Текст книги "Последняя охота"

Автор книги: Наталья Корнилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Господи, сколько дел! Но хотя бы жить интересно стало. А то все одно и то же, одно и то же…

И деньги. Денежки. Скоро они будут в моих руках. Как глупы утверждающие, что деньги – всего лишь бумага. Бумага – да, но дающая власть и осознание собственной силы. За это стоит побороться! За осознание, что я умнее всех.

Тщеславие – вот что отличает человека от животного, а вовсе не ум и не какая-то там мораль. И потому я человек в полном смысле этого слова.

* * *

Мы с Родионом разработали несколько основных направлений деятельности.

Проанализировав сообщение Беловицкой, мы сделали следующие выводы.

Подозреваемых много, можно сказать, все. Ну разве что кроме Юлии. Однако дядюшка ее, убитый Аникеев Виктор Валентинович, представлял собой личность самую подозрительную. Во-первых, он являлся опекуном Юлиного состояния. Во-вторых, судя по словам Беловицкой, терпеть не мог свою племянницу, как и она его. Интересно, почему? Хотя причины неприязни, я думаю, можно узнать, скорее всего, у самой Юлии, раз ее тетка не хочет ничего нам рассказывать.

Вызывала подозрения и жена Аникеева Лариса. Во-первых, она унаследует те деньги, которые перешли бы к Виктору Валентиновичу в случае смерти Юлии до срока передачи опекунских прав. Вернее, унаследовала бы, если бы ее муж тоже коньки отбросил сразу после Юлии. Да он, собственно говоря, так и поступил, но ведь Юлия-то еще жива. Будем на это надеяться. Таким образом, у нас есть первый подозреваемый. Точнее, подозреваемая. В эту схему логично укладывается и отравление Юлии дикаином, и смерть Аникеева. Единственное, чего не могла учесть наша предполагаемая охотница за наследством, – реакции организма Юлии на дикаин. Девушка выжила. Кроме того, она в рекордно короткие сроки окрепла и вдобавок ко всему сбежала из клиники. Я на ее месте поступила бы точно так же.

Однако на месте Ларисы сейчас я бы бросила все силы на поиски и последующее уничтожение Юлии как главного препятствия на пути к большим деньгам. Это вызывало опасения за жизнь девушки. Нужно поторопиться с ее поиском.

* * *

Первым пунктом в моей программе расследования стояло посещение клиники красоты и косметологии «Прелесть». Если девушка пропала оттуда, то это вполне логично. Признаюсь, я уже сомневалась, что объект моих поисков жив. Во мне проснулось острое сочувствие к девушке, которая от жизни видела так мало хорошего: внешность досталась – как бы это помягче? – специфическая, родители умерли по пьяни, поведение дяди и тети нормальным не назовешь, хотя последняя и притворяется любящей и доброй. И вот, как говорится, счастье привалило – деньги, оставленные ей родителями, куча денег. Так нет же – ее чуть не убивают из-за этого.

В больнице меня никто не ждал. Оно и понятно. Наша заказчица (кстати, уже переславшая на счет фирмы двадцать пять тысяч на труды и расходы, как сообщил мне Родион), озабоченная только обеспечением своей безопасности, наверняка забыла предупредить персонал о моем приходе. Пришлось самой пробиваться сквозь кордон милиции, охранников, секретарш и прочих бдящих покой хворых. Оставалось удивляться – как смогла слабая девушка Юлия пройти сквозь строй стольких церберов? Не иначе бесплотным духом – типун мне на язык.

Даже после моего вынужденного звонка Беловицкой медкарту Юлии Бочкиной мне не показали. Да даже если бы и показали, я бы все равно мало что поняла, просто на данном этапе я собирала любые клочки информации об объекте, потому что заказчица мне ничего толком не сказала. Дала фотокарточку, запудрила мозги своими бесконечными историями (я уповала на железную логику Родиона, он должен разобраться в ее россказнях) и упорхнула, свалив на меня воз работы, не подпертый первичной информацией. В Москве, между прочим, проживает около десяти миллионов человек, причем внутренние миграции даже просто из района в район, из округа в округ не поддаются ни учету, ни вычислению. С таким же успехом я бы могла искать ветра в поле! Или иголку в стоге сена.

Тринадцатая палата оказалась закрытой, никто не хотел со мной разговаривать, так как весь младший персонал был на обеде. И как, скажите, в таких условиях вести поиск? У меня сложилось ощущение, что госпожа Беловицкая намеренно затрудняет мне работу хотя бы тем, что никоим образом не помогает… Ох, не нравится мне это!

Как вы думаете, можно ли пробраться в больничную палату в частной клинике, когда последняя буквально кишит людьми в форме и прочими протокольными мордами? Оказывается, легче легкого. Как ни странно, но охрана если уж впустила человека, то сразу забыла про него. Я без труда нашла нужную мне дверь, однако открыть ее не смогла – вместо обычного замка, который открывается ключом либо отмычкой, передо мной находилась модная в последнее время штучка, представляющая собой электронный замок. Вставляешь особую карточку размером с визитку, после чего замок открывается. Странные здесь условия – зачем обычным больным такие меры предосторожности? Хотя, если вспомнить рассказ Беловицкой об именитых клиентах, это неудивительно.

Проблему с ключом я решила просто: выйдя на улицу, я осмотрела окна тринадцатой палаты, одно из которых выходило на стоянку автомобилей, а другое смотрело в парк, окружавший клинику по периметру. Палату, где находилась исчезнувшая племянница Беловицкой, с соседней палатой соединял длинный балкон с витиеватой решеткой. На ветру колыхались длинные легкие занавески. Кроме того, прямо возле здания рос огромный дуб. Одна из веток упиралась практически в балкон тринадцатой палаты.

Чудесно, решила я. Это дерево здесь очень в тему.

Поскольку сейчас было еще слишком светло, я решила пробраться внутрь немного позже, когда стемнеет. Иначе я привлеку внимание охраны, а это нежелательно. Доказывай потом, что ты не верблюд.

Однако судьба все решила за меня. На балкон соседней с тринадцатой палаты вышла миловидная девушка и закурила, стараясь держаться в тени. Однако сизоватый дым ясно указывал ее местоположение.

– Опять Кондрашова курит! – беззлобно проворчал кто-то рядом.

Я оглянулась – позади меня стояла невысокая полная женщина в светло-зеленой униформе клиники. На груди висел бейджик «Шарапова Татьяна Петровна, санитарка».

– Все время курит! – сообщила она мне, как старой знакомой. – За сегодня уже, поди, третью пачку смолит. Ты глянь, сколько бычков-то! А сама-то на вид что привидение! Господи, сами себя травят…

Я посмотрела, куда указывала санитарка. И впрямь, под балконом на траве валялось как минимум тридцать окурков разной степени выкуренности. Малюсенькие фильтры перемежались с длинными коричневыми столбиками папиросной бумаги, набитой превосходным табаком.

Продолжая ворчать, санитарка, кряхтя, наклонилась и принялась собирать бычки из поразительно чистой темно-зеленой травы. Марка сигарет была неженская – «Капитан Блэк», вишневые. Интересно, почему же леди из палаты на втором этаже так яростно пытается отравить саму себя? Ведь тридцать маленьких сигар за день – это серьезный удар по здоровью.

Неожиданно сверху послышался вскрик. Я подняла голову и тут же зажмурилась. Прямо на глаза мне упал большой клетчатый носовой платок, невесомо, но так неожиданно, что я резко взмахнула рукой, сгоняя его, словно мерзкое насекомое, настойчиво лезущее в глаза. Моего обоняния коснулся странный знакомый запах, но он был слишком слаб и неуловим, чтобы я сразу вспомнила, что же это такое.

– Простите, пожалуйста, – у незнакомки, курящей «Капитан Блэк», оказался милый и даже нежный голос. Хрипотцы не было и в помине. – Я уронила платок!

– Я заметила.

– Извините. – Девушка, которой на вид было максимум лет двадцать, чуть не плакала. Ее милое личико жалобно сморщилось, отчего она очень напомнила мне младенца, который набедокурил и боится, что его вот-вот отшлепают.

– Да ничего страшного. Как я могу его вернуть?

Лицо девушки моментально прояснилось. Она с некоторой опаской посмотрела в сторону санитарки, все еще собирающей бычки, и сообщила, что находится в пятнадцатой палате.

Поднимаясь, я порадовалась удачному стечению обстоятельств. Ведь балконы смежные! Стало быть, я смогу легко проникнуть в тринадцатую палату, и для этого мне даже не придется дожидаться темноты! Занавески надежно защитят меня от бдительных глаз той же санитарки.

Дверь в пятнадцатую палату была слегка приоткрыта, было видно, что там кто-то стоит.

Вблизи девушка оказалась еще моложе. Интересно, зачем она здесь? С внешностью у нее, кажется, все в полном порядке.

– Давайте!

Из щели выскочила худенькая незагорелая рука и попыталась схватить платок. Если бы я не держала его столь крепко, то, думаю, это неожиданное знакомство так бы и не состоялось. Девушка, по всей видимости, просто намеревалась захлопнуть дверь и попрощаться на этом. Ага, как бы не так! Запашок-то у платка отнюдь не медицинский!

– Погодите, – сказала я, лучезарно улыбаясь.

– Что?

Испуганные голубые глаза забегали по сторонам. Рука, схватившая платок, задрожала, затем неуверенно дернула ткань внутрь палаты.

– Подождите, – сказала я. – Чего вы так боитесь?

К счастью, в коридоре, кроме нас, никого не было, иначе бы забавная ситуация получилась: полуоткрытая дверь и две девицы, пытающиеся вырвать из рук друг друга платок. Причем одна находится на грани обморока от страха, а другая пытается понять, почему же платок пахнет анашой. А платок действительно попахивал «травкой».

– Девушка, – проникновенно сказала я, понизив голос, – я не думаю, что нужно так настаивать на своем. Может, по душам поговорим? Я не собираюсь делать вам ничего плохого.

По щеке неизвестной пациентки скатилась слеза. Губы задрожали.

– Вы все знаете?

Я кивнула. Ну а что еще тут скажешь? Видимо, девочка решила, что я знаю какую-то ее тайну, хотя я ни сном ни духом. Значит, сделаю вид, что я действительно знаю все. Иначе я не попаду на балкон тринадцатой палаты.

– Откуда? Только не говорите никому, ладно?

Девушка быстро открыла дверь и пропустила меня внутрь.

Дверь захлопнулась. В палате был мужчина.

* * *

Вообще-то, по правилам клиники, с которыми я имела возможность вкратце ознакомиться в вестибюле и которые были красиво напечатаны и сшиты в темно-зеленую кожаную папку, в палате нельзя (вернее, там было сказано «не рекомендуется», но строгий больничный регламент тем не менее просвечивал сквозь «вордовский» шрифт) находиться посторонним. Даже родственники имеют право видеть пациентов клиники «Прелесть» только в строго определенные часы. Пробиваясь через проходную, я слышала, как одна возмущенная родительница в светлом льняном костюме такой элегантной простоты, что сразу возникала мысль о бешеной стоимости этого наряда, яростно спорила с невозмутимым начальником охраны. Она, понятное дело, требовала пропустить ее к дочери, а начальник неизменно вежливо давал понять, что это никак-с невозможно.

В палате же неизвестной курильщицы находился мужчина, испуганно вскочивший при моем появлении.

– Ты что, дура? – завопил он, неизвестно к кому обращаясь. – С ума сошла?

– Не кричите, вы что, хотите, чтобы сюда сбежался весь персонал больницы? – осведомилась я.

Мужчина тут же умолк.

– Ну, вы же уже сбежались… то есть пришли, – неуверенно пробормотал он.

– Я не из персонала.

– А кто вы?

Вместо ответа я подошла к балкону, осмотрела его и обернулась, одновременно запахивая тонкие занавески.

– Меня зовут Мария.

Мужчина слегка опешил.

– Мне это ни о чем не говорит.

Я оглядела палату. Помимо кровати, тут стояли тумбочка, шкаф. Судя по дереву, мебель была не разрозненная, а заказывалась в едином стиле. Конечно же, тут не было пепельниц, пациентам строго-настрого запрещено курить теми же правилами. Кроме того, послеоперационные швы не позволяют многим даже нормально принимать пищу, не то что курить. Но обитатели этой палаты, по-видимому, привыкли себе ни в чем не отказывать.

– Что вы хотите? – Вопрос был задан уже уверенным тоном.

На вид мужчине было лет тридцать пять, но, похоже, жизнь его потрепала немало. Немало и вознаградила – после мотания срока (об этом я догадалась благодаря настоящим тюремным татуировкам, которые не сделаешь ни в каком салоне) мужик каким-то образом напал на золотую жилу и раздобрел на вольных хлебах. Украшенные «перстнями» пальцы были ухоженны, хотя дело обошлось без вульгарного мужского маникюра, строгий поседевший «ежик» удивительно благородно смотрелся на черепе бывшего зэка, глубоко посаженные ярко-голубые глаза внимательно осматривали меня с ног до головы.

– Ищейка? – как-то сразу догадался он.

Я не стала спорить. Кивнула и отдала ему платок, пахнущий анашой. Слабо пахнущий, повторю, но знающий человек определит это.

Девушка безмолвно стояла рядом, кусая губы. По бледным мокрым щекам стекали крупные капли слез. Выглядела она как бедная сиротка.

Бывший зэк приобнял девчонку, годящуюся ему в дочери, и осторожно подтолкнул к кровати, бережно усаживая.

– Не боись, сейчас разберемся, – разобрала я его тихие слова.

– Дима, они же тебя снова упекут! – жалобно вздохнула девочка.

– Это мы еще посмотрим.

Я кашлянула. Зэк подошел ближе и сказал:

– Короче, ты меня не видела. Лады? Денег дам сколько скажешь, только не борзей.

– Мне не нужны деньги.

– Ты от Лысого? – моментально напрягся мужик. Судя по хищно загоревшимся глазам, Лысого он не любил.

Я не стала долее раздражать мужика и объяснила ему цель своего, так сказать, визита. Узнав, что я пришла вовсе не по его душу, а ищу девушку из соседней палаты, он расслабился и даже поделился кое-какой информацией.

– Вчера ведь она пропала? – Я подтвердила. Он продолжил: – А, так я ж ее видел!

– Где?

– Курил на балконе…

– Неудачная идея, – сказала я. – Там внизу полно ваших бычков набросано. Если уж прячетесь, то хотя бы с умом это делайте.

Мужчина покосился на девушку, которая снова испуганно съежилась от моих слов.

– Это Лелька уронила. У нас тут пепельница была такая… походная, а она ее нечаянно рассыпала. Но мы думали, что у этой стены никто присматриваться не будет.

– А дым?

– А дым… А что дым? – резонно возразил мужик. – Он тут третий день коромыслом! Разве ж кто станет присматриваться к балконам? А я через пару дней свалю… Мне бы отсидеться тут. И отсиделся бы! – неожиданно горячо воскликнул он, словно бы я с ним спорила. – Если б не ты! Очень уж место удачное. Лелька вовремя в больницу легла.

– Она хочет сделать пластическую операцию? – удивилась я.

Девушка тем временем смежила веки и казалась спящей.

– Ожог у нее, – понизив голос, сказал мужик. – На спине. Кстати, Гена! – спохватившись, протянул он мне руку.

– Так что, вы видели эту девушку? – спросила я, показав фотографию Юлии Бочкиной.

– За лицо не ручаюсь, а волосы были рыжие и вот такие, как на фотке. Вчера она как раз в три часа или около того прошла по этой тропинке.

Я выглянула в окно и увидела небольшую заасфальтированную тропинку, терявшуюся в густых зеленых кустах.

– У нее с собой что-нибудь было? Как она была одета? С ней кто-нибудь был? – засыпала я его вопросами.

Выяснилось, что Юлия шла одна и именно в той одежде, какую описала мне Беловицкая.

Значит, девушку не похитили, мелькнуло в голове у меня.

Попрощавшись с таинственной парочкой, я осторожно перебралась на балкон тринадцатой палаты, проникла внутрь (спасибо отмычке и тому человеку, который поставил на эту дверь нормальный замок, без выпендрежа) и наконец-то перевела дух.

* * *

Закрытая дверь – и сразу стало тише. В коридоре стоял ужасный гул.

Внутреннее убранство комнаты под номером тринадцать не отличалось ничем от пятнадцатой палаты. Обыск я учинила тщательный, но ничего толкового не обнаружила. Одежда на месте, мобильника нет, стало быть, девушка взяла его с собой. Зачем я сюда вообще полезла?

Я устало села на кровать. Постель была почему-то помята. Несложно предположить, что на ней кто-то лежал. Но кто? Я осмотрела подушку – так и есть, два волоска апельсинового колера длиной приблизительно в двадцать сантиметров. Странно. Юлия – рыжая, но она натуральная рыжая, а эти волоски носили следы обесцвечивания. Иными словами, кто-то брюнетистый или шатенистый решил домашним путем стать блондином. Получился в итоге цыплячий цвет. Интересно, кто же успел здесь поваляться, пока Юлии не было? Медсестричка какая-нибудь хахаля привела? Возможно.

А вот запах, идущий от подушки, меня заинтересовал – «Хьюго Босс», дорогое удовольствие, между прочим. По крайней мере, я бы не стала выкидывать такие деньги, чтобы порадовать чье-то обоняние. Стоп, но тогда медсестричкин хахаль отпадает – у него денег не хватит на такой парфюм. А если хватит – тогда зачем искать такие закутки для интима? Так обычно поступают лишь неимущие студенты.

Больше ничего информативного мне кровать не дала. В мусорной корзине находилось несколько смятых журавликов-оригами и обычных пионерских самолетиков – ага, у Юлии, значит, умелые руки и куча свободного времени. Или у того, кто пользуется туалетной водой от «Хьюго Босс»? Одного журавлика я взяла себе на память.

Я собралась уже было уходить, как неожиданно где-то зазвонил телефон. Я, естественно, бросилась искать трубку и нашла ее в самом подходящем для мобильника месте – под подушкой, причем серебристая тоненькая трубка толщиной не больше тюбика помады завалилась под наволочку, так что снаружи никто бы ее и не обнаружил.

На экранчике высветилось имя «Вадик». Очень интересно. Пока я размышляла, отвечать или нет, Вадик тем временем настойчиво дозванивался до Бочкиной. Я решила на свой страх и риск ответить.

– Ты чего? – сразу заорала трубка. – Юлька, ты сбрендила, так долго не отвечать? Я ж рублей сто на эсэмэски потратил! Ты куда пропала?

Хотела бы и я это знать.

– У меня операция! – пискнула я на всякий случай. Я же не знаю, каким голосом разговаривает Юлия. Но писк всегда можно объяснить простудой.

– Да видел я твою операцию в гробу и прочей домашней обуви! У меня экзамены на носу! Где учебники?

– Дома! – пискнула я.

– Чего? Давай быстрее, Юлька, ты же обещала! Горю, твою мать! И не вздумай опять пропадать! Я сейчас к тебе еду! Ты дома?

– Да! Нет! Я…

– Не важно, тогда ты ко мне! Давай же встретимся возле нашего кафе в четыре…

– Какого кафе? – спросила я обычным голосом.

– Ну ты чего?! Какого кафе! У «Речного вокзала», конечно! Давай, я еду.

– Погоди! Ты меня не узнаешь…

– Я тебя всегда узнаю! По глазам, по ушам и по голосу, – сказал неизвестный мне Вадим и попрощался.

Ну вот у меня и появился источник информации. Судя по всему, этот Вадим очень близко знает Юлию, раз позволяет себе такой тон. Однако тогда становится непонятным утверждение Беловицкой, что ее племянница ни с кем не дружила. Как минимум один друг был. И я решила серьезно с этим человеком побеседовать.

* * *

Пока у меня в запасе есть около получаса, я, пожалуй, все же отыщу кого-нибудь из охранного и младшего медицинского персонала – хоть кто-то, но должен был заметить, как девушка или человек с крупной ношей, например, ковром или коробкой, покидали пределы больницы. Не верю я, что отсюда можно было просто так уйти – здесь же милиции полно! Ее и сейчас как муравьев, что странно и непонятно. А уж вчера, когда здесь был злодейски исколотый скальпелем труп…

Обычно оперативники следуют принципу «всех впускать, никого не выпускать».

Особенно меня интересовал сторож. Вахтенного сторожа налоговая суматоха, как я понимала, должна была коснуться меньше всего, но именно он следит за территорией.

Я побеседовала с гардеробщицей, которая сидела за мраморной стойкой и вязала, насчет местонахождения того, кто нес вчера вахту.

– Ох, как вам сказать, – вздохнула дама лет пятидесяти, подняв на меня умное лицо с минимумом косметики. Ее ухоженные руки, аккуратно уложенные в пучок черные волосы с проседью вызывали уважение – женщина следит за собой, но в то же время не пытается обмануть время и не красится в жуткие цвета, порой удивляющие прохожих.

От ее реплики мне почему-то стало не по себе. Что могло еще случиться?

Гардеробщица, к счастью, оказалась словоохотливой и сообщила мне массу ценных сведений. От нее я узнала практически обо всех событиях дня вчерашнего и сегодняшнего. Оказывается, пока я разбиралась с Беловицкой, пока бегала за малолетним преступником, пока ехала сюда, произошло еще одно убийство, на этот раз – сторожа. Когда она мне это сказала, я думала, пол пошатнулся у меня под ногами. Но нет, это всего лишь была очередная дурная субботняя новость – ох, в недобрый час я подумала о своей везучести! Стоило порадоваться за себя, как тут же на мою голову в прямом и переносном смыслах стали сыпаться всевозможные шишки.

Я устало вздохнула и оперлась локтями о мраморную стойку гардероба.

– Как убили сторожа? – спросила я.

– А вон жена его идет, – кивнула мне гардеробщица. – Екатерина Витольдовна, она у нас уборщицей работает. Спросите, ей куда больше моего известно.

Екатерина Витольдовна оказалась невысокой грузной женщиной и выглядела как типичная больничная нянечка. Правда, одета была не в бесформенный халат неопределенной расцветки, а в элегантную униформу персонала клиники – брючный костюм светло-зеленого цвета. Но выражение лица и ощущение, что она вот-вот сгонит вас с места или заставит поднять ноги, если вы сидите, чтобы протереть пол грязной тряпкой, осталось. Судя по усталости и раздраженному виду Екатерины Витольдовны, с ней только что основательно побеседовали люди в погонах. Один даже до сих пор шел рядом и что-то втолковывал. Ба, да это старый знакомый – капитан Самойленко, небезызвестный Валентин Петрович! Он-то здесь откуда?

– Добрый день, капитан! – отсалютовала я, подходя ближе. Екатерина Витольдовна незамедлительно воспользовалась секундной растерянностью капитана, пока он вспоминал, кто я есть, и, пробормотав извинения, сбежала в неизвестном направлении, оставив после себя легкий запах спирта.

– Ну вот, Мария, спугнули мне свидетеля!

– И по совместительству жену покинувшего сей мир сторожа.

– Вижу, земля слухами полнится, – вздохнул капитан. – Вас-то сюда каким ветром занесло?

– Тем же, что и вас. Работа такая.

Мы обсудили наши проблемы, под конец я ненавязчиво поинтересовалась сторожем.

– Вижу, вы только ради этого ко мне и подходили. – Я покаялась, что да, только ради этого. – Ну что ж, коли так… В принципе это служебная тайна, однако…

– Однако я могу пойти и выспросить все у Екатерины Витольдовны. Сделать свои выводы, а потом всячески мешаться под ногами милиции. Дело-то у нас практически общее – с той лишь разницей, что вы ищете убийц Аникеева и сторожа, а я – пропавшую племянницу убитого. Думаю, связь между всеми этими событиями есть, и она очевидна. – Самойленко слушал меня с улыбкой, однако говорить ничего не собирался. Я продолжила: – Наследство девушки.

Глаза капитана сразу же стали серьезными. Я задала вопрос:

– Как был убит сторож?

– Первоначальная версия – отравился паленой водкой.

После экспертизы все прояснилось – в разбавленный спирт кто-то подмешал неплохую дозу цианистого калия.

– Хорошие здесь порядки, – съязвила я, – алкоголизм и разврат на рабочем месте цветут буйным цветом. Мне кажется, престиж заведения не должен бы позволять администрации держать такого дебошира.

– Этого сторожа никто не мог уволить.

– Почему?

– Екатерина Витольдовна вечно приходила и просила за забулдыгу. Дескать, как ей тяжело растить детей, которые банку сгущенки видят раз в месяц… Должно быть, в кошмарных снах они ее видят, потому что один из детей этой семейки уже имеет свою практику в частной стоматологической клинике, а другой с младенчества страдает жестоким диатезом, однако тоже вышел из нежного детского возраста. Но хозяйка клиники – дама чувствительная, как говорит секретарь, всегда верит старухе и не только закрывает глаза на проделки сторожа, который практически не справляется со своими обязанностями, но и подкидывает на праздники подарки детям. Представляете, Маша, какая радость стоматологу получить на Новый год кулек с карамельками?

– Самое то! – одобрила я. – А кто обнаружил тело?

– Жена. Она была вместе с племянником, который и помог ей дотащить мужа до его каморки в полуподвале. Там они положили его, думая, что он крепко спит, а утром пришли – он весь синий.

– Они уже труп туда тащили? – осведомилась я.

– Да. Кроме того, Мария, я тут поспрашивал больничный народ насчет пропавшей девушки – никто действительно ничего не видел. Можете мне поверить. Я, в отличие от многих коллег, профессиональной ревности к вам не испытываю – тетка Бочкиной имеет право обращаться хоть к десяти детективам сразу, не надеясь на милицию. Что ж, обидно, но нужно смотреть фактам в лицо. Мы загружены работой по горло, так что, если вы найдете Юлию, будут и овцы целы, и волки сыты. А уж вопрос, кто это сделает, не приоритетен… С нас же снимете одну проблему. Я вам палки в колеса вставлять не собираюсь. Так вот, Юлию, по моему мнению, кто-то похитил.

И, думаю, в ближайшее время поступят первые требования от похитителей. Вам нужно держать связь с ее теткой. Она же ваша клиентка!

Легко сказать – держи связь! Судя по репликам Родиона, наша дамочка собирается окружить себя плотным слоем молодых людей в бронежилетах. Проберешься тут к ней, как же!

– Похитили, вы думаете? – рассеянно заметила я.

– Да. Кто-то из оперативников видел, как здесь в день пропажи Бочкиной и убийства Аникеева ошивались два молодых качка, но их дальше оцепления не пустили. Это было около двух часов дня.

– Но Бочкина пропала раньше!

– Никто не знает, во сколько точно она пропала. Возможно… Впрочем, не знаю. Побеседуйте с лейтенантом Борисовым. Это он их видел.

Но и лейтенант Борисов, который обрадовался мне как старой знакомой, ничего толком не рассказал.

– Видел я их. Двое. Накачанные, типичные братки, хотя были одеты вполне прилично, как молодые бизнесмены. Но выражение их морд говорило само за себя. Образование – два первых класса, третий – коридор. Потусовались здесь немного, потом ушли в сторону леса, и больше их никто не видел. Почему я обратил на них внимание? Один из них уже было закурил сигарету, но тут выбежала из клиники эта бесноватая директриса, вопя, что ее девочку похитили. Эти двое сразу же слиняли. Меня отвлекли, так что я не успел ничего сделать.

* * *

Решив напоследок увидеть-таки жену сторожа, я вернулась в здание клиники. Екатерина Витольдовна оказалась на кухне, где вокруг нее уже собрался кружок охающих и ахающих женщин, которые слушали рассказ своей сестры по ведру и швабре. Я незаметно пристроилась за дверью и стала слушать.

– Я ему: «Ах ты, козел старый! Опять напился до чертиков! Какого хрена ты лежишь? Вставай! Кому говорю? Вставай, слышишь, Семеныч? А он, урод, лежит, и хоть бы хны! «Катерина Витольдовна, – это мне, значит, племянник Васька говорит. Который недавно женился, – а чего это он, – Семен мой то есть, – синий такой?» А он всегда, отвечаю, синий! Фиолетовый аж. Пьет, не просыхает. С чего бы ему нормальным-то быть? Проспиртовался уже весь. Ох, а Семен покойный, царствие ему небесное, мне так давеча говорил: «Катя, ядерную войну переживу только я и тараканы!» Спрашиваю: «А ты-то здесь при чем, дурак старый?» А он: «Меня никакая зараза не берет, вот как! Ты, жена моя, пятый десяток меня пилишь-пилишь, пилишь-пилишь, а я живу! И радуюсь! И жить буду, я ж весь уже как этот… ембрион в спиртовом растворе». И ведь правда, никакая болячка к нему не приставала! Хорошие люди мучаются, а этому аспиду хоть бы что! Я опять стала его толкать, чтобы вставал. «Катерина Витольдовна, да вы не волнуйтесь так! – меня, значит, племяш успокаивает. – У вас же сердце…» – «А чего не волнуйтесь, – говорю я. – Я и не волнуюсь! Надо больно! Волновалка вся уже кончилась, с хреном этим старым… А ты вместо советов, – говорю, – лучше бы помог перетащить мне его до каптерки… Ты помоложе меня будешь, посильнее… Хоть и урод он, а все жалко! Дождик обещали ночью. Что ж ему тут, на земле-то, лежать? Не ровен час, пациент какой погулять выйдет. Наткнется. А тут обезьяна эта перепившаяся лежит. Ох, теперь так неудобно за свои слова! Он ведь мертвый уже был!» – Катерина Витольдовна залилась горючими слезами. Товарки стали утешать ее.

– Имеем, не храним, – вздохнула одна.

– Все под богом ходим, – добавила другая.

– А дальше-то что? – спросила третья.

Катерина Витольдовна успокоилась и продолжала:

– Племяш мне: «Да пациенты здесь не ходят. Для богатеньких сквер есть. Там и гуляют. Сосны, ели, пруд…» А я говорю, мой пень старый только по задкам ошивается, пьянь подзаборная! Потащили мы его, значит, в каптерку. Бросили там, я ему еще фуфайку кинула, вдруг холодно станет.

Голос ее опасно задрожал, какая-то из слушательниц перебила ее, желая услышать окончание истории:

– Потом, потом-то что?

Вдова понизила голос и таинственным шепотом сообщила:

– А потом мне племяш и говорит: «Катерина Витольдовна, что это тут на полу?» – «Где? Я ведь близорукая». – «А вот, – говорит, – возле порожка. Вроде как заколка для волос. Не ваша?» – «Да что ты! – говорю. – У меня волосы короткие. Может, Машкина – тоже племяшка моя, десять лет ей. У нее-то волос густючий, кудрявый, ей мать все время всякие резинки да железки покупает… Давай сюда, – говорю, – покажу ей».

«Она вроде грязная, – говорит Вася мой. – Никак в крови?» – «Тогда точно, – говорю, – Машкина! Она ж вчера голову себе рассекла, бежала, да споткнулась. И об угол! Ревмя ревела, что твоя белуга».

«Да нет, – говорит племяш, – кровь вроде не запекшаяся… Я пальцы испачкал». – «Мерещится тебе, – сказала я ему. – Точно, – говорю, – Машкина! А пальцы ты о сапоги дурака этого испачкал…» Вот и все! Вот, – рассказчица обвела взглядом напряженно слушавшую ее аудиторию. – А теперь я и думаю, может, кровь-то неспроста была? Потому как на Машке в тот день резинки были, а не заколка. Это я опосля вспомнила!

– Красивая заколка? – зашевелились женщины.

– А вот. Гляди – полосочка обычная. Сверху золотая, снизу тоже золотая, а посередке вроде как жемчуг. Узенькая. Как такой волосы закалывать? Я уж потом сообразила, что такая фитюлька Машкину косу ни в жисть не удержит!

– Ты милиции-то сказала про заколку? – забеспокоилась одна из женщин.

– Нет, а зачем? – удивилась Екатерина Витольдовна. – Я только сейчас об этом подумала… Может, оно все и не так было!

– Покажи обязательно! – убеждала ее сослуживица. – А то потом и впрямь окажется, что важно было, да ты не сказала!

– Хорошо, – кивнула Екатерина Витольдовна, – покажу.

Я тихонечко отошла от стены и шагнула по направлению к выходу, как вдруг совершенно неожиданно под моими ногами оказалось невесть откуда взявшееся мусорное ведро. Я вовремя оперлась рукой о стенку, но все-таки успела спихнуть крышку, которая, загремев, укатилась куда-то в угол. Я замерла.