Текст книги "Аут"

Автор книги: Наталья Иртенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

В ее вопросе была уверенность. Она уже знала ответ.

– Конечно, я возьму тебя к себе, – сказал Морл. И наконец-то сумел улыбнуться.

Лорду он сообщил, что девушка будет жить с ним, и потребовал выделить ей комнату. Злата тем временем осваивалась в его апартаментах.

– Здесь не гостиница, – мрачно выцедил «опекун» после минуты многозначительного молчания.

– Здесь живу я, – возразил Морл. – Значит, будет жить и она.

– Она не может здесь жить.

– Господин Морл, – надменно напомнил ему Морл.

– Что?

– Вы забыли, как надо обращаться ко мне?

Лорд пробурчал себе под нос проклятье.

– Я настаиваю, господин Морл, на том, что здесь не проходной двор. Если вас не удовлетворяют высококвалифицированные профессионалки, которых…

– Меня не удовлетворяет ваша тупость, – ледяным тоном перебил его Морл.

– …то это еще не повод поселять в частном владении грязных уличных потаскушек, – по инерции закончил Лорд. – В этом доме не может жить никто посторонний.

– Прошу вас, подойдите ко мне, – обманчиво тихим голосом попросил Морл.

Ничего не подозревающий Лорд остановился в шаге от него. И тут же получил кулаком в челюсть. Клацнули зубы, Лорд, не удержавшись, рухнул на пол. Морл не имел обыкновения беречь собственную плоть от боли, которой не испытывал, и потому мог вложить в удар всю силу своих почти восемнадцати лет. А сила его была немаленькой, несмотря на худобу. Лорд, кряхтя и жалобно постанывая, возился на полу. Морл слушал, как он сплевывает кровь.

– Зубы целы? – спросил он равнодушно.

– Ффух, – злобно пропыхтел Лорд.

– Мне не нужно объяснять, в чем ваша ошибка? – холодно поинтересовался Морл.

Вместо ответа Лорд внезапно завизжал, как самая настоящая свинья. «Человек не умеет издавать таких звуков», – отстраненно думал Морл, пытаясь представить себе облик Лорда. Наверное, он должен быть похож на здоровенного кабана. Но как выглядит кабан, Морл тоже не знал.

Между тем в визжании «опекуна» начали угадываться отдельные слова.

– …не позволю… в доме… Ритуал… шлюхи… запрещаю… до назначенного… проклятые потаскухи…

Морл, сложив руки на груди, ждал окончания припадка. В дверях помещения столпились двое или трое из обслуги, не решаясь приблизиться к брызжущему слюной управляющему. Морл спиной чувствовал их напряженные, испуганные взгляды.

Наконец Лорд затих и, тяжело дыша, поднялся с пола. От него шел густой запах ненависти.

– Девушка будет жить здесь, или я убью вас, – спокойно сказал Морл. – И сожгу весь этот крысятник. Вы верите мне?

В голосе его не было никакой угрозы. Но ни Лорд, ни те двое или трое не усомнились в его словах. Слишком безучастно они прозвучали.

– Да, – с трудом выжал из себя Лорд и добавил: – Господин Морл.

В тот же день Злата пробралась ночью в спальню Морла и исполнила свое обещание.

Этой ночью они отобрали друг у друга девственность. Морл, утомившись, лежал на спине, нацелив раскрытые глаза в потолок. Злата склонилась над его лицом и начала «высиживать» свои «голубиные яйца», согревая их легким дыханием. Морл не заметил, как заснул.

А наутро она сообщила ему, похлопав себя по животу, что у них будет птенчик.

В тот момент Морл понял, что ей нет и пятнадцати.

Она ничуть не боялась его, не испытывала к нему извращенной жалости. Для него это было дико и странно. Бессмысленно.

Но впервые в жизни ему стало очень хорошо. Эта девочка, любя, дарила ему покой и не требовала ничего взамен.

Еще через месяц он узнал, что «назначенный срок», о котором провизжал Лорд, – это день его восемнадцатилетия. И что день этот – завтра. В укрытом лесом доме соберутся все высшие «опекуны». (Как они сами себя называли, он так и не выяснил.) Произойдет наконец то, ради чего его вытащили из ирландской глуши и холили весь этот год.

Слово «Ритуал», произносимое Лордом с придыханием и трепетом, ни о чем не говорило Морлу. Он лишь догадывался, что «опекуны» собираются провернуть какие-то свои не слишком чистые делишки, использовав его как инструмент. Что, возможно, они все-таки знают о его способностях немного больше, чем он мог предположить. И не исключено, даже больше, чем он сам. Что же это такое, чего он не знает о себе? Даже в этот последний перед Ритуалом день его не сочли нужным посвятить в детали. Но как бы то ни было, ждать осталось недолго.

Следующий день он провел не выходя из спальни. Ритуал был назначен на одиннадцать часов вечера, и всех, кто пытался выцарапать Морла из его комнат раньше времени, только для того, чтобы на него смогли поглазеть съехавшиеся «опекуны», он отсылал в места не столь отдаленные, но очень неудобные для пребывания в них. Злата, еще не оставившая попыток «высидеть» голубков, лишь хихикала и время от времени принималась щекотать его. О намечавшемся «мероприятии» он не сказал ей ни слова. Зачем?

В половине одиннадцатого он вылез из постели, натянул одежду и вышел, заблокировав снаружи замок своих апартаментов. Злата спала, но он не хотел, чтобы, проснувшись и обнаружив его отсутствие, она отправилась разыскивать его по всему дому.

В коридоре его схватил за плечо Лорд, явно нервничавший, но тут же отдернул руку, словно обжегся.

– Все уже собрались, – доложил он заискивающе. – Ждут только вас, господин Морл.

– Идите впереди меня, – велел Морл. – И не забудьте представить мне наших гостей.

– Хорошо, господин Морл.

В лифте они спустились на самый нижний этаж. Затем по узкой лестнице продолжили схождение в глубь земли, в подвальные помещения этого мощного подземного бункера, выстроенного невесть с какими целями. Мерзко скрипнула металлическая дверь, снова коридор, поворот, приглушенные голоса.

– Сюда, господин Морл. Осторожно, порожек. – Лорд нервничал все сильнее. Беспокойство начало передаваться и Морлу. – Господа, прошу приветствовать избранное Тело бога.

Беспокойство переросло в тревогу. Но Морлу нужно было знание, и он не собирался лишаться его из-за дрожащих поджилок.

Здесь находилось больше десятка человек. Как и все помещения дома, это было просторным, с высоким потолком. От пола поднимался холод, очевидно, под ним была уже земля, и для перекрытия использовали не термобетон, а обычные плиты. Холод немного успокаивал.

Бесплотные руки Морла прошлись по стенам, по обстановке помещения, по сидевшим и стоявшим людям. Мебели здесь было очень мало, только несколько стульев и большой деревянный стол. На столе – что-то вроде плоской металлической чаши. В дальнем углу какое-то неясное сооружение из камня и металла. Сооружение пахло смертью. Морл резко, со свистом выдохнул и убрал от него руки.

Двое из прибывших гостей были ему знакомы. Один – сломанное тело и тяжелая, жесткая воля. Морл видел его год назад. Стиг. Опасный человек. Если бы Морл был зверем, шерсть на загривке у него вздыбилась бы, а из глотки вырвалось бы рычание.

– Мы все – ваши добрые друзья, господин Морл, – заверил его Стиг, словно тоже нарисовал в уме эту картинку – рычащий, бьющий хвостом зверь, с налитыми кровью глазами, чующий опасность. Морл с кровавыми глазницами был бы пострашнее Морла с бело-мраморными пустыми белками.

– Не сомневаюсь, – прохрипел Морл.

Другим знакомым оказался тот стервятник, что привез его год назад в дом Стига. Самый молодой из всех «опекунов», самодовольный, хитрый, с мертвой хваткой падальщика. Между ним и Стигом существовала какая-то связь, больше всего похожая на кровную. Возможно, сын. Опасен не меньше.

Остальные – просто прилипалы, толпа убогих ручных хищников, вроде кабана Лорда, разжиревших от лени и сладкой жратвы. Эти не стоят внимания. Лорд представил их поочередно, но Морлу имена не запомнились. Все они излучали нетерпение. Все чего-то хотели от него. И всем было плевать на него. Им нужен не он сам, догадался Морл. И не его странные умения. Возможно, они хотят убить его, а тело отдать какому-то богу.

Придя к этой мысли, он внезапно успокоился. Вспомнил слова Стига: «Твоя жизнь принадлежит не тебе». Вспомнил, как рассказывала приемная мать о мужчине, который принес его в деревню язычников. Этого человека убил бог-камень, когда он не поклонился идолу. Сам Морл презирал бога-камня и никогда не кланялся ему. Отворачиваясь от идола, ждал удара стрелы в спину, но каменное божество не трогало его. Значит, все предрешено. Что бы ни было, ничего не избежать. Так к чему же лишать себя покоя?

Ведь боги, даже самые злобные, наверняка тоже любят покой – прохладную тень, набегающую на жар солнца.

Морл почувствовал очень знакомый запах. Знакомый, и в то же время другой. Запах проникал в мозг и обволакивал его, щекотал, рождая странные желания, закрывал там одни дверки и открывал совсем другие. В деревне каменного бога похожим запахом время от времени услаждали идола. Морла, непочтительного Ублюдка, на которого даже Камень брезговал изливать гнев, во время этих празднеств гнали прочь. Но запах сжигаемых листьев южного дерева настигал его и в лесу. А звериные вопли язычников, услаждающих слух и зрение божества, прыгающих вокруг идола, стонущих, рычащих, воющих, внушали Морлу страх.

«Опекуны» вдыхали дым молча. Слышались только шаги на каменном полу, шорох одежд, шумное, будто похотливое дыхание. Кто-то взял Морла за руку, заставил сделать несколько шагов и там оставил, не сказав ни слова. Двери подвального зала распахнулись и снова закрылись, впустив еще кого-то. Морл явственно ощутил присутствие женщины, тяжелого, приторно пахнущего, обнаженного женского тела. Женщина была одурманена и издавала хриплые бессвязные звуки. Морл почувствовал, как пульсирует что-то в ее большом животе. Мысли в голове у него заплетались, словно еле ворочающийся во рту распухший язык, и он не сразу понял, что означает эта пульсация. А когда наконец догадался, внутри шевельнулся страх.

Беременную подвели к сооружению в углу, пахнущему смертью. Сразу зазвучали слова. Стиг говорил на незнакомом языке, и фразы были похожи на изрыгаемые проклятья, молитвенное сквернословие, на ругань, которой сладострастно осыпает в постели шлюху клиент со вкусом. Это продолжалось нестерпимо долго, Морлу начало казаться, что за это время он постарел, превратился в дряхлеца и сейчас рассыплется гнилой трухой по полу. Но незаметно это ощущение переросло в совсем другое. Он вдруг представил себе, что все это уже было – и запах смерти, и нечистые слова, и животный страх, давящий изнутри. Из трухлявого старца он превратился в младенца, которого душит материнская утроба.

Внезапно женщина в углу взвыла. Раздался грохот. Торопливые движения, недовольные приглушенные голоса. Но взывающее сквернословие на неведомом языке не прекратилось. Морл задыхался. Почему-то он знал, что женщине в руку вложили нож и теперь направляют эту руку. Что когда сталь войдет в плоть, он умрет. Но умирать очень страшно. Лучше просто исчезнуть, спрятаться в таком месте, которого не существует.

Теперь он знал, что все это действительно происходит с ним. Только не сейчас, а когда-то. Восемнадцать лет назад, день в день. И не умирает он, а наоборот рождается. Когда сталь войдет в плоть… Рождаться очень страшно. Лучше просто исчезнуть…

Запах крови. С левого плеча стекала тонкая липкая струйка. Он сунул руку под одежду. Там, где раньше нащупывались две узкие, длинные неровные отметины, теперь были свежие кровоточащие борозды. Нож открыл двери плоти. Морл зашатался. Пол ушел из-под ног.

Воздух стремительно накалялся. Через полминуты в подвале стало трудно дышать от жара. «Опекуны» забегали, как крысы, почуявшие неладное. Они хватали друг друга за одежду, кричали нелепое «Что? Что?», кто-то пытался поднять с пола упавшего Морла. Женщина в углу, оставленная всеми, стонала. Лужа крови под ней все увеличивалась.

Потом кто-то истошно завопил. Бесплотные щупальца Морла радостно потянулись к огню, объявшему одного из «опекунов». Тот размахивал руками, вертелся на месте, затем упал и покатился по каменному полу в напрасной попытке сбить пламя. Остальные шарахались от него в стороны, жались к стенам и молчали. Теперь они молчали. Перед лицом жирующего на человечьей плоти огня все слова угасают, стыдясь своего бессилия.

Морл лежал, вытянувшись, на холодном камне пола и, как присосавшаяся к коже пиявка, напитывал себя кормом. Его тошнило и мутило, но отказаться от корма вряд ли было возможно.

Крик человека захлебнулся в пламени. Тело замерло, превратившись в горящее бревно. Температура в подвале начала спадать, так же быстро, как до этого поднималась. Воздух стал на странность сырым, как в старинных подземельях. Посреди зала остался лежать обугленный труп.

Кто-то из «опекунов» длинно и выразительно выругался.

– Что это было? – спросил дрожащим голосом Смарт.

Ему никто не ответил.

Они стали осторожно, с опаской в движениях, отлипать от стен, ходить, замерять разрушения, причиненные внезапным огнем. Впрочем, никаких иных разрушений, кроме сожранного огнем «опекуна», не было. Даже деревянный стол не пострадал.

– Что с ним? – спросил Стиг, и Морл понял, что это о нем.

– Живой, – ответили ему. – Обморок, наверное.

– Поднимите его и положите на стол. Пол чудовищно холодный.

Голос Стига выдавал его. Не было в нем ни капли прежней жесткости. Только бесконечное, обиженное недоумение.

Морл притворился бесчувственным телом, но ловил каждое слово, движение, каждый вздох. Нужно было узнать, что именно послужило ему кормом.

Ожидание было недолгим.

– Она мертва, – услышал он.

– Какой идиот притащил сюда эту бабу?

– Понятно теперь, почему все сорвалось.

– Как же никто этого раньше не заметил?

– Что там такое? – Шелест колес по каменному полу.

– Стиг, эта женщина не была беременна.

– Как это не была? Что ты несешь?

– Посмотри сам.

«Я сожрал этого ребенка, – равнодушно подумал Морл. – Теперь они не смогут продолжить Ритуал».

– Дьявол, как это может быть? – Это снова Стиг. Молчание. Затем резкое: – То, кого мы ждали, пришло и забрало одного из нас. Оно не прощает ошибок. Теперь у вас есть время помечтать о том, кто будет следующим.

– Стиг, но мы же… – кто-то попытался оправдаться.

– А ему ты тоже, Ричи, будешь объяснять, в какой жопе были ваши глаза? – холодно перебил его Стиг. – Все. На сегодня все. Расходитесь. И не забудьте мальчишку.

Колеса прошелестели мимо стола, где лежал Морл. «Значит, они будут снова пытаться, – размышлял он. – Это только отсрочка. Один раз они проделали это. Наверное, и тогда у них была какая-то ошибка. Но почему я выжил? Ребенок должен умирать вместе с матерью. А у меня – только две царапины… Я не хочу снова испытать это».

Ужас собственного рождения сводил судорогой кишки, вместе с вытекшей кровью неприятно налип на тело под одеждой, словно легким сквозняком перебирал волосы на голове. «Не хочу». Кто бы ни был тот, кого они ждали. Даже если это настоящий его родитель. Тот, кто сотворил его уродом. Пиявкой, сосущей жизнь из всего, что попадается по пути.

Страх был настолько силен в нем, что снова начал разогревать воздух в подвале. Еще немного, и реальность, оплывая, снова потекла бы. Но Морл был сыт, более того, он обожрался. При мысли о новом корме его опять затошнило.

Нужно остановить страх. Пока не появился огонь.

Он перевернулся на бок и быстро откатился к краю широкого стола. Падая на пол, он постарался удариться головой так, чтобы хоть на несколько минут потерять сознание.

Нехитрый трюк удался.

Глава 7

2097 г. Город

После того как советом клана было решено считать новый реал декорацией Войны миров, Кубик, как и всякий честный и ответственный служащий Центра, принялся отыскивать подтверждения этому. И очень скоро нашел одно чрезвычайно веское доказательство.

К деньгам Кубик относился не очень серьезно. А как еще к ним относиться, если тратить приходится мало, а счет на карточке растет из месяца в месяц? Всем сотрудникам Центра начислялась хорошая зарплата. Правда, никто не знал, кто ее начисляет. Ирчи, разумеется, склонны были считать регулярное пополнение своих счетов приятным и справедливым законом природы. Горлы, само собой, видели в этом благодать Божества. Что по поводу этого думали те, кто не относился к Центру, никого не интересовало. Но, вероятно, что-нибудь тоже думали. Хотя могли, конечно, и совсем не думать. Особенно те, кому по сценарию денег вовсе не полагалось. Или полагалось чуть-чуть, как котенок написал.

Но Война миров сказала свое веское слово. Когда Кубик заглянул в свой счет, то не обнаружил там ровно никакого пополнения. Хотя все равно сумма была солидная.

Однако вся солидность слетела с нее, как только Кубик прогулялся по городу и заглянул ради интереса в несколько забегаловок. Чашечка плохого кофе в первой из них отъела шестую часть всех его денег.

Кубик пришел в волнение и споро облазил все окрестные кофейни, закусочные и запивочные. Волнение перешло в трепет. Кубик осознал себя нищим, обосновался за столиком одной из забегаловок, носившей красивое название «Притон», заказал сто грамм коньяка с лимоном и две булочки. На этом деньги кончились.

Содержатель «Притона», тощий, очень вялый и меланхоличный сим, принес заказ, задумчиво уронил зачем-то в коньяк дольку лимонного мармелада, томно и призывно посмотрел на Кубика и ушел обратно за стойку.

В другое время Кубик возмутился бы и потребовал книгу жалоб. Симы, хотя и не являлись людьми, обязаны были подчиняться общечеловеческим правилам. Прежде всего, уважительно относиться к людям и соблюдать приличия в общественных местах. Появляться на работе неподзаряженными им категорически запрещалось. Бросать на людей похотливые взгляды – тем более. Правда, совершать глупые поступки, например, портить коньяк мармеладом, им дозволялось. Всем известно, что симы вообще отличаются мелкошизофреническим поведением, тут уж ничего не поделаешь – закон природы.

Но сейчас нарушение симом дисциплины Кубика не очень трогало. Вылавливая мармелад из бокала, он одновременно оглядывал заведение. Почти все столики, как ни странно, были заняты. Мрачные мужики тянули пиво, просаживая последние гроши, и лениво переговаривались. Конечно, они могли бы и не тратить эти гроши, тот же самый ассортимент выпивки и закуски им мог предложить любой домашний пищевой комбайн. Только удовольствие от этого будет на три порядка ниже, потому что выпивка – это все-таки не самоцель, а средство и метод коммуникации. Самый лучший из методов, придуманных человечеством. А наилучшим образом этот метод применяется в вино-водочном баре.

Обсуждали, конечно же, текущую ситуацию в мире. Интонации были очень недовольные и угрюмые.

Кубик почувствовал, как начинают загораться уши. Хотя ни в чем, конечно, виноват не был. Но в качестве представителя мировой власти ему было неприятно наблюдать зреющие в народе оппозиционные настроения. Он уткнулся в свой коньяк и попытался сосредоточиться на серьезном анализе все той же текущей ситуации.

Доказательство большой войны было налицо – сумасшедшая гиперинфляция гуляла по миру. Поскольку столица мира есть средоточие мира, сомневаться в этом не приходится.

Собственно, серьезный анализ на этом и закончился. Анализировать больше было нечего, можно только начать строить предположения различной степени правдоподобия. Потому что хотя этот мир и создан по законам природы, закономерности в нем напрочь отсутствуют. Тут Кубику пришла в голову крамольная мысль: по сути, законы природы ничем не отличаются от прихотливой воли Божества горлов. Никто не может сказать про этот мир ничего определенного, кроме того, что в нем «так уж заведено». Аморфное существование. Никто не может знать, что будет завтра. Почти никто не помнит, что было вчера. И доподлинно ли известно, что происходит сегодня?

Кубик украдкой оглянулся, будто опасаясь, что его мысли могут быть прочитаны мрачными мужиками. Тут и предполагать не нужно, что за этим последует, – набьют ему снова морду для профилактики. А чтоб впредь знал: происходящее сегодня не может быть оспорено ни одним вшивым умником. Даже если оно такое поганое, как сейчас. Иначе совсем хана будет. Отбери у тонущего соломинку, и он, вместо того чтобы мирно пойти ко дну, попытается набить тебе морду. Потому что с соломинкой тонуть надежнее.

К чести Кубика следует сказать, что морду ему били редко. Почти никогда. Поэтому подобных мероприятий он не любил, в отличие от, например, тех же мрачных мужиков. Что-то ему говорило, что мужики за соседними столиками мордобитие уважают как общенародное развлечение и доступное средство поучения. На мгновенье Кубику даже привиделось нечто знакомое в их физиономиях. Не эти ли самые вымещали на нем стихийный протест против торжества справедливости декаду назад?… Нет, показалось. Тогда его били лысые негры преклонных годов, и узнать их сейчас было бы невозможно. К тому же случилось это в другом месте. В стриптиз-баре, где страшные негритянки преклонных годов, развлекаясь, демонстрировали куче пьяных мужиков свои помятые совсем-не-прелести. И одна из них потом спасла его от гнева пьяных мужиков.

Кубик вспомнил, что именно ей он выболтал в припадке благодарности тайну. Он попытался также припомнить, как она выглядела и где жила. Это оказалось затруднительно. Вместо лица в памяти всплывал какой-то жуткий гнилой оскал. Даже имени ее в голове не сохранилось. А подробности пребывания у нее в гостях смазывались в блеклое, невнятное пятно. Кубику это показалось неправильным, и он разволновался. Одним махом влил в себя остатки коньяка, поперхнулся, утерся рукавом.

Он всегда считал себя человеком вежливым, не чуждым благодарности. А не помнить того, кому ты благодарен за спасение, – верх неблагодарности. Но тут Кубик вспомнил, что взял на идентификатор ее номер, и немного успокоился. Решил, что, когда вернется в Центр, обязательно разыщет ее через базу данных.

Между тем разговор за соседним столиком принял менее мрачное направление. Трое немножко повеселевших от пива мужиков затянули обычную для подобных забегаловок беседу на тему «Как устроен сим и чем он плох».

Общепринятое мнение гласило, что симулакрумы – это человекообразные фантомы, созданные специально для того, чтобы сделать жизнь человечества удобной и красивой. Симы могут выполнять ту работу, для которой не годятся роботы. Например, они занимаются ремонтом роботов. Во всяком случае, Кубику так казалось до того, как Раф познакомил его с методикой воскурения жертвенного дыма. Кроме того, симы создают декоративный антураж любого реала, поскольку роботы для антуража опять же не годятся. И уж конечно, никто не станет портить себе аппетит зрелищем робота-бармена. В едальнях и выпивальнях эстетики ради работают исключительно симы.

Соответственно, и отношение к роботам и симам разнилось. Хорошим тоном считалось не замечать роботов и, напротив, оттачивать остроумие на симах. Это получалось легко и как-то само собой. В большинстве своем симы были недотепами, разинями, занудами, болванами или просто идиотами. Хотя иногда, очень редко, попадались чересчур умные. Но на таких упражнять собственное остроумие было неинтересно.

– Нет, этот до вечера не дотянет. Дохлый очень. Давно не хавал.

– Смотри-ка, у него ноги заплетаются.

– Ноги-то заплетаются, а гляди, как глазки строит. Своего не упустит, хоть и дохлый.

– Еще бы он упустил. Ты что, не знаешь, у голодного сима потенция ох…тельная. За троих работать может.

– Да ты че свистишь-то? Симы не могут трахаться. У них инструмента нужного нету.

– Да-а? Ну пойди и проверь. Потом сам нам посвистишь.

– Сам проверь. Я ориентацию не меняю.

– Зря. Сдается мне, Гарик, он на тебя глаз положил. Понравился ты ему.

– А в рыло те дать, Дрюня?

– Мужики, стоп. Я не понял. Вы че, из-за плевого сима сопла драть друг дружке собрались?

– А че он?…

– Так это он щас плевый, а как нажрется, станет такой мармела-адный, правда, Гарик?

– Не, ну че он наезжает, Бакс, скажи ему!

– Тихо, Гарик. Не плачь. Дрюня, че ты можешь сказать по делу?

– Какому делу?

– Зачем симам трахаться, если они нечувствительные, как уличное покрытие? Ты видел когда-нибудь, чтобы сим хотя б чесался?

– Не видел. Только трахаются они затем же, зачем мы едим. Заряжаются они так, понятно?

– Кто сказал?

– Ну я сказал, и че? Кретином быть надо, чтоб не понять. Я уж нагляделся, как такие же дохлые кого-нибудь по-тихому зазывают в укромный уголок, а потом выходят такими бугаями заряженными под завязку.

– Дрюня, я не понял, ты кого сейчас кретином назвал?

– А тех, кого симы имеют, Баксик. Вон, гляди, эта плевая сволочь все-тки склеила какого-то придурка.

Кубик тоже посмотрел в ту сторону, куда показывал Дрюня. Тощий сим, еле державшийся на ногах, семенил за мужчиной, который твердым шагом направлялся в уборную.

– Ну?

– Через пять минут этот придурок вернется дважды придурком.

– Это как?

– Сам увидишь, – пообещал Дрюня.

Кубик, как и трое приятелей за соседним столиком, не спускал глаз с двери коридора. Он никогда не слышал таких подробностей из личной жизни симов и полагал, что подзарядка их происходит более традиционным способом. Хотя, впрочем, не знал, каким именно, – симы не являлись объектом внимания Центра. Но о том, что любой сим не откажется от приглашения заняться сексом, – об этом каждый так или иначе догадывался. Кое-кто даже проверил на опыте, об этом в Центре ходили упорные слухи – но не более. Половой контакт с симом считался делом зазорным, и никто по доброй воле не сознался бы в этом.

Когда дверь открылась, Кубик вздрогнул. Метаморфоза, происшедшая с задохликом-симом, была разительной. Он даже как будто в росте увеличился. Плечи раздались, грудь выкатилась колесом, руки и ноги стали в два раза толще, словно обросли дополнительным слоем мышц. На щеках сиял здоровый румянец, и из глаз исчезло блудно-призывное выражение. Во всем облике сима теперь не было ни намека на прежнюю меланхоличность. Бравый вышибала, да и только.

– Ну, что я говорил? – тихо прокомментировал Дрюня, точно боялся быть услышанным этим лихим громилой. Хотя всем известно, что симы – создания миролюбивые.

– А где тот придурок? – громким шепотом поинтересовался Гарик.

– Щас выползет. Представление будет, это я гарантирую. Повеселимся, мужики.

Но Кубику представление веселым не показалось.

Мужчина вывалился из коридора, как показалось ему сначала, в стельку пьяным. Он шатался, сильно кренился набок и громко икал. Дойдя таким манером до ближайшего столика, вцепился в него и обвел пустым взглядом помещение. Из угла губ у него потекла струйка слюны. Он начал садиться, но стула там не оказалось, и мужчина крепко приложился седалищем об пол.

Дрюня, Гарик и Бакс тут же, как по команде, заржали. За другими столиками мрачные мужики, отрываясь от своего пива, тоже начинали гыгыкать. Кубик не стал терять достоинство и лишь усмехнулся. Здоровяк-сим застенчиво и отрешенно улыбался на происходящее из-за стойки, протирая тряпочкой рюмки.

И вдруг этот дружный гогот прорезало тонкое жалобное подвывание. Как будто где-то здесь под столом сидела голодная шавочка и громко жаловалась на свою собачью долю. Кубик наклонился к полу и поискал глазами.

Но никакой собачьей бродяжки под столами не было. Вместо этого Кубик наткнулся на ясный, ничего не выражающий взгляд упавшего мужчины. Сразу стало ясно, что тот не пьян. Что с ним приключилось нечто гораздо более страшное. И главное – намного более непонятное, совершенно необъяснимое.

Мужчина лежал даже не пытаясь подняться. Только как-то странно двигал руками и ногами. Кубик догадался, что его подвывание – это плач беспомощного существа. Младенца. Голодного или описавшегося.

«Он сошел с ума», – торопливо подумал Кубик, чтобы не дать сформулироваться другой мысли. Эта другая мысль была о том, что, прогулявшись на пару с симом до уборной, мужчина внезапно стал идиотом.

Гыгыканье быстро затихло. Выпивохи по одному выползали из-за столиков, подходили ближе к идиоту и удивленно рассматривали его. Теперь им было любопытно. Кто-то потыкал носком ботинка в бок лежащего, другой протянул ему полупустую кружку пива. Ни того, ни другого идиот как будто бы не заметил и продолжал хныкать, кривя рот и скаля желтые зубы.

– Надо его в изолятор. Для дуриков, – влез с предложением Дрюня.

– Ну надо же, – один из столпившихся над идиотом мужиков почесал в шевелюре. – А выглядел приличным. Пиво пил со мной. Ни за что бы не сказал.

– Припадочный, наверно, – предположил еще кто-то.

– А это не заразно?

– Да заткните ему глотку. На нервы же действует.

– Чего только не бывает на свете, ну надо же!

– Эй, бармен. Человеку плохо, не видишь, что ли, дубина лупоглазая.

Сим оторвался от созерцания своих натертых тряпочкой рюмок и умиротворенно поглядел на взывающих к нему мужиков. По лицу его было видно, что он рад услужить.

– Сию минуту. Вызываю уборщиков.

Эта фраза, словно кодовый сигнал, подействовала на выпивох успокаивающе. Они разбрелись, снова усаживаясь за столики, возвращаясь к недопитому пиву и прерванной душевной беседе. Идиот утолил их любопытство и сделался неинтересен, хотя и не прекратил своего жалобного плача.

Кубик не имел представления об «уборщиках», но как всякий, кто знаком со странностями симов, понимал, что точности словоупотребления от них ждать не приходится. Вероятно, подразумевалась бригада медицинских симов, в обязанности которых входила забота о здоровье людей и утилизация умерших.

Бригада из двух симов, не уступавших в размерах отъевшемуся симу-бармену, прибыла очень скоро и без лишнего шума, тихо и расторопно уволокла идиота в машину.

Кубик, все это время задумчиво отколупывавший от своей булки мелкие крошки и раскидывавший их по всему столу, внезапно встал, громыхнув стулом, и целеустремленно зашагал к стойке бара.

Что сказать мерзкому и коварному бармену, он еще не знал, но очень хотел что-нибудь сказать. Что-нибудь решительное и протестующее.

И по-прежнему не знал, когда до стойки оставалось только два шага. Сим смотрел на него лучистым взглядом добряка и не делал никаких попыток раскаяться или убежать от надвигающегося возмездия в лице хмурого клиента.

Кубик открыл рот, чтобы бросить симу обвинение, но тут же захлопнул. Резко повернулся и пошел к выходу с пламенеющими щеками.

Он не сомневался, что сим виновен, но в чем состояла эта вина? Симы настолько загадочные, непостижимые, ускользающие от понимания существа, что в отношениях с ними просто не может быть ничего твердого, определенного и конкретного. Остается только констатировать и коллекционировать факты.

Кубик вышел на улицу, сунул руки в карманы и, продолжая внутренний спор с самим собой, отправился путешествовать. Сегодня у него был выходной, и свободное время девать оказалось некуда, учитывая грустный факт обнуления личного счета. Но через некоторое время путешествовать Кубику надоело, и он пристроился на скамеечке, удивительным образом уцелевшей среди декораций Войны миров.