Текст книги "Шапка Мономаха"

Автор книги: Наталья Иртенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– А где он, этот царевич? – спросил Душило. – Из Царьграда будем его доставать?

– Даже не надейся, храбр. Брать Царьград тебя не пошлю, – упредил его Мономах. – Василевс Алексей облегчил нам дело. Плыть придется лишь до Корсуня. Леон выслан туда под надзор.

– Угу, под надзор, – покивал Душило. – Придем к корсунскому стратигу и прямо спросим: где тут поселен поднадзорный крамольник?.. Хотя бы морду этого царевича кто-нибудь знает?

– Вот у стратига и спросишь про морду, – в тон ему ответил Владимир Всеволодич. – Первый раз, что ли, тебе, боярин, на пиру гулять?

– Ладно, не учи, князь, – проворчал Душило. – Кого еще со мной отправишь?

– Отроков дам – четыре десятка, на две неполные лодьи. Толмача-половчина. Да Нестора, толмача с греческого. Пожалуй, и довольно с тебя будет. Люди мне самому нужны.

– Пошто меня, князь? – разволновался монах, даже с лавки вскочил.

– Ты, отче дьякон, зело любишь рассказы про разные древности, – невозмутимо рек Мономах. – Так в Корсуне этих рассказов, мыслю, без числа прямо по улицам ходит. Вдоволь наслушаешься – только успевай записывать. Чем тут пыль жевать да на Ефремово зодчество любоваться – послужи-ка Руси.

– Да нешто я не служу ей чернилами по пергамену? – встопорщил бороду книжник.

– Пергамен от тебя не уйдет. А нынче ты мне в Корсуне надобен. В Тьмутаракань к Орогосту тоже тайно послать кого-то надо. Не упрямься, Нестор. Да и не поверю я, будто ты не хочешь узреть град, откуда князь Владимир привез на Русь Христову веру и все потребное к ней.

– Желал бы я, княже, – вдохновясь, молвил книжник, – ступить на улицы достославного Корсуня, именитого на Руси не только тем, что его взял осадой Владимир Креститель. И в Тьмутаракани побывать любознательно. Да только монаху ли встревать в военные хитрости?

Князь махнул на него рукой.

– Воевать и хитрить тебя не заставлю. Твое дело – столковаться с царевичем и упредить Орогоста. Для того выдам тебе доверительную грамоту.

Чернец колебался, озираясь на митрополита.

– Ты, Нестор, – осерчал вдруг Мономах, – в своем «Чтении о Борисе и Глебе» о величии Руси глаголешь. А сам и ногами пошевелить не хочешь, чтоб оторванный от нее кусок обратно приделать! Хорош о Руси радетель! Притчу о ленивом рабе помнишь?

– Я понял тебя, князь, – чуть помедлив, ответил книжник и, встав, поклонился в пояс. – Исполню, что просишь.

– То-то же, – пробормотал Владимир, утирая ладонью пот на лбу, как после тяжкого труда. – Душило, отплываете через три дня. До холодов в Корсунь успеете. Ну, мужи бояре, молвите свое слово – все ли ладно в моем замысле?

– С какими ханами, князь, думаешь составить союз?

– В степях у самой Таврийской горловины зимовища ханов Багубарса и Урусобы. Для начала с ними договориться. Это тоже твоя задача, Душило.

– А не потянет ли тот Леон нашу Тьмутаракань снова к грекам? – выразил опасение Судила. – Яблоко от яблони далеко не падает, князь.

– Не потянет. Сперва сам не захочет, а далее уж мы не дадим. Найдем упряжь для борзого коня.

Бояре, размыслив, наконец одобрили план:

– Так-то оно как будто все ладно, княже. Как прадед твой, Святослав, барсом прыгнешь к Тьмутаракани, вырвешь русский кусок из клюва царьградского орла, попутно и половцам пасть заткнешь. Мудро, князь.

– Верней сказать, мудрено, – вставил слово воевода Ратибор. – Как еще дело повернется, согласятся ли половцы – неведомо. А попробовать можно. Князь, у меня два отрока без дела сидят. Из Киева пришли, в твою дружину просятся. Святополк их выгнал.

– Кто такие?

– Колывановичи, братья. Отправь их в Корсунь – послужат тебе.

– Слыхал про них, – нахмурился Мономах. – Буйные отроки. Не годятся для дела.

– А отдай братьев мне, князь, – попросил вдруг Душило. – Сгодятся на что ни то.

– Хочешь вытрясти из них буйство? – усмехнулся Владимир. – Ну попробуй.

– Вот что еще думаю, – продолжал старый дружинник. – Надо нам в купцов рядиться.

– А может, сразу в чернецов-паломников? – неожиданно расхохотался Мономах. Сбросив с плеч важный разговор, он сделался весел. – Или покаяльное рубище на тебя натянуть, Душило Сбыславич?

– Неплохо было бы, – вежливо похмыкал митрополит.

– Придет срок – натяну и рубище, – блаженно улыбнулся Душило и тут же сунул пудовый кулак под нос молодому Георгию Симоничу, давившемуся от смеха. – Не гогочи над старшими, зелень.

Утрудив головы думами, бояре разошлись. Замысел Мономаха их удивил, обрадовал, воодушевил. Жалели лишь, что нельзя объявить о нем сразу на всю Русь, чтоб все знали, какой сокол переяславский князь. Сродникам-грекам не простит обид Русской земли. Без дружины воевать удумал! Он и кашу из топора сварит, если понадобится. Такого бы князя – да на киевский стол!

Митрополит Ефрем, покидая думную палату, кивнул Нестору, зазывая к себе. Владычное подворье он отстроил себе неподалеку от княжьего терема, при величаво торжественной церкви Святого Михаила, богато отделанной росписями и мозаиками. Митрополичьи же хоромы, сиявшие красотой снаружи, изнутри удивляли невзыскательностью: голые стены, деревянные полы, грубой работы подсвешницы, узкие скамьи, иконы без окладов. Сухопарый монах Ефрем не терпел излишеств.

В келейных покоях, не дав Нестору и рта раскрыть, владыка бухнул на стол тяжелую скрыню, отвалил крышку. Ларец доверху был полон серебряных монет – византийских, латынских, сарацинских.

– Возьмешь это в Корсунь.

– Что мне делать с ним? – приуныл Нестор от вида богатства.

Ефрем запер ларец.

– Сие сребро прислал мне недавно киевский боярин Янь Вышатич – на благое употребление. Полагаю, ты найдешь благочестивое применение оному металлу. Часть благословляю пустить на редкие книги для печерской книжни, какие найдешь в Корсуне на торгах или в скрипториях.

Перекрестив Нестора, митрополит спровадил его за дверь. Крепко обнимая скрыню, книжник побрел к себе в келью, горячо моля Господа поскорее избавить его от эдакой тяжести, легшей на душу…

24

Таврийскому оплоту греческой державы – Корсуню под стать было б имя Город ста языков. На что Киев славен многоязычием, но такого воистину вавилонского смешения наречий стольному граду Руси и не снилось. Кроме привычной для русского уха речи греков, хазар, армян, варягов, сарацин и латинян, Корсунь слышал в своих стенах и за стенами молвь еще множества племен и народов, населявших Таврию и Подунавье, и прочую Византию, и все земли от Тьмутаракани до самых магометанских Хвалис. Но более всего изумляло и радовало обилие русской речи, заполонявшей город на берегу моря, которое так и прозывалось – Русское. На каждой улице и площади, куда ни поворотись, упрешься в своего – купца из Новгорода, или здешнего ремесленника, или захожего с любой стороны света паломника, или безместного кметя, шатающегося по империи, ищущего, кому предложить меч. Даже греки в Корсуне считали славян с Руси совсем своими, хоть и поглядывали свысока – поучитесь-де у нас. Русские в долгу не оставались – тоже числили тутошних греков родней. А как иначе: с кем русы дерутся, с тем после братаются. С Корсунем воевали не раз. Князь Владимир его брал, другой Владимир, сын Ярослава Мудрого, полста лет позднее тоже потрепал в возмещение неудачи под Царьградом. Двадцать лет назад совсем чудн о получилось: греческий царь попросил русов усмирить корсунян, вздумавших отложиться от Византии. Ну, помогли царю – пришли, потоптались у стен, поговорили по душам со здешним стратигом. Корсуняне усмирились – русские лодьи отплыли домой. Делов-то. Князь Мономах лишь по случаю не был там – ходил в тот год на чехов.

Здесь же, под Корсунем сбывали русских пленных. Нынче первенство в этом держали половцы. Пограбив с наскоку Русь, к зиме и к ранней весне сводили сюда двуногую добычу, выставляли на продажу. В город степняков не пускала стража. Куманы раскидывали шатры у стен, вели бойкую торговлю живым и неживым товаром. Некрещеных пленников иногда брали ромеи. Добропорядочные граждане империи соблюдали закон, запрещавший иметь в рабстве христиан. Рабов с крестами на шее гуртом скупали приезжие работорговцы-иудеи, на которых местные власти смотрели сквозь пальцы, имея от того некую пользу.

В этот раз иудеям не повезло. Хотя пленников пригнали во множестве, торговлю упорно перебивал русский монах. Едва сговорятся с продавцом о цене за партию, будто из-под земли вырастал чернец с мешком серебра, давал б о льшую цену, легко отсчитывал монеты. Тут же, на месте, объявлял купленным рабам волю. Иудеи злобились, но прогнать монаха не могли – с ним ходили четверо молодцев с мечами. И так целую седмицу. Потом серебро у чернеца кончилось. Но кончились и лучшие рабы на торгу.

На книги у него ничего не осталось. Человечья душа, образ Божий, дороже самых редкостных книг.

– Эй! Чернец! Вот ты где! Душило всех по городу разогнал тебя искать, а ты тут торчишь, как чур дубовый.

Нестор не обернулся на крики. Он стоял на низком холмике кочковатого берега бухты и смотрел на город. Пронизывающий осенний ветер рвал рясу, будто принял ее за хлопающий парус. Далеко справа тянул к небу свои башни корсунский детинец – сильная крепость. Слева кричало половецкое торжище. Впереди длинно изогнулась высокая каменная стена. Здесь, на берегу стояло когда-то войско князя Владимира, не дождавшегося в Киеве невесту из Царьграда. Сюда, в стан князя прилетела из города стрела с запиской: «Перекрой трубы, что под тобой, и город останется без воды». Если бы не это письмо попа Анастаса, как знать – крестил бы тогда Владимир Русь? Но рукой корсунского священника водил Господь. Как знать – захочет ли Бог сохранить Тьмутаракань для Руси? И что уготовал Он в веках самой Русской земле?

– Оглох, эй, чернец?

Конные братья Колывановичи окружили монаха.

– Весь торг объехали – думали, может, не всех еще смердов из ошейников выкупил! – возбужденно кричал младший, Мстиша.

– Иди на подворье, Душило тебя заждался. – Старший, Вахрамей, глядел на монаха с нескрываемым презрением. – Пора тебе толмачить, чернец. А то без дела шатаешься, серебром соришь.

– Царевича нашли? – всколыхнулся Нестор.

– Нашли твоего царевича, – буркнули братья и ускакали.

Книжник перекрестился на крохотный храм Богородицы, стоявший над подземным склепом, и пошел к воротам в двойной стене укреплений.

Колывановичи невзлюбили монаха с первого взгляда, едва он взошел на лодью у переяславской пристани. Сразу подняли крик, что чернец в походном деле – все равно как баба на шее. И обуза, и помеха, и кликуша – беду накличет. Хотели даже по первости тихо скинуть Нестора в воду, пока никто не видел. Залапили рот, перегнули через борт. Спасибо, отроки заметили, шумнули. Колывановичи многим в отряде пришлись не по нутру. Один Душило смотрел на них с усмешкой, как на малых ребят. После того случая сделал им краткое внушение:

– Монаха слушаться как меня. Он тоже главный. Почти как я. Если что – самих утоплю. Ты, Нестор, почитай им чего-нибудь из божественного. Усмирительного, я имею в виду… Сидеть и слушать, – велел он братьям.

С тех пор, после чтения целиком первого Евангелия, Колывановичи бегали от чернеца как бес от ладана. Пока плыли, перебрались даже на другую лодью. В Корсуне жить устроились не на русском подворье, как все, а на постоялом дворе по соседству. А тут, надо же, на берегу разыскали. Все-таки не совсем пропащие, тепло подумал Нестор.

– Ну что, Душило, с почином? – весело спросил он храбра, встретившегося на дворе, зажатом между каменными домами и многолюдном. Теперь здесь каждый день бывало тесно – выкупленные полоняники искали у соплеменников заработок и способ вернуться на Русь.

По наружной лестнице они поднялись в жило наверху. Душило закрыл дверь на засов.

– Просто повезло, а то могли бы еще месяц искать этого Леона Девгеневича. Горазд разговорил одного русского костоправа, что работает в бане. Хороший дружинник этот Горазд. В общем, завтра с утра пойдем в церковь на торговой площади, в эту… Климентовскую. Там наш Девгеневич каждую обедню являет христианскую ревность. Потом ходит в детинец, отмечается в претории у этого… протонотария. Фу ты, ну и слова у греков... Попробуй завести с ним разговор в церкви. Слежки за ним вроде нет, уже проверили. Живет в доме виноторговца, неподалеку от той церкви. Пущу за тобой поодаль двух отроков, приглядят если что. Что еще-то? – Душило почесал в широкой бороде. – Да, сразу не вываливай ему все. Пускай присмотрится к тебе. Начинай издалека. Ну там… о погоде, что ли. Или о спасении души.

– Я спрошу его, знает ли он, в какой церкви молится.

– Э… А в какой?

– В церкви Святого Климента венчался князь Владимир с порфирородной цесаревной Анной. Срамно, Душило, русскому в Корсуне не знать этого.

– Гм… ну да. – Храбр пристыженно свел глаза к переносице.

Наутро, после литургии Нестор исполнил свое намерение. Решительно подошел к человеку, которому корсунские власти под страхом заточения запретили именовать себя сыном царя Романа Диогена, и заговорил по-гречески. Названный царевич удивленно рассмотрел его. На странный вопрос он явно не собирался отвечать.

– Ты, наверное, не здешний монах. Иначе бы знал, что корсунский стратиг велел мне докладывать обо всех моих разговорах с местными, не касающихся еды, цен на товары или религии.

– Из чего следует, что стратиг по небрежению или по глупости не отдал приказа следить за тобой, – ответил Нестор.

– Вот так даже. – Леон пристальнее вперил глаза в монаха. – Ты знаешь обо мне все или только часть?

– Зависит от того, сколько ты сам рассказывал о себе – всю правду или только часть.

– Ты умен или хитер, монах, – качнул головой грек. – Откуда ты?

Они медленно двигались по улице между глухими домами из сырцового кирпича, обращенными во внутренние дворы. Хотя улица была широка, спешащие в обе стороны люди толкали их, задевали тележками и корзинами, теснили повозками. Горячие нравом корсунцы любили толчею и умели создавать ее даже на пустом месте.

– Моя земная отчина – Русь.

– Здесь много русских, – кивнул Леон. – Херсон полон воспоминаний о русском князе, потребовавшем себе в жены сестру императора. Слишком ненадежный способ породниться с василевсом. Династии сменяются в Палатии слишком часто, а императоры еще чаще.

– Твой способ оказался совсем ненадежным, – осторожно заметил Нестор.

– Я не роднился с императором Романом. Я – его сын, которого считали погибшим от турецкой стрелы. Кое-кто не хочет этого признать, но это ничего не меняет. Так что нужно от меня русскому монаху?

– Русскому князю.

– О! – На мгновение в безбородом лице названного царевича отразился испуг. Он быстро оглянулся по сторонам и прошипел: – Говори тише. Какому еще князю?

– Князю Владимиру, по матери Мономаху.

– Он родственник императора Константина Мономаха? – быстро спросил Леон.

– Внук. И он предлагает тебе княжеский стол.

– Мне не нужен княжеский. Мне нужен стол моего отца, – едва слышно пробормотал царевич. Но тут же спросил: – У этого князя Мономаха есть дочери на выданье?

– Имеются, – сдержанно ответил Нестор. – Однако речь не о дочерях, а о княжении в Тьмутаракани, по-вашему – Таматархе.

– Тут многие говорят об этой Таматархе, а я даже не знаю, где она, – хмыкнул Леон. – К тому же я сослан сюда, в дикий край империи, под присмотр властей, и ты думаешь, они выпустят меня из города? Или ты выкрадешь меня, монах?

– Это несложно, когда есть люди и желание, – прозрачно выразился Нестор.

Теперь они шли вдоль стены, отгораживающей жилой квартал города от прибрежной полосы с причалами.

– Мне нужно подтверждение, – резко сказал царевич.

Нестор вытряхнул из рукава рясы свернутую грамоту с подвесной свинцовой печатью Мономаха. Быстро прочтя греческие письмена, Леон вернул свиток.

– Это ничего не доказывает. Ее могли сварганить в претории. А потом пустят мне стрелу в затылок, когда я, поверив тебе, попытаюсь бежать. Я не куплюсь на дешевые уловки.

– Грамоту не варганили в претории, – простосердечно удивился книжник. – Ее писал князь.

– Пускай отдаст за меня свою дочь, – рассмеялся Леон. – Тогда я поверю. Не ходи со мной дальше, монах. Здесь много солдат из казармы и чиновников претория. Я не хочу, чтобы они пытали меня об этом разговоре с тобой.

Нестор спрятал грамоту в рукав, задумчиво посмотрел вослед греку и отправился обратно, к русскому подворью. Там, по подсказке сотника Горазда, поднялся на высокую кровлю гостинного дома. Душило стоял спиной к нему, заложив руки за пояс, и смотрел на море, волнующееся за прибрежной стеной Корсуня. Дикие волны бросались на отвесный обрыв, жадно грызли твердь, век за веком подтачивая основание города.

– Это ты, Тарасий? – услышал книжник тихий вопрос, донесенный ветром.

– Это я, Нестор.

– А, ты, – смутился Душило, быстро оборотясь. – Ну что там Девгеневич? – громко спросил, скрывая неловкость.

Книжник подробно пересказал разговор.

– Либо вправду боится, либо имеет иной замысел, – задумчиво подытожил храбр. – Как там в летописце сказано: греки говорили, обманывая русских, ибо греки лживы и до наших дней. Ну надо же, княжья грамота ему неубедительна. Сами лукавы, и своего же коварства пугаются. Так и знай – однажды они от собственной тени прыгнут в яму и заживо в ней погребутся.

– А что делать будем, Душило? Мне ведь в Тьмутаракань до зимы успеть надо. А то море не пустит.

– Порешаем как-нибудь это дело, – успокоил его дружинник. – За седмицу-другую сладим. Только чую я, неспроста наш Девгеневич в родню к князю набивается. Надо же, мертвец воскресший. Может, он и впрямь не настоящий? Может, не надо нам его?

– Поздно думать об этом. И князь далеко.

– Далеко, – согласился Душило. – В Переяславле его замысел как будто дельным казался. А здесь… Блазнится мне, что-то в нем неладно.

– Что же, напрасно сюда плыли? – огорчился Нестор.

Храбр резко мотнул поседелой головой без шапки.

– Не напрасно.

Он опять повернулся к морю, за которым теперь виднелась полоса земли, лежащей через залив.

– Нравится тебе в Корсуне, Нестор?

– Преславный и достохвальный град, – не раздумывая, ответил книжник. – Его камни хранят следы ног преподобного Кирилла, учителя и просветителя славян, шедшего через Корсунь спорить об истине с хазарами. А здешний воздух поныне помнит звуки имени апостола Андрея Первозванного, странствовавшего из Колхиды в земли будущей Руси. Правда, о самих корсунянах без улыбки говорить не могу. Давеча на торгу один гречин заплевал меня всего – так яро доказывал, что князь Владимир воевал Корсунь еще язычником, а крестился здесь. Они так свято верят в это, что и мой наставник, игумен Никон поверил им, а после написал о том в летописце…

– Да я не о том тебя спрашивал, – перебил Душило. Он вытянул руку вперед. – Там Русь. Там пути, труды, ловы и пиры. Больше всего на Руси путей. Она сама путь. И этот путь привел меня сюда. Думаешь, спроста? Помстилось мне нынче, будто это мой последний на Руси путь. Здесь тоже Русская земля, Нестор. Погоди, закрой пока рот, не сбивай... Тут везде вокруг – Русь. Там Корчев и Тьмутаракань. Там – Дунай. Еще старый князь Святослав сказывал, что на Дунае средина Руси. Только он маленько ошибся. Середина наша здесь. Бывает же середина сбоку, а, Нестор?

– Бывает, Душило. Святой Иерусалим – середина мира, а стоит на краю знаемой земли.

– Ну вот, – обрадовался храбр. – Нет, не напрасно мы сюда приплыли. Я тут… будто в родителев дом вернулся. Отцовы руки вспомнил. Матушкино тепло. Братьев, сестриц. Еще попа Тарасия. Помнишь, Тарасия Лихого Упыря? Мнится мне все, будто он где-то тут, неподалеку… Ты вот говоришь, князь Владимир не здесь крестился, а в Киеве. По мне, так все равно. Из Таврии на Русь Христос пришел. Здесь русская душа силой наполнилась. Да и дружина Владимира в Корсуне крещалась. Таврия для русских – святая земля. – Не дожидаясь ответа, храбр пошел к лестнице. – Старый я уже, Нестор. В языке все кости размягчились, не удерживается за зубами. На разговоры, видишь, потянуло… Разговор плести – веретеном трясти, ты уж извини.

– Душило, – взволнованно позвал Нестор. – А ведь это не Тарасий тебе мнится. Христос тебя зовет.

– Туда? – дружинник выставил палец в небо.

– Не знаю.

Душило кивнул.

– А с Девгеневичем решим. Намедни опять ходил с отроками и Глебом-половчином к шатрам степняков. Люди Урусобы согласились дать проводников до своих веж.

25

Улицы Корсуня длинные как весло трехпалубного греческого дромона, прямые как мачта. Скрещиваются ровно, будто проволоки в сите. Самая долгая улица города протянулась аж на версту – по ней идти, не сворачивая, умаешься. Греки любят такое градостроительство – без сучка и задоринки, без ямок и взгорков. Не так на Руси – что не яр, то гора, что не загиб, то загогулина. Русской душе не крюк и семь верст сходить киселя похлебать.

Однако для тайной слежки за нужным человеком улицы Корсуня – в самый раз. Особенно ночью, когда ни звука нельзя издать, а попасться на глаза – тем паче.

В каменной кишке улицы слышны были только шаги названного царевича Леона Диогеновича и его раба. В трех десятках саженей позади крались у стен Душило и отрок из отряда. Дальше за ними с беззвучной молитвой продирался сквозь тьму Нестор. На улицах справа и слева в том же направлении двигались еще четверо кметей. Когда грек поворачивал, группы преследователей лишь менялись местами, не выпуская его из клещей.

Три дня назад толмач Глеб, крещеный половчанин, принес от соплеменников нежданную весть. Ссыльный царевич сговорился через корсунского хазарина с людьми из орды хана Алтунопы. Они помогут ему бежать в степи. Уже и день назначен – точнее, ночь.

– Баба с возу, коню легче, – сказал Душило и стал готовить отроков для ночного дела.

Если бы Нестор не был монахом, он бы надорвал со смеху живот, глядя, как храбр отбирает самых бесшумных из отряда. Душило скинул с себя любимые сапоги огромного размера, с жесткой, подбитой гвоздями подошвой. Затем велел каждому по очереди влезать в них и ходить по брусчатому камню двора. Отроки, краснея от натуги, чтоб не потерять на ходу сапоги, топали как подкованные кони. Те, до кого еще не дошел черед, ржали просто как кони. Слепая кобылка, вращавшая во дворе тяжелые жернова, в испуге оседала на задние ноги. В конце концов Душило отобрал у отроков сапоги и показал, как надо двигаться. Прошелся туда-сюда мягкой рысьей походкой, не выбив из брусчатки ни звука. Пятеро выбранных кметей гордо осанились перед прочими.

Упершись в западную стену города, Леон Диогенович немного походил вдоль нее. Потом задрал голову и тихо посвистел. Ответа не было. Грек, слившись со стеной, стал незаметен. Душило, притаясь у ближайшего дома, слышал только, как бубнит его раб.

– Сколь ждать-то? – шепотом спросил отрок Ядрейка.

Храбр не ответил. Сколько надо, столько и ждать. Первейшая выучка воина – не сила и ловкость, а терпение. Торопливость делу всегда вредит.

Нестор притулился неподалеку. Монаху терпения надобно еще более, чем дружиннику.

Но ждать пришлось недолго. Названный царевич оборвал бубнеж раба, в тот же миг со стены послышалось змеиное шипение. Внизу началась возня. Опять залопотал по-гречески раб, а Леон Диогенович отвешивал ему зуботычины. Потом раб громко ойкнул и мешком осел на землю. Его хозяин стал карабкаться вверх по спущенной веревке.

Душило, толкнув Ядрейку, метнулся к стене.

– Слезай-ка, Девгеневич, поговорить надо.

Грек не успел залезть высоко. От неожиданности он разжал руки и свалился наземь. Завертел головой. Из темноты на бледный свет месяца вышли еще четверо. Душило проверил лежащего у стены раба. Тот был в крови – мертв. Подоспел Нестор. Увидев знакомое лицо монаха, Леон обмяк и пробормотал по-гречески.

– Чего он сказал?

– То же, что на Руси говорят, когда упьются медом, – объяснил книжник.

– Надо же, грек, а ругается по-нашему, – удивился Ядрейка.

– Скажи ему, Нестор, что нас послал за ним не их хренов стратиг, а то он со страху обмочится.

– Он уже понял это, – ответил монах, перекинувшись с греком парой фраз.

– И еще спроси, за что он холопа прирезал.

– Раб отказывался бежать с ним к половцам, – перевел Нестор. – А оставлять свидетеля он не хотел.

Ядрейка уже взобрался по веревке на стену, подтянул привязанную к ее концу плетеную лестницу. Отроки обыскали царевича, забрали длинный нож с трехгранным лезвием. В Корсуне такие называли стилетами – красивая штука, но простой русский засапожник надежнее. Душило подтолкнул грека к лестнице.

– Ну теперь лезь, Девгеневич.

После царевича, быстро вскарабкавшегося, неторопливо поднялся сам храбр. Наверху кроме них троих никого не было. Веревку держал крюк, зацепленный за выступ стены. Сама стена была широка – три воза разъедутся свободно.

– Горазд уже толкует там с половцами, – оповестил Ядрейка.

Последним, путаясь в полах рясы, забрался Нестор.

– Неужто надо было подвергать меня такому испытанию? – забыв о смирении, пыхтел он.

Ядрейка выбрал лестницу и помахал рукой отрокам, остававшимся в городе. Перешел на другую сторону стены, закрепил крюк и сбросил лестницу. Нестор разглядел внизу десяток конных. Спускались в обратном порядке. Ядрейка отцепил лестницу и съехал вниз на веревке.

Глеб-толмач что-то втолковывал троим соплеменникам. Двое других степняков были люди хана Урусобы, они кивками и резкими возгласами подтверждали слова Глеба. Остальные – отроки с сотником Гораздом, еще днем уехавшие из города к половецким шатрам.

– Уходить надо, – сказал Душилу сотник. – От ворот по стене может нагрянуть стража.

Степняки, убежденные Глебом, даже не взглянув на грека, развернулись и поехали прочь.

– Беку Асупу из племени Алтунопы заплачено серебром, – объяснил толмач. – Он не будет в обиде, что мы забрали грека.

Запасных коней, взятых у степняков, оказалось три. Нестору пришлось усесться на круп позади Ядрейки.

– Мы направляемся в Таматарху? – спросил монаха названный царевич по пути к половецкому становищу.

– Сначала нужно уговорить степняков пойти к Таматархе, – ответил Нестор. – Но к половецким вежам вы поедете без меня. Утром я вернусь в Корсунь. Возможно, среди кочевников найдутся те, кто понимает греческую речь. Однако тебе лучше выучить русскую.

– В Корсуне я тайно брал уроки наречия куманов, – заявил Леон Диогенович. – Я найду с ними общий язык.

Прозвучало как угроза.

Возле шатров, раскинутых князьком из орды Урусобы, отряд разделился. В становище до рассвета остались Горазд и Нестор. Душило с четырьмя отроками, толмачом и греком поскакал, огибая залив, в степи Таврии. Их вели два половецких проводника. Напоследок старый дружинник сказал чернецу:

– Не знаю, свидимся ли еще. Если будешь продолжать летописец, не пиши больше про меня. Пускай песельники на пирах врут, а в книгах перед Богом не хочу срамиться.

– Богу и так все дела человеческие ведомы, – возразил монах. – Летописец же пишется для разумения книжных людей, чтобы за временными летами зрели дела Всевышнего Промыслителя и грядущую вечность.

– Угу, слыхал я, как в церкви поют, – не поверил Душило. – На судище-де страшном книги совестные раскроются и все дела сокровенные обнажатся. Зачем Богу книги, если и так все знает? Ты уж, брат Нестор, постарайся не вляпать меня снова в историю. Чтоб мне не застить собою вечность.

Пока не затих в холодной ночи стук копыт, книжник прощально махал рукой.

…Более дел в Корсуне не осталось. Сотник Горазд, ставший за главного, готовил лодью к плаванью в Тьмутаракань. Другая лодья с частью отроков должна была зимовать у корсунских пристаней, а по весне плыть до Олешья в устье Днепра и там встречать либо гонца с Руси, либо княжью рать.

Теперь ждали только усмирения на море. Нанятый корсунский кормчий из русов обещал, что через два дня можно будет выйти. Но на Горазда в образе купца смотрел с сомнением – не связался ли с полоумным? Какая торговая нужда гонит плыть на зиму глядя, когда море ненадежно и запросто утопит, разобьет в щепы, выбросит на берег? Самое легкое, чем можно отделаться, – выкидываньем за борт купецкого груза. Горазд внял лишь последнему доводу и снял с лодьи половину товара. Вторую половину обещал выкинуть в море по первому требованию. После этого кормчий стал смотреть на него с жалостью.

Отроки, не занятые на лодье, бездельно шатались по городу. Пробовали в винодельнях молодое вино и рыбные подливы на рыбном торгу, баловались в греческой бане, глазели на стеклоделов за работой – невиданное на Руси ремесло, лазали на интерес в древние подземные склепы. Братья Колывановичи облюбовали каменный стол под навесом у входа в постоялый двор. День-деньской резались в тавлеи и бросали кости. Рассыпные горки монет либо слитки и златокузнь перемещались по столу от братьев к другим игрокам и обратно.

– А что, богатый город – Тьмутаракань? – тряся костями, спросил младший Колыванович у двух отроков-рядовичей из тьмутараканского торгового обоза.

– Не бедный. Все торговые пути в ней пересекаются, золотая пыль с дорог в калитах купцов оседает.

– Может, и нам, Вахрамей, осесть в Тьмутаракани? – предложил Мстиша, считая пальцем очки на костях. – Золотом и серебром как пылью покроемся. А то чего мы будем в Переяславле мочало жевать? Смердов не пограбишь – их и без нас половцы грабят, а в городе у Мономаха не разгуляешься.

– Так вы что – не торговые люди? – уставились на братьев тьмутараканцы.

Мстиша невинно округлил глаза, а Вахрамей наградил его затыльником.

– Торговые, торговые, – сказал старший Колыванович. – По княжьей торговле плывем.

– Слыхали мы, как вашего Мономаха погнал из Чернигова наш князь Олег… Восемнадцать против шестнадцати! Гребите сюда серебришко…

– Да и мы слыхали, как вас греки под себя подмяли, а посадника незрячим сделали.

– У посадника глаза отобрала Музалониха – женка Олегова. У греков бабы боевитые. Про амазонок знаете?

– Это что за звери?

– Прежде в степях у Сурожского моря жило бабье племя – амазонки. Мужей себе брали с боя, да и то лишь для приплода. Наша Феофания, даром что из других краев, точь-в-точь та амазонка. Орогост потяпался с ней за город – получил свое. А не воюй с бабой… Снова игра наша. Монеты давайте.

– Ваш посадник нашему князю грамоту прислал, – невзначай уронил Вахрамей.

– А что князь? – насторожились рядовичи.

– Осерчал сильно. Хотел было на греков войной пойти. Аж на сам Царьград, как раньше с Руси ходили. Потом подумал и перехотел – дружины на греков не хватает.

– И чего?

– Ничего. – Младший Колыванович развел руками и ртом издал звук, будто пустил ветры. – Везет вам сегодня. Мухлюете, что ли?

– Кости-то ваши, мы ни при чем, – ухмылялись тьмутараканцы, сгребая серебро.

Вахрамей вывернул свою калиту – на стол выкатились два медных фоллиса. У Мстиши и того не обнаружилось.