Текст книги "Черти-Ангелы"

Автор книги: Наталья Литвякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

22 декабря.

Ходили. Если честно, даже не помню, чё за фильм. И почему я не скажу, что у меня есть парень? Что все эти Колины «ладушки» и «целую» мне абсолютно ни к чему! Правда, он и не спрашивал ни о чём, и не предлагал, но как-то не по себе от двусмысленной ситуации. И самое гадкое – я совру, если скажу, что мне это не нравится. В итоге я молчу, как партизан на допросе. А сегодня даже позволила взять себя за руку. Чисто из эксперимента – почувствую что-нибудь? Ни фига! Сердце как билось, так и билось, ровно и спокойно, только противно стало от самой себя. Коля, прости! Больше никаких опытов! И вообще, тебе же Алинка нравится. Тогда к чему весь этот «белый лебедь, белый пух, не влюбляйтесь сразу в двух»?

23 декабря.

Вчера последний день учились. С завтрашнего дня консультации. По химии в четверти – тройбан. Я было расстроилась, папа сказал, что три – оценка государственная, и нечего тут сопли распускать. А я чё? А я – и рада сразу не распускать. Алинка ночевала у нас. Болтали до часу ночи. Пока соседка не стала в стенку стучать. Блин, ну и слышимость у нас в домах! Мы еле угомонились. Алина считает себя влюбчивой. А я? Папа сказал однажды, что женщина – это такое уравнение, которое может иметь несколько решений, противоречащих друг другу. И поди теперь, разберись! О студентах тоже шептались. Больше не встречались с ними. Коля звонил – опять двадцать пять – они не могут, сессия начинается, то, сё. А я ему – ну, и ладушки, пока. Трубку положила. Обалдела и я, и Алинка, да и хлопец, стопудово.

Ещё решила после праздников Игорю в Каунас написать, о том, я встречаюсь с парнем. Мы вроде просто друзья по переписке, и ждать из армии его я не нанималась, и вообще, но чувствую, что надо сообщить. Так честнее. Перед всеми и перед собой в первую очередь.

24 декабря.

Я сейчас столько думаю, кошмар! О любви, конечно, о судьбе, о счастье, о стране нашей. Судьба страны – как судьба человека, не кажется тебе, Дневник? Есть счастливые судьбы, лёгкие, а есть тяжёлые. По-моему, России та ещё судьбинушка досталась. Один Сталин чего стоит. Тут на днях вспоминали по истории. День рождения его было. И хоть говорят, «каждый народ имеет то правительство, которое заслуживает», но с вождём, по-моему, перебор.

25 декабря.

Алгебру писали. Вроде ответы сошлись со всеми. Ой, да лишь бы не двояк! Тут надо  физику учить, и костюмы делать. Когда в деревне были, Алинка предложила устроить бал-маскарад. Пацаны начали ржать, а давайте. Мы, мол, снежинками будем! Ну, подруга и решила их на слове подловить. Прикинь, Дневник, вот пена будет! Снежинки! Я валяюсь!

27 декабря.

По алгебре – 4, фух. Папка расщедрился, банку с соком манго выделил. Где он её раздобыл, не знаю. Никогда такого дива дивного не видела, и не пробовала. Так что не с пустыми руками поеду в Донской. Приходил Сушков, к физике готовиться. Умора! Два билета выучили, первый и тринадцатый, и чаи гоняли и Цоя слушали. Как сдавать в таких условиях?

28 декабря.

Офигеть, Дневник!!! Сдали, на 5!!! Считай, я уже учусь в школе при РИИЖТе. Я до сих пор в отпаде, вот это везуха! Пришли с Сушковым в обмороке на экзамен. Я пошла первой, чего тянуть кота за хвост. Тяну билет – 13. Чуть не подпрыгнула на радостях. Заходит Сашка, берёт билет. Пальцем показывает – первый! Кому рассказать – не поверят. А больше всех – физичка, она-то нас знает.

30 декабря.

Всё, завтра Новый год. Принесёт ли он счастье? Вот – 31 декабря. Любого года, какой ни возьми. Разве отличаются, скажем 31 декабря 1909 года от 31 декабря 1979? Понятно, что мода не та, люди, да и страна уже не те, но хлопоты? Ощущение праздника, предвкушение волшебства? Всё те же! Что бы ни происходило с миром, атмосфера чуда – всегда. Украшенные витрины, разноцветные гирлянды, ароматы хвои и мандаринов, надежды на лучшую жизнь – не меняются из года в год…».

– Ты спишь, что ли? Приехали! – пихнула меня в бок Алинка.

А потом был петух. Точнее, его тушка. Рубить не пришлось, а вот щипать отправили. Нас с тобой, на веранду.

– Маленькой  ёлочке холодно зимой.

Из лесу ёлочку взяли мы домой, – ты улыбался и  фальшивил, – бусы развесили, стали в хоровод…

– Весело, весело встретим новый год, – подхватила я, подула на пальцы – стыли. Но мы отчаянно продолжали.

– Надо бы согреться.

– Как? – я – сама невинность, ресничками хлоп-хлоп, а мысли поперёд батьки в пекло лезут, да и чувства – туда же.

– Очень просто! – зачерпнул горсть перьев и подбросил вверх над моей головой. – Новогодний салют, проше пани!

Рыжие мокрые хлопья осели на волосах, щеках, на носу.

– Ах, так! – вскочила. А я-то подумала, а я-то ждала! И двумя руками в тазик – на тебе! – Получи, фашист, гранату!

Не прошло пяти секунд, полетели клочки по закоулочкам. В воздухе – пух-перья, петух благополучно забыт: лежал сиротливо в тазике, синими лапами наружу. Баталия переместилась во двор, в ход пошло запрещённое оружие – снег запазуху и, наконец, поцелуи.

Ах, как я ждала новогоднюю ночь! Мечтала: обязательно случится «это». Что-нибудь из разряда запретного, из взрослой жизни. И я знала – ты тоже ждал. В каждом взгляде, в слове, в прикосновении – еле сдерживаемые нетерпение, эмоции, огонь. Сестра почувствовала неладное. Улучила минутку, выловила меня в коридоре:

– Поклянись, что не натворишь глупостей! Или, честное слово, больше никаких компаний и свиданий.

Я вспыхнула. Спорить, убеждать в обратном не хотела, да и бесполезно – читай меня как открытую книгу. Впрочем, как и давать слово. Ведь не сдержу! Но Лена не отступала:

– Поклянись!

– Э… мм

– Памятью мамы!

– Клянусь! – выскочила на улицу, дверью хлопнула со злости, думала из петель вылетит! Ах, Лена, предательница, знает, чем брать! Какие они, эти взрослые! Гады, вот! Я наклонилась, зачерпнула снег, растёрла по лицу, смешала со слезами: ты не увидишь, как плачу. Да и зачем? Если нарушу клятву, кто об этом узнает? А тебе и вовсе ни к чему знать о разговоре. Я успокоилась и вернулась в дом. Приняла решение.

В комнатах – дым коромыслом. Кто ёлку наряжал, кто гирлянды вешал. Племяшки под ногами крутились, в ладоши от восторга хлопали. Меня Алинка сразу на подхват: подай, принеси. И ты со мной. Вместе чистили, мыли, ты подшучивал, я краснела, в мыслях одно – нарушу слово. А вслух смеялась над твоими шутками. Лена поглядывала на нас настороженно.

Славка позвал тебя съездить с ним за магнитофоном и колонками, ты отказался:

– Извини, не могу, без меня тут некоторые не справятся, учить их ещё и учить, как картошку резать правильно.

– Поучайте лучше ваших паучат! – возмущались в ответ «некоторые» и замахивались полотенцем.

– Детский сад, – фыркнул Славик.

«31 декабря. 19-00.

Не верится, но скорей всего, это последняя запись в году. Лена выгоняет нас на дискач, говорит, сама управится. Ну, и Вадик ей поможет. Тот самый тип, что в женихи мне набивался осенью и от милиции, помнишь, Дневничок? Видно, всё дело в нём. С меня клятву взяла, а сама? Ладно, блин! Не буду писать гадости, прости. Не хочу портить праздник.

С наступающим, Дневник!».

В 22-30 мы покинули танцы, чтобы успеть проводить старый год. Ещё не выпили ни капли, а хмельное веселье накрыло нас с головой. С шутками-прибаутками ввалились в дом, а там – глаз не отвести от стола, скатерть-самобранка, да и только! Это ж надо снарядить такой в эпоху тотального дефецита. Душа согрелась, словно возле печки, в носу защипало: какие ж все кайфовые, постарались на славу. И мы, и пацаны, и Лена, конечно! Я подумала, что в последний час, перед боем курантов, Земля, будь она существом, вздохнула бы с облегчением. В эти 60 минут человечество забывает о плохом. Мысли только добрые, светлые, с надеждой. От того и тяжести никакой, от того и дышала бы планета полной грудью.

И, когда часы пробили положенные 12 ударов, и время застыло в пространстве; когда закончился 89 год, но 90-ый не наступил; когда уже нет вчера, ещё нет завтра, есть только секунды сегодня, мы посмотрели друг на друга, а все – будто куда-то пропали. Как изображение в телевизоре. Ни голосов, ни лиц, ни слов, ни вздохов, никаких «можно», «нельзя». Просто я и ты. Рядом. Всего мгновение, невесомое, но счастливое! Вот тогда я впервые поняла тургеневские строки из «Аси»: «…у счастья нет завтрашнего дня; у него нет и вчерашнего; оно не помнит прошедшего, не думает о будущем; у него есть настоящее – и то не день, а мгновение…».

– Счастья! –  ты поднял бокал.

Я взглянула на тебя сквозь пузырьки шампанского, как в волшебное стекло.

– Счастья! – ответила, млея.

Чокнулись, и хрусталь пообещал нежным звоном прекрасное будущее.

– Только ты, – коснулся моей ладони.

– Только ты, – эхом отозвалась я.

Здравствуй, здравствуй, девяностый год! Побежали первые минуты его. Что он нам принесёт? Пока – радость. Пока – веселье, что разгоралось как сухой хворост, всё ярче, искрами в небо. Алинка достала костюмы под одобрительный гул мальчишек. Правда, переодеваться они не спешили, стеснялись. Тогда мы подали пример, и первые отправились наряжаться. Я расхохоталась:

– Где ты видела блондинистую цыганку?

– В зеркале сейчас вижу, очень даже ничего цыганочка такая, с поэтическим блеском в очах.

Ближе к двум часам, когда цыганки вовсю трясли монистами из чешской бижутерии и плечами в бабушкиных платках, кавалеры, наконец, осмелели и примерили костюмы.

– По-моему, они где-то лакают, – сказала Алина. – У них где-то заначка, я тебе говорю, не могли они так окосеть из-за бутылки вина.

Снежинки, одна за одной, выпорхнули из соседней комнаты, толкаясь и гогоча, будто гуси на пригорке. Затем их стройный ряд распался на отдельные элементы, ибо самая главная снежинка, которая Славка, решила, что канкан – самый лучший танец. Самодельные короны съезжали, нижнее бельё лукаво посверкивало: пацаны выделывали такие «па», выписывали такие кренделя, что цыганки стонали от смеха. Снежинки элегантно пинались кривоватыми волосатыми ножками, тыкали пальцем друг в друга – «гля на него, вот умора!». Смущённо поправляли марлевые юбки, что норовили спасть в пылу танцев, явить миру новый слой наряда – цветочков и горошков семейных труселей. «Ой, не могу!» – катались по дивану цыганки, щёки уж болели от смеха. Потом мы тихонечко улизнули на веранду, чтобы поискать нычку, пока Лена не поняла, что мальчишки нарушили уговор насчёт одной бутылки в праздник, и не разозлилась. Обыскали все углы, но ничего нелегального не обнаружили. Ни вина, ни самогона, а на столе краснела одинокая банка компота, которую притащил Славка и сверкали целлофаном сигареты.

– Интересное кино, – фыркнула Алинка. – Ладно, поживём-посмотрим.

Глава пятая.

«3 января 1990г.

Лена напрасно переживала за меня. В новогоднюю ночь снежинки превратились в алкоголиков-балбесов и растаяли в пять утра за калиткой. Так что никаких глупостей, как она и хотела. Никаких нарушений клятв, как я того не хотела. Но хоть повеселились до упаду. А где они спрятали выпивон, мы так и не поняли. Может, сегодня расколятся? Когда пойдём на речку кататься.

Блин, я коньки не брала в руки и в ноги (хи-хи!) – сто лет! Представляю, что за корова будет на льду! Или это как на велосипеде – один раз научился, на всю жизнь не забудешь? Не жнаю, не жнаю, но любопытно-любопытно. А 6-го тоже что-то намечается. Кутью какую-то носят. Бабушка говорит, что я в детстве тоже носила, но я совсем не помню. Главное, не забыть – «папа с мамой прислали вам вечерю» и рассказать стишок. Пацаны сказали, что научат. Вот, пена!»

Time, it needs time

To win back your love again

I will be there

I will be there

Love, only love

Can bring back your love someday

I will be there

I will be there*, – гимн января и причина, к счастью, кратковременной размолвки с тобой. Или одна из причин? Перед Рождеством прискакал Славка, довольный, как Винни Пух после горшочка мёда:

– Гляньте чё раздобыл! – и махал перед носом кассетой, словно волшебной палочкой. Из бешеного набора слов его тарабарского от эмоций языка выяснилось, что какой-то там Саня на Комсе за чирик музона накупил, и Славка её выпросил на день, чтобы перезаписать. – Так что тащите шарманки, щас всё организуем.

«Соната» играла, «Романтика» записывала, мы с Алинкой подпевали – кто кого перекричит и балдели от мелодии:

– Ифвид гоу эгейн

Ол вэ вэй фром вэ старт!

Ай волд трай ту чендж

Фингс вэт килд ауэр лав!

– Вы хоть знаете о чём они поют? – ты поморщился.

– Не нравится? – изумилась я. До сих пор никаких разногласий между нами не наблюдалось.

– Нравится, – буркнул ты. – Глупостей они не поют, конечно, но посыл ни к селу, ни к городу, вот честно.

Я расстроилась. Что же они поют? Ты словно мысли мои прочитал:

– «Если бы мы пошли снова

С самого начала

Я бы попытался изменить

То, что убило нашу любовь». Нам это не подходит, – твёрдо сказал.

– Это всего лишь песня, – вклинилась Алинка, – зачем ты её на свой счёт принимаешь?

– А зачем так восхищённо орать?

Мы переглянулись с подругой и замяли тему. Для ясности, так сказать.

Утро 6-го января порадовало снегом. Крупным, пушистым, мягким, как ладошка младенца. Мы – Алинка, племяшки, Верочка и Илона, высыпали на улицу, как бусинки на пол. Носились по саду, двору. Лепили снеговиков, кидались снежками, натирали друг другу щёки. Падали морскими звёздами в сугробы. И визжали от восторга. Лица раскраснелись, варежки промокли, носы замёрзли, а в дом – не загнать. А душе – жарко, душа – на воле!

– А, ну, марш домой! – кричала в форточку сестра Лена. Сердилась  сквозь улыбку, – ладно мои – малышня, но вы-то ж – здоровые, а? Барышни, а туда же! – она постучала пальцем себе по лбу, – где соображение? Простудитесь, лечи вас потом в Рождество!Нехотя вернулись в дом, загребая снег валенками. Оглядываясь на сахарные яблони. Вишни в снежном ришелье. Манили  пальчиком, искрили сосульками. Вздохнули тяжко на пороге.

– И правда, – сказала Алинка, – чего ты мы, как с цепи сорвались? Как будто снега никогда не видели?

Стряхнули зиму с плеч, и – в дом, в дом! К печке, к чаю, к пряникам!

А потом ту самую кутью варили. Мы в этом деле – новички. Горожане! – закатывали глаза соседки, но рецепт дали. Секреты раскрыли. На компоте надо, ага. А ещё мармеладу добавить, орешков грецких. Можно мёду.

– И чего, мы это будем носить? – спрашиваю. А сама б всю кастрюльку глазами съела, по донышку бы ложкой выскребла.

– Ну, ты даёшь! – Алинка поперхнулась, – Естебственно. И не носить, а колядовать, вот как. Между прочим, не одни, забыла? – многозначительно так смотрит.

– Нет, ты чё! – замираю: забудешь тут. Мне уж всё равно что делать, что за колядки такие, лишь бы с тобой.

– Конечно – куда ж без принца! – Алинка смеётся с моей реакции и передразнила, – ну ты даёшь, «мы это будем носить»!

Я краснею и украдкой грожу ей пальцем.

– В общем, мы угощаем кутьёй, нам в ответ – подарки. Детям – сладости, а взрослым – деньги. Или сто грамм, – просвещала подруга, поглядывая на Лену. Сестра про сто грамм пропустила мимо ушей, или сделала вид, что не услышала, зато встрепенулась при слове:

– Подарки?! – ахнула она. Кинулась к буфету. Достала вазочки с конфетами, яблоками. Орехи, – давайте-ка, девчата, помогите!

– Я тоже хочу носить кутью! – воскликнула Илона, глядя как тают сладости. Верочка солидарно подпрыгнула на стуле. Лена только вздохнула. Разве ж удержишь детвору дома в такой вечер? Снарядила дочерей. А я посмотрела на ходики: когда же придут за нами? Мы уж и себе кутьи отсыпали. Сто раз проверили крышки на баночках. Сто раз посмотрели в зеркало. Извелись в нетерпении, ожидаючи. Едва мы распределили угощение по пакетам, стук в окошко и басовито раздалось:

– Колядую, колядую!

    Я найду в избу любую,

    Попрошу хозяйку,

    Нам конфет давай-ка.

А следом голосок потоньше:

– Тётя Лена, здрасте! Мама с папой прислали вам вечерю!

Мы переглянулись и расхохотались. Лена пошла открывать.

– Эй, хозяйка, колядую, колядую, мне – конфету, подруге – другую. Вот кутья на угощенье, оцени наше уменье! Ох, и сладкая, ох, и вкусная, чтобы жизнь твоя была безгрустная! Чур, всю ложку съесть, не выплёвывать! – защебетал Славка с порога. Щедро зачерпнул вечерю и протянул мне первой. Уж постарались хлопцы на все сто: наперчили, насолили – язык колом стал! Потом и сестре, и подруге досталось. Мы и плевались, и смеялись.

– И что? Мы такое понесём? – возмущалась Лена, –  нас точно со двора выставят!

– Не выставят, – заверили парни, ухмыляясь, – наоборот, по кутье – и угощение будет!

– Как это?

– А вот и узнаете!

– Ну, что бабоньки? – хлопнул в ладоши Славик, – по коням? С какого краю улицы начнём?

В бархатном небе вздрогнули звёзды от нашего смеха.

«8 января 1990г.

Судьба – это хитрый джинн из бутылки, который вроде выполняет твои желания, но с каким-то подвохом. К чему это я? Не знаю, просто чувствую, что где-то есть. Подвох этот. Вот с той же песней «Scorpions»

Не понимаю, Дневник, чё Он так взбеленился? Песня кайфовая, отпад просто, слова… ну, тоже – нормалёк. Вот мы с ним парочка – и смех, и грех. Я тогда на речке венков испугалась, Он теперь – песню. И вроде помирились, хотя мы и не ругались, а на душе кошки скребут. Осадочек!

Но, может, всё дело в кутье? Тоже история! Сначала Он опоздал, я ждала, ждала. Потом пришёл. Но Славка-ехидна успел забодать своими  шуточками. Мы заходили почти в каждый дом. Я попробовала СА-МО-ГОН!!! Блин, гадость такая, но после него весело, ничего не попишешь, и не страшно. И такая вся из себя смелая, остроумная, сама себе нравишься. Раньше не понимала, чё люди пьют. Папа. А теперь всё ясно. Не, я пить не буду, не переживай, Дневник. А потом кто-то из пацанов предложил зайти к Алёне. Ты ж помнишь,Малая? Жена друга, они ей всё помогают, прочая пурга. Ну, мы и зашли, а там…».

Там я вдруг увидела, что ты исчез. Все есть – Димка со своей девчонкой (такой смешной, назвалась Корадо в честь комиссара Каттани), Вадик с Леной, Мишка-красавчик, Славка, Алина, ещё целая толпа каких-то ребят, в общем, все есть, а тебя нет. Я испугалась, зачем-то решила выскочить на улицу. Может, я обидела тебя? Может, громко смеялась Мишкиным шуткам? Может, ты вообще упал, а мы не заметили? Может… Может, ты стоишь за углом хаты этой рыжей гадины и куришь. Ведёшь светские беседы, пока я, как дура тут тебя ищу, святая наивность! Нет, не зря она мне не понравилась – треугольное личико, маленькие глазки с чёрными  от туши ресницами как лапки шмеля. Радушная улыбка – фальшивая насквозь, как и сама. Жена друга, блин!

– Нафига вы притащили этих обезьян?

Я застыла, что твоя Галатея, ушки на макушке, дышать перестала, даже бросила искать сигареты по карманам: я же покурить вышла, ага, а не тебя искать, больно надо!

– Не мели. Зачем позвала?

– И которая твоя? Неужто бледная моль?

– Алёна!

– Да, бледная моль! Ни рожи, ни кожи. Чернявая и то посимпотнее будет! Вы пожалеете ещё, что с ними связались. От городских фифочек жди беды. И ты пожалеешь, что…

– А вот ты где! – Алинка дёрнула меня за рукав. – Куришь? Без меня?

«Блин, Алина! Вот нагада ты тогда вышла? Не узнать теперь ничего. Сама я ни за какие коврижки не признаюсь, чё слышала их разборки, и не понятно вообще «шо цэ було?» как говорит одна мать. Ну, а раз так. Не буду и думать об этом. Какое мне дело?

16 января.

Вот и кончились каникулы. Мы в Ростове. Столько всего случилось за две недели, Дневник! Я фигею!

Во-первых, Алинка окончательно рассорилась со Славкой и переключилась на Мишку. Сказала: внимание, вы смотрите кино «Укрощение строптивого», советская версия. Во-вторых, мы не только кутевали, но и щедровать ходили. На старый Новый год. Пена такая! Пацаны переоделись в баб. Их накрасили, юбки дали».

Они пришли в семь часов. Мы завизжали от восторга и уржались до коликов! Ряженые, сразу и не угадать, кто есть кто. В мамкиных пальто, телогрейках, в бабушкиных платках. На голове Славки, зачинщика, как мы поняли маскарада, свесила хвост лисья шапка. «Вылитая Наденька из «Иронии», – хихикала Лена.

– Ну-ка, покажите ваши юбки, – командовала Алинка. Парни заливались хохотом, притворно стыдились и уворачивались, – сейчас такие не носят, – укоряла подруга и подмигивала мне, – какие-то немодные вы, барышни. И бледноватые. Лена, дай губнушку, сейчас мы подправим малость красоту!

«В-третьих, оказывается принято есть вареники с сюрпризами в этот вечер. Гадать – что в варенике попадётся, то и сбудется. И кто ж был гвоздём сезона? Конечно, Наталья Викторовна! С Ним. Мне достался кусочек ткани – пелёнка! Ты прикидываешь, Дневник? Я в отпаде! А уж сколько нам пришлось выслушать пошлых шуточек – и не сосчитать! Как донов Педров в Бразилии!Даже Лена, сестра, туда же. Не ожидала от неё. Дурное влияние Вадика, точно говорю.

В-четвёртых, Алинка решила, что до 23 февраля в деревню – ни ногой. «Должна же я его немножечко помучить»* – Мишку, в смысле. А я, как соратник по партии, как Крупская – Ленина, должна поддержать. Я подумала, что и мне не помешает кое-кого проучить тоже, и согласилась с её планом. Щас-то жалею о решении. На сердце – тоска зелёная. Считаю, сколько раз мне приснился. Надеюсь, что Он – раз, и приедет, скажет чё за номера? Я соскучился. И такой:

Love

Only love

Can break down the wall someday

I will be there

I will be there.

Люблю.

Только любовь

Может когда-нибудь сломать стену,

Я там буду, я там буду, – как говорится. То есть поётся…».

Прочитали книгу зимы. Январь, февраль – шелестели страницы-дни. Иногда, как и бумажные листы, оставляли они порезы, а после – шрамы в памяти.

Подруга в который раз отказалась от предложений Мишки встречаться и Славки – начать всё с начала. «В сердце – зимняя спячка, – прокомментировала с печалью, – ну их всех в баню, и любовь тоже». Я только вздыхала, а чем помочь не знала. Да и свои проблемы нарисовались – не сотрёшь.

«9 февраля.

Отец снова сорвался с катушек. Начал пить безбожно. Конечно, мачеха выставила его со своей квартиры. Блин! Сама развязывает его, а потом прогоняет! Одно и то же, одно и то же. Хочется уйти из дома! Надоели его пьяная рожа и вечный перегар. В такие моменты жизнь кажется бегом на месте. Жаль, что не общепримиряющим, как у Высоцкого. И, будто назло, куртка порвалась. Ремонту не подлежит, просто засада! Денег просить смысла нет. Спасибо, картошка есть в мундире, не до одежды тут. Приходится носить пальто из болоньи, которое тётя отдала осенью. Полный отстой! Оно и большое, и цвет у него, хоть стой, хоть падай, без слёз не взглянешь! Разве поедешь в этом наряде к Нему, да к тому же на праздник?!».

Не поедешь. Шрам.

Поездка всё же состоялась, но. Но в конце февраля случилась трагедия в Донском. Она перечеркнула крест-накрест планы отметить день Советской Армии и день рождения Алины. 22 февраля произошёл обвал земли в соседнем селе, в глубокой траншее. Трёх рабочих засыпало. Их пытались спасти, откапывали всем миром, но не успели. В районе объявили траур, отменили дискотеки и сеансы кино. Смерть молодых парней, погребённых заживо, поразила нас настолько, что мы с Алинкой проплакали целый день. Если бы они болели. Если бы их сбила машина. Если бы погибли на войне. Это страшно, но понятно и – мгновенно. Но, когда так мучительно, так медленно! Когда с надеждой до последнего вздоха, слыша, возможно, голоса спасателей… – нет, это не объяснимо и так не должно быть!

«Пальто – какой в сущности пустяк, выходит, – записала я в тот период. – Господи, да я буду ходить в нём до старости, лишь бы жить. Лишь бы никогда не испытывать боли и горя, которое пришло в те семьи!».

Ещё один шрам в памяти.

Шестнадцатилетие Алинки встретили потухшие, без энтузиазма. «Да что с вами, девочки?» – удивлялась её мама. Самый весёлый эпизод – выпили по бокалу шампанского залпом, как стопку самогона. У родителей подруги глаза округлились от нашей культуры пития. «Да откуда ж мы знаем как надо? Мы ж не пьём!» – на голубом глазу заявила именинница и пихнула меня в бок.

– Ага, – подпрыгнула я на стуле.

Что ж, – март.

«Ещё земли печален вид, а воздух уж весною дышит! Прав, прав старина Тютчев. Дышит. Да и дружбан Твен прав не меньше, когда написал про весеннюю лихорадку: «И если уж вы подхватили её, вам хочется – вы даже сами не знаете, чего именно, – но так хочется, что просто сердце щемит». Я бы назвала это состояние – синдром щемящего сердца по Марку Твену. Потому что хочется. Ах, да, Дневник, привет! Сегодня 1 марта».

Жизнь продолжалась. Солнце сияло по-прежнему, правдиво и ярко. Ночь всё также охраняла ложь человечества и природы. Печальные события теряют свою остроту, и даже шрамы заживают. Чем хороша юность? Быстрой регенерацией. Не только кожи. Но и души.

«3 марта.

Ну, отпад, чё сегодня было, Дневник! Познакомились с двумя солдатами в парке Горького, мама мия, папа Римский! Вечно с Алинкой куда-нибудь вляпаешься. Я, конечно, её люблю, но – блин! У меня парень есть, ждёт меня на восьмое (ведь ждёт же, да?), а я тут неизвестно с кем по Энгельса шляюсь. В кино хожу. Ходили. «Боны и покой». Мура такая. Ничё в нём не поняла, к тому же приходилось спасаться от поползновений. Даня, один из солдат (который достался мне в пару, или я ему, фиг их знает), всё пытался руки гладить, за пальцы. Так бы и стукнула его по кумполу! В первый раз друг друга видим, и на тебе, оккупация. Тьфу ты! Спрашивается, чё попёрлась тогда? А то. Ведь Алинка поехала со мной в Донской в октябре мою судьбу устраивать. Долг платежом красен.

И чё, Дневник? Солдатик пристал ко мне как муха до варенья. Не пойму, почему? Я ж в этом дурацком пальто, морда лица недовольная – мне в деревню надо, а не по городу гулять, и вообще контроша по химии во вторник. А Даня в краску вогнал, мелет чёрте чё, телефон просит, на свиданку зовёт. Я отнекиваюсь, я говорю – не могу. Почему, спрашивает. И тут, Дневничок, в меня словно бес вселился. Я-то помню, как в детстве всякие истории придумывала и за это меня дразнили врушкой, но сейчас я превзошла сама себя – мама, не горюй, прям венец творенья. Прямо «венец творенья, дивная Диана». Я такую Диану зарядила, такую понесла пургу! Мол, выхожу летом замуж. Папа выдаёт насильно. Что он там задолжал какому-то хмырю, и всё договорено. И мне отца жаль. Я за него боюсь. Сегодня вот случайно вырвалась погулять. И вообще. Прости-прощай свобода. Я думала, Даня врубится, что лапшу на уши вешают, динамо крутят. А тот: сколько папа должен? Я своим напишу, они помогут. У Алинки глаза по 5 копеек. Да что там – по рублю. Сначала с моей брехни, потом с реакции солдатика. То ли подыграл, то ли правда – наивный? Еле отвязалась. Обещала, что подумаю. И телефон наобум назвала. Вот умора! Домой вернулись с Алинкой, оборжались. С меня. А того Даню мне в конце и жалко стало. Он так смотрел!

6 марта.

Ездила к маминой сестре в гости. Она подарила мне кофточку и колготки! Я аж завизжала: колготки – рижская сеточка, отпад, кайф, ничтяк, я и не мечтала! На толкучке не меньше червонца и днём с огнём не найти. Кофточка тоже красивая. Не мой стиль, конечно, мне б чё поспортивнее, но дареному коню в зубы не смотрят. Да и вообще, классная. Пуговиц на ней – миллион, под жемчуг. Надену её на 8 марта. Вот сюрприз будет кое-кому. Посмотрим, как он с ней справится!

Вчера с папой говорили. Зачем ты так много пьёшь, па? Здоровье губишь! Смеётся в ответ:  здоровье у него детство отобрало, безрадостное и безвитаминное, нечего губить. Шутит. Тоже мне, Райкин нашёлся. Спросил, вожу ли я мурку с белобрысым? Вот откуда он узнал, что – белобрысый? Лену спрашивал, тебя, Дневник, читал? Вожу мурку, сказала. Ну-ну – и всё. Не поймёшь этих взрослых: то в истерике бьются, мнят из себя Макаренко в особо крупных и противных размерах, то – ну-ну. А как же концерт закатить по заявкам, вернее, без? Я уж подготовилась, стишок написала, а билетов нет, сеанс перенесли? Точняк, папка читал без спроса. Может, на него стихи и подействовали?

7 марта.

«Весьма, весна!» – ДДТ, новая песня. Кайф! Завтра едем. Об одном молю, весна, дай немножко нам тепла, ну сама подумай, правда, завтра же 8 марта! Пацаны в классе, кстати, подарили каждой девочке по билету в кино, по гороскопу – на принтере распечатали, небось ещё и сами придумали, с них станется, и по открыточке. Подписали «Ребята 10-А класса». Так милооо, аж в носу защипало!».

Интересно, а что же подаришь ты? Я привезу тебе кассету с «Кино». И своё сердце, как всегда. А ты?

Мартовское солнышко услышало нас. Почтило присутствием в небе, обогрело, приласкало, оставило первые веснушки. Настроение, как сказала соседка – за ведро-лопату и картошку сажать. Но мы с Алинкой предпочли посиделки на лавочке, как в старые добрые октябрьские времена. Подтянулись ребята, девчата, расщебетались словно птички в весенней роще. А вскоре появился и ты. И вот новость: не один, а с Мишкой. И с цветами.

– Ничё себе, – присвистнула Алинка, – за что такая милость?

Мишка начал бормотать что-то про праздник, подруга (ну, ехидна),сделала реверанс и перебила:

– Позвольте пожать вашу мужественную руку. От лица Клары Цеткин и Розы Люксембург объявляю вам благодарность.

И мне, такая:

– Ну, чё расселась? Пошли на бал собираться. Не видишь, или как говорят люди добрые, не добачаешь?

– Чего не добачаю? – спрятала я бессовестно счастливое лицо в тюльпаны.

– Карета подана, а мы без веера!

«Какой дискач был сегодня, просто отпад! Медляки закачаешься, мы напостой вместе танцевали. Особенно под: «It's a wonderful, wonderful life». Это прекрасная, прекрасная жизнь. Да, да! Она прекрасная! Я так счастлива, Дневник! И мне очень хочется, чтобы Алинка нашла свою любовь, и, чтобы у Лены всё кайфово было, да хоть с Вадиком, хоть она и не принимает его всерьёз! Так хочется, чтобы все были счастливы, как я. Забежала на минуточку. Он ждёт меня, ждёт. На веранде…».

Конечно, можно было бы и в комнате бабушки остаться, а не сидеть в холоде. Там – тепло, темно и мухи не кусают, свободный диван в наличии, но ключевое здесь слово – бабушка. Бабушку никто не отменял. Крепко спит? Глуховата? Ага, ага. Когда не нужно – слышит всё, что твой разведчик в засаде. И ещё – храпит.

Однажды мы остались. И в самый романтичный момент бабуля всхрапнула. Издала звук, словно норовистая лошадь. От неожиданности ты свалился с дивана, а я чуть не подавилась от смеха, пытаясь его сдержать и не разбудить бабСиму окончательно. Посидеть у неё в комнате? Нет уж, увольте. Уж лучше на старом топчане, на твоих коленях, кутаясь в старую фуфайку. Но нынче мы не торопились на насиженное место. Ты стоял у окна. Застыла и я посередине – не бежать же поперёд батьки в пекло!

– Смотри, сколько звёзд! Иди сюда, пожалуйста.

Я подошла, а ты обнял меня за плечи, прижал. В старой раме ночное небо и маленький фонарик луны – словно подсвеченная картина на выставке, иллюстрация к сказке.