабы, нормальной, размеров на пять побольше. Низкий такой, приятный.

Только говорила она неприятно. Не, не оскорбляла, еще чего. Я ж ее в машину посадил, в тепло, в сухость…

В общем, говорила так же, как выглядела. Будто ей положить, что я о ней подумаю. Будто она вообще не хочет мне понравиться, понимаешь?

Никаких гадостей, говорю же. Обычные самые вещи. Погода, дорога, туда-сюда. Только без вот этой вот бабской мути. Ну, когда они хвостом вертят, глазами водят, голову дурят, короче. Скажут одно, а подумают другое, а ты поди угадай… Пять минут поговоришь – убил бы, если б статьи не было… А все равно – приятно. Баба же. Видно, что это она для тебя старается, туман гонит, чтоб потом из этой мути – раз! – и схватить за яйца. Чё ты ржешь?

Да ни о чем разговоры. Ничего такого. Просто неприятно. Будто я не мужик. Или будто она – мужик, понимаешь… Где высадил? Да я ее только в машину посадил, куда ты гонишь. Между тем, как я ее посадил, и как высадил, еще много всякого было.

2.

– Тепло тут у вас. Я даже согрелась.

Женщина расстёгивает куртку и, слегка помедлив, стягивает шапку. Повисает тишина. Кажется, даже мотор стал тарахтеть тише.

– Когда стояла там, на обочине, думала, уже никогда не согреюсь, – говорит женщина, глядя прямо перед собой, на разбитую дорогу.

Водитель виляет в сторону, объезжая особо глубокую яму, и этот привычный жест выводит его из ступора.

– Трындец. Я чуть в кювет не съехал. Предупреждать надо.

– Как вы себе это представляете? Перед тем, как снять шапку, я должна торжественно объявить: внимание-внимание, сейчас перед вашим взором предстанет голый череп! Слабонервным просьба зажмуриться и не открывать глаза до особого распоряжения…

– В цирке работаешь?

– В морге.

Пауза. Водитель объезжает пару рытвин. Делает это так резко, что пассажирка заваливается на дверь. Потом на него. Он брезгливо отодвигается.

– Смотри, там тоже кто-то голосует. Может, подберём? Адский холод на улице. Это только из окна кажется, что весна.

Водитель молча и очень резко тормозит. Вид у него крайне оскорбленный.

На заднее сиденье засовывается очень длинный и очень тощий парень. Он долго возится и скрипит потёртой косухой, укладывая свои несоразмерные конечности. Женщина смотрит на него в зеркало заднего вида. Лицо ее немного светлеет.

– Дверь-то закроешь уже, а? – рявкает водитель. – Гнездится там, как аист. Весь салон выстудишь.

– Здравствуйте. Извините. Я сейчас.

Парень неловко хлопает дверью.

– Не закрыл!

Хлопает ещё. И ещё. С тем же эффектом. Водитель, свирепо и невнятно матерясь, вылезает и идёт к задней дверце.

– Давай, мослы свои убери.

– Что?

– Кости свои в салон втащи, говорю. Торчат до самого леса. Ещё бы тут дверь закрылась.

После короткой возни водитель от души хлопает дверью. Пока он идёт к своему месту, парень стягивает свою дурацкую разноцветную шапку с косичками – и тоже оказывается бритым налысо. Водитель залезает в машину, потом видит это и застывает, театрально выпучив глаза. Парень, смущённый таким пристальным вниманием, проводит ладонью по затылку.

– Меня бабушка каждую весну брила. Чтоб в лагере вши не завелись. Привычка осталась.

– Не, вы чё, сговорились? У вас тут слёт скинов где-то?

Водитель говорит злобно, с наездом. Парень непонимающе хлопает глазами. Потом, наконец, замечает бритую женщину на переднем сиденье. И без разбега начинает хохотать. Громко и самозабвенно, захлебываясь и стукаясь подбородком о свои острые коленки в черных джинсах, торчащие буквой «М».

Водитель какое-то время удерживает на лице недовольное выражение. Но вскоре ноздри его начинают подрагивать, и он тоже принимается ржать, издавая что-то нечленораздельно нецензурное.

Женщина нерешительно улыбается. Бесцветные обветеренные губы раздвигаются едва-едва, точно она очень давно этого не делала. Женщина трогает их пальцем, будто не верит. Вздыхает. И улыбка гаснет.

– Стой! Стой, брат, тормози! – вдруг сквозь смех выкрикивает парень.

– Чё, живот прихватило?

– Да не. Вон мужик стоит. Давай посадим. Места хватит. Я подвинусь.

– Ну если он тоже скинхэд, – водитель, продолжая ржать, жмёт на тормоза.

– То что? – неожиданно вклинивается женщина. – Тоже побреешься, чтоб не выделяться?

Это звучит слишком резко, явным диссонансом. Водитель неприязненно на нее косится и сквозь зубы произносит:

– Высажу всех троих нах.

Мужчина открывает заднюю дверь, быстро оглядывает салон, потом открывает переднюю.

– Пересядьте назад, вам там легче поместиться, чем мне.

Женщина пожимает плечами, но не возражает. Выходит из машины, берется за ручку к двери, возле которой скрючился парень.

– Не-не, – вмешивается мужчина. – Обойдите. Он застрянет, если подвинется. Только под машины не угодите.

Слова он сопровождает жестами, напоминающими то ли регулировщика на светофоре, то ли самурая с мечом. Дождавшись, пока женщина усядется, он молниеносно ныряет на переднее сиденье, щелкает замком ремня и машет рукой:

– Поехали. Только пристегнись сначала.

– Тут постов-то нет.

– Поэтому ты хочешь вылететь башкой через лобовое стекло? Твое право. Только я не хочу на это смотреть. Так что пока я в твоей машине, будешь соблюдать правила.

– Вот именно, в МОЕЙ машине. Моя тачка – мои правила.

Пассажир поворачивается к водителю и молча смотрит на него. Тот пару раз моргает, сглатывает и нащупывает ремень. Промахивается мимо гнезда. Потому что продолжает зачем-то глазеть на пассажира. Мужчина накрывает его руку своей и вставляет ремень в крепление одним точным движением.

– Поехали.

– Куда? – на автомате спрашивает водитель.

Мужчина улыбается гагаринской улыбкой и машет рукой.

– Вперёд!

Потом с наслаждением откидывается на спинку, вытягивает ноги и снимает кепку. Под кепкой тоже бритый череп.

По машине пролетает тихий вздох. Но никто ничего не произносит.

3.

Он проснулся рывком, будто нырнул в чёрную прорубь. Он всегда просыпался так последние четыре года два месяца и шестнадцать дней. Не шевелясь, приоткрыл глаза и оценил обстановку. Машина стояла у отделения полиции, взгляд сразу выхватил из темноты самое важное – синюю вывеску, подсвеченную фонарем.

Водилы на месте не было. Не зря он сразу показался ему мутным.

Двое попутчиков по-прежнему сидели сзади. Старая девочка напряжённо спала, уткнувшись бритым черепом в стекло. Богомол таращился в окно прозрачными глазами деревенского дурачка и шевелил губами. Неопасные.

Водила и полиция. Он неслышно отстегнулся и дёрнул дверь. Заперто. Чувство опасности окатило с головой, как ведро ледяной воды. Он стал очень спокойным и очень быстрым. Секунда – проверить остальные двери. Другая – обшарить бардачок в поисках чего-нибудь тяжелого, чтобы высадить окно. Ничего тяжелее пачки презервативов. Мудила. Третья:

– У тебя гриндера со стаканами?

– Что-что? – богомол хлопнул девичьими ресницами.

– Вставки железные в носах есть?

– Да-да, все время о них пальцами ушибаюсь, когда…

– Скидывай один. Живо. Да не моргай. Видишь табличку? Водила отправился сдавать нас в полицию.

– Но почему? – встряла проснувшаяся старая девочка. – С чего вы взяли?

– Логика. Хочешь проверить? Оставайся. Ты до второго пришествия будешь свои шнурки разматывать?! Давай резче!

– Да они длинные…

– Зачем? Что вообще…? – продолжала бухтеть бритоголовая.

Он, наконец, содрал с богомола ботинок, надел на кулак и двумя ударами вышиб лобовое.

– Что вы…? – с голосе девочки зазвенела паника.

Но он уже выбирался на капот, метнув говнодав в длинные руки парня.

– Сейчас дементоры слетятся. Советую побыстрее свалить в туман.

Он рванул по безлюдной улице, свернул за угол, перескочил через бескрайнюю лужу и приземлился у светофора. Красный. Машин не было. Но он все равно остановился.

Топот за углом. Он развернулся навстречу опасности. Но это оказались его комические попутчики. Тетка, мелкая, как подросток. И подросток, высотой до второго этажа. Этот дурачина бежал, прихрамывая, а ботинок свой прижимал к груди, как младенца. Хотя, может, не такой уж и дурачина. Ведь бежать на одной ноге явно быстрее, чем завязывать эти километровые шнурки.

Зажегся зеленый, и беглец бросился дальше. Те двое топали следом.

Он к этому привык с детства. Сколько раз бывало. Рванешь через двор за красивой девчонкой, а за тобой весь класс бежит, будто их звали.

Вот и этих он не звал. Но и прогонять не стал. Пожалел. Проблемы с полицаями никому не нужны. А с ним их шансы уйти явно выше.

Он свернул во двор и нырнул в незапертый подъезд. Влетел на последний – второй – этаж. Отсюда отлично просматривалась улица, по которой они бежали.

Пыхтя и отдуваясь, низкая и длинный поднялись следом.

– И что мы тут делать будем? – спросила она таким недовольным тоном, будто ее пригласили в кабаре на Монпарнасе, а привели в воняющий кошками подъезд.

– Читать стихи Ахматовой, что же еще. «Там, где мой народ, к несчастью, был».

– Я серьезно.

– Ты, парень, сядь и ботинок свой надень все-таки. Наступишь на стекло – далеко не уйдем.

– Да я уже, кажется, наступил.

– Дай гляну.

Богомол послушно задрал скрюченную ногу. Носок весь мокрый. Лужа? Нет, пальцы испачкало красным. Правда, порезался, остолоп.

– Спирт, перекись, чистое белье?

Обращался он в основном к женщине. Но богомол просветлел лицом, закивал лысой башкой и скинул с плеча тощий рюкзак.

– Ногу-то опусти. Вот, молодец.

– Мне вчера Света спирту дала в дорогу.

– Молодец у тебя Света.

– Она не у меня. Я у нее ночевал просто, в мотеле. Там на трассе заколдованное место. Я часа два стоял, никто не остановился. Замерз, как черт.

– Черти не мерзнут. Им, наоборот, жарко, – скучным голосом поправила тетка.

– Как черт из Дантовского ада. Он у него ледяной, помните? А Света в том мотеле работает. При нем, точнее. И у нее там свой номер. На случай, если понадобится. И она меня в него пустила погреться, пока клиентов нет. А потом тоже замерзла. Пришла, и мы стали спиртом греться. И разговаривать. А остатки она мне с утра в рюкзак сунула.

– Очень трогательно. А разговаривали вы про ее несчастную жизнь.

– Ну да. У нее сын…

– Разумеется. Ты носок сними и рану обработай. Запасные есть? Ясно. Тогда выжми и на батарею. Хоть сколько-нибудь просохнет.

Богомол согнулся в бараний рог, пытаясь разглядеть свою ступню.

– Помоги ему, а? – сказал беглец женщине, бестолково топтавшейся рядом. – Может, у тебя что-то чистое есть? Перевязать.

– У меня пластырь с собой.

– Отлично. Назначаю тебя медсестрой. А теперь всем молчать и не отсвечивать.

Улица замигала синеватым светом, как в фильме ужасов. Ага. Вот и гвардейцы кардинала. Мигалка крутится, но сирену не включили. Не хотят народ будить, милашки.

Ехали они так медленно, что он разглядел на пассажирском сиденье водилу-стукача. Весь взъерошенный, руками машет. Ничего, пусть побулькает. Будет знать, как людей закладывать ни за что ни про что.

4.

Газета «Серебрянопрудский вестник», 11.04.2019.

Банда яйцеголовых орудует на берегах Серебряного пруда?

Зловещие слухи смущают покой жителей Серебрянопрудского района. Вот уже третьи сутки полиция безуспешно разыскивает трёх злоумышленников, сбежавших прямо из отделения.

Бандитов доставил к стражам порядка бдительный безработный Сергеев А.Н., проживающий в деревне Малые Пруды. Преступники, притворившись поклонниками автостопа, захватили машину Сергеева, связали водителя ремнями безопасности и, угрожая расправой, заставили ехать в районный центр, хотя ему было совсем не по пути.

К счастью, дорога в наш райцентр сильно разбита. Будто ее долго бомбила вражеская авиация, а потом по ней прошли вражеские танки. На сём тернистом пути злоумышленников (один из которых – переодетая женщина!) с непривычки укачало, и они уснули.

Продолжая проявлять патриотизм и бдительность, Сергеев привёз голубчиков прямо к дверям районного отделения полиции, запер машину и бросился за подмогой. Казалось бы, бери их тепленькими. Но нет. Неодолимой преградой на пути правосудия встала отечественная бюрократия (спасибо, царь Пётр!) и извечное российское разгильдяйство.

Пока в полиции оформляли заявления и протоколы, пока вели первичный допрос свидетеля, пока пили чай с лимоном, который вырастил на окне своего кабинета лейтенант Шмыко Л.С., – злодеи сбежали, разбив лобовое стекло транспортного средства, где были обезврежены.

Следы банды растворились в апрельских сумерках. Могут ли чувствовать себя в безопасности жители Серебрянопрудского района, когда на свободе разгуливают три опасных преступника? Как сообщил нам источник в правоохранительных органах, один из бритоголовых – это, возможно, находящийся в розыске гражданин Б., недавно совершивший побег из ИК-12 в Больших Прудах.

Доколе полиция, коей доверена наша, мы доверяем блюсти нашу неусыпно бдеть, блюдя…

– Давай-давай, на верстке допишу твоё «доколе».

– Нет, погоди, у меня мысль.

– Да знаю я все твои мысли. За пять лет наизусть выучил. Иди, там в подсобке водка осталась.

– А закуска?

– Ну, ты захотела. Сидит до полуночи над своим шедевром, а потом закуску требует. Люди с семи вечера, вообще-то, гуляют. Только растворимый кофе остался. Мишаня вон им заедает. Говорит, нормально. Главное потом не вставать резко. Иди, иди. А то допьют всё.

– Ха! Нашел дуру! Думаешь, я забыла, как ты меня в тот раз отредактировал? Если можно так назвать эту вивисекцию! Я своего текста не узнала. Какая-то выжатая ветошь!

– Я оставил факты, Люся! Факты! Это ведь новостная заметка, а не «Плач Ярославны».

– Ты просто ни черта не смыслишь в журналистике! А я, между прочим, колледж культуры заканчивала в отличие от некоторых маркетологов-недоучек …

– Люся! Водка подгорает!

– А ты мне потом сам проставишься. За внеурочную работу. Я намерена проконтролировать свою статью вплоть до отправки в типографию.

– Ясно. Намерена бдеть блюдя… Люся! Я уже полчаса назад должен был номер подписать!

– Так подписывай, в чем проблема? Я в этой газете работаю с момента основания. Мои тексты в правке не нуждаются.

– Нуждаются.

– Что?!!!

– Ладно. Давай разбираться. Только не надо так на меня визжать. Я все-таки главный редактор, а не стажер на побегушках. Не забывайтесь, уважаемая Людмила Харитоновна.

– Я не Людмила! Я Люся! Сколько раз тебе…

– Ладно, к делу, уважаемая Люся. Стиль пока трогать не будем…

– Да уж, пожалуйста, сделайте одолжение!

– Начнем с фактов. Я видел эту информацию в пресс-релизе УВД…

– Можешь не продолжать! Я всё поняла! Ты хочешь опять оставить две куцые строчки. Там-то произошло то-то. Удавиться как интересно! Читатель будет в восторге. Станет читать и перечитывать, выучит наизусть, прикажет выбить на своем надгробии…

– Э-э-э. А ты считаешь, что если не портить твой гениальный текст моей бездарной редактурой, то его ждет именно такая судьба?..

<…>

– Мишаня!

– Му!

– Ты там еще ходячий?

– Всё относительно, шеф. То есть – смотря с кем сравнивать… Степень прямохождения в нашем коллективе…

– Не умничай, неси водку, у Люси опять истерика!

5.

Егор, 35 лет, поэт.

Они стали ссориться. Я с самого начала знал, что они всегда будут ссориться. Я не выношу, когда люди рядом начинают ненавидеть друг друга. Если меня – это вполне терпимо, только такого почти никогда не бывает. Я часто пытаюсь разорвать натянутую надо мной колючую проволоку злости, направить на себя. Влезть между двух огней с каким-нибудь идиотским вопросом. Но это редко помогает. Я не знаю, что тут вообще может помочь. И привычно проваливаюсь в черную дыру своей беспомощности.

А они все ругались и ругались.

Когда люди повышают голос, я тут же перестаю понимать слова. Из-за этого мне в детстве часто доставалось. И от бабушки, и в школе. Они думали, я издеваюсь.

А я всегда мучительно пытаюсь понять, но слышу только звуки, будто прямо над ухом кто-то бьёт в тарелки. Или бьёт тарелки.

Поэтому я даже не знаю, о чем эти двое ругались. Наверное, выясняли, кто главный. Хотя с первого слова было понятно, что он. Но она, кажется, не хотела принимать. Когда люди начинают биться за власть, я тоже перестаю понимать.

Однажды мы ехали большой толпой на фестиваль в Саратов или в Самару. И ночью, когда уснули даже самые стойкие, один старый поэт говорил «за жизнь» с ехавшим в том же вагоне уголовником. А я уже успел проснуться. Лежал на соседней полке и слушал.

Уголовник кричал: "Либо ты топчешь, либо тебя!".

А старый поэт тихо говорил: "Есть третий путь, где никто никого не топчет".

Уголовник ему: "Не верю! Я таких людей никогда не видел", а поэт: "Посмотри на меня. Я так живу".

Но тот так и не поверил. Так и ушел в мир, где все друг друга топчут. А я поверил.

И когда при мне люди начинают делить власть, выяснять, кто кого сейчас затопчет, я всегда вспоминаю ту ночь в поезде. Звон ложечки в стакане, седые кудри и тяжёлые веки поэта. Золотая печатка на руке уголовника вспыхивает в жёлтом свете пролетающих мимо фонарей.

А у нас была ночь в подъезде. В городе, чье название я даже не знал. И от этого чувствовал себя особенно беспомощным. Казалось очень опасно засыпать в чем-то безымянном.

Они ругались. Я встал. Колени еле разогнулись и громко хрустнули. Эти двое даже замолчали. И воззрились на меня так, будто между ними вырос баобаб.

– Извините, – сказал я, торопясь, пока они не сцепились снова. – Но где мы сейчас? В смысле, какой это город?

– Глупов, – не задумываясь, ответила она. – Как и любой другой в этой стране.

– Михайлов, – сказал он. – Так было написано на отделении полиции, куда нас чуть не забрали.

6.

Лёля, 43 года, кассирша в «Пятёрочке».

Ну что, Мяка, оголодал, оглоед? Сейчас, сейчас. Что «мяу»? Ничё не мяу. Ты думаешь, Лёлька – дурная тетка, все деньги просадила, будет теперь Мяку голодом морить? Ан нет. Лёлька дурная, конечно, это без бэ, но как зарплату получила, первым делом Мяке сухого корма купила огромный мешок. Смотри, туда два таких борова, как ты, поместятся. Прикинь, Мяка, сожрешь все это и станешь в два раза толще. Буду на тебе на работу ездить, как на осле. А, Мяка?

Да на, жри, жри, прорва… Эх, Мякушка-Мяка, опять ведь я все продула. До последнего рубля. Зато тебе кормов купила, хоть тресни. Сама с голоду помру, а Мяка тут с мешком жратвы останется. А когда все слопает – к соседям жить пойдет. Да, Мяка? К тётке Маринке или к бабе Пане? Да хоть даже к отставному менту из десятой. Все лучше, чем с сумасшедшей игроманкой жить, да? Эх, ты, продажная шкура…

Да я б сама от себя ушла, если б могла. Хоть к менту, хоть к черту лысому. А фига с два. Чё опять мяу? Водички хочешь? Это можно. Водичка у нас пока бесплатная. Пей, пей, скотинка…

Хреново мне, Мяка. Мальчишка ещё этот вчерашний, душу разбередил. Да ты его не видел поди. Дрых тут, поперек прихожей, как падишах. Урод уродом – это я не про тебя, Мякушка, ты-то у меня красавчик, про парня того, приблудыша. Урод, говорю, а до чего руки нежные. А ласковый какой. Я себя прям семнадцатилетней принцессой почувствовала. А не сумасшедшей тёткой сорок плюс… Тебе этого не понять, Мяка, ты кастрат. Ну вот посмотри на себя! Ему про чувства, а он под хвостом вылизывает, бесстыдник… Ох, Мяка-Шмяка…

Костлявый такой, и дылда, и задохлик – а до сих пор нутро горит. Сто лет у меня, Мяка, никаких мужиков не было. А тут вдруг на тебе, сидит прямо под дверью, подарочек. Утешительный приз. За то, что опять в дымину продулась. Не везёт мне в картах, повезет в любви. Верно говорят-то…

Ох, Мяка, как закрою глаза – всё эти картинки адские мелькают. И потом одна за другой останавливаются. Дзыньк – доллар, дзыньк – опять доллар, дзыньк – и сердце уже не бьется – а там третий доллар! И эта сраная машинка начинает трястись и выплевывать деньги. Все мои зарплаты, все мои заложенные украшения, и шубу… И я пихаю эти десятки в карманы, в сумку, в мусорные пакеты....

Говорят, Мяка, там можно даже миллион выиграть. Ты прикинь. Миллион червонцами! Это сколько ж чемоданов набить нужно! Эх, я бы по всем кредитам расплатилась, долги за квартиру отдала… Сапоги бы теплые купила… А то вторую зиму в кроссовках мёрзну, как бомж…

Прикинь, Мяк, эти игровые автоматы уже давно везде запрещены, оказывается. А у нас стоит…

А какой сладкий был мальчик, до сих пор током продирает. Он мне чуть денег не дал. Только мужик, который с ним был, ему запретил. Он сразу просек, что я играю, черт его знает, как. И зачем только я их всех пустила? Расстроенная была, вот и пустила. Этот-то мой, скелетик, ресницами похлопал – я и разомлела. И бабу эту противную пустила, и мужика. А она ещё, прикинь, скандалить стала, что я им вместе постелила. А я откуда знаю. У меня тут не мотель. Да и простыней-то столько нет.

Пришлось мне самой на пол лечь, прикинь, в собственном доме… Но недолго я там пролежала, Мяка. Мальчик сразу к себе позвал, под бочок. То есть он сначала поменяться предложил. Типа он на пол, а я на диван. А я с горя-то такая наглая стала. Зачем, говорю, тебе на пол, диван широкий, мы тут и вдвоем уместимся. Ни фига он не широкий, конечно. Зато как он меня обнял, парнишка-то, чтоб я не сверзилась, меня прямо сразу в жар бросило. Пробки вышибло, Мяка, одним моментом. Говорю ж, сто лет мужика не было.

Ох, и сладкое это дело, я и забыла уже. Только и знаю на кнопку эту жать, как крыса подопытная. А соберешься уйти, он как чует, пару монет выблевывает – значит, можно продолжать. Отыграться…

Под утро он мне про писателя рассказывал, как его, который старушку-то топором? Да, Достоевский. Какой ты у меня, Мяка, умный. Так вот, этот Достоевский тоже проигрывался в пух и прах, потом у жены цыгарки выклянчивал. Прикинь, Мяка. Где мы, а где писатель Достоевский. А туда же…

И ты знаешь, до чего я голову-то потеряла, Мяк. Я ведь даже не спросила, как его зовут. Не Достоевского, конечно. На кой мне Достоевский. Мальчонку моего. Руки у него такие горячие, как огнем по телу водит…

А мне ведь даже покормить их нечем было с утра. Даже заварки не нашла. Совсем обнищали мы с тобой, Мяка. Кипяточку попил и похромал. Ногу себе порезал он, что ли. Ох, Мяк, он вообще весь такой изрезанный. Руки – прям по самые плечи в шрамах, живого места нет. Вот чего им неймется, спрашивается?

А мне чего? На старости лет в рабство попала. Хоть бы кто разбил этот чертову машинку с ее картинками. Как закрою глаза – так и вижу, Мяка, так и слышу этот ее "дзыньк"…

Всё-таки хорошо, что я корму тебе купила. Не совсем, значит, я пропащая.  Вот Бог и сжалился, послал мне в утешение горячего пацана на одну ночку… Ох, Мяка-Шмяка… А ведь если бы я тогда аборт от Шамиля не сделала, у меня бы сыночку уже столько же, как ему было.

А если б дочь родилась? Сидела бы тут, прыщи штукатурила… Нет, все я правильно сделала. Не стала ещё одну мымру на свет рожать. И корму купила. И на пол в одной комнате с ним легла.

Найти бы ещё хоть одну десяточку. Вдруг именно с ней – бац! – и повезёт? Только кто же мне даст. Уже на весь город слава. Может, под диваном поискать? Может, у него из штанов выпало? Брысь, брысь! Развалился тут! Ни пройти, ни проехать.

7.

Город Михайлов, улица Кирова. БЕГЛЕЦ, ПАРЕНЬ, ЖЕНЩИНА, ПРОХОЖИЙ.

БЕГЛЕЦ. Эй, кореш, где у вас тут игровой автомат?

ПРОХОЖИЙ. Да вон у Пятерочки, на площади Ленина, отсюда видать…

БЕГЛЕЦ. Вон тот серый гроб с телевизором? Ага, вижу. Дизайн как в Лас Вегасе.

ПРОХОЖИЙ. Вы что играть собрались? Не вздумайте! Даже близко не подходите! Я эту Пятерочку вообще теперь за километр обхожу. Там люди пропадают, реально. Одна продавщица у нас, Олька Букина…

БЕГЛЕЦ. Всё под контролем, спасибо, брат. Ты, кстати, в курсе, что подобные штуки вообще вне закона. А у вас на центральной площади стоит. Это значит что? Правильно. Что менты в доле. И называется это как? Правильно, коррупция. То есть, конечно, совершенно не правильно. Но сейчас мы все быстренько исправим.

ЖЕНЩИНА. Надеюсь, ты не попрёшься в полицию, объяснять им, что они нарушают закон.

БЕГЛЕЦ. Я же сказал «быстренько». И имел в виду ровно то, что сказал. А говорить с ментами про закон… Это, конечно, дело полезное. Но очень уж долгое. Как там? «Работа кропотливая и скучная, как вышивание».

ЖЕНЩИНА. Так что же ты…

БЕГЛЕЦ (ПАРНЮ). Дружище, мне опять нужен твой железный башмак. Давай другую ногу для разнообразия. Только смотри не встань на стекло.

ЖЕНЩИНА. Эй, ты ведь не собираешься…

БЕГЛЕЦ. Не собираюсь. Я делаю.

Несколькими ударами БЕГЛЕЦ разбивает экран игрового автомата. В ту же секунду, как по заказу, из-за угла медленно выворачивает полицейская машина.

БЕГЛЕЦ. Чёрт!

БЕГЛЕЦ швыряет ботинок ПАРНЮ и бросается бежать. ПАРЕНЬ припускает следом, зажав ботинок под мышкой. ЖЕНЩИНА, секунду поколебавшись, устремляется за ними.

Полиция сигналит и прибавляет скорости.

Неожиданно открывается дверь одного из стоящих на площади такси.

– Запрыгивай! – кричит водила, трогаясь.

Мужчина оборачивается на бегу, хватает бегущую следом женщину и буквально закидывает в салон. Потом запрыгивает сам. Парень вваливается внутрь уже на ходу. И на ходу долго пытается поймать и захлопнуть дверь. Наконец из машины появляется мужская рука и рывком закрывает болтающуюся дверь.

Полиция врубает сирену. Но поперек дороги неторопливо тянется оранжевый мусоровоз. Он пытается въехать в ближайший двор. Пятится, ворочается, рычит, неповоротливый, как динозавр, случайно застрявший в слишком узких улицах. Полиция истошно сигналит. Но что толку.